Расширенный поиск
28 Марта  2024 года
Логин: Регистрация
Пароль: Забыли пароль?
  • Чомарт бергенин айтмаз.
  • Агъач – джерни чырайы, кийим – эрни чырайы.
  • Ауругъаннга – кийик саулукъ, джетген къызгъа – чилле джаулукъ.
  • Бир абыннган – минг сюрюнюр.
  • Атлыны ашхысы, ат тизгининден билинир
  • Тенги кёбню джау алмаз, акъылы кёбню дау алмаз.
  • Кёб къычыргъандан – къоркъма, тынч олтургъандан – къоркъ.
  • Ана кёлю – балада, бала кёлю – талада.
  • Элге къуллукъ этмеген, элге ие болмаз.
  • Таукелге нюр джауар.
  • Рысхы джалгъанды: келген да этер, кетген да этер.
  • Ашхылыкъ джерде джатмайды, аманлыкъ суугъа батмайды.
  • Дууулдаса – бал чибин, къонса – къара чибин.
  • Ёмюрлюк шохлукъну джел элтмез.
  • Кюлме джашха – келир башха.
  • Тойчу джашха къарама, къойчу джашха къара.
  • Кёлсюзден сёзсюз тууар.
  • Тили узунну, намысы – къысха.
  • Бети къызарыучу адамны, джюреги харам болмаз.
  • Аман хансны – урлугъу кёб.
  • Ата – баланы уясы.
  • Кёбню кёрген – кёб билир.
  • Абынмазлыкъ аякъ джокъ, джангылмазлыкъ джаякъ джокъ.
  • Ёпкелегенни ашы татлы болады.
  • Юреннген ауруу къалмаз.
  • Аманнга алтын чыдамаз.
  • Тамчы таш тешер.
  • Эли джокъну – кёлю джокъ.
  • Джумушакъ терекни къурт ашар.
  • Ёлюк кебинсиз къалмаз.
  • Эки ойлашыб, бир сёлешген.
  • Арпа, будай – ащды, алтын, кюмюш а – ташды.
  • Ач келгенни – тойдур, кеч келгенни – къондур.
  • Хар ишни да аллы къыйынды.
  • Гугурук къычырмаса да, тангны атары къалмаз.
  • Къая джолда джортма, ачыкъ сёзден къоркъма.
  • Къонакъ хазыр болгъанлыкъгъа, къонакъбай хазыр тюлдю.
  • Аууздан келген, къолдан келсе, ким да патчах болур эди.
  • Тойгъан джерге джети къайт.
  • Таякъ этден ётер, тил сюекден ётер.
  • Джангызны оту джарыкъ джанмаз!
  • Сёз сёзню айтдырыр.
  • Кёз – сюйген джерде, къол – ауругъан джерде.
  • Эл ауузу – элия.
  • Ишге юренсин къоллары, халкъ бла болсун джоллары.
  • Ханы къызы буюгъа-буюгъа киштик болду.
  • Алим болгъандан эсе, адам болгъан къыйынды.
  • Шапа кёб болса, аш татымсыз болур.
  • Ана къойну – балагъа джандет.
  • Малны кют, джерни тюрт.

Рассказ моего отца

28.03.2007 0 2185

Мадина Темуккуева,
Нальчик

Я живу в одном из высокогорных селений Кавказа, в Верхней Балкарии. У нас большая семья - бабушка, папа, мама, мои братья и сестры. Мне уже двенадцать лет. В отличии от своих старших братьев и сестер, родившихся в Казахстане, я родилась уже после возвращения моих родителей на Кавказ...

Старшие часто рассказывают о жизни в Казахстане, мне иногда кажется я сама там жила. В очередной раз бабушка, наблюдая за тем, как я подаю папе обед, а потом убираю со стола, делает папе замечание: "Ахмат, ты не видишь, что она хлеб выкидывает в мусор? Надо объяснять ей, какой это грех. Слава Аллаху, она не знает цену хлеба, тем не менее, в ней нужно воспитывать уважительное отношение к хлебу. В крайнем случае, остатками хлеба можно покормить скотину или птиц. Девочка моя, ты не представляешь себе, сколько людей потрудились, чтобы у тебя на столе появился этот хлеб. 

