Такая долгая счастливая жизнь...

Фатима Урусбиева,
Нальчик

Моя дальняя тетушка по урусбиевской линии Гюльджан эту "долгую счастливую жизнь" (английское выражение long life) то ли сама сотворила себе, будучи с детства такой умной девочкой из сказки Льюиса Кэрролла, такой Алисой, неподвластной страстям и недоразумениям возраста или даже внешним историческим потрясениям, которых выпало на ее долю предостаточно, то ли не обошлось без чудесного вмешательства феи, которая всегда возвращала ее в круг женского семейного благополучия в награду за благоразумие, за твердость унаследованных семейных принципов... А может-за красоту и "бессмертную" женственность, составляющую секрет женщин Балкаруковых, и доставшуюся ей как бальная туфелька, которая хранила ее от всех бед - с того самого двадцатого... Ей было четыре года, когда ее мать Алтынчач, сестру известного на Кавказе юриста Басията Шаханова, по воле революционных властей отправилась с Кисловодского вокзала в отчаянное путешествие за своим, мужем, офицером царской армии, в турецкий Самсун. Вопреки безысходности времени, она продолжила историю своей семьи на чужбине. Дальше легенда обрастает новыми деталями, после приезда Гюльджан со своей дочерью в Баку с экспозицией продукции своего предприятия, занимающегося осветительным дизайном.

Для курирующей нас в Измире организации, которая помогла мне в розыске этой семьи, оказалось достаточным упоминания фамилии покойного мужа Гюльджан сенатора Девет Оглы. Во время неоднократных переговоров было условлено о скором приезде семьи в Измир, где наша группа находилась уже четвертый месяц, изучая турецкий язык. Для меня, достаточно деморализованной ностальгией и отсутствием уверенности преодолеть статус приезжего, находящегося в "предбаннике", то есть в Томере - языковом всеобуче, перспектива встречи с семьей из "верхушечного" слоя была и радостной, и пугающей. Естественное волнение от встречи и неподдельные слезы, брызнувшие из глаз, сняли барьер отчуждения. Дальше все было легко, и Гюльджан несла бремя гостеприимства с великолепной непринужденностью. Меня удивила предупредительная пунктуальность опеки. Ни на минуту не опоздав, она ждала меня в восемь утра на автовокзале в Анкаре. Так вышло, что я явилась посланцем другого мира, столь чуждого и почти враждебного, и несла в себе всю информацию "оттуда" о родне, о древе и, как оказалось, впервые - о ее отце Чопелеу Урусбиеве. С нами постоянно был Олег Опрышко, книгу которого "Бывают странные сближения" я читала им как занимательный роман. Послужной список Чопелеу, сведения о его ранениях и наградах были для обеих его дочерей целительны, но как поздно связались времена. Они одновременно переживали скорбь по отцу и облегчение от нее, как во время медитативного сеанса, донесшего голос родного человека.

Гюльджан Чопелеевна Урусбиева-Девет-Оглы

С белого мраморного балкона с мраморным полом и ажурными креслами открывался вид на другие белые дома типовой элитарной застройки в предместье Измира. Это был фрагмент приморской державы, жители которой имели здесь достойное место под голубым небом. Вместе с голубой чашей бассейна и каскадом белых домов вокруг него, бело-голубая феерия трижды сменялась ночью фосфоресцирующей картиной другой призрачной цивилизации. Все было нереально красиво и так далеко от событий первой Мировой войны и судеб лейб-гвардии Горского полуэскадрона Его Величества, в котором служили два друга - Чопелеу Урусбиев и Исмаил Крымшамхалов, удочеривший после смерти друга его дочь Гюльджан и ее сестру Фатиму. Вместе - в Чехословакии, Австрии. Грузии и, наконец, в Самсуне, где закончился бег от превратностей революционных и военных. Здесь же началось новое летоисчисление судьбы Гюльджан, ее замужество. Самсун стал началом политической карьеры ее мужа и местом победы демократической партии Мендереса и Ататюрка. Самсун потом стал и последним приютом сенатора.

