"Серебряный дед". Мусса Батчаев

 

Мы жили на берегу Кубани, у самой кручи. Неподалеку от нас река раздваивалась. Правая половина текла прямо и быстро, левая сворачивала в сторону и тихо вползала в пасть старенькой мельницы, которая и днем и ночью глотала и не могла проглотить эту бесконечную голубую струю. Мельница была обыкновенной мельницей, какие нередко попадаются на всех горных реках, но мне она казалась таинственной и сказочной.

Сам мельник тоже казался мне волшебником, пришедшим из сказки. Весь убеленный прожитыми годами и густой мельничной пылью, он был точно отлит из серебра. Потому, видно, и звали его "Серебряным дедом".
Серебряный дед ходил низко согнувшись, словно вечно искал под ногами потерянную молодость. 

 
- Дедушка, почему ты такой кривой? - спрашивали его мы, дети.
- Это я однажды проглотил коромысло, - отвечал он, и широкая улыбка шевелила его усы и бороду. 

 
Особенно старым и кривым он казался рядом с сыновьями. Было их трое - все взрослые, плечистые, угольноволосые...

Жил Серебряный дед с ними в небольшом домике, притулившемся к солнечной стороне мельницы. Летом домик исчезал в густом винограднике, безудержно наползающем на него с трех сторон, а осенью, когда виноград редел, он опять вырастал из земли и двумя своими окнами всматривался в аул, растянувшийся наверху, по надбережью. Между этими окнами, прямо на лбу домика, желтели, словно облитые золотом, большие оленьи рога. Когда-то один из сыновей Серебряного деда подстрелил в лесах Приэльбрусья старого оленя-самца. Мясо его дед раздал аульчанам, а рогами украсил свой бревенчатый домик, чтоб никогда не покидали его счастье и изобилие... Недаром Серебряный дед прожил столько лет: прибивая ржавым гвоздем рога, он твердо знал, что прибивает к своему жилищу счастье.

И в самом деле, не было у него с тех пор ни одного мрачного дня - все его уважали, достаток в хозяйстве был, сыновья радовали силой и удалью. Одно беспокоило - не было в доме заботливой женской руки с той самой дождливой осени, когда ангел смерти Азраиль. забрал с собой его старуху. 

 
- Хорошо бы женить сыновей, - стал поговаривать он. - Вот созреет урожай... 

 
 А урожай уже зрел: наливался ячмень, кукуруза выбрасывала розовые султаны, и в золоте тяжелеющих подсолнухов купались шмели. В горах, особенно на солнечных склонах, торопливо набирала соки трава, скоро, скоро должны были осыпаться лепестки ромашек. Каждое лето в эту пору Серебряный дед останавливал мельницу и уходил с сыновьями в горы на сенокос. Он и теперь приготовил четыре косы. Но косить не пришлось...

Грянула вдруг беда, потушила огонь в очаге старого мельника, развеяла радость и счастье по всему берегу, а я, восьмилетний мальчик, считал себя единственным виновником этой беды. 

 
 Как только сходил последний снег и на берегу высыпали подснежники, мы, мальчишки, спускались к Кубани. Запруда у мельницы сдерживала быстроту воды, и мы целыми днями плескались в реке. Каждый полдень, когда ласковое солнце нависало над аулом, Серебряный дед, совершив обеденный намаз, приходил к нам.

Нравилось ему, когда двое из Нас в тесном кругу болельщиков устраивали борьбу. Победитель надолго становился его любимцем. В это лето им был я, и старик даже подарил мне свою плетку. Я и сейчас помню зависть мальчишек в тот день и слова Серебряного деда: 

 
 - Что?! Завидуете, шайтаны! Клянусь - хорошо делаете. Добрая зависть - это конь, на котором можно далеко уехать.