Знаешь, что пророк Мухаммад, да благословит его Бог, ехал на коне и, увидев на земле зернышко пшеницы, сошел с коня, чтобы поднять его. Этим он показал своим последователям пример своего уважительного отношения к хлебу…" А я понять не могу: "Ання, а как пророк Мухаммад, сидя на коне смог увидеть на земле зернышко пшеницы?". "Я тебе об одном, а ты, словно та девушка из пословицы, которая сказала: "Пока меня бабушка учила уму-разуму, собака поймала девять мух". Речь идет не о том, как он увидел, а о том, как он к этому отнесся!".

В разговор вмешался мой отец, который, смеясь, успокоил бабушку и начал свой рассказ:

"Мы переселенцы с Кавказа не привыкли к сильным холодам, а потому первая зима в Северном Казахстане с ее сорокоградусными морозами, метелями и снежными заносами унесла больше людских жизней, чем голод, тоска по родине и душевные раны. Год назад, потерянные и напуганные люди, рассчитывая на быстрое возвращение домой, не сумели запастись ни продуктами, ни топливом, что оказалось роковым для многих из нас. Нужно было выживать в новых суровых условиях жизни и мы, подростки, приспособились первыми.

Ежедневно мимо нашей станции на огромной скорости проезжали поезда, которые везли уголь с Кузбасса в Центральную Россию. С этих составов рассыпался уголь, который стал едва ли не основным топливом для местных жителей. Мы заплетали из камышовых прутьев корзины с ручками и ежедневно проходили много километров вдоль железнодорожной насыпи, собирая уголь, туда по одну сторону железной дороги, обратно - по другую. Мы привыкли к этому занятию, даже получали определенное удовольствие от понимания, что оказываем своим матерям существенную помощь.

А бывали дни, когда мы радовались и веселились от души. Поводы были разные: то неожиданно находили груды угля, а то к друзьям возвращались отцы или старшие братья. Война закончилась два месяца назад, но люди не теряли надежду, уверяя друг друга, что их родные живы, просто еще не нашли их. Каждое такое возвращение приносило огромную радость и надежду всем переселенцам. И мы, несмотря на изнурительный образ жизни и отсутствие каких-либо музыкальных инструментов, не упускали случая устроить танцы, зажигательные пляски под собственное пение на радость старшим.

Как-то, в очередной раз возвращаясь домой с корзинами угля, встретили одиннадцатилетнего мальчика, который часто собирал с нами уголь. Он был младше нас, слабее и мы обычно помогали ему тащить уголь до дому. А сегодня он шел, еле передвигая ноги, бледный, худой, с опухшими от слез глазами. Я спросил его, что случилось, на что он сказал : "Я сейчас еле стою на ногах, а завтра пойду с вами собирать уголь, тогда и расскажу". Мы не стали докучать его расспросами, но на всякий случай на расстоянии пошли за ним. К их изгороди был привязан конь, что было непривычно и странно, так как он жил с матерью и двухлетним братом. Мы, постояв, решили, раз не слышно ни криков, ни плача, значит, все живы и пошли по домам.

