Без тебя, Кайсын, и вместе с тобой

Левон Мкртчян,
Ереван 

Кайсын Кулиев был личностью неординарной. Несмотря на превратности судьбы он был человеком цельным, не утратившим редкую в наши дни душевную щедрость, горячую душевную привязанность  к людям.
Кулиев всегда достойно представлял свой народ как человек и достойно представлял Балкарию как поэт, Человек и поэт - это ведь одно и то же. Нет человека, нет и поэта, в чем мы не раз убеждались на примерах имен, еще недавно шумно известных, а теперь мало что значащих.
Кулиев был таким, каким его задумал балкарский народ. Народные представления о добрых людях всюду на земле одни и те же. Только, может быть, суровая природа Балкарии, нелегкая жизнь в горах требовали от людей большего мужества и большей готовности помогать друг другу.

На Кайсына Кулиева всегда можно было положиться. И, очевидно, не мне одному, общаясь с Кулиевым, хотелось подражать ему, его высокой верности людям. Добрый и мужественный, он был жизнелюбив, а в жизни было много бед - сталинские репрессии, война, насильственное выселение из Балкарии балкарского народа, личные невзгоды, неизлечимая болезнь... Словно бы судьба испытывала глубину и силу его жизнелюбия. И потому что он не изменял себе, Борис Пастернак в ноябре 1948 года писал сосланному Кулиеву: "Вы из тех немногих, которых природа создает, чтобы они были счастливыми  в любом положении, даже в горе".

Не знаю, был ли Кулиев счастлив в горе, но есть в его стихах, написанных в черные дни народных бед, неистребимое чувство жизни. И чем труднее было ему, его народу, всем нам (Кулиев всегда мыслил и чувствовал широко), тем сильнее он любил жизнь и людей.

Кайсын Кулиев был человеком, истово любящим жизнь и людей. Надо бы написать: жизнь и друзей, потому что у него много было друзей и потому, что он был другом всем людям, всем народам. В автобиографических заметках Кулиев писал, что "человечность неистребима и непобедима". В устах Кулиева эти слова приобретали особый смысл, особую наполненность, так как он сам, как никто другой, был человечен. Я счастлив, что знал Кайсына Кулиева и могу рассказать о встречах и разговорах с ним.

Левон Мкртчян и Кайсын Кулиев

27 сентября 1967 г. Семидесятилетие Егише Чаренца. Съехались гости со всего Союза. Прилетел Кайсын Кулиев. Некоторую восточную приподнятость его речи через минуту-другую не замечаешь из-за абсолютной, я бы даже сказал, обнаженной искренности разговора. Говорит с большим жаром и верой. Глаза живые, подвижные.
- Когда Калинину сказали, что жена его враг народа, когда арестовали его жену, он должен был расстрелять тех, кто пришел забирать жену, он должен был в себя пулю пустить, но у старика не хватили мужества.

Почему-то речь зашла об Андрее Вознесенском и критической статье о нем в  "Литературной газете".
Кулиев. Вознесенский и вся эта возня ни копейки не стоят. Вознесенский - маленький поэт, который хочет выдать себя за большого. А какие бестактные стихи он написал о Пастернаке: "Раскройтесь, гробы, как складные ножи гиганта, вы встаньте - Сервантес, Борис Леонидович, Данте...". Солженицын - вот великий русский писатель. Вот кого надо издавать, но не будут. Солженицын - величайший русский писатель.

- Твардовского я очень люблю. Он - вершина русской поэзии XX века. За рубежом на одном симпозиуме сказали, что Твардовский фольклорный поэт. Я выступил и дал им дрозда.
Несколько раз повторил: "...дал им дрозда".

- Геребнев (Кулиев так и говорит: Геребнев, бережнее...) очень честный, очень талантливый и очень скупой мой друг. Самый скупой писатель - это Михалков, после Михалкова Геребнев. Я его очень люблю. Он мне сказал: поедешь в Ереван, общайся с Левоном. Вот мы с тобой и общаемся.

