Translit
Вот такие «друзья - не разлей вода»…
12.02.2012
0
3380
Тимур Бадалов,
Нальчик
В одном высокогорном ауле, в кущах раскидистых чинар, в зелени папоротниковых вай, в тепле кавказского солнца, в добром, крохотном людском сообществе случилась забавная история, про которую я хочу рассказать тебе, мой почтенный читатель. Как и во всем Кавказе, горцы когда-то женятся, а горянки выходят замуж. Вот на таком пиршестве я и побывал вместе с друзьями «не разлей вода» - Олием и Зулкарнием. Вы, наверное, знаете, что у балкарцев «той», то есть свадьба, длится целый месяц. Сначала невесту воруют, прячут ее у друга жениха, при этом режут баранов, пьют хмельную бузу и ждут кунаков от джигита. Те, по законам гор, должны в недельный срок или забрать девушку, если она не согласна и насильно была похищена, или примириться с другой стороной, так как невеста убежала с родного дома по своему желанию. Вот на такое примирение, посоветовавшись с почитаемыми в роду, Олий и Зулкарний отправились во главе с почетным эскортом старейшин к дому девушки. Но сначала представители рода, собравшись с утра в доме жениха, обсуждали, сколько будет стоить невеста, то есть внесенный калым за краденого ребенка у почтенных родителей. Споры за столом, загруженным вкусными угощениями, да с ароматной пьянящей разум бузой продолжались битых четыре часа. Изрядно отведав молодой баранины с тузлуком и заедая еее ароматным жёрме и маслянистыми хичинами, животы кунаков залоснились, оттопырились под черкесками, лица подобрели, оплыли, приобрели обличие добрых ангелочков.
После полуденной молитвы родственники жениха посетили дом невесты. Переговоры, как и полагается по балкарским традициям, не закончились бы до утра, но предложенный существенный калым внес сумятицу в стан отдающих родное чадо, растопил холод в душах девичьей стороны. И кушанье хлынуло новой волной в гостевой комнате, где друзья были почетными кунаками. Они пели хвалебные оды за жениха и невесту, раскачивая чашами, макая раскрасневшиеся носы в белую молочную хмельную жижу.
Олий шептал себе под нос:
- Это не буза, а молоко матери, скормившее такого удалого меня.
Зулкарний, сидевший рядом, стыдил друга:
- Молчи, о чем ты говоришь? Видишь, на тебя смотрят! Стыдись, правоверный! Бойся Бога! Нашел, что с чем сравнивать!
Олий, вертя головой по сторонам, рассматривал сидящих напротив него, искал сторонников своим суждениям, подмигивал то одному, то другому:
- Скажите ему, ведь правду я говорю?!
Те, кивая, дабы не обидеть как-то гостей, соглашались, шепча друг другу в уши, подталкивали в плечи, хохотали раз за разом, наливали из глиняных кувшинов напиток, опрокидывали деревянные кубки, осушая их до дна, аппетитно слизывая с усов налипшую пенку, сладко чмокали устами.
Прихваченный пенькой за ноги во внутреннем дворе на арбе лежал козёл: его привезли как жертвоприношение в знак примирения будущих родственников. Чёрная шерсть, красные глаза навыкате, бородка и рожки, торчащие меж ушей, делали животное похожим на зверя из преисподней, которого рисуют в ужастиках и сказках. Олий, стаскивая козла с повозки, сплюнул через левое плечо, пробормотав: «Убереги меня, Аллах, увидеть во сне этого урода!». Стащив козла на землю, мужчина стал развязывать узлы на ногах рогатого. Зажмурив глаза, животное несколько мгновений лежало смирно. Но только стоило Олию распустить путы, козёл вскочил на ноги, боднув горца, перескочил через забор и был таков.