Утром этот мальчик, живой и здоровый, к тому же со счастливым видом присоединился к нам. И пока мы шли вдоль железнодорожной насыпи, собирая кусочки угля, валявшиеся то там, то здесь, он рассказал нам, где он был вчера. Вот его рассказ:

"Мама с соседками решили пойти на колхозное поле собирать зернышки пшеницы, оставшиеся после уборки урожая. А у меня же братик маленький. Мама кормит его грудью. Поэтому взяла нас с собой. Нас сначала было много. Потом все разбрелись в разные стороны. Мы отстали от всех, потому что маме было тяжело искать зерна с ребенком на руках. А братик у меня, знаете какой тяжелый? Это я такой худой и маленький, а он такой здоровый, мы с мамой не нарадуемся! Меня мать не отпускала от себя далеко, боялась, потеряюсь. Уже ближе к обеду на горизонте никого не было видно. Мама присела, чтобы покормить малыша. Я стал ее уговаривать: "Мама, пока малыш спит, ты отдохни, а я не устал, пойду искать зерна. Ты не бойся, я не потеряюсь, тем более вот вдалеке железнодорожное полотно, я по нему и буду ориентироваться". Мама отпустила меня, но сказала: "Вот возьми мой мешок с собой. Это для того, чтобы ты не ушел далеко. Ты же понимаешь, как только малыш проснется, я тоже буду искать зерна пшеницы, а если ты унесешь мешок, мне некуда будет собирать".

Я обещал, что не уйду далеко, обвязал ее мешок вокруг своей талии и пошел, низко наклонившись над землей, прося Аллаха, чтобы он помог мне найти много-много пшеницы. И вдруг смотрю, пучок соломы и несколько зернышек пшеницы! Я так обрадовался, собрал их, попробовал одно! Какое оно вкусное было! Проверил мешок, нет ли в нем дырочек, бросил туда остальные. Только несколько шагов сделал, я не поверил своим глазам - целая горсть пшеницы! Я собрал их до последнего зернышка. Через несколько метров - опять зерна! И опять! И опять! Такое было впечатление, что по прямой линии рассыпана пшеница. Я полз на коленях, все собирал и собирал и так увлекся, что не понял, сколько прошло времени. Опомнился только тогда, когда понял, что мешок уже очень тяжелый и у меня не хватает сил его тянуть.

Я оглянулся, мамы не было видно. Я не знал, как далеко от нее ушел. Но мне не было страшно, так как время от времени слышал грохот проезжающих поездов, значит, найду дорогу домой. Мешок я завязал крепко-накрепко, полежал около него довольный и счастливый, и решил, что смогу еще поискать. Снял с себя мамин мешок и иду по той же линии и собираю горсть за горстью. Но уже боюсь потерять из виду мешок с пшеницей, все оглядываюсь. Когда второй мешок заполнился наполовину, я уже еле видел первый и решил вернуться к нему. И вот, представьте себе ситуацию - посреди степи, скоро наступят сумерки, я усталый сижу, у меня полтора мешка пшеницы и вокруг ни души. Ни за что не смогу оставить мешки и уйти! А унести не смогу и полмешка. Останусь до утра - мама с ума сойдет. Сижу не знаю, что делать...

И тут неожиданно появляется всадник: огромный мужчина на огромном коне. Вот тут я и заплакал. Столько трудился и все - понапрасну. Он, увидев меня, подъехал, что-то спросил на ингушском языке. Я по-русски сказал, что не понимаю их языка. Он тоже перешел на русский язык и спросил, кто я, откуда. Потом сказал: "Скоро стемнеет, иди домой", - погрузил мешки на коня, сзади седла, привязал их, вскочил сам на седло и ускакал. Что я мог поделать? Рыдая, поплелся в сторону дома, успокаивая себя тем, что утром говорила мама: "Ты не рассчитывай, что мы найдем много колосков пшеницы. Я беру тебя с собой в надежде, что ты хотя бы наешься". А сам я наелся - и то хорошо. И, представляете, прихожу я домой, а к нашей изгороди привязан конь ингуша, а моя мама, счастливая, подает ему чай с лепешками".

