Восток и Запад в свете концептуальной системы художественного текста Фазиля Искандера

Известно, что судьбы Востока и Запада очень гармонично переплетались в истории человеческой цивилизации. Культурная инициатива переходила то к одной, то к другой стороне. С Востока, от финикийцев, пришла к грекам письменность, у восточных мудрецов учились первые греческие философы. На Востоке родилось христианство, распространившееся затем по всей Европе. Восемь веков спустя античное наследие сыграло важную роль в становлении классической арабо-мусульманской культуры, которая, в свою очередь, стала важным звеном в прогрессе мировой цивилизации... И этот непрекращающийся процесс взаимообогащения национальных культур, несомненно, оказывал и оказывает свое интенсивное воздействие и на формирование российской многонациональной литературы. В этом плане один из глобальных вопросов нашего времени — это соотношение между Западом и Востоком. Ответить на него можно лишь при условии обращения к истокам именно современной цивилизации — ценностям и смыслам социокультурной жизни, которая обусловила прорыв человечества на качественно новый уровень бытия. Естественно, что этот самоочевидный процесс оказывает решительное воздействие на внутренние потенции самой художественной литературы — моста, «соединившего впервые в истории, — по образному выражению Ч. Айтматова. — художественные берега народов, незадолго до этого не знавших о существовании друг друга» (1).

При всей сложности и противоречивости евразийского концептуального основания, неоднозначности его предпочтений и ориентаций, это направление не обошло проблему ценностей. У евразийцев наблюдается свой специфический подход к ценностям. Здесь сказалось то, что «в противоположность европейской традиции, согласно которой исходным, базисным понятием является личность как индивид, обладающий неотъемлемыми свойствами — правами самодостаточного социального атома, а в евразийстве ее базисным понятием является «симфоническая личность» (2). По нашему мнению, это значит, что индивид становится личностью в соотнесенности с целым — семьей, этносом, человечеством. Вот почему к ценностям национальной культуры евразийцы подходили с определенных этнических позиций.

В художественной культуре народов Кавказа синтез культурно-цивилизационных комплексов Востока и Запада всегда существовал как органическое единство человеческого рода и индивида, в то же время сохраняя этические особенности ареала. Эту тенденцию легко можно пронаблюдать в творчестве Ф. Искандера.

В произведениях писателя-мусульманина по вероисповеданию, присутствует восточная непроницаемость, и как для любого восточного человека самыми крепкими узами являются узы родства, а главной ценностью — мудрость. Но ему ближе христианство. Он поощряет созерцательность, его работы пронизаны добротой. Таким образом, в его творчестве сосуществуют Восток и Запад, уравновешивая и дополняя друг друга.

Основа национального мира в произведениях Ф. Искандера — это «дедушкин дом» и понятие-концепт «род». Саму земную действительность писатель воспринимает сквозь призму своего «родословия». Род для Искандера — дедушки, бабушки, родители, дяди, тети, сестры, дети, внуки, дети внуков... Род — это магический защитный круг, символ, универсальный код Родины, главный корень, очаг, исток, проводник, кредит судьбы, историческая жизнь, вера в будущее, наконец, вдохновитель автора. Даже ласточки вьют гнезда только под крышей человеческого дома, потому что ищут у человека защиты. Вот почему густота населенности его сочинений, обилие в них разных родственников, плюс еще и соседей с их родственниками, плюс еще и друзей и близких знакомых, как бы тоже получивших статус родственности, — знак дома, знак родины (Абхазии), из которого развертываются прошлые и настоящие события в его произведениях. В таком окружении — родные люди со всех сторон — тепло, как у кавказского домашнего очага.

У Искандера «сгущенный синтаксис», предельная точность и логичность изложения представлены как обязательный компонент переживаемых событий в «Дедушкином доме», описываемых в легендах, притчах, юмористических историях. В размышлениях автора «реконструируется» легенда об Абхазии, отражая авторскую философию рода и мудрости в единой системе взглядов. Изложенные им идеи близки к восточной и к западной философии: «Нашу землю Бог одарил именем Апсны, что значит «страна души». Это страна, где люди вложили души во все, что окружает их: страна одушевленных Рек, Гор, Деревьев и Птиц, где человек поднялся до высоты самой Природы, слился с ней и нашел ее душу». Иначе говоря, само творчество Ф. Искандера ведет на путь самопознания — путь евразийцев и, в конце концов, выражает особое самоощущение автора, которое заполняет каждое мгновение его жизни, проникает в стиль, порождая своеобразную форму писательской исповеди, а формула «род — мудрость — автор» образует треугольник, который становится сюжетной основой повествования.

