Карачаево-балкарские пословицы и поговорки о животных

К.Л. Салпагарова

<...>Пословицы и поговорки по-карачаево-балкарски называются "нарт сёзле", что в переводе на русский означает "нартские слова" (или  "мудрые слова"), а поговорки - "нарт айтыу" ("высказывание нарта" или "нартское высказывание").

Отношение народа к пословицам и поговоркам отражено в многочисленных карачаево-балкарских паремиях: "Нарт сёз тилге джан салыр" ("Нартское слово языку дает душу"), "Нарт сёз - сёзню билеги, тилни тиеги" ("Нартское слово - опора речи, клавиша языка"), "Нарт сёз - сёзню анасы, нарт сёз - сёзню къаласы" ("Слово нарта - мать слова, слова нарта - крепость речи") и т. д.

Пословицы и поговорки о животных составляют довольно обширный пласт в  паремиологическом фонде карачаево-балкарского фольклора и отличаются большим тематическим разнообразием. <…>

В горах условия жизни никогда не были легкими. Суровые климатические условия, изнурительная борьба за выживание, тяжелый труд требовали большой выносливости и оптимизма от горцев. И это нашло свое выражение в пословицах и поговорках карачаевцев и балкарцев: "Мал, сени этинги ашамай, кесини этин ашатмаз" ("Животное не даст поесть своего мяса, пока не съест твоего мяса", т. е. пока не замучает); "Малчы малчы болса, мал мал болмай къалмаз" ("Будет пастух / хорошим / пастухом, будет животное / хорошим / животным").

В пословицах и поговорках о животных высмеивается лень, неумение вести хозяйство, незнание природы и повадок  животных, небрежное отношение к  живности: "Осал тууарчыны ийнеклери сютсюз болур, осал къойчуну кютген къою тюксюз болур" ("У плохого пастуха - коровы без молока, овцы - без шерсти"), "Аман малчы даулашыучу болур" ("Плохой скотовод любит спорить"), "Осал малчыны къайнатхан эти бишмез" ("У плохого пастуха мясо не сварится"), "Осал малчы къойгъа барса - ёлю кибик, къошха келсе - бёрю кибик" ("Плохой пастух идет за стадом - как труп, придет на кош - как волк"), "Осал малчы кюн тийгинчи уянмаз, уянса да, къобуб малын джаялмаз" ("Плохой пастух до восхода солнца не проснется, а если и проснется, не может встать и вывести скот пастись").

Многие пословицы и поговорки направлены против праздности, безделия, лени, неумения трудиться: "Ийнек сауа билмегеннге арбаз къынгыр кёрюнюр" ("Тому, кто не умеет доить коров, двор кажется неровным"), "Иши болмагъан итлени суугъа элтир" ("Не имеющий дела ведет к водопою собак"), "Аман къойчу къойларын бёрюге къырдырыр" ("Овец плохого пастуха волк задерет"). Умеющий же хорошо трудиться получает соответствующую оценку, восхваляются его расторопность, умение, знания: "Иги малчыны тёрт кёзю болур" ("У хорошего чабана четыре глаза"), "Иги джылкъычыны миннген аты бек чабар" ("У хорошего табунщика конь скачет быстрей").

Отсутствие чувства ответственности трактуется в пословицах как корень зла и источник всевозможных бедствий: "Сюрюучю кеб болса, къой харам ёлюр" ("Если пастухов будет много, овца подохнет харам", т. е. подохнет от голода, ее и зарезать некому).

Некоторые пословицы и поговорки содержат в себе конкретные практические советы: "Джюз атынг болса да, тик энишге минме, бир атынг болса да, тик ёргеде тюшме" ("Если имеешь даже сто лошадей, не садись, направляясь по склону вниз, если имеешь даже одну лошадь, не слезай, направляясь вверх"), "Къойну сатсанг, джел кюн сат" ("Продаешь овцу - продай в ветреный день"), "Айюден къачсанг, кёнделен къач" ("Убегай от медведя наискосок") и др. В этих императивных napемиях воплощен житейский опыт людей, хорошо знающих местность и ее обитателей.  Жители гор хорошо знают, что спускаться по крутому склону на лошади опасно: трудно удержать равновесие, можно свалиться, погубить лошадь и себя. Поэтому надо спешиться, взять лошадь под уздцы и спуститься осторожно, помогая лошади. Смысл второй поговорки заключается в том, что в ветреный день овца пушиста, и покупатель имеет больше возможности по достоинству оценить качество шерсти, что очень важно для людей, занимающихся домашним ткачеством, вязанием, изготовлением бурок, войлоков и пр. Третья поговорка содержит напоминание, что при передвижении по кручам и склонам медведь ловко бегает вверх и вниз, а по диагонали - теряет свою ловкость, четкость пространственной ориентации и скорость бега.