Конечно, мы слушали его рассказ, как чудесную сказку со счастливым концом. Всем захотелось сразу отправиться на то поле. Но слушали мы его, собирая уголь, и к концу рассказа корзины наши были наполовину заполнены углем, да и ушли мы далеко от нашей станции. А потому все решили поутру отправиться на поиски колосков пшеницы. Вернувшись домой, я не нашел мать. Высыпал уголь в маленькой прихожей, которую мы с матерью соорудили этим летом для хранения угля. Прошлой зимой мать продала почти все ценное, что у нее было, чтобы купить муку и топливо, поэтому до зимы нужно было запастись как можно большим количеством угля, чтобы зимой не тратиться на топливо. С начала лета, я проходил многие километры вдоль железной дороги, надеясь обеспечить нас углем предстоящей зимой. А сегодня меня согревала надежда, что, может, еще повезет и в сборе колосков пшеницы. Тогда мы с мамой и сами не голодали бы, и как раньше на Кавказе Мухаммеду собирали бы посылки. С Кавказа-то мы отправляли сушеное мясо, топленое масло, сахар, сладости. А отсюда мама, продавая свои вещи, скудные драгоценности, посуду, могла отправлять только муку. Мухаммед и сам писал, что больше ему ничего и не надо. Я торопился поделиться надеждой с матерью, а ее не оказалось дома.

Пошел искать маму. Соседка сказала, что она еще утром ушла с ведрами за водой и до сих пор не вернулась. Я, обеспокоенный, побежал к ручью, где брали воду. Она сидела у воды, худенькая, одетая во все черное. Подбегал к ней, остановился, как вкопанный, услышав: "Тебе хорошо, летаешь, где хочешь, когда хочешь. Ни тебе комендантов, ни тебе запретной зоны… А давно ты был на Кавказе? Пробовал воду с Черека? Согласись, вкуснее нет воды во всем мире. Сейчас там тепло, фрукты поспевают. Какие там яблоки вкусные! А какие груши сочные, сладкие! А сливы… Неужели они так и сгниют? Мне иногда кажется, что это кошмарный сон. Иначе как объяснить, что мы здесь умираем голодной смертью, а наши сады убирать некому, а в наших подвалах гниют продукты. Интересно, там оставили хоть одного жителя? Я никак понять не могу, для чего было вывозить десятки тысяч людей из родных домов, обрекая их на голодную смерть… Ты не знаешь, что стало с нашими домами? Наши коровы, овцы, курицы не умерли от голода? Хорошо, что собаку нашу застрелил тот плохой человек, а то, она, привязанная, мучилась бы от голода неизвестно сколько дней".

Я оглядываюсь - вокруг ни души. И вдруг с ужасом понимаю, что обращается она к ворону, сидящему в зарослях кустарника у воды: "А может, ты тоже родился на Кавказе? Ну, тогда, ты помнишь, как там красиво: голубое-голубое небо, вокруг причудливые зеленые горы с белоснежными вершинами, луга, усыпанные цветами. А внизу в ущелье прозрачные воды Черека отражают солнечные лучи разноцветными бликами, образуя много-много мелких радуг. А спустишься к воде - дно реки как будто устлано камнями, разных цветов и разной формы. Никогда не наблюдал, как плавает форель в прозрачных водах Черека? А мне приходилась. Чудесная картина! А может, ты тоже не раз любовался закатом, когда бледно-розовые скалы Кызыл-Каи сначала ярко сверкают, как горящие угольки в темноте, а потом постепенно угасают по мере захода солнца!"