В это время Зулкарний наслаждался игрой в альчики; досаждая своей непримиримой навязчивостью к партнёрам, он всё поучал их: «Неправильно кидаешь кости! Бери их в правую ладонь, левая рука несчастливая!» Вбежавший в комнату Олий с растерянным видом, взглянув на играющих, поманил пальцем друга. «Что тебе ещё надо?» - недовольно произнёс Зулкарний. «Иди быстрее, разговор есть!» Олий не стал говорить во всеуслышание о случившемся. «Дай, доиграю, уже немного осталось!» - выпалил в азарте мужчина, зажав в ладонях альчики. Он долго тряс руками, подкинув их над столом, на мгновенье застыв, поймав взглядом костяшки, упавшие на деревянную основу, махнул рукой, встал из-за стола, сказал: «Что-то сегодня у меня не клеится». Рядом стоявший мальчик, наблюдавший за игрой, тихо улыбаясь, проговорил: «У дяди клей закончился, вот и не клеится у него». На ходу отвесив пацану оплеуху, неудачник вышел из гостиной. Громкий смех догнал друзей уже на выходе из дома. «Вот видишь, насмехаются надо мной. Я из-за тебя продул игру! Что случилось, зачем ты меня позвал?» Олий виновато глянул на Зулкарния, потом на бричку. «А где козёл?» «Тише, тише, не кричи! Сбежал он. Пока ещё никто не знает: узнают родственники - будет скандал! Даже не знаю, что делать.» «А куда он делся, давай поищем!» Друзья вышли со двора, осмотрев соседский надел, огороженный тугим орешником, вернулись назад.
Двор невесты гудел как пчелиный рой. Веселье продолжалось и здесь. Танцующие в кругу джигиты поднимали дворовую пыль, отплясывая зажигательный «исламей». «Давай, пока не кинулись, найдём старшего!»
Оглядев толпу, Зулкарний дёрнул друга за рукав: «Пошли, вон он стоит возле казанов».
Высокий средних лет мужчина в белой папахе, словно вершина Минги-тау, возвышался над двором. Ачемез, так звали хозяина двора, - это отец девушки, которую сватали кунаки.
Так как они были дальними родственниками, мужчина ещё издали качнул головой, приветствуя направлявшихся в его сторону Олия и Зулкарния. «Смотри на него!», - шептал один другому. - «Он огромный как сущая гора Эльбрус. А руки — ледники, свисающие с плеч исполина». «Не бойся, и характер у него такой же смиренный, как у горы. Он любит правдивых и честных. Трусы и слюнтяи вершину не покорят! Не бойся, иди!» - заканчивая этими словами, Зулкарний ткнул друга в бок пальцем.
«Салам алейкум, дорогие гости! Мой дом — ваш дом!» - с этими словами горец, нагнувшись, обхватил обоих в объятия, оторвав их от земли, притянул к себе. Голова Олия носом уткнулась в широкую грудь Ачемеза, обличённую в черкеску. Холодные газыри, торчащие из патрубков, давили глаза, которые от боли стали вылезать наружу. Зулкарний ещё успел развернуть свою вытянутую как дыня голову, но плечо великана сдавило ему кадык. Перехватив дыхание, он мучительно стонал, издавая храпами непонятные фразы. Уф, наконец, друзья, освободившись от горячих объятий дальнего родственника, хватали по очереди его широкую ладонь, сотрясая воздух хвалебными речами, смотрели друг на друга, перемигиваясь, ожидая, кто первым заговорит о пропаже. Мудрый, не лишённый чувства юмора, человек-гора сразу смекнул, прочитал в глазах друзей их грешное лукавство. «Что случилось, дорогие кунаки, говорите, не стесняйтесь меня; мы ведь друг другу не чужие люди!» «Да, дорогой аксакал!», - с виноватым видом произнёс Олий. - «Ваш козёл,... то есть наш..., ну, что мы на курманлыкъ...», - запинаясь, мялся, как провинившийся мальчишка.
- Что, сбежал козёл?
- Да. - Опустив чёрные как смоль глаза, пряча взгляд, пробормотал Зулкарний.
- Мы его искали, не нашли. Ну, ничего, куда он денется, всё равно найдём, не переживайте!
- А я и не переживаю, - ответил Ачемез, - я же его не терял.
