Расширенный поиск
19 Марта  2024 года
Логин: Регистрация
Пароль: Забыли пароль?
  • Кёбден умут этиб, аздан къуру къалма.
  • Тойгъан джерге джети къайт.
  • Акъыллы – эл иеси, тели – эл баласы.
  • Джетген къыз джерли эшекни танымаз.
  • Джашда акъыл джокъ, къартда къарыу джокъ.
  • Кийимни бичсенг, кенг бич, тар этген къыйын тюлдю.
  • Аууздан келген, къолдан келсе, ким да патчах болур эди.
  • Тилсиз миллет джокъ болур.
  • Къоркъакъны кёзю экили кёрюр.
  • Кёзю сокъурдан – къоркъма, кёлю сокъурдан – къоркъ.
  • Ат басханны джер билед.
  • Ёгюзню мюйюзлери ауурлукъ этмейдиле.
  • Окъугъан – асыу, окъумагъан – джарсыу.
  • Къозулугъунда тоймагъан, къойлугъунда тоймаз.
  • Айраннга суу къош, телиге джол бош.
  • Къарны аманнга къазан такъдырма, къолу аманнга от джакъдырма.
  • Билимсиз иш бармаз.
  • Таукел адам тау тешер.
  • Сёз – кюмюш, джыр – алтын.
  • Бозанг болмагъан джерге, къалагъынгы сукъма.
  • Къулакъдан эсе, кёзге ышан.
  • Биреуню тёрюнден, кесинги эшик артынг игиди.
  • Чёбню кёлтюрсенг, тюбюнден сёз чыгъар.
  • Башланнган иш битер, къымылдагъан тиш тюшер.
  • Айыбны суу бла джууалмазса.
  • Джюрекден джюрекге джол барды.
  • Аджалсыз ёлюм болмаз.
  • Ханнга да келеди хариблик.
  • Аман адамны тепсинге олтуртсанг, къызынгы тилер.
  • Адамгъа аман кюн соруб келмейди.
  • Хар зат кесини орнуна иги.
  • Таш ата билмеген, башына урур.
  • Къызгъанчдан ычхыныр, мухардан ычхынмаз.
  • Адамны аты башхача, акъылы да башхады.
  • Сёлеш деб шай берген, тохта деб, сом берген.
  • Ашхылыкъ джерде джатмайды, аманлыкъ суугъа батмайды.
  • Адебни адебсизден юрен.
  • Тёрдеги кюлсе, эшикдеги ышарыр.
  • Таукел къуру къалмаз.
  • Киштикге къанат битсе, чыпчыкъ къалмаз эди.
  • Ата Джуртча джер болмаз, туугъан элча эл болмаз.
  • Айтхан сёзюне табылгъан.
  • Аджашхан тёгерек айланыр.
  • Ашыкъгъан cуу, тенгизге джетмез.
  • Бети – къучакълар, джюреги – бычакълар.
  • Окъугъанны бети джарыкъ.
  • Къартны сыйын кёрмеген, къартлыгъында сыйлы болмаз.
  • Хар адамгъа кеси миннген тау кибик.
  • Тойгъа алгъа да барма, тойда артха да къалма.
  • Биреуге аманлыкъны тилеме да, кесинге ашхылыкъны тиле.

Полнота и многоцветье жизни

13.09.2016 0 2874  Шогенцукова Н.
В своём последнем очерке «Белое сияние» Адам Шогенцуков с горечью говорит о самой страшной утрате людей девяностых. Они потеряли «полноту и многоцветье мира». В постоянной заботе о хлебе насущном, в уличной толчее, в удушающей атмосфере терзающих душу новостных сообщений, констатирует поэт, мы стали хмуро-озабоченными, разучились улыбаться друг другу. «Мы забыли, какое это чудо – радоваться и радовать других. Перестали воспринимать природу как впервые увиденное чудо. Разучились открыто и беспричинно смеяться».

Поколению Адама жизнь – в силу катастрофических испытаний времени – давала не так много причин и поводов для радости и веселья. И, как ни странно, именно эти слова: чудо, радость, веселье, многоцветье, полнота бытия – наиболее точно характеризуют людей этого особого поколения. В них была какая–то душевность, открытость, самоотверженность в труде, бессеребренничество, страстное жизнелюбие, внутренняя пылкость. Они всё делали с азартом, увлеченно, с энтузиазмом. Пользовались любым поводом, чтобы подшутить друг над другом, устроить праздник.

Наверное, поэтому, им удалось так многое успеть, так многое свершить. Пример Адама Шогенцукова тому подтверждение. Таланты его не ограничивались только литературными. Жизнь и творчество были ему интересны в самых разных проявлениях, во всём «многоцветье». Всю жизнь он очень любил рисовать. А ещё совсем молодым он настолько зарекомендовал себя подающим надежды живописцем, победив в Северо-Кавказском конкурсе, что был принят в Ленинградскую академию художеств. Покинуть её он был вынужден из-за другого своего всепоглощающего увлечения – спорта. Причем Адама привлекали опять-таки самые разные виды спорта – акробатика, конькобежный спорт, волейбол, велоспорт, бег на дальние дистанции, шахматы и – как всякого кавказца – борьба. Именно борьба вместе со спортивной гимнастикой и тяжелой атлетикой стали теми видами спорта, на которых Адам больше всего сосредоточился и добился хороших результатов. Выиграв первенство Академии по борьбе, Адам стал тренироваться по особой программе. И после одной тренировки нырнул в воду бассейна, оказавшуюся ледяной. В результате – воспаление легких, грозившее в северном климате перерасти в туберкулез. Выход был один – вернуться домой, где Адам продолжил учёбу в пединституте. 