...Их дачный дом, с уютным баром-стойкой, почти не отличался от многих бунгало американцев на взморье, если бы не большой фотографический портрет сенатора, занимавший, казалось, всю столовую. Его присутствие в доме было бесспорно, и тихо лились воспоминания о годах, прожитых с ним, которые все превратились в один большой путь большого человека, на фоне которого "снимается семейство".

При этом Гюльджан не отрывалась от домашних дел, которые и здесь, и в Анкаре были, кажется, ее уделом. Оставшиеся в детских воспоминаниях матери отрывки русских стихов, названия блюд, и даже залихватское "черт побери"... В общем, эмигрантский набор, пополненный в Париже впечатлениями от ночного тура, в который ее возил сенатор. Там, наряду с посещением Фоли Берже, знакомством с канканом, они бывали в русском ресторане "Шехерезада" - с его аккордеоном, шашлыком и романсами под фортепиано.

Меня особенно удивили в ней четкое представление о генеалогическом древе, какие-то нетурецкие интонации неторопливой речи, несуетность и грация, сохранившиеся в ней из того мира. Какая-то уже негнущаяся лебединая шея на покатых плечах, задрапированная в самый обычный ситцевый пеньюар. Маленькая красивая головка в нимбе аккуратно подстриженной перламутровой седины, правильные, слегка азиатские черты...

Сенатор Девет Оглы - муж и отец пяти дочерей Гюльджан, оставил свое восхищение и трепет от первой встречи с нею в стихотворении "Караджа" (с турецкого - газель):

"С гор спустилась, устами к воде наклонилась
Одна газель, разум отняв красотою,
Обнял, влюбленный... пугливо вздрогнула".

Принц жил с ней на одной улице в Самсуне, а потом выучился на врача, женился на ней. Карьера молодого влюбленного Фетиха пошла успешно, он приносил молодой жене готовые обеды из больницы, которая находилась тут же, в четырехэтажном доме, отданном ему под приемную и госпиталь. Его деятельное участие в демократическом движении привело к аресту и годичному заключению в тюрьме. Это был самый тяжелый год для семьи. Обыски с последующим арестом Фетиха, запрет на медицинскую практику и клинику в Анкаре, детям был закрыт доступ в английский колледж.

Фатима Урусбиева на площади перед мэрией Измира (Турция) 

В эти годы, отмеченные подъемом культурного и национального самосознания Турции, Фетих издает самсунский художественно-публицистический журнал, отображавший всю передовую мысль, представлявший турецкую и переводную классику. Здесь выходят его статьи о деятелях младотюркского направления, его переводы стихов Тагора, собственные стихи и публицистика. После "смены вех" и временной победы реакции, он с семьей уезжает в Америку, где находится с 1953 по 1957 год, занимаясь исследованиями по детской психиатрии и преподаванием в Техасском университете. Политическая карьера постоянно соперничает в его жизни с любимой профессией, успехи в которой укрепляли его общественное реноме. Персонал и маленькие пациенты провожали его всегда очень трогательно. Пройдя по конкурсу, он едет в Европу, так как на родине испытывает "зажим" в профессиональной деятельности, и там, в Германии, затем в Австрии снова практикует по 1973 год.

Фатима и Гульджан у входа во Дворец Ататюрка (Анкара)

Тем временем все семейство постепенно привыкает к экстерриториальности и приобщается к евроамериканским стандартам. Имя Девет Оглы занесено в американское и турецкое издание "Кто есть кто", в исламскую энциклопедию и т.д. Две дочери Гюльджан проживают в Калифорнии вместе с матерью, если не считать ее приезда в Анкару на лечение по сенаторской страховке, так как в Америке оно обходится очень дорого. В Анкаре живут две дочери Алийе и Филиз, а в Памуккале - Толунай.