Тут я не выдержал, кинулся к ней, схватил ее за руку, стал трясти: "Ання, Ання, опомнись! С кем ты разговариваешь? Ты не заболела?". Она вздрогнула и молча смотрела на меня. Я продолжал: "Ання, ты что решила, что мы останемся здесь навсегда? Не бойся, никому мы здесь не нужны. Вот увидишь, все будет хорошо, скоро мы поедем на Кавказ, к себе домой! И Мухаммед приедет живой и здоровый. И дом мы построим заново и посуду тебе купим! Ты только не бойся, все будет хорошо, ведь мы у тебя уже почти взрослые". Увидев мои слезы, она стала успокаивать меня: "Да ты что, сынок, решил, что я с ума сошла? Да нет же, нет, мой дорогой. Разве я могу себе это позволить, мое солнце?" Она вытерла мои слезы, стала гладить мои волосы: "Садись, отдохнем немножко. Здесь у ручья дышится хорошо. Сегодня день удачный и я на радостях позволила себе вспомнить родину. Посмотри, сколько козьего пуха я собрала среди кустарников. Целый подол шерсти! И решила сразу здесь же и постирать ее. Вот сижу и жду, когда она высохнет. Местные жители, видимо, не умеют ее обрабатывать. А я эту шерсть расчешу, пряжу с нее тоненькую напряду и свяжу красивые пуховые платочки. Я уже прикинула, хватит на 3-4 платочка. Знаешь это сколько денег? На часть вырученных денег куплю муки, на часть - шерсти. Половину муки отправим Мухаммеду. А шерсть я опять обработаю и опять продам. И вот так потихонечку будем жить. Мне же еще надо вас обоих поставить на ноги. Женить вас, нянчить ваших детей. А кто лучше меня будет ухаживать за вашими детьми? Конечно же никто! Я даже в самые трудные дни не продаю свои персидские платки с золотыми вышивками, чтобы подарить своим будущим снохам и внучкам. А разговариваю я с вороном, потому что людей не хочу расстраивать. Все же и так живут только мечтой о быстром возвращении домой. Что лишний раз напоминать им об этом?"

Беседуя со мной, она стала теребить мокрую шерсть, выбирая из нее грязь и колючки. Я успокоился и рассказал ей про удачу того мальчика и про наши планы на завтра. Она стала мне напоминать, где нам, спецпереселенцам, можно ходить, что надо помнить приказы коменданта, что надо быть осторожным, послушным, иначе последствия могут быть страшными. Как всегда в конце своих предупреждений она вспомнила Мухаммеда и стала его ругать, дескать, если бы он в свое время послушался бы ее, не попал бы в такую беду. Я, конечно, не стал говорить, что мы, собирая уголь, часто пренебрегаем этими приказами и уходим далеко от запретного семафора.

Утром мать разбудила меня на рассвете, накормила, дала с собой фляжку с водой, мешок, попросила, чтобы я не потерял ни то ни другое, так как, по ее словам на данное время это очень ценные вещи. Друзья мои не заставили себя ждать. И мы втроем отправились в сторону колхозных полей, которые находились через железную дорогу в нескольких километрах от нашей станции. Настроение у меня было хорошее. Не знаю, чем это объяснить, может я от природы жизнерадостный, а может быть, в моем возрасте (а мне было шестнадцать лет) все радуются жизни, какой бы она ни была. Или все-таки рассчитывал на то, что мы найдем много пшеницы.

Уже багровый рассвет плавно перешел в теплое солнечное утро, когда мы пришли на то поле, где по рассказу Азнаура ему так повезло. Переговариваясь между собой, на расстоянии друг от друга, низко наклонившись, стали искать колоски пшеницы, оставшиеся после уборки урожая. Время от времени находили несколько зернышек, что сопровождалось радостными криками. Мы и не заметили, как к нам подъехал всадник. Он стал кричать на нас и требовать от нас что-то на языке местных жителей. Хоть их язык и был родственным нашему, я очень плохо понимал его. Последние полтора года, с тех пор как нас переселили сюда, все время или работал, или был в поисках работы, так как мы с матерью могли рассчитывать только на себя.

Отца мы потеряли в тот злополучный день когда нас выселяли, он в тот день оказался в соседнем селе, и мы так и не смогли выяснить его судьбу, а старшего моего брата, пятнадцатилетнего мальчика, посадили и отправили по этапу. Это я вспомнил к тому, что мне некогда было общаться с местными жителями и, поэтому я еще не понимал их языка. Один из моих спутников, четырнадцатилетний Абдулла, уже понимал их язык, он частенько играл с местными ребятишками. Он нам тихонько и перевел, что тот требует, чтобы мы шли перед ним в колхоз и там они нас накажут и отберут наши мешки. А во всех наших трех мешках вместе взятых, наверное, не было и килограмма зерна. Я по-русски пытался его уговорить, чтобы он нас отпустил, так как мы ничего плохого не сделали.