Немного погрустнев в лице, при этом, наверное, просто так, горец взялся за кинжал, висевший поперёк живота на серебряных бляшках, украшающих широкий княжеский пояс. Друзья побледнели. Увидев в лицах испуг, хозяин одёрнул руку от меча: «Вы меня не так поняли. Я просто поправлял эту безделушку, а то она свисает как сломанная ветка яблони под тяжестью плодов и гнёт дерево к земле. Не так ли?» - рассмеявшись, Ачемез блеснул своей белозубой улыбкой. Зулкарний, глядевший хозяину дома в рот, думал: «Ну и зубы у него, как вершина Дыхтау, белоснежные и острые. Такому в рот палец не клади, полруки оттяпает.» - с этой мыслью он взглянул на Олия. Тот, удивлённо вытаращив глаза, любовался человеком-горой.
- Ну ладно, уже вечереет, да и гости засобирались. Утро вечера мудренее. Рогатого шалуна завтра поищем! Пойдёмте, я вас провожу. Хотя вы и близкие нам, но вы приехали с гостями жениха, и по обычаю наших предков с ними уйдете.
Так процессия сватов вереницей повозок и телег с хмельными ездовыми, стегающими балкарских горных иноходцев - невысоких лошадок с короткими ногами и длинным пушистым хвостом, маленькой головой, посаженной на жилистую широкую шею, вдетую в деревянный хомут с кизиловым кривым дышлом, мотающимся на кожаных ремнях, при езде то и дело бьющихся по бокам рысаков - свернула в узкий проулок. И только отдельные части звонкой речи вторились эхом, срывающимся с вершин ветром, разносились по всему аулу, перемешиваясь звучными нотами, по которым ветер-странник словно смычком играл свадебную мелодию заоблачных высей.
Олий, соскочив с брички перед своим домом, перепрыгнул через каменную кладку и пропал в проёме двери отцовского дома. Зулкарний, сладостно похрапывая, на вознице тащился по аулу. Разомлев от выпитой бузы, заснул прямо в телеге на охапке душистой травы, что ранее была застелена под убежавшего козла. Он даже не проснулся на окрик погонщика Бекмурзы, правившего лошадью. «Вставай тебе говорю», - расталкивал тот его. «У меня корова не доена, а я здесь с тобой вожусь». Потирая глаза Зулкарний слез с брички, уже в темноте не видя рядом стоящего аулчанина, спросил: «А где Олий?» «Он дома, наверное, айран пьёт», - ответил возница. А тем временем, потерявший сон горец лежал на топчане, уставший от дневной сутолоки, смотрел в потолок и искал ответ на мучивший его вопрос: «Куда идти и где искать пропавшего козла?» Решил: «Пойду прямо сейчас. Ночь вроде бы лунная. Возьму с собой керосиновый фонарь, пройду до старого сада, что перед кладбищем». С этими мыслями, накинув на себя овчинный каптал, Олий тихо вышел во двор, боясь разбудить домочадцев, взглянул на звёздное небо и обомлел: «Какая красота!» Небо, полное искрящихся звёзд, сказочным шатром покрывало всю речную долину Черека. Боясь разбудить сонную обитель, не вспугнуть грациозную тишь природного естества, он тихо подошёл к калитке. Тропка, ведущая в большой сельский сад, постоянно пропадала под ногами, обрывалась в пустоте жёлтого лунного света, исходящего откуда-то с высоты, от застрявшего меж двух вершин златоликого месяца, одним концом уходящего за гору, другим, подперев звёздный небосвод, толкал его всей силой, будто хотел сбросить с себя навалившуюся на него искрящуюся массу ночи. Раскачивающийся в руках фонарь от быстрого шага затухал. Лучина, колышась, тонкими язычками пламени плясала под стеклянным колпаком.
Яблоневый сад дышал ароматом наливающихся плодов. В траве стрекотали, жужжали, квакали, шуршали… Ночь была не одна... За копнами сена кто-то шумно возился. За стогами начинался сельский погост.
Преодолев высокий забор, Олий очутился на кладбище. Он стал вслушиваться в ночь. Вдруг глухое козлиное блеяние донеслось до его ушей. «Ну, наконец-то, я тебя нашёл!». Набравшись смелости, человек с фонарём двинулся между каменными памятниками. Холодный озноб сковывал тело и страх перед умершими гнал его дальше к непрерывному звуку, доносящемуся от животного. «Лучше быстрее вернуть козла хозяину-верзиле», - Олий вспомнил кулачища Ачемеза, - «Тот не заставит долго ждать, побьёт». Гонимый такими мыслями, он проглядел глаза, всматриваясь в темноту. Вдруг ноги ушли в пустоту, фонарь, вылетев из рук, описал в воздухе кривую дугу негаснущей полоской огня, упал где-то за ближним могильным холмиком. Потеряв ненадолго сознание, Олий пришёл в себя. Запах сырой земли, кромешная темнота; да в лицо тыкалось что-то тёплое волосатое.