Были у него ещё две, на этот раз связанные с высотой, большие страсти – горы и самолеты. В Нальчикский аэроклуб он ходил, мечтая стать лётчиком, вместе с легендарным Кубати Кардановым. Но когда они поехали поступать в авиационное училище, вестибулярный аппарат Адама подкачал: испытание на центрифуге он не прошел, хотя и общая подготовка, и большое количество прыжков с парашютом были на уровне. Горам же Шогенцуков посвятил множество прекрасных стихотворений. И имел на это право, совершив восхождения на сложнейшие пики Кавказа, рискуя и попадая в чрезвычайные ситуации. Так, однажды лишь козырек скалы спас его от гибели в снежной лавине. В тридцатые годы работал инструктором по альпинизму. А вот что поведал один из подопечных Адама в горах: «Адам Шогенцуков наш гид. Он рассказывает нам легенду о далёком ущелье, узкой чёрточкой виднеющемся вдали, потом следует целая повесть о географии хребтов и ледоломов, об Азау и Донгуз-Оруне, о горных селениях и их жителях, мужественных людях. Горы, горы… Больше всего поэт Адам Шогенцуков говорит о «психологии» гор. Когда на читательских конференциях Адаму задают вопрос о хобби, о непреходящем увлечении, поэт односложно отвечает: «Альпинизм». Адам Шогенцуков – альпинист. Исходил многие кавказские вершины, знаком с голубыми ледниками, купающимися «в мёртвой тишине», и с коварными трещинами, и с лавинами. Альпинистские приюты не раз укрывали поэта от непогоды. Несколько лет назад он водил по приэльбрусским моренам Константина Симонова, а в фильме «Лунный камень» дублировал артиста на восхождении в ситуации, надо прямо сказать, «пиковой» – его герой шёл по высотному гребню, потом, не удержавшись на неровном зубчатом острие, сорвался в пропасть».

В документах и воспоминаниях, связанных с годами в Ленинском учебном городке, есть удивительные для сегодняшней молодежи факты. За право участвовать в спортивных мероприятиях шла среди парней нешуточная борьба. Все силы они использовали, чтобы войти в команду и осуществить: 1. Велокросс до Пятигорска 2. Лыжный пробег до Ростова 3. Поход на байдарках Нальчик–Москва, по рекам Нальчик, Урвань, Черек, Баксан, Терек. Вспоминая о последнем, Адам писал: «Для рек байдарки были нормальным средством передвижения. А когда нас встретили грозные волны Каспия, мы почувствовали, насколько беспомощны байдарки». Сложнейшие тренировки длились целый год. 

Отлично Адам и танцевал. И, что может показаться странным для мальчика, выросшего в бедной крестьянской семье, не только национальные, но и бальные танцы. Здесь он тоже становился победителем. Правда, всего лишь на уровне конкурсов, проходивших в Нальчикском парке. Зато победы эти были в таких его излюбленных танцах, как фокстрот и вальс.

Ну и какой адыг проживет свою жизнь без коня? Кони, шагди, были истинной страстью Адама. Ещё мальчишкой он научился ухаживать за ними: купал в холодной воде Баксана, готовил к скачкам, несколько раз был и наездником на состязаниях. Но не только пареньком Адам выигрывал заезды, но и в 70 лет. Вот как в интервью 88–ого года он отвечал на вопрос: «В седле можете скакать? О, ещё как! Два года назад во время Дней литературы для нас, шести поэтов, привели шесть скакунов. Условие соревнования: кто быстрее оседлает коня и преодолеет препятствие – тому и приз. Смотрю – сбруя нарочно спутана, недоуздки – без трензелей, путлицы разной длины. Некоторые сразу в седло. Но я же кавалерист… Знаю, что путлица должна быть равной длине вытянутой руки: иначе в седле не удержишься... Не спеша выправил сбрую, а уж потом в стремена… Короче, взял приз».

Думается, что перечисленное отчасти делает правомерным данное определение – «полнота бытия». Жить, занимаясь любимым делом. Увлекаться и увлекать. Быть трудоголиком в лучшем смысле этого слова. 