Пословицы и поговорки всегда были эффективным средством воспитания. Образные, легко запоминающиеся, они всегда несли в себе большой этический и эстетический заряд: "Атны игиси - чарсда" ("Лучший из коней - на скачках"), гласит пословица о социальной активности достойного человека, о его гордости и достоинстве.

В пословицах и поговорках о животных беспощадно высмеиваются трусость, лживость, двуличие, легкомыслие, притворство и другие отрицательные черты характера. Таковы, например, паремии: "Къызбай ит арбазында батыр болур" ("Трусливая собака в своем дворе смелая"), "Къызбай ит орнундан юрюр" ("Трусливая собака с места лает"), "Къоркъакъ ит джашыртын къабар" ("Трусливая собака кусает тайком"), "Тюлкю къайры барса, къуйругъу да ары барыр" ("Куда лиса, туда и ее хвост"). Отсутствие благоразумия, чувства реальности предается осмеянию: "Чычхан тешигине кеси киралмай эди да ызындан да бир такъмакъ тагъа эди" ("Мышь сама не умещалась в норке, еще груз за собой волочила") и др.
Карачаевцы и балкарцы, их предки всегда с большим презрением относились к хвастовству, невоздержанности, к попыткам демонстрировать грубую силу, к безответственности и безрассудству: "Джукълагъан асланны уятма" ("Спящего льва не буди"), "Орнундан чыкъгъан итни бёрю ашар" ("Собаку, не знающую своего места, задерет волк"), "Джукълайды деб, джыланны башын басма" ("Не наступай на голову змеи, думая, что она спит"), "Оюмсуз айланнган агъазны башы хунада къалыр" ("Голова ласки, шныряющей безрассудно, останется меж камней забора") и др.

Некоторые пословицы содержат в себе представления народа о гордости и чувстве собственного достоинства: "Ит ийисгеген сууну аслан ичмез" ("Воду, которую нюхала собака, лев не станет пить"), "Аслан ач да тюлкю токъ" ("Лев голоден, да лиса сыта").

Несмотря на тяжелые условия жизни, горцы всегда отличались оптимизмом, глубокой верой в добро и справедливость, что придавало им силы и поддерживало в их нелегкой жизни: "Ёлмез эчкиге бир чырпы баш чыгъады" ("Если козе суждено жить, то на каком-либо кустике появятся листочки"), гласит пословица. Но залогом победы является активное начало, присущее личности, и понимание этого зафиксировано в пословице: "Къаплан секирсе - бугъоу керилир" ("Если тигр прыгнет - цепь разойдется"). Пословицы вовсе не утверждают, что человеку само по себе, без труда может быть обеспечено безоблачное существование, наоборот, человек должен быть подготовленным к тому, чтобы преодолевать трудности: "Чегет бёрюсюз болмаз" ("Лес без волка не бывает").

В горах особенно важное значение имели дружба, товарищество, умение делить радости и горести соплеменников, умение уживаться. Пословицы подвергают резкой критике неуживчивость, эгоизм, индивидуализм: "Эки макъа бир джалпакъгъа сыйынмаз" ("Две лягушки на одном плоскогорье не умещаются"), "Эшикли чычхан юйлю чычханны къыстай эди" ("Дворовая мышь выгоняла домашнюю мышь", т е. выпроваживала из дома). В пословице: "Ит биченнге джата эди да кеси ди ашамай эди, малгъа да ашатмай эди" ("Собака ложилась на сено и сама не ела, и скотине есть не давала") говорится о жадности и эгоизме.
Таким образом, тематический диапазон карачаево-балкарских пословиц и поговорок о животных необычайно широк, и приведенные здесь примеры составляют лишь его малую часть.
Пословицы и поговорки очень живучи. Своей необычайной долговечностью они обязаны не только своей смысловой ёмкости, но и своей высокохудожественной оформленности. А она достигается, как правило, различными средствами, как лексическими, так и стилистическими.
Все элементы паремий подчиняются их главной задаче - раскрыть мысль полнее, точнее и ярче, таким образом достичь концентрации мысли, выявления смысла сказанного.  В этом смысле карачаево-балкарские пословицы и поговорки о  животных могут быть примером архикраткости и отсутствия аморфности. Например: "Артыкъ ёгюзча" ("Как лишний вол"), "Aт чабса, ит чабар" ("Конь поскачет - собака залает"), "Maкъа да кирген кёлюм терен болсун дейди" ("И лягушка хочет, чтобы ее лужа была глубокой").