Так как он не реагировал на просьбу, стал ему объяснять, что мы спецпереселенцы и что без разрешения коменданта мы не можем так далеко уйти. В ответ он что-то зло кричал, замахивался на нас плеткой. Делать было нечего, мы пошли в сторону их колхоза, он поехал за нами. Через некоторое время, Абдулла стал плакать и тогда всадник, что-то сказал, как мне показалось, помягче. И я шепнул друзьям: "Мне кажется, он нас жалеет, может еще раз попросить его, чтобы он нас отпустил?", на что Абдулла ответил, сквозь слезы: "Он не жалеет нас, а требует, чтобы мы шли быстрее". Ну тогда я и разозлился! Абдулла мой троюродный брат. У него нет ни отца, ни старшего брата, значит, я должен защитить его. А как? Я стал думать, что же мне делать. Если бы он был пешим, он бы не смог нас догнать, так как был толстым и, как мне показалось, неуклюжим. Я шепнул своим друзьям, чтобы по моему знаку они убежали домой. Достал из кармана свернутый в клубочек алюминиевую проволоку, держа его перед собой незаметно для всадника выпрямил во всю метровую длину. Кивнул друзьям и они побежали в сторону железной дороги.

Я резко развернулся и несколько раз сильно хлестнул коня по губам проволокой. Конь заржал, встал на задние ноги, чуть не скинул всадника. Он еле удержался в седле, озверевший, стал хлестать коня. Когда усмирил коня, он стал пытаться достать меня плеткой, но я успел отбежать. У коня появился панически страх передо мной, как бы хозяин не бил его, он не подходил ко мне близко. Тогда, чертыхаясь, он сошел с коня и побежал за мной. Бежал он изо всех сил, пыхтя и задыхаясь, то ли от бега, то ли от злости. Но это меня особо не пугало, так как я понимал что пешком ему меня никогда не догнать. И, действительно, он скоро выдохся и, громко ругаясь, пошел в сторону коня, взял его за уздечку, сел на землю. Отдыхая, он не сводил с меня глаз, будто пытаясь парализовать меня взглядом. Я отдыхал стоя, боясь подвоха с его стороны, и тоже не отрывая от него глаз. Пока он садился на коня, я глазами поискал своих друзей, и понял - за них уже можно не беспокоиться, они уже поднимались по насыпи к железной дороге. А оттуда до нашей станции рукой подать! Но на меня уже скакал бедный несчастный конь, которого всадник бил нещадно. Тем не менее он резко остановился в нескольких метрах от меня и, как хозяин ни старался, не смог его подвинуть в мою сторону.

Всадник, с омерзительной пеной у рта, буквально рычал от злости, замахивался плеткой, пытаясь достать меня. Его мелкие глазки от усилия налились кровью и уже сливались с толстым румяным лицом. Страх в моем сердце уступил место торжеству. Торжеству победы! Я понимал, ему не одолеть меня! Но он, видимо, думал по-другому. В течение дня он десятки раз пытался поймать меня, на ходу спрыгивая с коня. Но ему не хватало ловкости, от бега он быстро задыхался и отставал. Он, видимо, решил взять меня измором. Сам в основном сидел верхом на коне, а меня пытался загнать, как охотник зверя. Но я человек! И я не сдамся! Хотя к концу дня я очень сильно устал, а в ногах появилась неприятная дрожь. Я вспомнил, что я уже был в таком состоянии.