Обозревая литературное наследие Шогенцукова, задаешься вопросом: «Как можно было успеть за одну жизнь столько?» Если даже не говорить о процессе творческого вынашивания, рождения произведения, сколько времени необходимо, чтобы оформить его, ведь все писалось от руки, а потом набиралось на машинке? В равной степени он любил прозу, поэзию, драматургию и с успехом творил в разных родах и жанрах литературы. Переводы таких великих авторов, Шекспир, Лопе де Вега, Тарас Шевченко, также составляют одну из значительных страниц его наследия. А ведь помимо художественных текстов писались сотни писем, газетных и журнальных статей, сценарии радиопередач, доклады и выступления. Отдельный, и в большинстве своем ценный пласт, посвящен писателям и поэтам. Здесь статьи о Шоре Ногмове, Бекмурзе Пачеве, Али Шогенцукове, А.Хавпачеве, Х.Шогенове, Алиме Кешокове, Кайсыне Кулиеве, Иссе Боташеве, Берте Гуртуеве, С.Хахове, Петре Мисакове, Лиуане Губжокове, Бубе Карданове, Михаиле Кирееве, Валентине Кузьмине, Марко Вовчок, Косте Хетагурове и других.

Параллельно шла и просто работа – учителем, завучем в школе, преподавателем Кабардинского пединститута, научным сотрудником НИИ, министром культуры, редактором журнала, председателем Союза писателей. И к своей депутатской деятельности Адам Шогенцуков относился отнюдь не формально, реально приходя на помощь тем, кто нуждался в ней. По–своему гордился он и участием на протяжении многих лет в деятельности Советского комитета солидарности стран Азии и Африки. Как и членством в правлении Союза писателей СССР, и в правлении Советско-Австрийского общества. Все эти и другие общественные должности требовали, тем не менее, немало времени. 

К каждому своему делу Адам Шогенцуков подходил и ответственно, и с любовью. Ещё студентом, чтобы испытать себя, выбрал для практики самую сложную школу, контингент которой сплошь состоял из беспризорников. То, что в и педагогике он нашел себя, можно понять, прочитав следующее: «Из всего педагогического опыта, приобретенного мною и за годы учебы, и от общения с настоящими педагогами, а также с детьми, я сделал главный вывод: быть учителем чрезвычайно ответственно и трудно. Недостаточно хорошо знать предмет. Нужно любить всей душой и дело свое, и детей. И на каждый урок ты должен приходить, зная втрое больше того, что собираешься поведать ученикам, и еще – владея искусством слова, чтобы суметь донести до них свои знания. Лишь тогда твои слова совьют в душе внимающего гнездышко, из которого произрастут после зерна познания».

Адам Шогенцуков любил не только учить, но и учиться. Это был для него непрерывный процесс. И закономерно возникшее у него желание заняться наукой, поступить в аспирантуру. Научные экспедиции со знаменитыми учёными, такими, как и Панаит Акритас, дали ему очень многое. Вспоминая совместные археологические раскопки, Акритас пишет Адаму: «Посылаю Вам свой «труд незрелый» о памятном для нас 1946 годе. Этими стихами я хочу несколько раскачать Вас, чтобы Вы посвятили нашим скитаниям по Кабарде более возвышенные строки, достойные известного певца родины. Вторую главу я хотел бы посвятить той пещере, где мы добросовестно трудились над выяснением её тайны, то есть стремились прочесть страницы пещерной «книги», которую мы бережно «перелистывали», снимая и изучая один слой за другим. Примите лучшие мои пожелания здоровья и энергии продолжать свой славный путь. Панаит Акритас. 20.12.57 г.» А доклад Шогенцукова на тему «Цикл нартовских сказаний о Сосруко», с которым он выступил на второй научной сессии, удостоился, по отчетам института, «лестного отзыва академика И.И. Мещанинова».

Но желание писать преобладало над всем. Поэтому и научные регалии, и министерское кресло не шли ни в какое сравнение с радостью творчества. В бытность министром культуры Адам делился с собратом-поэтом: «Вот уже скоро год, как я не имею возможности взяться за перо, как лишён права заниматься своим любимым делом. Оно составляет мою жизнь, моё дыхание, всё то, кем я есть, и мне очень непросто. К сожалению, действительно, что–то делаю, а не творю. Вы человек искусства, и Вы поймёте меня – человека творчества нельзя лишить творчества. Поэтому силу движения души – творческой энергии не могут приостановить ни «осложнения», ни «подводные камни», как не могут преградить движение родниковых вод никакие подземные породы». От «осложнения» – в виде поста министра – Шогенцуков избавился с большим трудом, после неоднократных просьб. Из деятельности этого периода наибольшими заслугами он считал организацию музея в счастливо сохранившемся доме Марко Вовчок и строительство республиканской библиотеки. Стройка республиканской библиотеки стала его детищем. Он буквально жил её проблемами, смог договориться о доставке из Карелии редких стволов деревьев для перекрытия потолка в читальном зале, следил за обедами для рабочих. 