Типизация явлений - неотъемлемое свойство пословиц и поговорок. При типизации наиболее существенные черты и свойства субъекта выдвигаются на передний план: "Бир ёгюзню кючюнден минг ёгюз суу ичер" ("Благодаря одному волу тысяча волов напьются воды"), "Бугъаны кючю - бойнунда" ("Сила быка - в его шее"), "Джатхан бёрю - токъ болмаз" ("Лежачий волк сытым не будет").

В первой пословице ясно выражена мысль о значимости, роли каждой личности для многих других, следовательно, об общественной значимости каждого человека. Во второй - мысль о том, что каждый силен по-своему, следовательно, каждое существо, каждая личность индивидуальна, каждый проявляет себя в соответствии со своими достоинствами и пороками, и с этим необходимо считаться. В третьей пословице выражена мысль о том, что все достигается трудом, даже таким ловким существом, как волк, и отступление от этого - неестественное состояние для живых, в том числе и для человека. <…>

Изучение карачаево-балкарских "фауновых" паремий, т.е. паремий о животных, показывает, что их изобилие в фольклоре - явление не случайное. Использование названий животных в паремиях основано, с одной стороны, на знании их характерных особенностей, свойств и повадок. Например, изречение: "Айюден къачсанг, кёнделен къач" ("Убегай от медведя по склону наискосок") содержит не только мысль о том, что медведь в силу своей неуклюжести и грузности не способен бежать наискосок по склону и догнать преследуемого, хотя это тоже очень важный и конкретный совет в условиях гор. Ведь не каждый может догадаться, что при беге вверх и вниз медведь проявляет достаточное проворство и развивает довольно высокую скорость. В изречении речь идет прежде всего о том, что для того, чтобы добиться победы или успеха, надо знать, с кем имеешь дело, в чем его сила и слабость, достоинства и пороки, что только знание объективной реальности дает возможность правильно рассчитать свои силы и действовать эффективно и правильно. <…>

Сходство образов  животных персонажей сказок и паремий - не случайное явление. Многие образы животных, особенно ведущие, видимо, в глубокую старину, перешли из сказок в пословицы и поговорки в виде "готовых моделей",- образов, свободных от пространных первоначальных контекстов, удобных для разговорной речи своей краткостью и обобщающей смысловой силой, художественной образностью паремий. И, возможно являлись архикраткими сказками, сгустками сказок.

В этом убеждает и существование целого ряда промежуточных явлений типа: "Эчки уругъа тюшгенинде, бёрюге "къарнашым!" - дей эди" ("Когда коза упала в яму, сказала волку: "Брат мой!"), "Къапчыкъны башы ачыкъ тургъанлай, тюбюн тешген къайсыгъызсыз?" - дегенди киштик чычханлагъа" ("Когда мешок (кожаный) и так открыт сверху, кто же из вас продырявил его снизу? - сказала кошка мышкам"), "Егюз, джаргъа джууукъ барма, манга джюк боласа!" - дегенди эшек" ("Вол, ко рву близко не подходи, не то станешь мне грузом!" сказал осел"). Это - архикраткие сказки о животных, сжатые почти до уровня паремий. Они бытуют в народе чаще всего самостоятельно, отдельно от начальной части сказки. Возможно, что приобретение такой самостоятельности частей сказок когда-то и давало пословицы и поговорки. Последние два образования являются фрагментами и поныне бытующих в народе сказок "Киштик бла чычханла" ("Кот и мыши"), "Ёгюз бла эшек" ("Вол и осел"). В сказке "Киштик бла чычханла" повествуется о том, что постаревшая кошка уже не могла ловить мьшей и объявила, что теперь она осознала свою вину перед мышами, очень сожалеет о своей былой вражде с ними и решила извиниться перед мышами, помириться. Обрадованные молодые мыши собрались к ней. Но одна старая мышка заявила: "Eсли знакомые мне усы все еще при кошке, то ничего хорошею она вам не сделает! Не ходите!" Но молодые мыши не послушали ее и пошли. Кошка закрыла дверь, перекрыла другие пути к отступлению и сказала свою ставшую афоризмом знаменитую фразу об открытом мешке и мышиной безнравственности, после чего все серое племя любителей продырявливать мешки было уничтожено. Слова мудрой старой мыши из этой сказки о кошке и ее усах также стали афоризмом и бытуют самостоятельно, и недаром они и им подобные афоризмы включены в сборники вместе с пословицами и поговорками. <…>