Смысл существования, по Искандеру, определяется теми культурными ценностями, которые хранят и многообразно видоизменяют субъект развития: человек не только познает и созерцает, но оценивает и действует. Самый простой пример: «Пароходные гудки почему-то вызывали у Богатого Портного... иногда добродушно-ворчливые, иногда насмешливые, иногда раздражительные, но всегда осуждающие замечания. Это пароход тоже так гудит, как будто мне золото привез, — говорил он с усмешкой, кивая в сторону берега, как бы обращая внимание на глупость самой идеи гудка». Казалось бы, все сказано. И человек этой одной фразой стоит перед нашими глазами как живой. И это только начало, только повод для размышлений. Сперва автор выделяет словечко-частицу «тоже». И вдруг вокруг этой частицы развертываются события: пароход «тоже надоел», «другие бессмысленные гудящие явления тоже надоели...» И мы снова вчитываемся в эту фразу, в ее интонационные и смысловые оттенки, постепенно проникая все глубже и глубже в ее тайный, сокровенный смысл. Он уже давно знает, что никакого золота этот гудящий пароход не привезет. Более того, еще до этого парохода было немало других движущихся сооружений, которые тоже о своем приближении извещали гудками и тоже обещали привезти ему золото. Но оказалось, что все они морочили голову, и у него теперь нет ни малейшего желания слушать эти гудки и ждать золото. Главный вывод: нечего надеяться на какой-то пароход, который якобы привезет тебе золото, а надо надеяться на самого себя, что он. Богатый Портной, и делает.

Приведенный отрывок очень показателен для художественной манеры повествования Ф. Искандера. Поэтому современный художник независимо — интуитивно или сознательно — строит свое миропонимание, как «волю к добру, как бесконечный процесс самоочищения и очищения окружающей среды. И это есть наращивание этического пафоса, заработанное собственной жизнью» (3), — указывает писатель. Может только в этом случае, как нам представляется, вдохновение всегда истинно. Эту мысль подтверждает Я.В. Сиверцван Рейзема в книге «Философия планетаризма». Тексты высокого порядка, указывает Я.В. он, могут быть поставлены в параллель друг к другу по двум основным признакам — принципу духовной морали и принципу прогностики — и составляют логическое единство. Это логическое единство находит подтверждение в реальной практике общественной жизни. Ценности практической, духовной, профессиональной морали реально существуют, объединенные в общую глобальную совокупность (4).

По Искандеру, в современном мире в совершенно чистом виде два типа литературы почти не существуют. Но как два мощных ствола одного дерева они реальны. Они необходимы друг другу и будут существовать вечно. На самом деле автор убеждает нас: чтобы «созрел великий национальный писатель, необходимо, чтобы он прошел межнациональное перекрестное опыление (Запада и Востока — З.Г.). Предварительным условием углубленного национального самопознания является знание чужого, прививка чужого» (5). Тем не менее, Бердяев утверждал, что «творческий акт непосредственно пребывает в бытии» и к нему «нельзя прийти ни логическим, ни эволюционным путем» (6).

Вопреки материализму и рационализму, Западу всегда были и остаются свойственны высокая духовность, порождаемая как внутренней логикой развития, так и мощным воздействием Востока. Запад XX века стал более практичным. Нельзя не видеть и того, что многим в этих великих духовных стремлениях Запад обязан воздействию ценностей и смысла Востока. Западный культурно-цивилизационный комплекс зиждется не только на эллинских, но и на библейских ценностных основаниях. А нашему кавказскому культурно-цивилизационному пространству ближе тот Запад и тот Восток, которые, говоря словами К. Ясперса, «живут в духовном беспокойстве мудрости («Saperande») (7).

Согласно Искандеру, концепт «мудрость» — это ум, зрелость, строгость, понятливость, разумность, память нации, преодоление трудности, постоянство, счастье, иначе говоря, особое состояние полного и высшего разума, находящегося в ладу с Богом и являющегося проводником Его идеи. Например: «Только настоящая мудрость никогда не стареет и не нуждается ни в каком прикрытии». Анализ произведений Ф. Искандера позволяет выявить, что мудрость определяется как суждение автора, основанное на знании жизни, глубоком понимании мира и опыта этноса: «Мудрость не нуждается в информации, но зато информация нуждается в мудрости, чтобы в самой себе разобраться». Но он рассматривает мудрость не только как идеал знания, сколько как правильный и здоровый образ жизни (8). Ведь не случайно мудрость как необходимость возникает у Искандера тогда, когда от конкретных людей требуется осмысление причины и нахождение оптимальных вариантов решения жизненно важных вопросов человеческого бытия: «Мудрое — не может быть безнравственным. Ум — разит. Мудрость утоляет. Мудрость — это ум, настоянный на совести. Такой коктейль многим не только не по плечу, но и не по нутру».