- Чаренца я не чувствую на русском языке. Аветик Исаакян - мой бог. Когда я был в ссылке, переводил его стихи для себя. Это помогало мне жить. Маяковский погубил очень многих поэтов, переведенных на русский язык под Маяковского. То же случилось с русским Чаренцем.

- Я был вчера у Сарьяна. Он меня принял. Два часа я с ним говорил. У меня есть два письма от Сарьяна. Я их храню вместе с письмами Пастернака. Я горжусь, что у меня есть письма Сарьяна.

- Знаешь, я буду писать предисловие к книге Исаакяна на русском языке. Книга выходит в "Библиотеке школьника". Простите меня, армяне, но я должен написать об Исаакяне…

В гостиничном номере Кулиева беседовали с французским литературоведом и переводчиком Леоном Робелем. Робель хорошо говорит по-русски. Не любит Наполеона. Сказал, что он как наш Сталин.
Кайсын (рассерженно). Что ты!  Наполеон  был гениальным человеком. Сталин - бездарный убийца. Робель настаивает на своем:
- Я не люблю Наполеона за то, что он был националистом и хотел завоевать все другие земли для Франции. А величие Франции в том, что она друг всем народам и землям. Наполеон хотел лишить Францию этого величия. Франция не может быть завоевателем. Наполеон задушил революцию. Он хорошо убивал трудовой народ. Я не считаю этого  корсиканца  великим...

Робель - Кайсыну:
- Хорошо бы вам освободиться от бериевцев, людей, которые с ним работали.
Кулиев.  Это  невозможно.  Герцен  говорил, что Николай I на сто лет вперед создал    подлецов.Так и Берия. Запас подлецов в стране большой. Хватит не на одно столетие.
 
Робель, щупленький, небольшого роста, по одежде, по манере держаться, говорить не похож на иностранца.

Кайсын. Дорогой, я тебя полюбил. Ты совсем не испорчен цивилизацией, ты как крестьянин.

Гулял с Кулиевым по ночному Еревану.
Кайсын. Я видел беспартийного Молотова в Кунцево. Я ему сказал, как вы смели подписать приказ о переселении моего народа, народа революционеров и воинов! Молотов сказал, что Сталин ему приказал. Сам Сталин не хотел этот документ подписьивать. Он еще сказал, что задолго до подписания этого документа Сталин перестал быть марксистом.
- Дочка Сталина абсолютно бездарная женщина. Она ничего не умеет писать. Американцы - дураки, заплатили ей столько денег. Это бездарная женщина. И она ничего не знает.
- Левой, знаешь ли ты, что балкарцы - это те же половцы. Канчак был великим полководцем. В "Слове..," о нем написано. Это не выдуманное лицо. Сохранилась грамматика половцев, составленная греками. У меня есть фотокопия рукописи. Это грамматика современного балкарского языка. За столько веков - никаких изменений в языке. Наш язык - самый чистый из тюркских языков...
- Левой, я хотел поцеловать дочку Чаренца. Она мне сказала, что я иноверец. Это очень меня обидело. Я поэт Кайсын Кулиев. Моя вера - Слово, Поэзия... Левон, я люблю раненые камки Армении и моей Балкарии.

Кулиев надписал мне свою книгу "Избранная лирика". Надписал по-балкарски и по-русски.

30 января 1972 г. Москва. Навестил Кайсына Кулиева в больнице. Второй месяц он болеет. Попал в больницу в декабре прошлого года после похорон А. Твардовского.
- От нервного потрясения, Левон. К тому же я простыл... У меня было много потерь. Но на мой век больше не будет ни таких людей, как Твардовский, ни таких потерь.

В больнице Кулиев писал статью о Твардовском. На столе лежала рукопись.
-  Мне заказали в "Новом мире". Твардовский еще был жив. Я должен был его спросить, хочет ли он, чтобы статья о нем была в "Новом мире". Он мне сказал, что хула в других журналах ему будет более приятна, чем хвала в "Новом мире". Он был так плох, что не смог даже улыбнуться. Через два дня он умер...
-  Левон, я написал книгу "Колосья и звезды". Отрывок был в "Известиях". Мне надо переписать рукопись... "Знамя" будет печатать.