В это время в другой части села разбуженный возницей Зулкарний засобирался к себе домой, но вспомнив, что с приятелем не договорились о завтрашнем дне, когда искать козла, вернулся назад. Постучавшись в тёсанную дубовую дверь, рассохшуюся зияющими дырами и, на всякий случай, перетянутую бараньей рогожей, приоткрыв её, крикнул в темноту: «Хозяин дома?» В сакле завозились: кто-то раздул в очаге кизяк, свет, заполнив комнату, растёкся по щелям и углам. Мужской голос спросил:
- Кто там?
- Это я, Зулкарний!
- Сейчас, подожди.
Силуэт человека с огарком свечи в руках возник в чёрном проёме. Это был отец Олия.
- Заходи, уважаемый!
- Да, не стоит, я просто по делу к Олию. Не уж-то он спит?
- Да, нет. Кровать ещё с утра застелена. Как спозаранку с тобой к кунакам собрался так мы его и не видели.
- Да нет, уважаемый Мурат, мы с ним возле вашего дома распрощались, - схитрил Зулкарний.
Домочадцы, разбуженные разговором мужчин, собрались в прихожей. Малые дети, толкаясь у двери, старались в темноте разглядеть человека, разбудившего их в столь поздний час. «Аппа, аппа, кто это?» - дёргая деда за рукав, спрашивал ребёнок. «Это друг твоего отца», - шептал дед. «Ладно, я сейчас оденусь и пойдём искать пропавшего». Зулкарний, шагнув в ночь, пропал за оградой. Через несколько минут за ним вышел отец Олия. Обойдя весь аул, горцы пришли к воротам кладбища. «Если и тут его нету, то я уже не знаю, где искать моего сына». Пройдя в калитку, они двинулись вглубь территории усопших. Зулкарний, не совладавший со своими эмоциями, прижался к Мурату и тихо спросил:
- А мусульмане ночью на могилы ходят?
- Нет, - взволновано ответил тот.
- Ты совсем голос потерял, - шепнул Мурат.
- Не знаю, - сипло ответил Зулкарний.
Вдруг тишину разорвал громкий человеческий крик. Эхо, побежавшее по ущелью, разбудило спящий погост. Схватившись за Мурата трясущимися руками, Зулкарний почти плачущим голосом пролепетал: «Уйдём отсюда, пока у меня сердце от страха не выскочило наружу». «Не бойся, - подбадривал его отец Олия, - мертвый - это та сухая крапива, которая не жжёт и не кусает. Лежат они себе вечным сном, и нет у них до нас дела. А кладбище - это стартовая площадка для покидающих обетованную землю душ. Здесь Всевышний распределит: кому вечный рай, а кому - дебри ада». Полный воображаемого страха перед картинами судного дня, Зулкарний чуть не угодил в яму, из которой доносились жалобные стоны.
- Ты здесь, сын мой?
- Да, ата, - ответил голос из ямы.