Сказки, с детства окружая людей, укрепили в их сознании определенные устойчивые образы животных, ставших как бы носителями определенной нравственности и типа поведения.
Трансплантация готовых моделей образов дала мощный импульс к возникновению многообразных и многочисленных паремий о животных. В результате в настоящее время пантеон  животных персонажей карачаево-балкарской паремиологии гораздо богаче и шире, чем сказочный. Пословичный и поговорочный фольклор "усеян" яркими, многогранными образами животных, зверей, птиц и тварей, которых не встречаем в сказках.

Как и в фольклоре других народов, в карачаево-балкарcком сказочном фольклоре имеется большое количество ярких, традиционных образов животных, зверей, птиц и тварей. Они являются воплощением определенных черт характера и свойств. Так, волк характеризуется ненасытностью,  жестокостью, медведь - глупостью, неблагодарностью, самоуверенностью, недогадливостью, лиса - инициативностью, умением ориентироваться в любой обстановке, находчивостью, заяц - трусостью, слабостью, змея - коварством, муравей - трудолюбием, лев - силой, гордостью и т.п. Таковы и образы животных персонажей паремий.

Но в то же время в карачаево-балкарских сказках характеры  животных противоречивы и многогранны. Они являются таковыми и в пословицах и поговорках, что свидетельствует о динамизме их развития. Их нельзя охарактеризовать двумя-тремя эпитетами. В разных сказках один и тот же зверь может вести себя по-разному. В сказке "Айю, Бёрю, Тюлкю" ("Медведь, Волк, Лиса") Волк - простоватый бедолага, которого Медведь и Лиса задрали благодаря уловкам и плутням лисы. Он покорно признает право товарищей наказать его, он - гордец, никогда не делает попытки спастись ни бегством, ни унизительными просьбами пощадить. Но в сказке "Бёрю, Тюлкю, Ат" ("Волк, Лиса, Лошадь") Волк предлагает Лисе коварный план - придумать повод и зарезать лошадь, Лиса соглашается, за что получает от лошади заслуженный смертельный удар копытом. В волшебной сказке "Кёк бёрю" Серый волк съедает коня героя, но берет на себя функции его коня, мало того, помогает ему добыть чудо-коня, золотую птицу и ханскую дочь. В волшебных сказках герои часто превращаются в волка, отличающегося выносливостью, стремительностью и догадливостью. Та же лиса, что своими уловками подвела волка под "звериный нож" из-за съеденного ею же масла ("Айю, Бюрю, Тюлкю"), спасает старика от верной гибели, хитростью водворив неблагодарного медведя обратно в клетку ("Айю бла къарт" - "Медведь и старик"). Пословицы и поговорки также характеризуют  животных с разных сторон. Таким образом, являясь как бы носителями определенной нравственности и типа поведения, животные и персонажи придают пословицам и поговоркам смысловую глубину и стилистическое совершенство и, благодаря своей типизиванности, легко создают в сознании ассоциации. Это способствует наиболее полному воплощению идей паремий, слушателю  же помогает понять иносказательное содержание.

Иносказательность - характерная  особенность "фауновых" паремий. "Это - суждение, приговор, поучение, высказанное обиняком...".
"Фауновые" пословицы и поговорки не бывают нейтральными в своих оценках, они дают конкретную положительную и отрицательную оценку явлениям действительности. Содержащееся в них суждение утверждает или отрицает обобщаемые  жизненные наблюдения.
Введение названий животных - особый прием обобщения. Само название животного, зверя или птицы - готовая модель, которая содержит в себе смысл обобщения и сравнения, так как даже в самом образе зафиксирована мысль.