При мне пришел к Кулиеву Адам Шогенцуков. Кулиев спросил, печатается ли его книга на балкарском языке. Просил Шогенцукова навести справки и подать ему телеграмму...
-  В четверг узнаю, злокачественная у меня опухоль или нет, - сказал он Шогенцукову.
Внешне он был спокоен, только лицо было болезненно бледным.
Мы еще долго говорили о Мартиросе Сарьяне, об армянских средневековых лириках. Дело в том, что Кулиеву как члену редколлегии "Библиотека поэта" дали на отзыв составленный мной том "Армянской средневековой лирики". Кулиева так увлекла рукопись, что он  вместо  обычного  в  таких  случаях  отзыва  на двух-трех страницах, написал большую статью "Бессмертный голос".
Просил послать ему в больницу подстрочники "Книги скорби" Григора Нарекаци - все, что есть. А когда мы прощались, сказал:
- В сентябре приеду в Армению.

14 апреля 1974 г. В гостинице "Москва" встретил Кайсына Кулиева. Он меня окликнул. Оказалось, Кулиев сегодня приехал и живет рядом, в 923-ем номере, а я в 929-ом.
"Книга земли" Кулиева представлена на Ленинскую премию. Статьей "Платан на площади" поддержал кандидатуру Кулиева в "Литгазете" от 3 апреля Михаил Дудин.
Кулиев. Против меня выступает Николай Грибачев. Он написал специальное письмо. Утверждает, что я политически неопределенен. Кое-кто не может забыть, что мой народ был сослан. Они хотят завалить меня на литературной секции и не допустить до тайного голосования... Айтматов и Гамзатов были у Демичева. Он их принял. Они ему все сказали. Левон, мне лично премия не нужна. Растревожен мой маленький народ, народ-изгнанник*. Это слово, Левон, народ-изгнанник, самое понятное для армян слово...

Я сказал Кулиеву, что Амо Сагиян посвятил ему стихотворение "Гора молитв", сказал, что стихотворение очень грустное.
Кулиев. Веселые стихи тоже грустные. Я написал стихи, как умирает гора. Горы сейчас умирают. Теперь только на макушке бьется жизнь. У подножия все вымерло.

Речь зашла о Гребневе:
- Геребнев никогда не говорит, как я пишу, хорошо или плохо. А мать Геребнева уже 10 лет мне говорит: "Я не знаю, как ты пишешь, но мой Нема переводит тебя превосходно".

* "Книга земли" была удостоена Государственной премии СССР.

26 сентября 1980 г. Москва.
Кулиев. Левон, я написал Амо Сагияну посвящение. Это не просто стихи, к нему обращенные. Это послание к армянскому поэту Амо Сагияну. Давно я думал об этом стихотворении, но только теперь удалось написать. Образ горящей свечи в руке поэта. Он идет со свечой сквозь века. Чухонцев будет переводить. Он взял для переводов много стихов. Зачем, говорит, я переводил других поэтов, надо было переводить тебя. Почему раньше ты ко мне не обращался? Ты младший, сказал я, ты сам должен был ко мне обратиться.
- Я сейчас, Левон, готовлю новую книгу, серьезную книгу. Есть удачи...

28 мая с 22 ч. 45 м. и до 23 ч. 45 м. армянское телевидение показывало встречу Кулиева со студентами университета. Сократили выступления студентов, читавших стихи. Выступления Кулиева, Сагияна и Сильвы дали слово в слово. Отклики самые хорошие.
-  Каждое слово Кулиева - опора человеку, - сказал один из моих друзей.

27 января 1985 г. Вечером был у Гранта Матевосяна. Написали письмо больному Кайсыну Кулиеву. Я, в частности, писал: "И как ни трудно тебе, дорогой Кайсын, ты пишешь удивительные стихи. И доброта твоего сердца, твоей поэзии бесконечна... Грант мне говорит (я пишу за его письменным столом), чтобы я не писал о болезнях, чтобы я нашел слова и оказал о твоей поэзии, нравственном здоровье и силе твоих стихов..."