Мужчины, подойдя к краю могилы, опустились на колени, потянули руки вниз: «Давай, держись, хватайся, мы тебя сейчас вытащим. Ну чего ты там возишься, давай быстрей!» «Держите!»- с этими словами пленник погоста приподнял козла. «Тяните!» - уже бодрым голосом сказал Олий. Ладонь отца нащупала что-то похожее на мягкую овчину. «Ты что, в тёплом каптале?» «Да, - ответил тот, что в яме, - на дворе уже прохладно». Зулкарний долго нащупывал пустую темноту рукой, наконец, поймав что-то твёрдое и костлявое, ухватившись сильнее, стал вытягивать друга из ямы…
Месяц, проклюнувшись как цыплёнок сквозь скорлупу туч, пополз по седым вершинам Акъ-къая. Волшебная мглистая вуаль ночи стала сползать со склонов, обнажая девственную красоту буйно растущих трав. Погост от конца ограды начал оживать; лунные блики, рассыпавшись по могильным холмикам, серебряной тенью поползли по надгробным камням; желтеющая полоска света достигла наших спасателей, осветив их как раз в тот момент, когда туша козла, подхваченная сильными руками горцев, очертилась над могилой. Столкнувшись с рогатой головой и с мордой чёрта, а не с лицом сына и друга, джигиты от неожиданности и страха застыли как стелы на могилах. Замешкавшись, Мурат и Зулкарний обомлели. Тем временем, золочённый серп луны, зацепившись нижним концом за южную сторону горы Дыхтау, стал проваливаться за каменную стену; угасая, рассеялся в светлую тень на покрытых ужасом лицах, застывших с бесом из преисподней в руках. Мгновение длилось вечность...
Очнувшись от провидений, Зулкарний, ухватился за рогатое существо и стал орать:
- Тоба-тоба, Мурат, держи нечистую, он нас, как и Олия, на тот свет затащить хочет!
Мурат, ранее наговоривший разных суеверий о загробной жизни, уже верил в свои басни, вопил, что есть мочи:
- Хватай шайтана за хвост, он у них главная сила. Если он хлестнёт кого-нибудь из нас по спине, то мы очутимся в адовом огне.
Олий тут только понял, что допустил ошибку, не предупредив о козле:
- Ата, это же дареный козел, отпустите его, да скорее вытаскивайте меня.
Мурат, в панике не разобравшись в словах сына, вопил:
- Слышишь, Зулкарний, там их в яме чёртова дюжина; ещё один урод из преисподней лезет!
Стаскивая с себя ремень, ошалевший от страха друг и ухватившись за бока волосатого упыря, повторял:
- Вот ремень, Мурат, вяжи его, вяжи. Он на мою шею метит, сесть хочет на неё! Бабушка мне говорила, что в аду бесы седлают грешников и ездят на них, пока те духом ослиным не наполнятся. Потом они их превращают в длинноухих и опять на землю возвращают, чтобы там правоверным, над которыми они измывались, ишаками послужили и отмывали свои грехи…
Недосказав, Зулкарний услышал отчетливый и жалобный голос своего друга: «Брат, помоги мне выбраться отсюда!»
Мужчины вдруг преобразились; сумятица исчезла с их лиц: они поняли как страх опутал их разум. Да и утро нового дня, купаясь в рассветной голубизне неба, выедало ночную серость, мгла, исчезая, уносил за собой причуды погоста. Друзья ещё долго смеялись над собой, сидя на краю воображаемой преисподней. И ещё они пообещали друг другу не рассказывать никому об этой истории, чтобы односельчане не засмеяли их.
Да и тебе, читатель, я рассказал эту быль по большому секрету, ведь я обещал «друзьям - не разлей вода» Олию и Зулкарнию никому «ни-ни»…
___________________
Медвежья услуга
Стояла невыносимая жара. Пыльная околица то и дело взбухала непроглядной стеной от сухой грязи, поднятой проезжающими телегами. Сельчане, затаившись по тенистым садам и речным отмелям, спасались от духоты и зноя. Уже месяц солнце безжалостно жгло всю растительность в садах и огородах. Аульский мулла Исмаил уже неделю взывал о помощи всевышнего; горцы резали баранов, принося жертвенные кульки в молебенный дом, что находился рядом с кладбищем. Там прыткие служители правоверия после вечерней молитвы, запихав свои паи в хуржуны, тяжело набитые подаяниями, в темноте сумерек тихо растекались по своим домам. Кладбищенский сторож Хайпуш не допускался в мечеть при дележе съестного; мулла, боясь кривотолков, всегда оставлял ему десяток яиц и кусок баранины в углу за медным тазом, что стоял у стены в одной из дальних комнат межгита. Распрощавшись с