Народы в эшелонах

Фатима Магулаева

В Советском Союзе были тотально репрессированы десять народов - 2,5 миллиона человек. Более полумиллиона погибли в изгнании. 92 года назад Оргбюро ЦК партии подписало секретную директиву "Об отношении к казакам", узаконившую "беспощадный массовый террор" неугодного сословия. Выживших принудительно переселяли в Донбасс и на Север - так казачество стало первой жертвой советской депортационной машины. Годы спустя власть начала "наказывать" граждан и за принадлежность к "неправильной" национальности: в СССР были депортированы три десятка народов, треть из них - тотально.

""Казэкстанские" изгнанники
Силою ноги наши связали,
Штыком острым загнали,
Как скот, в товарный вагон".
Из курдской народной песни

Хабаровск. 1937 год. 20 сентября. В три часа дня комсомольцы и коммунисты собираются в зрительном зале кинотеатра "Гигант" на очередное партийное собрание. Половине из них сегодня выбьют почву из-под ног - и это почти не метафора. Единственный вопрос на повестке дня: выселение корейского населения из Приморья - "в целях пресечения проникновения японского шпионажа в Дальневосточный край". У корейцев есть несколько дней, чтобы упаковать вещи и получить в райисполкоме пособие на дорогу. Каждой семье разрешается взять с собой постель, одежду, продукты, ведро, чайник, кастрюлю и несколько чашек. На телегах, волах и бортмашинах свозят на станции, грузят в товарные вагоны и отправляют в изгнание 200 тысяч "шпионов" возрастом от нуля лет. Это первая в СССР тотальная депортация целого народа.

Корейцев направляют на спецпоселение в Казахстан, где к тому времени уже полно ссыльных - казаков, кулаков всех национальностей, десятков тысяч советских финнов, поляков, немцев. Следующие 15 лет сюда придет столько эшелонов с нациями-"шпионами", нациями-"изменниками" и просто "врагами народа", что Солженицын горько пошутит: республику с успехом можно переименовать в Казэкстан.

Во второй половине 30-х советских эмигрантов делят в соответствии с национальной принадлежностью на шпионов иностранных держав. Корейцы и китайцы "работают" на Японию, иранцы - на Англию, курды - на Турцию. Все "в наказание" обрекаются на изгнание. На заседании Политбюро ЦК ВКП(б) под грифом "строго секретно" принимается постановление: "Разрешить Наркомвнуделу продолжить до 15 апреля 1938 года операцию по разгрому шпионско-диверсионных контингентов из поляков, латышей, немцев, эстонцев, финнов, греков, иранцев, харбинцев, китайцев и румын, как иностранных подданных, так и советских граждан... Предложить НКВД СССР провести до 15 апреля аналогичную операцию и погромить кадры болгар и македонцев, как иностранных подданных, так и граждан СССР".

НКВД отлаживает машину депортации. Операции готовятся все тщательнее - заранее составляются списки, подтягиваются войска и транспорт, утверждаются маршруты движения автоколонн. В запертых наглухо вагонах отрабатывается свой сценарий: голод, сыпно-тифозные эпидемии, катастрофическая смертность. "...Слыхано ли у других народов, чтобы целый род катили, как мячик?" - то ли пели, то ли плакали спецпереселенцы-курды.

С началом Второй мировой войны "мячики" покатились один за другим.

""Волга народного горя"
Когда думаю я о родине,
Разрывается печень моя.
Как до наших степей добраться?
Исстрадались наши сердца!"
Из калмыцкой народной песни

В высоких кабинетах все это, должно быть, выглядело безобидно. Рисуешь на карте стрелочки с запада на восток - и триста тысяч финнов, эстонцев, латышей, норвежцев, литовцев, шведов, поляков превращаются в бесправных спецпереселенцев. Проводишь пунктирные линии из Поволжья в Сибирь и Казахстан - и миллион советских немцев отправляются в изгнание, потому что "по достоверным данным, полученным военными властями", на немецком Поволжье орудуют "десятки тысяч диверсантов и шпионов". А то, что условия жизни в рабочих колоннах будут хуже, чем в концлагере, что здесь умрет каждый третий, никого в высоких кабинетах не волнует. Как и случай, когда в трудармии из отряда в две тысячи немцев в живых останется один. Война значительно облегчает депортации. В "Волгу народного горя", как назвал поток репрессированных Солженицын, вливаются целые народы - карачаевцы, калмыки, чеченцы, ингуши, балкарцы, крымские татары, месхетинские турки. Указы о депортации пишутся под копирку: "В связи с тем, что в период оккупации... многие (название народа по выбору)... вели себя предательски... всех переселить".