Должность председателя Союза писателей, которой он отдал почти четверть века, тоже была не из лёгких. Особенно сложно было ему наблюдать происходящее в сообществе писателей в конце жизни. Статья «Не нужно быть провидцем» 91–ого года, посвященная съезду писателей, пронизана болью: «Известно, каждый писатель – это личность. Более того – мыслящая и совершенная. И эта мыслящая личность должна в наше сложное время нелегкой жизни не только знать, но и выполнять правила адыгэ хабзэ, проявляя мудрость в обхождении с человеком, а тем более – с коллегой – за десятерых. А что же получилось на съезде писателей республики? Невежливость, невоспитанность части писателей, взаимное неуважение вызвали такие страсти, которые захлестнули всю работу съезда атмосферой озлобленности, нравственного очерствения. Вместо разумного осмысления проблем литературного процесса, в жаркой перепалке раздавались голоса: разрушим все до основания, а потом..., кто не с нами – тот против нас... и т.п. Каждому, мало-мальски мыслящему должно быть ясно, что любое оскорбление человека, любая осуществляемая хирургическим путем трансформация чревата различными моральными психологическими издержками... А ведь мы всегда отличались сочувствием, сопереживанием, духовным единством, доверительно-уважительным отношением к мнению друг друга, даже в случае несогласия в полемике сохраняли интеллигентность и культуру полемики. И вдруг – откуда взялось – перехлест неуважения, озлобления – на самом высоком писательском форуме. Стыдно было от бескультурья. В пылу страстей выступавшие отбросили элементарную вежливость, начисто забыли о добре, доверии, искренности, верности и дружбе, преданности писательскому долгу – так душевно согревавшие нас слова».

В 70–80-е годы Адам Шогенцуков занимался не только проблемами внутри союза, но и отстаивал его интересы, представляя его в Москве. И представлял успешно, во многом благодаря отношению лично к нему. Адама любили и уважали, искренно, по-доброму относились. Он достойно представлял нашу республику, придавал ей определённый статус, ведь отчасти по нему судили и о ней. Вот как вспоминает об Адаме Вадим Дементьев: «В российской литературе стал привычен облик Адама Шогенцукова, всегда была слышна негромкая речь поэта. Приедешь в Нальчик – и с радостью увидишь Адама. Тот же тихий голос, спокойные манеры, мудрость коротких фраз. Встретишь в Москве в столичной суете поэта – и вновь радостно: не стареет ветеран кабардинской литературы. Всегда подтянут, аккуратен, сосредоточен. Шогенцуков был одним из авторитетнейших руководителей Союза писателей Кабардино-Балкарии, возглавляя его многие годы. Эти – пятидесятые-семидесятые – годы стали временем расцвета писательского дела в стране. Сколько книг, поездок, знакомств! Литературная жизнь била ключом, а многомиллионный читатель взахлёб читал и прозу, и поэзию».

Можно привести в подтверждение и десятки отзывов о Шогенцукове известных людей: Александра Фадеева, Николая Тихонова, Сергея Михалкова, Эмануила Казакевича, Михайло Стельмаха, Георгия Гулиа, Константина Симонова, Сергея Смирнова, Мустая Карима, Джани Родари. Немало говорят и дарственные надписи на книгах: «Адаму Шогенцукову – поэту воистино народному, ибо степень народности определяется уровнем сердечности и ума, а и того, и другого – в избытке, от Бога. С любовью. Юлиан Семенов». «Адаму Шогенцукову – чудесному поэту, певцу мужества и высокогорной чистоты, прекрасному человеку. Искренне, от всей души Людмила Татьяничева». «Моему кабардинскому собрату с близкими, родственными чувствами Михаил Светлов». Есть и дарственная надпись на книге «Молодая гвардия». Вот что писал Адам о встречах с Фадеевым: «В 1955 году на пленуме, правления Союза писателей СССР я встретился с Александром Фадеевым. Он вспоминал, как у нас в Нальчике работал над романом «Разгром». Увидев у меня в руках папку с рукописью, Фадеев поинтересовался, что в ней. Я объяснил, что там находится подстрочный перевод моей новой повести «Весна Софият». Александр Александрович попросил дать ему рукопись для ознакомления. Каково же было мое удивление, когда среди ночи — было, вероятно, часа три — мне в гостиницу позвонил Фадеев и сказал, чтобы я не медленно приехал к нему в Переделкино. Я, разумеется, помчался. Александр Алекдрович долго беседовал со мной, много лестного высказал о «Весне Софият».

Дружба же с Николаем Тихоновым началась в горах. Вот как рассказывает об этом Адам в автобиографической повести «Моя жизнь». Эти воспоминания тем приятней, что в них переплелись имена Али Шогенцукова, Керима Отарова, Кайсына Кулиева: «Мы с Бабием Унежевым почти месяц находимся в Приэльбрусье, работаем с иностранными альпинистами, заодно и неплохо зарабатываем. В один из дней, когда я обучал немецкую группу навыкам веревочной страховки, подошел ко мне плотный, широколицый незнакомец:

– Вы местный?
– Да, – отвечаю, – я родом из Баксанского ущелья.
– Тогда вы наверняка знаете село Али Шогенцукова?
– Конечно, и не просто знаю – я сам из того же села, мало того – я его брат.
Незнакомец порывисто обнял меня и представился:
– Николай Тихонов.

Теперь взрыв радости у меня – я еще раз сжимаю его в объятиях…

Через четыре дня я собрался уезжать домой и зашел на базу Украинской Академии Наук – попрощаться с Николаем Семеновичем. Но он упросил меня остаться и проводить его в Верхний Чегем. Мы с Баклановым ходили этим маршрутом от Гирхожана к Актопраку. Оттуда уже к Верхнему Чегему подняться несложно.