Грант продолжил письмо по-армянски:
Дорогой Кайсын!
Люди, подобные тебе (с течением времени, к сожалению, их становится меньше) возвращают меня, поэта и армянина, ко временам мужественного альтруизма, ко временам Туманяна, Толстого и Швейцера. И значит, дорогой, старший по отношению ко мне брат, долго будь на этой грешной земле - твоя болезнь или немощь обрекают меня на страх и одиночество.
Спасибо тебе за твою поэзию и за твою позицию человека.
Твой  младший  брат
                                                                                                              Грант Матевосян.

И еще Грант надписал Кулиеву свою книгу "Деревья": "Дорогой Кайсын, хочу, чтобы ты прочел эту мою книгу и нашел в ней строчку для себя".
В содержании Грант отметил звездочкой рассказ "Начало" (поэтичнейшее повествование о мальчике, который собирал в лесу малину, о семье мальчика, о его деревне...) и на полях написал: "Рассказ написан для Кайсына Кулиева".

29 января 1985 г. Рано утром вылетел в Москву. Остановился в гостинице "Москва". Живу в одном номере с Рамилем Хакимовым, автором проникновенного, глубокого эссе об Армении.
Узнав, что Кайсын серьезно болен, Рамиль переживает.

Около пяти часов вечера поехал к Кайсыну в Кунцево (Центральная клиническая больница).
Странная надпись в проходной: "На территории больницы нельзя фотографировать".
Кайсын лежит с распухшей левой ногой. Не может ходить...
- Это моя раненая нога, слабое место, поэтому и ударило в левую ногу... Если бы я мог ходить, я бы себя сам вылечил. Я был у тибетского врача. Он, как Амо, молчит, мало говорит. Сказал, что кровь тяжелая, дал травы, пью...
-  Я тут читаю книгу про Бориса Годунова. Какие были страсти, какие заговоры... Надо писать правду. Больше ничего...

В начале февраля ходил по делам Кулиева в издательство "Советский писатель". Задерживается издание его книги "Человек. Птица. Дерево". Кулиев беспокоится, очень ждет эту свою книгу.

Разговоры с Кулиевым по телефону. 7-го февраля Кулиев сказал, что анализы готовы, что ждут академика Н.А.Лопаткина, что Элизат пробовала говорить с лечащим врачом, но он ничего не сказал ей, так как сам ничего не знает.
-  Там, дома, меня лучше лечили, но у них нет аппаратуры. Посмотрим, что будет...

8 февраля звонила Элизат:
-  Я вчера не могла вам позвонить, так как плакала весь день. Врач сказал, что метастазы в ногах, что кости  уже разрушаются. Тут одна санитарка  мне сказала, что надо найти цветы картофеля, сушеные цветы, но сушенные не на солнце, надо, говорит, отвар пить, тут, говорит, был такой больной, жена взяла его домой и вылечила отваром сушеных цветов картофеля.
Мне сказали, что про картофель все знают в Белоруссии. Там есть специальный институт. Я позвонил Якову Хелемскому, он связался в Минске с Максимом Танком. Оказалось, однако, что разговоры о чудодейственных свойствах сушеных цветов картофеля всего лишь разговоры.

10 февраля, перед отъездом в Ереван прощался с Кулиевым. Он был очень плох.
-  Ко мне приходил хирург, который года два тому назад меня оперировал. Ушел, по-моему, огорченный. Подумаем, говорит.
-  Левон, приветы Амо, Гранту, Карине, которая нас угощала. Спасибо вам всем.

18 февраля 1985 г. Звонил из Еревана в Кунцево. Кайсын сказал, что был Лопаткин, назначил лечение.
-  Но мы тоже независимо от них начали свое лечение. Уже начали, да...

В последний раз я слышал голос моего друга Кайсына Шуваевича Кулиева.
Мы переписывались, последнее письмо мне было послано Кайсыном из Чегема  16 января  1985 года.
Кайсын знал, что умирает: "У меня дела, видимо... Я не мог уйти из этого мира, не выразив мою любовь к тебе и восхищение тобой стихотворными строками. Я теперь это сделал и очень рад..."
Вот эти стихи  в  добротном  переводе Даниила  Долинского:

Мы братья - и балкарцы и армяне.
Не раз в краю, что дорог нам и мил,  
Я говорил с тобой, как с Чиковани,
Любовь, как Сагияну, я дарил.