Неважно, что все эти тысячи людей к началу войны были полноправными гражданами СССР и, в отличие от уже состоявшихся спецпоселенцев, призывались в действующую армию. Неважно, что в тылу из мужского населения, как и всюду по стране, оставались старики, подростки, инвалиды войны и партийные работники. Неважно, что до Чечено-Ингушетии и Месхетии оккупанты вообще не дошли... "Многие вели себя предательски" - и точка. Мужчины сражаются на фронте, и это значительно облегчает депортацию - энкавэдэшники не встречают сопротивления со стороны "изменников" и могут сэкономить на их перевозке.

В марте 1944 года начальник 3-го Управления наркомгосбезопасности Мильштейн рапортует начальству: "...на основе опыта перевозок карачаевцев и калмыков нами были проведены некоторые мероприятия, давшие возможность значительно сократить потребность в подвижном составе... Уплотнение погрузки спецконтингента с 40 чел. до 45 чел. в вагоне при наличии 40-50% детей в составе спецконтингента вполне целесообразно".

"Мать моя плакала-умоляла:
- Не выбрасывайте мой труп из поезда!
Огонь горечи жег мое сердце..."
Из песни-плача месхетинских турок

Состав всех народов, депортированных в годы войны, примерно одинаков: 50 процентов - дети, 32 - женщины, 18 - мужчины всех возрастов. Механизм выселения отлажен до мелочей. Стук в дверь на рассвете. Погрузка в "студебеккеры" под дулами автоматов. Никаких объяснений - куда, зачем. Кто-нибудь из своих утешает: "Ничего страшного, сейчас разберутся и отпустят". Несколько недель в неотапливаемых товарных вагонах, голод, тиф, умирающие дети. Хоронить никого не позволяют, тела умерших выбрасывают под откос. Тех, кто слишком упрямо цепляется за покойников, расстреливают и бросают вместе.

Спецпереселенцам 40-х на сборы дают не дни - минуты. Согласно приказу в час "икс" все они поголовно должны быть погружены в эшелоны. Без опозданий. Сложности возникли в Чечено-Ингушетии, где из высокогорных селений добраться до дороги можно было только пешком - а это десятки километров по глубокому снегу. Как быть с теми, кто слишком стар, мал, слаб, болен или вернулся с фронта на одной ноге? Берия отдает приказ: "Нетранспортабельных уничтожать". Три дня обреченных людей собирали в селении Хайбах "для формирования колонны". Затем согнали в колхозную конюшню, обложили соломой и по команде комиссара Гвишиани подожгли. Выполнять приказ отказались двое - капитан Громов и боец Мальсагов. Их увели под конвоем. Оставшиеся приготовились стрелять. Когда под напором обезумевшей толпы дверь горящей конюшни рухнула, бойцы открыли огонь на поражение. Не выжил никто.

Гаевы: Тута, 110 лет, его жена Сарий, 100 лет, его брат Хату, 108 лет, жена Хату Марем, 90 лет, Алаудди, 45 лет, его жена Хеса, 30 лет, Хасан и Хусейн, новорожденные близнецы Хесы.
Батукаевы: Пайлах, 30 лет, ее сын Абуезид, 12 лет, дочь Асма, 7 лет, дочь Гашта, 5 лет, дочь Сацита, 3 года, Тоита - новорожденная дочь...

Всего, по данным правительственной комиссии, расследовавшей трагедию в 1956 году, в Хайбахе энкавэдэшники сожгли и расстреляли более 700 человек.