Исмаилом-Хаджи у ворот кладбища, Хайпуш по-хозяйски взглянул на гнетущий ужасом погост, стукнув скрипящей дверью, пропал в темном проеме; через минуту зажженная свеча тенью огня полезла по стене на потолок, затрепетала в окне отражением желтыми бликами летней ночи. Разложив еду на кийизе, Хайпуш достал припрятанный кувшин с бузой; отхлебнув пьянящего хмельного напитка, он стал жадно заглатывать жирную баранину, мусоля маслянистыми пальцами свою курчавую бороду. Кувшин быстро опустел, а, будучи заядлым выпивохой, сторож не мог закончить так свой день. Немного прибравшись, он вышел во двор и, чтобы усмирить желание того, который сидел где-то под ребрами и все требовал лить на него сверху донизу хмельного снадобья, пошёл за ворота кладбища к своему другу Мутаю, который жил в другом конце села. Редкие лампочки, раскачиваясь на ветру светлыми искрящимися головками, провожали неустойчиво шагающего по пыльному большаку, кивая ему тенью световых бликов зеленью раскидистых ясеневых крон. Мутай, уставший, сидел на крыльце, попыхивая крепким «Памиром». Затягиваясь очередной раз, он смотрел на пачку, где был нарисован странник с котомкой за плечами и с ледорубом в руках на фоне азиатских вершин. И почему среди народа называют эти сигареты «Нищий в горах» размышлял он, и что делать бедному и голодному среди горной ледяной пустоши. Откашливаясь от едкого дыма, который как сверло драл горло, при этом глаза, полные слез, лезли наружу, краснели, распухая от угара; вытирая слезы замасленным рукавом, мужчина, ругаясь, бубнил себе под нос: «Я тебя все равно найду, чертова бестия! Ишь ты, решил загулять, я тебя без еды оставлю!». Не заметив, как в калитку пропихнулся Хайпуш, Мутай продолжал: «Я тебе устрою, бородатая скотина!».
- Эй друг, - окликнул его вошедший, - ты с кем там ругаешься? Не меня ли ты обзываешь бородатой скотиной? Не уж-то моя борода тебя чем-то обидела?
Человек от неожиданности подпрыгнул на ступеньках.
- Ты что так пугаешь? Сердце чуть не выскочило наружу! При чем тут твоя борода? - чуть дыша, проговорил Мутай. - Верно говорят, кладбищенский сторож с шайтанами заодно!
- Тоба-тоба, - запричитал Хайпуш, - нет у тебя ничего святого!
Друзья, улыбаясь потянулись в объятия не то от страха, не то от любви друг к другу. Мутай, крепко прижавшись всем телом, со страхом всматривался в черные сумерки, все же веря сельским сплетням. Усевшись на крыльцо и подпалив затухший окурок, хозяин дома, сладко затянувшись папиросой, пустил сизое облачко, которое подхватило легкое дуновение ветра и, путаясь среди пушистых крон сирени, стало просачиваться среди зелени листвы. Под лампой бились насекомые; толкаясь в хаотичном беспорядке под светящимся стеклом, они словно задыхались от табачного дыма, пущенного Мутаем.
- Даже бабочки не любят запах папирос, - откашливаясь от дыма, сказал Хайпуш.
- Да, к черту эти «бапиросы». Я переживаю. У меня пропал козел. Помнишь, той весной Айшат мне козленка подарила? Вот он пропал. Уже второй день ищу. Случайно он на кладбище не забрел? Тут часто скот сельский ходит, забор совсем завалили. Да, дружище, ты по делу?
- Да, хотел справиться о твоем здоровье.
Зная натуру Хайпуша, Мутай молча, нехотя, поднялся с крыльца и вошел в чулан, где в чане бродила и пенилась буза. Открыв крышку, он сунул пожелтевший от табака крючковатый палец в бочку, взял его в рот и, с умилением слизнув приятную терпкую, со вкусом свежей поджаристой пшеничной лепешки пьянящую хмелью массу, закрыв глаза от наслаждения, прошептал:
- Напиток богов…
Зачерпнув в кувшине ароматное балкарское вино, Мутай не удержался от соблазна, отхлебнув добрую половину сосуда, посмотрел внутрь гончарной вазы и подумал: «Не хватит, еще принесу». Прохладный напиток, остужая нутро Хайпуша, влажной волной потек по внутренностям где-то под ребрами, застряв между костей, вернулся назад. В горле заклокотало. Сторож, прикрыв ладонью рот, стал заглатывать сладковатую жижу назад. Друг, наблюдая, как с жадностью кунак осушал кувшин, не стал дожидаться конца развязки. Вспомнив, как Хайпуш подначивал его о вреде табака, ухмыльнувшись уже в хмельном задоре, пошутил:
- Даже загнанная лошадь не обпивается водой, а ты решил и ее перепить.