Хоть горя я на плечи больше поднял,
Вкушал ты прозорливей жизни соль.
Как боль армян я понимал, так понял
И ты, мой милый друг, балкарцев боль.

Делили мы с тобой и хлеб и слово,
Поэзия свой цвет дарила нам.
Чтя мастерство, что есть всему основа,
Мы кланялись с тобою мастерам.

Твой дар быть нужным всем - лишь хлебу равен.
Как благодарен я судьбе моей,
Что дни, когда бедою был я ранен,
Умом, талантом делал ты светлей.

Ты приходил - и затмевала горесть
Твоей улыбки щедрая весна.
О, голос твой, дарящий радость, голос...
И эта радость мне судьбой дана!

Желание для всякого народа
Добра связало нас и нашу боль.
Талант любого племени и рода Высок!..
Мы это поняли с тобой...

Какой рассвет!..
Ты слышишь в отдаленье Оленей зов?..
Манят с высот крутых
Весны, любви, поэзии олени...
Мы молоды, пока мы слышим их!

Эти стихи ко многому меня обязывают. Обязывают - не то слово. Я никогда не смогу быть таким, каким меня видел Кайсын Кулиев. В этом стихотворении очень много от самого Кулиева, от его широты, доброты, от его высокой веры в людей...
Амо Сагиян говорил, что поэт и его стихи - это одно и то же. Разница лишь в том, что поэт может заболеть, может умереть, но стихи не болеют, не умирают.
В стихотворении Амо Сагияна, посвященном Кулиеву (переведено Аллой Марченко), есть строки о том, что Гора молитв - песенный клад поэта, его слово, его поэзия.

Но вот стоишь у ее подножий,
Вдруг обессилев, вдруг обезножев.
И высоты одолеть не можешь
Горы молитвы, Аготаран.

И тихо плачет она над тобою,
Над камнем, что станет могильной плитою,
Все ниже и ниже клонясь головою
Гора молитвы, Аготаран...

4 июня 1985 г. получил от Адама Шогенцукова телеграмму: "Умер Кайсын Кулиев, похороны Нальчике 6-го".
Хоронили Кулиева в Чегеме, во дворе его дома. С утра лил дождь...
К Ивану Драчу подошел какой-то местный пиит, мелкий завистник: "Знаете, Кайсына хоронят во дворе его дома, а ведь по нашим обычаям во дворе хоронят конокрадов и самоубийц, тех, кого нельзя хоронить на общем кладбище". Ответ Ивана был мгновенным и убийственным:
- Кайсын,- презрительно взглянул Иван на завистника, - конокрад: он увел лучшего Пегаса Кабардино-Балкарии.

Говорил с братом Кулиева Аубекиром - крепкий, краснощекий мужчина, ему за 80.
- Спасибо всем, спасибо,- повторяет Аубекир. - А то, что случилось, что можно сказать? Все мы умрем. Бог его взял первым. Раньше люди жили дольше, потому что никто не опрыскивал деревья химикатами, мы даже не знали, что это такое. А теперь все надо опрыскивать. Вся эта химия попадает в наш желудок... Я был еще совсем молодым, встретил в горах человека, он мне рассказал свою жизнь. Сейчас не все помню. Но одно запомнил. Он мне сказал, что ему 135 лет, а он еще работал...

Один из друзей Кулиева говорил, что Кайсын, что все они, весь балкарский народ многое, очень многое пережили.
- Когда нас сослали, остановили эшелон в степи, недалеко от Фрунзе. Сказали, живите здесь. Самое ужасное было то, что не было ни одного камня. Мы привыкли жить среди камней.  А здесь ни одного камня. До самого горизонта - степь. Не на что было нам опереться. Двенадцать лет мы были в ссылке. 
- Теперь мы должны научиться жить без Кайсына, - вздыхал  балкарский  прозаик Жанакаит  Залиханов.

Без Кайсына и с ним, с его Словом. Гораций, он ведь за всех поэтов сказал: "Нет, не весь я умру, лучшая часть моя избежит похорон..."