Итак, назавтра спустились к аулу Гирхожан, погостили там у Керима Отарова, заночевали у него, а спозаранок двинулись в дорогу к Верхнему Чегему. У подножья перевала Актопрак сделали привал и перекусили. К вечеру вошли в маленький аул с тем же названием Актопрак и устроились на ночлег. И уже утром отправились в Верхний Чегем. Только теперь Тихонов открыл свою тайну: оказалось, он шел проведать Кайсына Кулиева! Но не знал он, что Кайсын уехал на учебу и давно там не живет. Гость расстроился, что мы не нашли Кайсына в Верхнем Чегеме. Зато мы два дня провели в Булунгу, поднялись к леднику Башиль. В ручье у основания ледника Тихонов поймал форель и был несказанно счастлив. Вернулись мы из того похода с загаром цвета бронзы и массой впечатлений».

А вот другой эпизод с горами, о котором со слов Адама поведал Борис Черемисин. Связан он с Константином Симоновым. «В Приэльбрусье приехал Константин Симонов. Рано утром гость поднялся и направился на прогулку. Алим Кешоков распорядился: «Сопровождай»...

– Я пошел, – рассказывал мне Адам. – Симонов был в штормовке, обут в черные ботинки, на мне же летний костюм и легкие туфли. Неудобно было спросить Симонова, далеко ли он собрался? Мы миновали Терскол и по серпантину начали подниматься к Пикету. Пошел дождь, потом снег. Симонов шел и шёл, направляясь к Ледовой базе. Забыл обо всем на свете. На «Ледовой» нас встретили две зимовщицы. Они очень удивились, как мы были по-разному одеты. Напоили чаем, дали шубы. Потом накормили. Женщины попросили почитать стихи. Симонов согласился. Читал он прекрасно. Потом Константин Михайлович обратился ко мне:
– Почитайте вы.
Я смутился. Но Симонов и зимовщицы настаивали. Пришлось уступить. Я читал лирические стихи. Женщины аплодировали, а Симонов заметил: «Настоящая поэзия». Мы собрались уходить, но на улице уже стемнело. Зимовщицы предложили заночевать.
– Алим будет беспокоиться, – возразил Симонов. – Нехорошо...
– Мы сообщим по радио, что вы у нас... Читайте стихи... Это передадут Алиму.
– Принимается, – согласился Симонов.

Всю ночь мы читали стихи. Именно там, на «Ледовой», я еще раз убедился, что люди нуждаются в поэзии».

Горы подарили Адаму на многие годы ещё одного очень близкого друга, Альфреда Куреллу, немецкого писателя, художника, переводчика, общественного деятеля. Он был участником первой мировой войны, встречался с Лениным в 1919 году, его книга «Муссолини без маски» оказалась среди книг, сожженных нацистами в 1933 году. В 1946 году поселился в абхазском селе Псху, где посвятил себя живописи и скульптуре. Активно занимался альпинизмом и горным туризмом. В честь Куреллы назван перевал через Главный Кавказский хребет из долины Кизгыч к истоку реки Чхалта, который он прошел и описал первым. Он был директором открытого в Лейпциге Литературного института. Занимал руководящие должности в Академии художеств, Союзе писателей ГДР и Культурном союзе. В 1968 году Йенский университет имени Шиллера присудил ему степень доктора философии за работу «Своё и чужое». Перевел произведения И.Тургенева, Т.Шевченко, Аркадия Кулешова, эпосы «Манас» и «Давид Сасунский».

Вот с таким особенным человеком познакомилсяся Адам: «В Приэльбрусье в конце тридцатых у меня состоялась значимая встреча – с известным немецким писателем–антифашистом Альфредом Курелла. Вместе с ним мы прошли не одной туристской тропой. Наша дружба, прерванная Великой Отечественной войной, возобновилась в 1947 году. По приглашению Союза немецких писателей я месяц находился в Германии. Вместе с земляком, проходившим службу в ГДР, подполковником Тимуром Ахметовым я посетил полк, в котором он был комиссаром, в городе Гордлегене. Затем был приглашен в одну из городских школ, где изучают русский язык. Встреча прошла интересно, дети понимали меня, я – их. А после встречи подходит ко мне старый немец.

– Добро пожаловать, товарищ Адам! Гора с горой не сходится, а человек с человеком. Помните, Приэльбрусье, 38-й год…
Это был он, писатель из немецкой группы альпинистов, которым я помогал в восхождении. Он рассказал, что попал в плен под Сталинградом. До этого в сорок втором еще раз взошел на Эльбрус – с группой немецких солдат–альпинистов, поднявших на вершину фашистское знамя и портрет Гитлера.
– Я не держал ни портрет, ни знамя, – поспешил заверить меня старик, – я только вел группу. Иными словами, я выполнял солдатский долг.

После войны ему посчастливилось вернуться домой и снова встать в ряды коммунистов. Мы говорили с ним, словно два фронтовых друга после долгой разлуки, и не было между нами обид, хотя война осталась жить у каждого в сердце. Значит, нужно вместе строить мирную жизнь.