Жаркая ночь и хмельная буза убаюкала друзей, завалившихся здесь же у дома на теплой прогретой земле. Друзья, похрапывая в унисон шумящему на перекатах Череку, сладко и безмятежно окунулись в мир сказочных сновидений. Хайпуш утренним намазом встречал рассвет. Рябое, от набежавших бог весть откуда туч, небо предвещало дождь.
«Неужели будет гроза? - смотря на небо, думал сторож. - А ведь не зря Исмаил-Хаджи молился, прося у Всевышнего прощения за грехи наши земные. За засуху, что высушила сенокос у горцев». Подняв намазлык - козью шкуру, он положил ее рядом со спящим Мутаем, сам вышел со двора. Тяжко вздыхая после вчерашнего, взглянул снова на небо, махнул рукой. Голубой океан, очистившись от чернеющих туч, раздувался в размерах. Рассвет, поглощая ночную серость фиолетовых облаков на восходе, менял цветовую гамму далекого горизонта. Языки пламени восходящего светила стекали с горных снежников, переливаясь через края отрогов вершин, скатывались в лесные дебри, выталкивая из-под крон чинар оставшуюся ночную рябь, притаившуюся в глубоких пропастях под нишами нагроможденных скал в глухих ущельях. Выйдя со двора, охранник погоста почувствовал что-то неладное под своей пяткой. Подойдя к электрическому столбу, он одной рукой уперся к деревянной стойке, на которой еще светилась лампочка. Взглянув на горящий продолговатый шарик, Хайпуш подумал: «Как хорошо, что есть свет!» Приподняв ногу, он, ругаясь, начал трясти калошей, стараясь освободиться от камешка, закатившегося под ступню.
Тем временем Мутай в хлеву доил корову. Услышав, как ругается его друг, он выглянул наружу. Картина была сногсшибательна: кладбищенский сторож трясся, держась за столб. Откуда было знать другу, что Хайпуш выбивает этой самой тряской из калоши камешек. Мутаю сразу пришла нехорошая мысль: его ударило электрическим током и притянуло к столбу. Горец вспомнил, как прошлой зимой оборвавшийся со столба провод упал прямо на соседского ишака и убил его. Тогда сельчане говорили: «Скотину можно было спасти, если бы кто-нибудь догадался снять провод с головы осла сухой палкой». Схватив лопату, которая первая попалась ему в руки, Мутай выбежал на улицу. Хайпуш продолжал трясти ногой, держась за злополучный столб. «Все дело в столбе, - мелькнула мысль, - он, бедный не может оторвать руку: электричество притянуло его». С этой мыслью друг замахнулся железным концом лопаты. На мгновение охваченные ужасом глаза «блюстителя порядка на могилах» встретились с обезумевшими глазами Мутая.
- Ты что делаешь? – только и успел крикнуть обреченный. Черенок со свистом опустился на руку Хайпуша. Удар был такой силы, что сторож потерял сознание, упав в придорожную канаву. Схватив друга за сломанную руку, Мутай стал вытягивать его из ямы. Застонав от боли, Хайпуш на секунду пришел в себя.
- Ты жив, друг мой! - с радостью крикнул он, и с ещё большей силой стал тянуть жертву электрического столба.
На шум сбежались соседи. Они отнесли сторожа в дом и уложили его на кровать. А на дворе толпа зевак, обступив героя дня, лестными почестями слушала его рассказ, благодарила за спасенного сельчанина, восхищаясь мужеством горца. Тем временем пришедший в сознание Хайпуш, оглядев комнату, признал в висевшем на стене портрете своего друга, смотревшего в глаза несчастного лукавой насмешкой. Придя в ярость и преодолевая боль, сторож встал уже с кровати врага и, шатаясь, вышел во двор. Рука, свисающая, как плеть, имела удручающий вид. А во дворе - смех и радость за спасенного. Мутай забавно кричал:
- Я его заставлю на къурманлыкъ черного барашка зарезать, ведь я ему спас жизнь.