Искандеровская «восточная» мысль - вроде простая истина, иногда кажется даже банальной. но ведь, в сущности, истинная мудрость всегда наивна, ибо она возвращает сложным, запутанным отношениям жизни первозданную стройность. Приведем одну из них, относящуюся к философии мудрости: «Может быть, самая трогательная и самая глубокая черта детства — бессознательная вера в необходимость здравого смысла...» Детство верит, что мир разумен, а все неразумное — помехи, которые можно устранить, стоит повернуть нужный рычаг. Может быть, дело в том, что в детстве мы еще слышали шум материнской крови, проносившейся через нас и вскормившей нас. «Мир руками наших матерей делал нам добро, и только добро, и разве не естественно, что доверие к его разумности у нас первично. А как же иначе? Настоящие люди, это те, что с годами не утрачивают детской веры в разумность мира, ибо эта вера поддерживает истинную страсть в борьбе с безумием, жестокостью и глупостью» (9). Эта детская вера в разумность мира постепенно проникает все глубже и глубже в тайный сокровенный смысл мудрости, и автор приходит к заключению, что «мудрость сразу охватывает все окружение, но видит уже не так далеко, потому что далеко видеть и не надо, поскольку, видя все вокруг, мудрость убеждается, что человек везде человек и страсти человека вокруг одинаковы» (10).

Мудрость выступает в произведениях Искандера как демиург, истина, доброта, чародей, лекарь, божественная энергия, а для автора — подарок судьбы, «одобрительный кивок Бога»: «Я понял, что мудрость все может. Но она не может только одного: защитить себя от хама... Мудрость не учит побеждать в жизни. Познавший мудрость молча переходит в стан беззащитных. Но когда все люди, которых можно назвать людьми, перейдут в стан беззащитных, защищаться, в сущности, будет не от кого и боги благославят нашу землю...».

В рассуждениях писателя с позиции ядра ключевых слов культуры мудрость способна хранить в своих глубинах то. что было заложено в памяти нации. Вот как «является» родной язык к человеку, забывшему его: «Что-то мощное ударило в грудь, и родной язык, как с размаху разбитый арбуз, хрястнул и распался перед ним, выбрызгивая и рассыпая смуглые косточки слов».

Внутреннее совершенствование, духовное осмысление мира и предназначение в нем человека были и остаются основными вопросами в философско-художественной системе произведений Ф. Искандера. «Разве не в этом великая заслуга оживления и возвращения нашей духовной памяти?» — спрашивает Г.Г. Гамзатов в своей книге «Дагестанский феномен возрождения», выделяя особенности функционирования художественной системы в этнической и ареальной среде (11).

Фазильевский слог навязчиво подсказывает нам, что жить надо с правдой и со вкусом, наслаждаясь мгновением и человечеством. Здесь все: и благосклонность писателя к человеческой теплоте, сохранившейся в наших людях, и корректно-улыбчивые герои, склонные к мягкому юмору и способные сохранить приятельские отношения между людьми, и др.

И если мир устроен подобным образом, наверное, вполне естественно, что невозможно не чувствовать искренность мысли Искандера: когда мягкий воздух субтропической Абхазии ласкает твою кожу, когда сверкающие звезды напоминают о вечности, когда ты выходишь на набережную и за чашкой кофе вдруг мысленно возвращаешься к искандеровской строке: «От всемирного дурмана // Напузырится душа... // Черный кофе — без обмана // Ясность мысли хороша». Конечно, при этом надо возделывать землю и растить детей, строить государство и отстаивать свободу, т.е. совершенствовать ту культуру повседневной жизни, которая и дает человеку ощущение полноценности и самоценности существования.

Даже в «одобрительном кивке Бога» есть что-то неистребимо живое, фазильевское, планетарное — и Западное, и Восточное, задевающее в глубине каждого из нас, открывающее человеку перспективу его движения к восточной мудрости и западному состраданию.

Хотелось бы завершить свою небольшую статью словами К. Гарднера: «Восток совместно с Западом должны создать новую научную дисциплину, дабы она послужила третьему тысячелетию так, как служили в ныне приближающемся к завершению тысячелетии сначала богословие, а затем естествознание» (12).