Наша дружба с Альфредом Курелла продолжалась до самой его смерти. Эта дружба преподала мне много уроков. Общение с этим удивительным человеком было равносильно чтению множества книг по культуре, истории, о революционном движении. Этот умудренный жизнью человек беззаветно был влюблен в Кавказ. В этих горах покоилось тело его жены. Она сорвалась со скалы на перевале Тыхтенген.

– Она была украшением моей жизни, – сказал тогда Альфред, – и лучшего места для упокоения, чем ваши горы, мне для нее не найти». 

Переписка с Куреллой исчисляется десятками писем, открыток, телеграмм. В одном из них, шестидесятых годов, он с сожалением пишет о строительстве вокруг Эльбруса и на его склонах: «Я помню эти замечательные края ещё с тех времён, когда они были доступны только избранным и когда они, следовательно, ещё сохраняли всю свою девственную дикость». Теперь же многое меняется. И радуясь за горнолыжников, он, в то же время, переживает за природу. В другом письме, рассказывая о двух неудачных попытках покорить перевал Шары–ыфцык, отмечает: «Сам он не сложный перевал, но в 1950 году, когда Верхняя Балкария была опустошена (не забуду безлюдный Кюннюн со следами вынужденного поспешного отъезда людей!), наверху все мосты были снесены». Даже эти два примера говорят о знании Кавказа и не безразличии к нему Альфреда Куреллы – наши горы, наши люди для него были действительно родными.

Во время войны Адам Шогенцуков не дошел до Германии. В Чехословакии его контузило. Только каска спасла его от гибели, хотя осколок снаряда всё же пробил её и навсегда оставил глубокий шрам. Однако после войны в Германии Шогенцуков бывал не раз. Об этих поездках он поведал в ряде путевых очерков. Один из них посвящен Веймару, который он описывает с благоговением. Да, в городе чудесные архитектурные ансамбли. Но спешил Адам не к ним: «Спешил на встречу с Гёте, Шиллером и Листом. Ведь посетить обитель, где всё, каждая мелочь напоминает о владельце, — это значит вызвать в памяти жившего в ней человека, как бы воочию встретиться с ним». «В доме, где некогда жил Ференц Лист, расположено ныне музыкальное училище. Музыка доносится из комнаты, где обстановка та же, что была при его жизни. Немного воображения, и нетрудно представить Листа за роялем. Он играет». Или представить себе Гете, стоя пишущего за высоким рабочим столом или в раздумье мерящего шагами комнату.

Вообще Адам Шогенцуков был неустанным путешественником. Ему повезло. В те годы, когда многие были «не выездными», он имел возможность ездить не только по всей нашей огромной стране, но и за рубеж. Он побывал в Австрии, Финляндии, Ливане, Сирии, Турции, Венгрии, Болгарии, ГДР, Польше. И дружил с людьми из разных стран: отправлялся к ним в гости, сам принимал их у себя. Письма из Вены, Софии, Берлина, Мюнхена, Израиля, Турции постоянно приходили на его адрес. Книги Шогенцукова были переведены и изданы на французском, немецком, польском, чешском, словацком, турецком, арабском, китайском, японском языках. Профессор Софийского университета Симеон Русакиев написал Адаму: «С большим интересом знакомились мы с Вашим творчеством на кафедре советской литературы Софийского университета. Студентка Тамара Елфимова написала дипломную работу по Вашей повести «Весна Софият». Вы истинный поэт и в стихах, и в прозе. Поэт глубокой мысли и яркого живописания». Дружба с дипломницей Тамарой также связывала Адама многие годы. Их переписка, как и переписка с друзьями из стран Востока, с Яхьей Шогеном из Израиля – чрезвычайно интересный образец эпистолярного наследия.

Особая её страница – переписка с переводчиками. Она показывает необыкновенную культуру, деликатность, преданность своему делу переводчиков, которые давали новую жизнь кабардинской поэзии в советское время. Адам очень ценил и любил – и как людей, и как своих переводчиков – Марию Петровых, Наума Гребнева, Бориса Дубровина, Семёна Липкина, Михаила Киреева, Людмилу Татьяничеву, Юнну Мориц, Веронику Тушнову, Веру Звягинцеву, Д.Орловскую, Инну Кашежеву, Римму Казакову, Юрия Александрова, Дмитрия Голубкова, Владимира Цыбина, Николая Горохова и Анатолия Наймана, талантливого поэта, блистательного переводчика поэзии трубадуров, переписка с которым читается как своего рода беллетристическая история. Можно только сочувствовать новому поколению национальных поэтов, поскольку подобного профессионализма, доброго, душевного отношения от столичных переводчиков сегодня ждать не приходится. Даже если они занимались переводами нашей поэзии иногда вынужденно, ради заработка, всё равно большинство относилось к своему делу с творческой честностью. А искренность чувств к Адаму Шогенцукову и другим поэтам, упоминаемым в письмах переводчиков, не вызывает сомнений. 

Отдельный разговор – это письма читателей. Адам получал сотни писем читателей со всех республик СССР. Особенно возрос их поток после выхода в свет повести «Назову твоим именем». Читатели требовали продолжения, расспрашивали о дальнейшей судьбе героев, и даже просили адреса Залины и мамы Мусы для переписки.