Особенность, свойственная вообще пословицам и поговоркам - совмещение конкретного и общего - присуща всем "фауновым" паремиям: через конкретный образ животного передаются общие черты и признаки определенного типа людей и явлений, т.е. через животный персонаж образно реализуется принцип аналогии, благодаря которому достигается выразительность идеи, смысла паремий: "Къыпты тюбюнде къой кибик" ("Как овца под ножницами"), "Маскени излесенг, тюбде изле" ("Если ищете, ищите моську внизу", т.е. под дерущимися), "Къасабчыгъа - джау къайгъы, джарлы эчкиге - джан къайгьы" ("Забота мясника - о жире, бедной козы - о жизни") и т.п.

Как видно из примеров, характерные черты образа животного персонажа находятся в органическом единстве с содержанием паремий.
Свойственная данному жанру лаконичность требует максимальной нагруженности компонентов пословицы и поговорки. В этом смысле образы  животных имеют неоценимые преимущества перед другими средствами выразительности: они ёмки в смысловом, насыщены в эмоциональном отношении: "Джыланны бассанг, башындан бас" ("Если наступаешь на змею, наступай на ее голову"), "Бир джылгъа къоян тери да чыдайды" ("И заячья шкура выдерживает год"). Слова "змея", "заячья" содержат в себе понятный намек, исключающий необходимость пространных рассуждений. Известно, что в карачаево-балкарском фольклоре доминирующая черта характера змеи - коварство. Видимо, это связано с тем, что скотоводство - занятие очень трудоемкое, особенно в горах, и укус змеи приносит много хлопот и страданий людям и животным. Заяц же известен не только как трусишка, но и как слабое существо. Качество его шкурки тоже не внушало особого доверия. Такие общепризнанные черты и свойства  живых существ выступают основой типизирующей силы пословицы и поговорки.
Нам представляется, что обобщение в поговорках - скрытое, глубинное, смысловое, без словесно оформленного вывода, преподносимого в готовом виде.

Поговорка употребляется к случаю, и это является результатом ее типизирующей сущности. Кроме того, все исследователи признают, что поговорка служит созданию образа. А образ, как известно, не просто отражает действительность, но и обобщает ее. "Богатство образа определяется его многозначностью, обилием его предметно-смысловых связей как внутри, так и за пределами текста", другими словами, художественное богатство образа предполагает наличие внетекстовых предметно-мысловых связей образа. Такое состояние вещей имеет прямое отношение к рассматриваемым нами поговоркам, т.е. к поговоркам о животных. Их функция гораздо шире, чем простое украшение речи.

Известный исследователь азербайджанских пословиц и поговорок Ализаде 3.А. в связи с этим вопросом справедливо указывает, что "если в основу разграничения пословиц и поговорок положить их "способность отражать обобщение  жизненных явлений и предметов, то окажется, что поговорки являются средством обобщения только по функции, тогда как пословицы будут обладать обобщающим характером как по функции, так и по содержанию". Таким образом, исследователь частично признает обобщающее значение поговорок. Пословицы и поговорки, как отмечает Ализаде З.А., способны стать, как фразеологизмы, "эквивалентом слова - понятия или предложения - понятия", и эта способность определяет широту сферы их применения. Таково большинство рассматриваемых нами паремий. Например, о непостоянном человеке: "Кимни тарысы болса, аны тауугъу" ("Является курицей того, у кого есть просо"); о беспомощном: "Къыпты тюбюнде къой кибик" ("Как овечка под ножницами"); о худом: "Къаргъа къабар эти джокъ" ("У него нет мяса, чтобы /даже/ ворона поклевала"); о невезучем (неприспособленном к жизни): "Джарлы тюеге минсе да, ит къабар" ("Бедняка собака укусит и на верблюде"); о пустозвонстве: "Макъыргъан киштик чычхан тутмаз" ("Мяукающий кот мышей не ловит"); об упрямстве: "Киштикни отха тартханча" ("Будто кошку тянули к огню") и т.п. Для интерпретации же некоторых паремий необходимы целые предложения: "Эшек къала ишледи да къуйругъу бла ойду" ("Осел построил дворец и разрушил хвостом").