"Бездомные народы.
Эти строки, как стоны в пустыне
За колючкой
Погибших так рано…
С тех смертельных времен
И поныне
Сердце
В незаживающих ранах".
Нора Пфеффер, немецкая поэтесса

В стенограмме XX съезда партии после слов Хрущева о том, что украинцы избежали депортации потому, "что их слишком много и некуда было выслать", стоит ремарка: "Смех, оживление в зале". Между тем Никита Сергеевич вовсе не шутил. Приказ о выселении "всех украинцев, проживавших под властью немецких оккупантов" (а Украина была оккупирована полностью), был принят 22 июня 1944 года в связи с тем, что "украинское население стало на путь явного саботажа Красной Армии и Советской власти и стремится к возврату немецких оккупантов". Отдельной строкой прописывалось: "Выселение начать после того, как будет собран урожай и сдан государству для нужд Красной Армии".

Приказ, к счастью, исполнен не был. Может быть, дело действительно в цифрах: все-таки одно дело - переселить десятки тысяч балкарцев, другое - десятки миллионов украинцев...

В 1957-1958 годах были восстановлены автономии народов Кавказа и Калмыкии, но остались лишены собственного национального дома немцы, крымские татары, турки-месхетинцы, корейцы, финны-ингерманландцы. Через полвека после репрессий, на рубеже 80-90-х, сталинская национальная политика отозвалась новыми трагедиями и сотнями жертв осетино-ингушского конфликта и ферганских событий.

Прошло несколько десятилетий, но печальные и трудноразрешимые последствия территориальных перекроек сталинской эпохи до сих пор не преодолены. Хотя все "наказанные" народы уже двадцать лет, как полностью реабилитированы. Законом РФ репрессивные акты против них в виде политики клеветы, геноцида, насильственного переселения, упразднения автономий, установления режима террора и насилия в местах спецпоселений признаны незаконными и преступными.

* * *

УМИРАЛИ СЕМЬЯМИ

"Такой беды, такой глухой печали
Пусть не узнает ни один народ.
Как мы в своем изгнанье умирали,
Пускай никто на свете не умрет".
Кязим Мечиев, балкарский поэт

Летом 1989 года в печатном органе ЦК КПСС "Социалистическая индустрия" (второй по влиянию - после "Правды" - газете в Советском Союзе) вышла большая, на полосу, статья "Правда о Карачае". Собкор "Социндустрии" по Северному Кавказу Людмила Леонтьева (ныне главный редактор ставропольской газеты "Открытая. Для всех и каждого") впервые в Советском Союзе подняла в печати тему депортации народов, на которой в ту пору стоял гриф "совершенно секретно". В ЦК разразился колоссальный скандал. В Карачаево-Черкесии газету рвали из рук. В редакцию хлынул такой поток писем, телеграмм и горячих откликов на статью, что "принять меры" к журналистке партбоссы просто не осмелились.

Воспоминания, публикуемые ниже, собирались в ту пору в Карачаево-Черкесской автономной области Ставропольского края для Книги скорби. Книга в свет так и не вышла, но свидетельства переживших депортацию сохранились...

"На глазах погибали целые семьи. Помню соседей: их мать пошла искать под снегом замерзшую свеклу в поле, куда все наши ходили. Там женщину сбила с ног стая шакалов, сгрызли грудь. Все ее дети вскоре погибли от голода, всех похоронили во дворе. Весной с фронта пришел их отец. Помню, в полосатом чехле от матраца перенес он их останки на кладбище".
Назифат Кагиева

"Когда мы оказались в вагоне, со мною были дочь - два годика и сын - три месяца. В дороге мальчик заболел и умер. В нашем поезде умирало много детей. Родителям не давали их хоронить. И я старалась скрыть, что мой младенец мертвый. Прошел день, другой, я держала сына на руках, но конвой все равно узнал, что у меня умерший ребенок. Хотели отобрать и выбросить из вагона. Я не дала, сказала, что похороню быстро на ближней станции.