Какие теплые, добрые письма присылали Адаму Микола Упеник, Георгий Кайтуков, Наталья Капиева, Николай Атаров, Маргарита Алигер, Баграт Шинкуба, Тембот Керашев, Нафи Джусойты и многие другие, переписка с которыми длилась десятилетиями. А почта от Камиля Султанова и Вячеслава Кузнецова, дружбу с которыми Адаму подарили годы учебы в Литературном институте им. Горького, приходила с завидной регулярностью. Последнее письмо Камиль написал за пять дней до ухода Адама, который в это время был в коме. И возникает чувство, что Адам – через посещение во сне – прощался с другом: «Прошлой ночью ты приснился мне, и мы беседовали, как всегда, долго и по душам. Проснувшись, роптал на Аллаха, разъединившего нас так неожиданно и жестоко. С тревогой думаю о судьбе тех, кто учился с нами на Высших Литературных курсах. Здравствуют ли они или их уже нет в живых? Я совсем отупел, не встречаясь с тобой. Наши частые и продолжительные беседы радовали и воодушевляли меня, а теперь остался я одиноким. Вокруг меня кипит жизнь «новых людей», отличающихся от хищных животных только количеством ног. Ничего человеческого не осталось в этой гнусной жизни.

Выступая на твоём юбилейном вечере, я обещал приехать в Нальчик в день твоего 80-летия. С нетерпением жду этого дня, мысленно готовлюсь к выступлению с приветственной речью». Узнав, что уже не суждено ему приехать на празднование юбилея, Камиль написал в последнем письме: «Я чувствую себя совершенно подавленным не только морально, но и физически. Осознание того, что имею такого друга, как Адам, придавало мне силу духа, облегчало мои страдания, оберегало меня от пагубного пессимизма. А как жить ныне без его дружеских советов и наставлений? Нет, это не жизнь без Адама! Я благодарен судьбе за то, что встретился с Адамом, наслаждался дружбой с ним, оказавшейся безоблачной. До конца дней моих я не перестану думать о нём, вспоминать и любить его как самого близкого друга, родного брата».

А это реакция на известие об уходе Адама Вадима Дементьева: «Позвонил своему другу в Нальчик, а тот с первых же слов: «Умер Адам Шогенцуков». Резануло болью – не дожил Адам Огурлиевич Шогенцуков, народный поэт Кабардино-Балкарии, всего лишь нескольких дней до пятидесятилетия Победы. А ведь он, пахарь и воин, поэт и прозаик, скромной души человек, был как никто из уходящего поколения писателей-фронтовиков причастен к этому юбилею. Воевал смело, самоотверженно, как и подобает кабардинцам. И мы решили в память об Адаме Огурлиевиче издать книгу избранной лирики поэта.
Это наш венок памяти выдающемуся поэту Кабарды.
Это наш салют в честь фронтовика Шогенцукова.
Это наше благодарственное слово таланту Адама Шогенцукова». 

Людмила Гурова,многие годы проработавшая с Адамом Шогенцуковым, отмечала: «Адама Огурлиевича одарили своей дружбой любимые многими люди. Среди них и Кайсын Кулиев, и Сергей Михалков, и Чингиз Айтматов, и Юрий Бондарев, и Иван Драч, и Георгий Марков, и Микола Упеник, и Николай Тихонов, и многие-многие другие». 

К Адаму людей привлекали именно его человеческие качества. Несколько примеров. Виталий Лесев: «Мне не раз доводилось общаться с этим скромным и добрым человеком. И я всегда уносил от встреч чудесное ощущение духовного обогащения». Джабраил Хаупа: «Читая стихи Адама, часто можно встретить такие слова, как доброта, лучезарность. Да, он любил «пафосные» эпитеты, но теперь, когда я думаю не о литературе, а о человеке, мне кажется, что все эти эпитеты были духовной сущностью самого Адама Шогенцукова. Что больше всего я любил в Адаме? Он был невероятно спокойным человеком, разговаривал очень тихо, убеждал совершенно тихо, ходил тихо, но с высоко поднятой головой. От всего, что окружало Адама, веяло тишиной. Наверное, он был одним из самых тихих кабардинских интеллигентов». Борис Петрович Черемисин: «Каким был этот мудрый и немногословный горец? Он жил в Нальчике, на проспекте имени Ленина. Когда выходил в город, то от седой шевелюры, от доброй улыбки и теплого сияния умных внимательных глаз, в которых были неподдельная заинтересованность и радость встречи с прохожими, на улице становилось светлее». Михаил Добрынин: «Адам Шогенцуков человек необычайного трудолюбия, удивительной доброты и скромности. Он вынес из горнила жизни светлые, солнечные краски и сделал их достоянием поэзии».

А вот как характеризовала Адама его однокурсница после встречи выпускников пединститута в 1972 году: «Неумолимое время до неузнаваемости изменило всех нас. Я имею в виду наш внешний облик. Многих, с кем не доводилось за этот период встречаться, я сразу и не узнала. Единственный из всех однокурсников, кого, как мне кажется, и время не берёт – Адам. Не узнать его – невозможно! У него прекрасно сохранились так хорошо всем нам знакомые черты, а седина лишь подчеркнула неизменность овала лица и придала ему какую–то особую освещённость. Смотрю на него и вижу всем нам такого знакомого однокурсника и такого знаменитого поэта. Дух захватывает от гордости!» 