Интерпретация и понимание некоторых поговорок требует знания их генезиса. Только при знании того, как, при каких обстоятельствах они возникли, поговорки оживают, обнажают свой смысл. Таковы, например, следующие поговорки: "Аппийни эшегича" ("Как осел Аппия"). У Аппия был громадный осел, но хозяин его не использовал, и осел целыми днями простаивал без дела. "Тауалийни атыча" ("Как лошадь Тауалия"). У Тауалия была худая кляча, ребра которой можно было сосчитать издали. "Хаджини киштигича" ("Как кот Хаджи"), т.е. чванливый. У Хаджи был ухоженный красавец-кот, который часто сопровождал хозяина, не боялся уличных собак, важно вышагивал по двору и никогда не ловил мышей. 

Обычно карачаево-балкарская поговорка окружена реальным контекстом и соотносится с ним: "Джылан къабына джийиргеннгенча" ("Как змея брезгует своей кожей"), "Тюлкю къуйругъу бла от салгъанча" ("Как лиса хвостом костер развела."), "Тауукъ къазгъа эрищди да къуйругъун джыртдырды" ("Курица, глядя на гусыню, дала ощипать свой хвост"); "Тубаннга юрген итча" ("Как собака, лающая на туман"); "Ит бла киштикча" ("Как собака и кошка") и т.п. Их смысл достаточно прозрачен. 

Многие карачаево-балкарские паремии о животных юмористичны, и это повышает силу эффективности их воздействия. Юмор в паремиях создает благоприятный фон, на котором полнее раскрывается содержание пословицы или поговорки, содействует их запоминанию и широкому бытованию. Кроме того, юмор служит воспитанию чувства слова: "Эшек мюйюз излей барды да къулагъын алдырды" ("Осел пошел искать рога да остался без уха"), "Хораз, хунагъа миниб къычырама деб, кесин къушха алдырды" ("Петух решил покукарекать на заборе, и его унес орел"); "Чычханны аджалы джетсе, киштикни къуйругъундан къабар" ("Когда приближается гибель мыши, она укусит кошку за xвocт"); "Ит итге айтыр, ит къуйругъуна айтыр" ("Собака собаке поручит, та собака своему хвосту поручит"); "Эшекни къулагъына къобуз сокъгъанча" ("Как под ухом осла играли на гармошке").

В некоторых паремиях юмор как стилистическое средство применяется не самостоятельно, а переплетается с иронией и сатирой и не всегда является  превалирующим: "Джыланны баши тюз барса да, къуйругъун кёрмейди" ("И когда голова змеи идет прямо, не видит своего хвоста");  "Эшекни бир оюну болур, ол да кюлде болур" ("У осла одна игра, и та - в золе"). 
Модели образов  животных персонажей в паремиях построены частично на свойствах, реалистических особенностях, присущих животным, частично же - на  свойствах, сообщаемых им человеческим воображением. В пословице: "Джыланнга уу берген - кеселекке" ("Яд змеи - от ящерицы") образ ящерицы крайне отрицателен и не соответствует реальным свойствам безобидного существа. Это - художественный прием, направленный на воплощение идеи осудить коварство, склочность, развенчать любителей расправляться с противниками чужими руками, а самим трусливо оставаться в тени. Видимо, верткость, непредсказуемость движений ящерицы сыграли тут не последнюю роль, хотя на практике ее считают кротким существом.
Но в свете ее характеристики в поговорке выражена глубоко гуманистичная мысль: прежде чем дать оценку поступку индивида, необходимо разобраться, кто в чем и в какой степени виновен. Таким образом, утверждается необходимость справедливого, бережного отношения к природе, ко всему  живому, даже к "змеистым".

Необходимо признать, что некоторая несправедливость (возведение в ранг ядотворца) по отношению к ящерице не умаляет гуманистического значения поговорки: она берет под защиту змею, с которой людям часто приходилось иметь дело и которую понять тоже обязаны, но не направлена против ящерицы. Нет ни одной паремии, где утверждалась бы мысль о необходимости расправы с ящерицей. Но существует древняя народная примета: убивать ящерицу ни в коем случае нельзя - ырыс, т.е. запрещено.
Надо сказать, что и собака, и осел, и лиса, и некоторые другие животные и звери наделены человеком массой отрицательных черт и свойств, присущих им не больше, чем другим. Но такое сгущение красок оправдано, так как является потребностью в плане создания образа - обобщения.