Я был счастлив тогда, но один из мальчишек, смуглый цыганистый крепыш, отнял у меня мою славу, три раза подряд прижав мои лопатки к горячему песку. Серебряный дед и не посмотрел на меня, а сопернику моему обещал в подарок все, что он ни попросит. Тот был сильно смущен и только после ухода Серебряного деда вдруг заявил, что постарается получить в подарок от мельника оленьи рога. Его слова заставили нас обернуться к мельнице. В багрянце заката отливали золотом старые рога. Все почему-то на миг притихли, и в этой короткой тишине я внезапно поклялся себе, что они счастливчику не достанутся.

Когда наступила ночь и в ауле стало тиxo, я осторожно cпycтился к мельнице. В доме Серебряного деда все спали. Я подкрался и протянул руку к рогам. Они оказались выcoкo. Разыскав какой-то бочонок и забравшись на него, я взялся за могучие ветви обеими руками и изо всех сил рванул их к себе. Старая кость, высушенная ветрами и солнцем, хрустнула, как стекло, и рога оказались в моих руках.

Только сейчас я задал себе вопрос: что делать дальше? Отнести рога домой? Нельзя. Спрятать где-нибудь? Moгyт найти. Не долго думая, я заторопился к реке и, размахнувшись, швырнул их в темную воду. Глухой всплеск, похожий на вздох, оттолкнул меня от реки. Я, не оглядываясь, бросился прочь, к аулу. Только на самой; круче, у калитки своего дома, я остановился и перевел дух. С того берега выплывала луна, шумела Кубань, аульные собаки облаивали засыпающую долину.

"Зачем я потопил рога счастья?" - мелькнула у меня мысль, но только на мгновение. И то время я не думал о счастье, о нем начинают думать, когда оно покидает человека. Я же, как и все дети, был счастлив. Не знал я в ту ночь, что на следующий день детство мое кончится. Утром в аул пришла весть - началась война. Никто нам не объяснил, что это такое, но мы, дети, поняли - случилось что-то очень страшное.

Через несколько дней аул провожал своих парней на фронт. На площади перед аулсоветом толпился народ. В середине толпы были будущие бойцы, а в их кругу стоял Серебряный дед. 

 
 - Джигиты, - говорил он громко и бодро, - когда приходит враг, мужчина берет оружие и встречает его - так было во все времена. Кто приходит с огнем - тот сам горит. Так было всегда. Побьете врагов и вы, только бейте их крепче и - назад... Сами знаете, скоро косить надо, а без вас какая косьба?! Берегите нашу землю, как честь свою, а честь - как жизнь свою. Пусть никогда не увидит враг хвосты ваших лошадей. Доброго пути вам, и да не возвратит вас аллах без победы.

Серебряный дед обвел джигитов помолодевшим взглядом. Их было много. Впереди всех стояли три его сына. Многих обнял Серебряный дед, прощаясь, только до сыновей своих не дотронулся. Суров закон предков, но свят - не подобает мужчине на людях давать волю своим чувствам. 

 
Не раз собирался еще народ у аулсовета - уходили на фронт все новые и новые люди. Много их ушло.

По утрам сходились на берегу старики, слушали новости, толковали свои сны. Тянулись одни за другим тоскливые осенние дни, и в ауле росла неуемная тревога. 

 
Серебряный дед был первым, кого посетила беда. Разбирая письма с фронта, заведующий почтой, вечно хмурый горбун Ибрагим, заметил синенькую бумажку на его имя. Женщины, целыми днями торчавшие на почте, зашушукались, потом полилось тихое всхлипывание. 

 
 Горбун заерзал на месте. 

 
 - Не плачьте, перестаньте, - повторил он несколько paз и вдруг вскочил.
 - Уходите отсюда все, - взвизгнул он фальцетом и заплакал, не стесняясь. 

 
 Старуха с широким лицом, в морщинах которого стояли слезинки, то ли себе, то ли горбуну и утешение сказала: 

 
 - Да попадет его душа в рай, и да возвратит Аллах старику двух других живыми.
 - Вы ничего еще не знаете, - простонал горбун, - смотрите... Это тоже мельнику. Я никому не говорил... 

 
Длинная рука его нырнула за пазуху и вынырнула с двумя похоронками - такими же маленькими бумажками, как и первая. 