Но справедливо говорят, что человек после сорока имеет ту внешность, которую уже заработал сам. Внутренняя гармония, трудолюбие, физическая активность, доброжелательность, определенный аскетизм – вставал он каждый день не позже пяти, а после шести ничего не ел, никогда не курил, а необходимость пить на разного рода мероприятиях была для него сущим наказанием – сказывались, видимо, и в его внешней подтянутости, и в той «освещённости». 

Способность Адама проживать красоту природы, восхищаться ею – ещё одно важное начало его личности. И не только самому чувствовать, но и посредством слов передавать другим ощущаемое. Что во многом и определило его путь в литературу. Посмотрите, как он делает это в простом письме домой из Моравии, где Адам лечился в госпитале после тяжелого, почти смертельного ранения, десятого июня 1945 года: «Природа чудная, заманчивая. Меня окружает девственный лес, где ощущается свежесть, запах моря и аромат лесного цветения. Кругом – созерцание блеска и бриллиантовое сияние, как бы радующееся общей радости свершившегося – Победе!

Радужными переливами играют яркие лучи нежного солнца, всё существо наполняется тихим блаженством, когда начинается песня земли – тихое чириканье, стрекотанье, шелест листьев и птиц. Миг – всё исчезает, – завёл свою длинную арию соловей. Вот мир проснулся, всё покрыто молодой, юной негой, всё омыто чудным сиянием, нежный, мягкий румянец только что рождённого дня играет везде. О, какая прелесть – густая гамма лесных птиц; всевозможные зверьки, бегающие под этой гаммой птичьего хора. Я внимательно слежу за тем, что происходит здесь: вот дрожащий пушок нагретого воздуха, подымающийся вверх. Он рассыпался на мельчайшие изумрудные блёстки под сильным ударом хищной птицы, и они замерли на нежных струях солнечных лучей. Я с наслаждением пью аромат чистого воздуха и улавливаю в нём дразнящую примесь озона.

Но вот – струёй сухой и острой набегает «холодок», пронзает меня, меня охватывает застывающая стихия, какое-то сомнение, какие-то неосознанные беды, невысказанные обиды, какая-то туманность, подбираются под мою душу и закрывают моё внутреннее солнце чёрною пеленою». Конечно, восприятие красоты, которой Адам не видел долгие годы войны, обострено. И он ещё молод.

Но вот последнее описание природы, сделанное им незадолго до ухода. И в нём – то же преклонение перед неизбывным совершенством мира, глубинная благодарность ему – чувства, которые не всем удается сохранить, прожив десятилетия нелегкой жизни: «Нынешний февраль почти весь был снежно–белым, пушистым, освежающе-морозным. И март с самого начала поддержал чистую белизну и свежесть февраля. Подчиняясь мановению и зову чистой белизны и свежести зимы, я постоянно общаюсь с природой: проспект Ленина, улицы Лермонтова и Пушкина, проспект Али Шогенцукова и парк, наш прекрасный парк! Шагнёшь от проспекта Али – и попадёшь в берёзовую рощицу. Кажется, совсем недавно мы её посадили. А берёзам уже более двадцати лет… Снег ещё не полностью сошёл, а кроны берёз, взметнувшиеся высоко, уже посветлели, ветви стали бронзовыми, возвещая о весне. Посмотрите, как чуть выше и голубее стало небо, всё чаще высверк солнечных лучей.

Сколько лет уже прожито, который раз прихожу сюда, а воспринимаю наш парк как впервые увиденное чудо. И сегодня на фоне мартовского парка лишённые листвы деревья видятся нарядными. Светло-серые стволы прозрачно чисты. Своеобразие весеннего парка высветляет в голове поляну неясных мыслей и неосознанных раздумий. Чем дальше, тем проникновеннее солнечное тепло доброты, успокоенности, прилива силы и энергии, оптимизма… Оставшись один на один с ласковой и тихой, говорливой и певучей природой, неспешно и отстранённо размышляю о редких радостях и частых печалях. И вдруг думаешь: наступила весна – первый её месяц на исходе. Уже потянуло весенним теплом. Весна набирает силы. Пусть она утвердит в сердцах людей святую веру в успех и озарит высокий дух, сотрёт с лица печаль и грусть и одарит тебя щедростью созидательных сил. Выходите в поле, в парк, в лес. Прислушайтесь к птичьим голосам, к разноголосице весны. Оставайтесь один на один с весной, уверен, что невеста человеческая – надежда – с вами. Пусть вызовут в ваших сердцах неподдельную радость первые подснежники, нежно–фиолетовые фиалки, атласно–глянцевые листки дикого щавеля. Сотворите чудо – улыбку. Нежную и добрую, как весна, озарите себя и других белым сиянием». 

Как в белом цвете содержатся все цвета радуги, так в белом сиянии человека – вся полнота и многоцветье жизни, которым столь сродни был поэт Адам Шогенцуков. 

Н.А. Шогенцукова, д.филолог.н.







 

 
 

(Нет голосов)

  • Нравится

Комментариев нет