Меня высадили у Саратова. Недалеко стоял полуразрушенный дом без крыши. Солдаты приказали: "Иди туда и оставь там ребенка". Я и пошла. Вошла внутрь и остолбенела. Кругом лежали трупы. На них снег. Я подошла к самому большому трупу, почистила от снега место рядом с ним и положила своего трехмесячного сына. И про себя сказала: "Охрани, солдат, моего малыша..." Не было никаких сил плакать..."
Марзият Джуккаева

"Я в Киргизии, в селе Военная Антоновка, хоронил одну семью - Кубанова Атчы и его супруги Саният. У них было шестеро детей. В дороге родился еще мальчик. Его назвали Кайытбий, от слова "къайыт" - "вернись". Родители надеялись, что сын вернется на родину. Однажды после долгих дней голода они получили паек - кукурузную муку. Мать сварила мамалыгу и накормила досыта всех детей. И сами родители впервые в изгнании поели досыта. Семья уснула. Но утром никто не проснулся. Они не знали, что после голода много есть нельзя".
Хусей Боташев

"Я ушел на фронт в первые дни войны. В 1943-м воевал на Курской дуге, был тяжело ранен, лежал в госпитале. Оттуда в середине ноября отправился в отпуск домой. Я ехал и радостно думал, как встретит меня мать, родные, мое село. Разве мог я представить, что меня ждет?

В село приехал ранним утром. Шел и думал: "Вот сейчас разбужу всех!" Вбежал во двор, открыл двери - и …пустота. Ни души. Нигде. Глухая тишина. Я растерялся, ничего не могу понять. Как сумасшедший, заглядываю во все углы - в сарай, подвал, курятник… Никого.

В правлении меня встретил капитан. Он показал указ, по которому с Кавказа выселили всех карачаевцев. Вышел я оглушенный на улицу, а навстречу наша соседка - Федора Прудникова. Увидела меня, заплакала, пригласила в дом. В военкомате мне позволили остаться в селе, пока не узнают адрес родных. Полтора месяца я жил у Прудниковых. В эти тягостные дни они были моей единственной опорой.

В день отправки нас, карачаевцев-фронтовиков, набралось на вокзале человек 80. Всех посадили на поезд и отправили вслед за родными".
Ибрагим Койчуев

"Говорят, что нельзя привыкнуть к смерти, а я думаю, что нельзя не привыкнуть к смерти, когда каждый день умирало столько людей…

Шел 45-й год. Недалеко от нас жила чеченская семья, которая вымирала на глазах. Сначала дети умерли, потом мать умерла. Остался один отец. Однажды он пришел к нам. На нем почти не было одежды. Он показал мешочек с кукурузой и сказал, что поменял одежду на килограмм зерен. А у нас варилась картошка. Он сказал, что пришел на запах, и попросил водички из-под картошки. Мама дала ему картошку. Но через два часа он все равно умер. Похоронили его в чем был. А кукурузу, которую он так и не успел поесть, отдали другой семье, где умирали от голода дети".
Халимат Айбазова

"Наш поезд остановился на станции Беловодск в Киргизии. Был конец ноября. Ветер, дождь, ледяная слякоть. Приказали выгружаться. Руководители хозяйств отбирали людей - брали рабочую силу. Мама с маленькими детьми (нас было трое, я - старший, семи лет) осталась под открытым небом в голой степи - никаким хозяйствам она была не нужна.

На другой день утром пришла русская женщина с двумя дочерьми и забрала нашу семью. Нас обогрели, накормили, уложили спать. Но ночь, проведенная на морозе, не прошла бесследно. Годовалый братишка Рашид метался в жару и через три дня умер. На седьмой день умерла сестричка Тамара. Ей было три годика".
Марат Кочкаров

"1944 год. Весна. Мы живем во Фрунзенской области, в селе Военная Антоновка. У нас пятеро детей - старшему семь лет, младшему полтора года. Я работаю где придется, жена пропадает на сахарных плантациях. И вот однажды она заболела. Врач сказал: воспаление легких, жизнь в опасности, надо везти в областную больницу.

Но без разрешения комендатуры выезжать из села нельзя. За нарушение спецрежима дают 20 лет каторги. Я пошел просить - отказал мне комендант. На другой день снова пришел - снова отказ. Только на третий день, после унижений и оскорблений, дал он наконец разрешение. Взял я у него эту бумагу, возвращаюсь домой. Только сошел с автобуса, вижу, наш двор заполнен людьми. И я понял, что жена моя умерла".
Хасан Джубуев

("Открытая", 2011. - №5)