Слыша эти слова, Хайпуш от обиды выдавил слезу.
- Неужели я тебя чем-то обидел? За что ты мне руку сломал? - проговорил он.
Толпа расступилась. Недоумевая, спаситель бросился к своему другу:
- Дорогой, ты уже встал! Как я рад, что ты живой!
- Ты еще рад, что я живой? - в гневе вскричал Хайпуш.
- Ну да, ведь тебя электрическим током ударило!
- Не током ударило меня, а ты лопатой руку мне сломал!
- Да ведь тебя трясло возле столба!
- Да это мне в калошу камешек закатился, вот я его и вытряхивал, опершись на столб.
Светящиеся глаза Мутая вмиг угасли. Лицо потеряло весь воинственный вид победителя, а из толпы потекли ухмылки и смешки, кто-то выкрикнул:
- Мутай, режь черного барана, къурманлыкъ будем делать, Хайпуш живой остался!
Осенний ноктюрн
Накрапывающий дождь грустной плачущей мелодией осени, каплями слезинок скатывающихся с чернеющих над лесом небес, барабанной дробью по расцвеченной листве грибной поры затягивал свою извечную мелодию горных лесов, поражающих своей неповторимостью красок, полнящих горный край изумительным видением природного пейзажа Черекских пойменных лесов. Как прекрасна во все времена осень гор, и если вы упустили такую возможность, спешите увидеть красу Балкарских буковых лесов, поражающих своей неповторимостью красок, полнящих заоблачный край изумительным видением природных красот горного мира. Приходите сюда, где под сенью белоснежных вершин, в радуге солнечного тепла, в сокрытых синеглазых озерах, в густых чащобах чинаровых исполинов спрятаны удивительные по своей натуре, впечатляющие воображение многообразия панорамы осени. «Пора очарования». Сказочные строки великого Пушкина становятся явью в этом уютном, укромном, уникальном уголке республики. Всматриваешься в объятую палевым пожаром лесную даль: дрожащая огненная дымка вскипает к небесам яркими всполохами осеннего калейдоскопа. В оазисе девственного леса царит дух жизненного совершенства; запахи лесной свежести витают в жухлой листве речных крутин. Карстовые провалы известняка голубыми блюдцами озер расположились у подножия обрывистых склонов горы Жолпакъ. Его сенокосные склоны уходят вверх к вечным снегам Элия - бешик, и уже оттуда с заоблачных высот альпийского высокогорья неприступными стражами седоголовые вершины стерегут покой райской обители, нависшей над страной гор - неповторимой родной Балкарии. С каждым днем все более полнятся склоны речных провалов сочной палитрой расцветок листвы; в лучах горного солнца по-особенному меняются цвета: мягкий зеленый цвет уже утратил свою доминирующую раскраску, больше стало желтого, пропитанного огнем светила. Багровые потеки кленовых крон разводами растеклись по дубовому лиловому распадку; небольшая лощина березового криволесья оранжевой листвой окутала кущи рубиновых ягод. Теснина Черека объята пламенем осени. Монотонно, сонным шипением волн, река плещется в узком скальном каньоне. В утренние часы шквал горного ветра затихает, меняет свое направление, обтекая узкие ущелья, исчезает где-то в глубоких бездонных пропастях. И тогда наступает тишина. И только шорохи падающей листвы, их сухой шелест, кружащиеся хороводы листопада в легком дрожании воздуха удивляют, трезвят разум своей неповторимостью. И вот откуда-то извне слышаться звуки тысячи скрипок. Это ветви деревьев, прощаясь со своим былым нарядом, издают печальные мелодии; с нарастающей тональностью лес начинает полниться аккордами осени, и более ритмично это слышится в отзвуках блуждающего эха. В состоянии умиления мелодия волшебства повисает в воздухе. И только безликие серые чинары, свечками дырявя небо, смотрят свысока. А музыка неподражаема: всё звучней льётся с небес. Душа вторит мелодии леса и в новизне осенних грез наслаждаешься нерукотворным триумфом гор Балкарии.
Комментариев нет