Вообще, паремии о животных, в сущности, имеют большой гуманистический заряд, несмотря на противоречивость смысла некоторых пословиц и поговорок. Даже о таких зверях и тварях, которые, казалось бы, никак не могли претендовать на человеческую симпатию, сложены пословицы и поговорки, в которых сильно выражена гуманистическая тенденция: "Бёрю ачлай барса да, тоюб барады дейдиле" ("Волк если даже идет голодным, говорят, что идет сытым"), "Бёрюню, ашаса, ашамаса да, ауузу къан" ("Ел ли, нет ли,- у волка всегда пасть в крови", т.е. считают, что он съел что-то или кого-то), "Бёрю да хоншу къошуна чабмайды" ("Даже волк на соседний кош не совершает набегов"), "Джылан да джылыугъа илешеди" ("И змея тянется к теплу") и т. д.

Среди пословиц и поговорок о животных много паремий, противоречащих друг другу: "Ат аягъан бет табмаз" ("Тому, кто жалеет коня, удачи не видать") и "Ат аялса - минг кюнлюк, аялмаса - бир кюнлюк" ("Конь, которого берегут - на тысячу дней, не берегут - на один день"). Существование противоречащих друг другу паремий - свидетельство того, что они всегда реально отражали сложность действительности, жизнь  же всегда была полна противоречивых явлений и сил. И тем, которые не хотели понять, не могли понять этого, в середине прошлого века хорошо ответил В.Даль, который писал: "...сделано было странное замечание: одна-де пословица противоречит другой, на приговор есть приговор, и не знаешь, чего держаться. Не знаю, кого бы это смутило: разве можно обнять предмет многосторонний одним взглядом и написать ему приговор в одной строке? В том-то и достоинство сборника пословиц, что он дает не однобокое, а полное понятие о вещи, собрав все, что о ней по разным случаям было высказано. Если одна пословица говорит, что дело мастера боится, а другая добавляет, что иной мастер дела боится, то, очевидно, обе правы: не ровно дело, и не ровен мастер".

В пословицах и поговорках о животных противоречивость часто передается через названия персонажей: "Къарнына ашамаса, ёгюз тартмайды" ("Если голоден, вол не потянет"), но "Тойгъан эшек къаядан секирир" ("Сытый осел упадет со скалы"); "Атны семиртсенг, джаяу джюрюмезсе" ("Если откормишь коня, пешим не будешь"), но "Ат азгъын болса, джоргъа болур" ("Похудевший конь становится скороходом").

Роль животных персонажей в создании синтаксической структуры пословиц и поговорок не однозначна. В одних случаях они выступают в роли субъекта, т.е. действующего лица, и смысл пословицы сконцентрирован в названии субъекта и его действии, состоянии: "Тюлкю юрсе, итни къарны аурур" ("Когда лает лиса, у собаки живот крутит"), "Эшек гылыуун бек сюер" ("Осел  своего осленка любит чрезмерно", т.е. заласкает"), "Айюню баласы айюге ай кёрюнюр" ("Медвежонок медведю кажется луною").

В приведенных примерах замена названия одного субъект, каким-либо другим привела бы к нарушению, искажению смысла паремии или к бессмыслице, так как, являясь другой моделью, воплощением других идей, другой субъект вызвал бы другие ассоциации, соединившись с теми же компонентами синтаксической единицы - паремии. Поэтому паремии, составленные по принципу замены субъекта, очень редки. В таких случаях субъектами их выступают животные или птицы, наделенные одними и теми же или близкими характерными чертами. В таком случае паремии синонимичны: "Бёрюню бёрю ашамаз" ("Волка волк не съест") и "Айюню айю ашамаз" ("Медведя медведь не съест"). Но паремии: "Ит итлигин этер" ("Собака поступит как собака") и "Бёрю бёрюлюгюн этер" ("Волк поступит как волк") по смыслу далеки друг от друга.
Во многих карачаево-балкарских пословицах и поговорках  животные выступают в роли объекта, то есть действия направлены на них. В таких паремиях именно поведение, наиболее характерные черты и свойства объекта являются смыслоопределяющим фактором, благодаря чему паремия приобретает свое индивидуальное, ёмкое содержание: "Къойну тойгъа ийгенча" ("Как овцу на танцы посылали").