Правда, тогда я ликовал, был счастлив, несмотря на сильную физическую усталость. Все происходило еще на Кавказе. Мне было двенадцать лет. Отец, хоть и старый был уже (я с Мухаммедом были поздними детьми) продолжал работать в соседнем селе. Мухаммед подростком бросил школу, пошел работать на колхозную ферму, находившуюся в горах. Как-то, утром, наслушавшись жалоб своей матери, что вот у соседей четверо взрослых дочек одновременно работают в огороде, а ей помочь некому, я вышел в огород и работал там целый день. Матери в обед не удалось уговорить меня ни пообедать, ни отдохнуть. Я про себя решил, пока девушки обедают и отдыхают, я вскопаю больше участка, чем они.

Девушки, видимо поняли ситуацию, пожалели меня и уступили первенство. Мама была счастлива! Она всегда так берегла меня, что не ожидала от меня такого упорства. Через день усталость прошла, а довольство собой осталось до сих пор. Я сам себя успокаивал, что усталость опять пройдет, нужно только выйти из этой ситуации с честью. На фоне багрового заката противник казался мне бордового цвета. Он и так не был красавцем, а теперь стал вообще жутким. Я подумал, как мог Аллах сотворить такое уродливое создание? Он мне напоминал злодеев из сказок. Но в сказках на помощь всегда приходили добрые богатыри. И где они сейчас? Вот бы сейчас Мухаммед оказался здесь! Когда его забирали, он был безусым юнцом, младше, чем я сейчас, но в моих мечтах он всегда представлялся мне могучим красавцем. Он бы показал этому уроду, ведь он никому не давал меня в обиду. И сам никогда не обижал меня, прощая мне все детские шалости. И я вспомнил день, когда мама, смеясь, выговаривала мне, что другой на месте Мухамеда за такое надрал бы мне уши.

А случилось следующее. Мухамеду купили новые сапоги. Идя на пятничный намаз, он взял меня с собой, чтобы я охранял его сапоги, так как боялся потерять их. А я посидел немного и подумал, сначала они будут долго молиться, потом будут обуваться старики, потом взрослые и только потом подростки, взял сапоги и пошел домой, решив, что буду смотреть в окно и как только начнут выходить старики, отнесу ему сапоги. Сам, конечно, заигрался в кости. Мухамеду пришлось бежать домой босиком по глубокому снегу. Я прослезился, не надо было все это вспоминать. Мы с Мухамедом были поздними и очень долгожданными детьми. Видимо поэтому, все соседи, все родственники, все знакомые всегда относились, можно сказать, бережно и доброжелательно. Кроме того односельчанина, который застрелил мою собаку, меня никогда никто не обижал.

Даже в тот день, когда нас выселяли, хромой русский офицер помогал мне, подсказывал, что лучше брать с собой. Я в очередной раз, когда мой преследователь, устав от погони, присел, вспомнил этого офицера. Он пришел к нам в первый раз 7-го марта. Все осмотрел, расспросил меня о школе, об увлечениях. Взял мой учебник географии, пролистал карту Советского Союза, и ткнув пальцем, сказал мне: "Вот это город Акмолинск". А к чему он это сказал, он не объяснил, а я, естественно, не понял. Потом он ушел осматривать соседние дома, а я взял лопату и пошел к колхозному саду. Нам в школе дали задание вскопать приствольные круги вокруг деревьев. На улице этот офицер окликнул меня, спросил, куда я иду. Я объяснил. Он стал меня отговаривать, тихонько, чтобы не услышали женщины, сидевшие на улице с прялками. Но я был слишком ответственным, чтобы не пойти на общественное мероприятие.

Он продолжал тихонько меня уговаривать: "Не надо копать, иди домой, отдохни, погуляй". Теперь я понимал, ему жалко было меня, он не хотел, чтобы я напрасно трудился. Но тогда я не дал себя уговорить и он в сердцах бросил мне вслед: "Ну, иди тогда копай!" А на следующий день он пришел с приказом о нашем выселении. Но отнесся к нам не как к преступникам. Помню даже, что сильно поругал своего подчиненного солдата за грубость с нами. Стоял, смотрел как мы собираем свои пожитки. Когда увидел, что я по поручению своей матери, вытаскиваю из коробки фарфоровый сервиз, чтобы вместо него сложить вещи, посоветовал не оставлять сервиз, и сам сложил посуду между вещами.