С 1961 по 1973 гг. Девет Оглы вновь возносится на гребне деятельности партии "Адалет" (партия справедливости) - статус сенатора в Самсуне, а затем комиссия сената по иностранным делам. Альбомы цветных фотографий по периодам запечатлели хронику дипломатическую и семейную. Ближний Восток, Средний и Дальний Восток, Таиланд, Корея, Филиппины... Гюльджан с прилежностью и серьезностью лектриссы каждый день уделяла мне время для рассказов, чувствуя мой благодарный интерес. В числе их с мужем знакомцев - Джон Кеннеди, Чанкайши, президент Филиппин. О последнем напоминает норковая шубка по дипломатическому каналу с вензелем, шапочка из черных перьев для вечернего приема. А вот она на снимке в индийском сари, очень идущем к ее гладко убранным седым волосам, во время встречи с Ганди.

Семейный ланч семьи Гюльджан в конно-спортивном клубе в Анкаре

Квартира дипломата всегда - музей путешественника. В их анкарской квартире преобладал Восток. Заклинания "долгой жизни" в орнаменте гонконгского мебельного гарнитура из какого-то редкого дерева, на его спинках, подлокотниках и ширмах. Ажурная резьба испрашивает ее у бога. Видимо, об этом - разводы на плафонах из белого шелка китайских торшеров, сандаловых тумбах, все еще источающих тонкий аромат, китайских черных ларцах, инкрустированных костью и перламутром, с множеством отделений и секретных замков. Даже ваза с виноградной кистью из плавленого изумрудного и палевого минерала, вызывающе чувственна для глаз, тоже утверждая прочность искусственной красоты бытия. Такая долгая жизнь и прекрасная усталость от нее...

Китайские бирюзовые львы уживаются здесь на полках со статуэткой медсестры Нахтингейл, привезенной из Америки, с тяжелой пластикой охотничьего стиля, бронзовых и полированных временем деревянных статуэток лошади, волка, медведя. Жалованные сенатору или приобретенные им сувениры воссоздают вехи необычной биографии этой турецкой семьи, каких немного, наверное, в Анкаре.

Стиль дома дополняет привезенный из арабской поездки попугай Ричард, приученный одним из прежних хозяев к чисто английскому произношению своего имени, а также "китайский лев" - собака породы "чау-чау" - Эфе, что значит по-турецки - партизан времен греко-турецкой войны. Оба они были членами семьи, от слишком человеческого обращения утратившие многие природные инстинкты. Попугай занимал крытый балкон со шкафом для недешевой еды из семечек и лекарств. Иногда он патетически выкрикивал свое имя или название магазина напротив, или передразнивал кашель зятя Гюльджан и чмокал, посылая воздушный поцелуй. Его безъязыкость и одиночество были вполне сродни моему, хотя имени своему я так и не смогла его обучить. "Льва" всегда вывозили из дома, когда были гости. Он никогда, согласно своей породе, не лаял и только делал по-детски набрякшую обиженную физиономию, если ему забывали привезти что-нибудь вкусное с ланча.

Фатима Урусбиева

Ланч вне дома, отпечаток западного истеблишмента, как и членство в конноспортивном клубе, у ресторана которого парковались машины людей их круга. Иногда - поездки в турецкую "локанту" (кафе) или к родственникам в загородный дом. Принадлежность к хорошему обществу заключалась и в более комфортном обслуживании: домой приносили родниковую кипяченую воду. Хлеб и коммунальные счета, упаковки с водой и соками. Частые закупки, бесконечные пакеты со снедью. Визит к парикмахеру навсегда запомнится мне разнообразием и стоимостью оплаченных тетушкой услуг, преисполнивших меня самоуважением в роли "рич вумен" (богатой женщины).