Немало имеется и таких паремий, в которых животные персонажи выступают в роли как объекта, так и субъекта: "Айю тюлкюню кесин кёре эди да ызын излей эди" ("Медведь видел самое лисицу да ее следы искал"). В паремиях же типа: "Атха кёре - къамчинг" ("По коню и камча") или "Тюлкюню териси башына джау" ("Шкура лисицы - ей враг") отсутствует прямое действие животного персонажа, но есть намек на его свойства.
Особую группу составляют паремии, в которых названия животных вовсе отсутствуют, но угадываются. В них свойства и признаки, характерные определенным существам, создают своеобразную структуру и эмоциональный настрой паремий:

"Къозлагъаны - Къобалада,
Къангкъылдагъаны - Джобалада"
"Несенье - у Кобаевых,
Кудахтанье - у Джобаевых"

"Байрагъа мияу дегенча" ("Будто мяукают Байре" (Байра - имя человека, который не переносил мяуканье). Или же: "Джызылдагъанына къарасанг - тау кёчюреди" ("По жужжанию судить - горы переносит") и т.п.
Паремии этого типа составляют небольшую группу.
В карачаево-балкарском "фауновом" репертуаре имеется довольно обширный пласт сложных паремий, состоящих из двух самостоятельных синтаксических единиц. В этих сложных образованиях объединение двух самостоятельных паремий в одну основывается на их семантической близости или антитетической соотнесенности: "Дууулдаса бал чибин, къонса - къара чибин" ("Зажужжит - пчела, сядет - муха"), "Бёдене - суугъа кирмейди, чабакъ суудан чыкъмайды" ("Перепелка - в воду не входит, рыба - из воды не выходит") и др. В этих паремиях персонажи: пчела и муха, перепелка и рыба наделены в определенном смысле контрастными свойствами. Такое построение по принципу контрастности служит обнажению идей паремий в целом. 
В паремиях типа:

"Къаргъа къангкъылдаб къаз болмаз, 
Амма сынгсылдаб къыз болмаз"
("Ворона, как бы ни гоготала, гусыней не станет,
Старуха, как бы ни кокетничала, девицей не станет")

две простые паремии, входящие в сложную, синонимичны. Осуждение неестественности поведения звучит в обеих частях слож нойпаремии. Они дополняют друг друга и создают большую силу убедительности и эмоциональной насыщенности, хотя частично сохраняют свою автономность. Такие бинарные паремии часто распадаются на две самостоятельные паремии и употребляются самостоятельно.
Сложные паремии обычно рифмованы. Названия животных часто образовывают и внутреннюю рифму, порой аллитерацию или ассонанс.
Названия животных, по смыслу тесно примыкая к другим компонентам, в сложных паремиях образуют ряды, в которых равнозначащие компоненты занимают одинаковые позиции, обеспечивая смысловую и звуковую гармонию. И это исключает инверсию при их употреблении. При анатомировании, например, одной паремии получается следующая картина:

"Иги деген - атха миннген кибикди,
Аман деген - эшекден джыгъылгъан кибикди"
("Скажут "славный" - словно сел на коня, 
скажут "скверный" - словно упал с осла").

Смыслосодержащие компоненты обеих частей выглядят таким образом: 
Славный - сел - конь, 
скверный - упал - осел.

Форма оформления одного ряда определяет форму оформления другого ряда. Этим обеcпечивается единообразие и конвергенция обоих рядов. Поэтому равнозначащие элементы "славный - скверный", "сел - упал", "конь - осел" своим позиционным месторасположением создают отточенную завершенность композиции паремии, при которой ее идейная квинтэссенция находит наиболее полное выражение. Основными компонентами являются элементы "конь - осел".

Таким образом, изучение данной группы паремий показывает, что животные персонажи являются важными смыслосодержащими и стилеопределяющими компонентами в их составе. Они способствуют созданию многообразных по тематике пословиц и поговорок, помогают избежать голой сентенциозности, служат идее гуманизации человеческих представлений и понятий. 

(Фольклор народов Карачаево-Черкессии. (сб-к научных трудов) Черкесск, 1991)