Мама моя не раз вспоминала его за это добрым словом, так как сервиз этот мы обменяли на несколько мешков пшеницы. Может быть, мы выжили первую зиму именно за счет этого. Воспоминания мои прервало то обстоятельство, что противник мой кряхтя и ругаясь стал вновь взбираться на коня. И опять началась погоня. Я уже потерял счет, в который раз он пытался меня догнать. Я кружил в одном месте, не желая далеко уходить от своего дома, но и ближе подходить тоже не хотел. С самого утра решил, если он прискачет за мной на станцию, там за меня обязательно заступятся или старики, или женщины. А прав у нас никаких. В любой ситуации виноватыми окажутся наши. А это чревато ужасными последствиями. Значит, мне надо держаться, пока он не выдохнется и не уедет к себе домой. Тогда и я смогу уйти к себе…

Мою силу воли стала подрывать еще мысль о том, что мать наверняка уже ищет меня, а может, выяснив, что со мной, спешит сюда. Это было бы ужаснее всего. Я бы все перенес и усталость, и жажду, и голод, но только не ее слезы. Она была очень стойкой, но, увидев меня в таком состоянии, она очень расстроилась бы. Я не знал, что же мне делать? Мальчишеский задор стал уступать место отчаянию и злости. В очередной раз, когда он с коня замахивался на меня плеткой, я, неожиданно для себя, пошел на него, в бешенстве заорал на него, пытался достать его своей проволокой. Бросил под ноги свой мешок, типа подавись, развернулся, чтобы он не видел моих слез и пошел в сторону железной дороги. Спиной я чувствовал, что он спускается с коня и, оглянувшись, увидел, что он поднимает мой мешок.

Я шел в темноте захлебываясь от рыданий, прося Аллаха: "Сделай так, чтобы я встретил этого мерзавца года через два. Мне и Мухаммед не нужен.Я сам его разорву. Только дай мне его найти!"

Спал я беспокойно. Просыпался от жажды, болели мышцы ног. Не спала и мать. Молилась Аллаху, очень долго и усердно просила у него все блага для меня и для Мухаммеда, потом продолжила: "Аллах, дай покоя и благоденствия всем родным, всем близким, всем соседям, всему родному селу, всему балкарскому народу, всем соседним народам, всей стране, мусульманам всего мира, да и всем хорошим, добрым людям на земле!" Она всегда часами молилась и просила у Аллаха добра для всех. Я любил слушать ее молитвы, любил засыпать под них, но сегодня меня неприятно осенила мысль, а ведь она просит мира и благоденствия и моему злостному преследователю.

Конечно, в разряд "хороших и добрых людей всей земли" он не входит, но он, наверное, мусульманин и к тому же из "соседних народов". Мать никогда не разрешала сквернословить и произносить проклятия. Поэтому в моем лексиконе не было плохих слов. Как бы я ни старался, не смог вспомнить тех слов, которых заслужил этот негодяй. Поэтому мысленно обратился к богу: "Аллах, моя мать слишком добрая и хочет добра для всех. Но ты же, Аллах, справедливый, сделай так, чтобы все получили того, что заслужили".

Я молился долго. Уверовав в то, что есть на свете высшая справедливость, я забылся крепким и здоровым сном".

"Я тоже люблю засыпать под бабушкины молитвы. Она так красиво поет суры из Корана! И столько просит у Аллаха милосердия для всех на свете, что я лежу, уверенная в том, что меня все любят и я всех люблю и окружает меня все доброе, светлое и это - навсегда, и на душе появляется очень теплое чувство защищенности, счастья и покоя".

 

(Нет голосов)

  • Нравится

Комментариев нет