 
 Гибель сыновей от старика скрывали тщательно, а он каждый день приходил на почту за письмами. Ибрагим старался встречать его спокойно и даже шутил:

 
 - Не пишут тебе, думают, и не надо - раз отец читать не умеет. Придется тебе на старости лет учиться грамоте.
 - Зачем это, встретимся - сами все расскажут, - отвечал тихо Серебряный дед и сидел у Ибрагима до самого вечернего намаза.

Последнее время он подолгу не сходил с молитвенного коврика. 

 
Потом Серебряный дед начал получать письма. 

 
К концу осени он заболел и перестал приходить к Ибрагиму. Когда ему становилось немного лучше, он подходил к окну, чтобы посмотреть на уходящую осень. Виноградник под окном редел и сползал с крыши. Желтые листья его были совсем еще свежи, но сохли и умирали быстро - видно, близки были опускавшиеся с гор холода.

По ночам мельницу обдувал порывистый ветер, выл в трубе, крутил золото листьев над pекoй. Не приходили уже на хмурый берег мальчишки, и там, у запруды, где они купались все лето, теперь ленивые гуси вылавливали червей.

А я к мельнику спускался каждый день. Встречал он меня обычно лежа. Вынув из-под подушки кипу писем, я спрашивал, какое читать. Любое, отвечал он, и я по слогам читал все письма подряд и всегда радовался и удивлялся тому, что он, такой умный и проницательный, никак не догадывается, что эти письма, мусоля огрызок химического карандаша, сочиняет горбатый Ибрагим... 

 
Старику становилось все хуже. Он таял и сох на глазах, и все понимали - недолго протянет мельник. 

 
 - Может, лучше сказать ему о сыновьях, - предлагали одни.
 - Нет, - говорили другие, - трудно человеку, потерявшему надежду, уходить на тот свет, ведь и на этом свете жилось ему худо...
 И  вот в один из дней стал готовиться больной старик к смерти. К мельнице потянулся весь аул.
 - Хочу последний намаз совершить под открытым небом, - сказал умирающий, и его вынесли во двор.

Светило солнце, от земли шел пар, а к реке, как овцы на водопой, спускались белые облака... 

 
Вдруг Серебряный дед оборвал молитву, встрепенулся: по скалистой тропинке, смешно разбрасывая ноги, бежал Ибрагим. 

 
Развернув на бегу бумажный треугольник, он сел рядом с мельником: 

 
 - Слушай, старый... письмо - скоро приедут. 

 
 Голос его задрожал, он закашлялся. Этот несчастный с детства человек хотел осветить последние минуты жизни другого. 

 
 - Подожди, не читай, - остановил его Серебряный дед. - Скоро я их встречу сам. 

 
 Собрав последние силы, он забросил руки за плечи горбуна и, прильнув к нему всем телом, прерывисто заговорил: 

 
 - Душа моя, спасибо. Я все знаю. Ты плакал... я стоял у двери... тогда, на почте. Я все знаю, - повторил он еще раз.
 

До этого я стоял притихший, пораженный приближением человеческой смерти, эти слова больно хлестнули меня.

 
 - Это я, - закричало во мне что-то,- я бросил рога в воду...- Из глаз моих лились слезы. 

 
 Толпа вздрогнула от моего крика, а Серебряный дед повернул голову в мою сторону и прошептал: 

 
 - Прощай, сынок... ты очень сильный. Ты добежишь скорее всех... Прибеги ко мне, как только война закончится. Крикни у моего камня - кончилась... Обязательно прибеги, чтоб я спал спокойно. 

 
 Это были его последние слова. Прошло много лет, как я прибежал к его могильному камню и крикнул, что война кончилась... Ее нет... Спи спокойно, дорогой мой человек - Серебряный дед.

 (Мусса Батчаев, "Быть человеком". Повести, рассказы, новеллы. Москва, 1987г.)

 

• БАТЧАЕВ МУССА ХАДЖИКИШИЕВИЧ (1939 - 1982)
  Писатель-гуманист