Приход домработницы не снимал с Гюльджан обязанности трудиться по дому с восьми утра до половины двенадцатого ночи, когда она засыпала под телевизор. Она вспоминает, как после пяти лет супружества, проведенных больше в "мутфаке" (кухне), она вышла из нее, объявив маленький бунт. Но вот прошло уже пять лет жизни без Фетиха, и она вернулась, при этом подобострастно называя домработницу сладчайшими именами "жизнь моя", "сахар мой". Так что при современном раскладе аристократизм обходится недешево. Дань ему - и пасьянсы, и покер, в который она с азартом играет с дочерьми.

В семье все немного трудоголики. Филиз занимается в своей мастерской светильным дизайном, в том числе - для сочинских отелей. Внучка Алмалы - врач, а Айше заедает свою молодость, преподавая в английской группе университета. С зятьями проблемы. Один умер, другой очень болен. Девет Оглы, некогда радостно поздравивший жену с последними двумя дочерьми-двойняшками, оставил после себя культ отца, семейной дружбы, умело и чутко поддерживаемый Гюльджан. Она никогда не проявляет авторитарности и отважно идет в ногу со временем. Легко усвоила английский язык вместе со стандартами образа жизни в Америке. Она рассказала о формах благотворительности и общественной деятельности - базарах для детей и студентов при участии матерей, напоминающих турецкий "праздник матери", который я наблюдала в студенческом городке Эгейского университета. Об организациях Красного Креста, обрядах венчания в Америке, сочетающих религиозную и новую пышную обрядность, которая сильно испортила традиционные турецкие обряды, сочетающие религиозную часть с современными фуршетами, конферансами, распорядителем. Большинство состоятельных людей в Турции имеют визы для обучения, привязанного к американской системе с самого начала, с последующей практикой или браком, или своим бизнесом в Америке, Германии. Даже кавказская диаспора постепенно интегрируется в этот процесс.

Усложненная система аттестации и конкурсов, сложность специализации по религиозным и светским дисциплинам, сеть американских колледжей и дошкольных учреждений (анна окул) для матерей... Клубность по общественным интересам (так, сеть кавказских клубов во всех городах), спортивные конкурсы и конкурсы красоты, объединяющие стремление турецких девушек к активному образу жизни и физическому совершенству как средству и цели.

Если внучки Гюльджан гармонично сочетают американизм стиля жизни и дух традиции на сокровенном уровне, то дочери ее воспринимались мною без всякого "барьера". Особенно Филиз, которая обращалась ко мне - "кардещим" (сестра). Ее повышенная по сравнению с другими открытость, размашистость и вибрация чувств, вполне соответствовали мне, и я была ей за это благодарна. Ее ободряющий ласковый юмор, монолог к попугаю (эфендим) или к очень больному мужу (не робей, я тебя не брошу), ее кавказский оклад лица, крепкая стать фигуры - все было свойским, почти отечественным.

Я смотрела на Гюльджан с обожанием и боялась неверным жестом спугнуть свою фею, открывшую мне вход в страну. Помню, как она не на шутку осерчала, когда я принесла из магазина батон хлеба, ибо именно его мне недоставало на столе, где всегда выставлялось пять сортов разных сыров и не меньше джемов на завтрак. Или когда я доняла ее жалобами на человека, мешавшего мне в поездке. Она категорически заявила о своем праве судить обо всем самой, обвинила меня в слабости, но, увидев, что я в самом деле стеснена, ласково погладила по голове и сказала, что не даст свою родственницу в обиду.

Больше я не видела эту "железную леди" вышедшей из себя. Все негативные оценки она всегда выдерживала в паузе, а потом снисходительно и почти нежно оценивала ситуацию или человека, называя его уменьшительно ласкательно. Она свободно ориентируется в международной и внутренней политике Турции, - это были рассуждения скорее государственной леди, впрочем, вполне патриотки. Если у нее и оставалось в глубине души место, не занятое "мутфаком" и заботами об упрочении дома, то оно было спрятано за светлой какой-то печалью о прожитых с мужем днях и шутливой угрозой уехать в Америку, к другим дочкам, или, в крайнем случае, к Толунай в Памуккале.