Расширенный поиск
28 Марта  2024 года
Логин: Регистрация
Пароль: Забыли пароль?
  • Адам къыйынлыгъын кёлтюрюр, зауукълугъун кёлтюрмез.
  • Терек ауса, отунчу – кёб.
  • Къатын байлыкъны сюер, эр саулукъну сюер.
  • Айырылгъанланы айю ашар, бёлюннгенлени бёрю ашар.
  • Байны оноуу, джарлыгъа джарамаз.
  • Нёгер болсанг, тенг бол, тенг болмасанг, кенг бол.
  • Ауузу бла къуш тута айланады.
  • Ётюрюкчюню шагъаты – къатында.
  • Айырылмаз джууугъунга, унутмаз сёзню айтма.
  • Намыс болмагъан джерде, насыб болмаз.
  • Бал ашаргъа сюе эсенг, чибин ургъаннга тёз.
  • Башсыз урчукъ тюзюне айланмаз.
  • Игиге айтсанг – билир, аманнга айтсанг – кюлюр.
  • Эм уллу байлыкъ – джан саулукъ.
  • Джюрекге ариу – кёзге да ариу.
  • Чыбыкълыкъда бюгюлмеген, къазыкълыкъда бюгюлмей эди.
  • Ауузу аманнга «иги», деме.
  • Бёрю да ач къалмасын, эчки да ашалмасын.
  • Таугъа чыгъаллыкъ эсенг, тюзде къалма.
  • Бети къызарыучу адамны, джюреги харам болмаз.
  • Джахил болса анасы, не билликди баласы?
  • Харам къарнашдан, халал тенг ашхы.
  • Таякъ этден ётер, тил сюекден ётер.
  • Аууздан келген, къолдан келсе, ким да патчах болур эди.
  • Этек чакъмакълары баш джаргъан, сёлешген сёзлери таш джаргъан.
  • Чакъырылмагъан къонакъ – орунсуз.
  • Мал тутхан – май джалар.
  • Джаралыны джастыгъында сау ёлюр.
  • Аман хансны – урлугъу кёб.
  • Окъугъан – асыу, окъумагъан – джарсыу.
  • Ёнгкюч къууана барыр, джылай келир.
  • Гырджын – тепсини тамадасы.
  • Чабар ат – джетген къыз.
  • Кёл – къызбай, къол – батыр.
  • Къумурсхала джыйылсала, пилни да джыгъадыла.
  • Аман къатын алгъан, арыр, иги къатын алгъан джарыр.
  • Ёлмесенг да, къарт дамы болмазса?
  • Баш – акъыл ючюн, акъылман – халкъ ючюн.
  • Тешик этген тынчды, аны джамагъан къыйынды.
  • Адам сёзге тынгыла, акъыл сёзню ангыла.
  • Къарнынг тойгъунчу аша да, белинг талгъынчы ишле.
  • Уллу къазанда бишген эт, чий къалмаз.
  • Акъдан къара болмаз.
  • Ашыкъгъан cуу, тенгизге джетмез.
  • Хар адамгъа кеси миннген тау кибик.
  • Атлыны кёрсе, джаяуну буту талыр.
  • Кеси юйюмде мен да ханма.
  • Ашда – бёрю, ишде – ёлю.
  • Малны кют, джерни тюрт.
  • Кюлме джашха – келир башха.

Художественные особенности выселенческого фольклора карачаевцев и балкарцев

09.06.2005 0 5253


Бурхан БЕРБЕРОВ,
Институт гуманитарных исследований
правительства КБР и КБНЦ РАН

Особое место в современной карачаево-балкарской литературе занимает цикл "сюргюн жырла" - "песни выселения" со своей сложившейся поэтикой и трагическим пафосом. Выселенческий фольклор, зародившийся и сформировавшийся в годы депортации 1943-1957 гг., отразил силу духа народа, преодолевшего нечеловеческие страдания, ужас политической и духовно-психологической репрессии. Высшая форма человеческой трагедии, связанная с потерей родины и угрозой насильственной смерти народа, нашла отражение в карачаево-балкарских произведениях о выселении. Данный цикл, наполнив понятие "трагедия" особенным содержанием, открыл новую страницу в художественно-философском осмыслении категории "трагическое". По нашему убеждению, её принципиальная новизна заключается в следующем: если до сих пор в пределах общечеловеческой социальной истории репрессивная сила власти была направлена против отдельного индивидуума, то теперь субъектом "трагической вины" и объектом преследования и наказания оказывается народ в целом.

    К сожалению, выселенческий фольклор долгое время оставался вне поля зрения исследователей. Подобный "культурологический нигилизм" объясняется общей идеологической ситуацией в обществе, когда из-за отсутствия принципов гласности отдельные темы и проблемы относились к разряду "запретных". События, связанные с народной трагедией замалчивалось средствами массовой информации, в учебниках истории о них почти не упоминалось, поэты и прозаики отражали их, лишь прибегая к эзопову языку и аллегорическому иносказанию. Но при этом, как теперь выясняется, была мощная сила, которая не страшилась никаких запретов, ограничений и угроз. Имя этой силе - устное народное творчество.

Общественная потребность была велика в произведениях, направленных на преодоление невиданной по масштабам трагедии, поэтому, художественное сознание народа с первых минут, со стука колёс, уже в поезде начало осмысливать происходящее. В стихах, песнях, устных рассказах остались зафиксированными не просто общие контуры депортации, а многочисленные и очень значимые детали выселения, которые могли быть замечены только цепким народным взглядом. По этому богатейшему и ценнейшему материалу, который по своей познавательной силе превосходит любые исторические труды, сегодня можно не только восстановить конкретику событий, но и сделать глубокие и обоснованные выводы о психологических особенностях народа, его моральной и духовной силе. Все эти годы фольклорные произведения о депортации хранились в народной памяти. Память, в данном случае, имеется в виду в буквальном смысле, потому что не каждый отваживался хранить стихи о выселении в материализованной форме, воплотив их в графическую плоть, и, поместив на тетрадные страницы.

Позитивные изменения в обществе, связанные с перестройкой, сделали достоянием гласности целую народно-поэтическую антологию о национальной трагедии 1943-1957 гг. Через прессу, радио, телевидение читатели, слушатели, зрители знакомятся с новыми антологиами карачаево-балкарской лирики, в которых звучит голос депортированного народа, не смиряющегося с трагизмом своего положения и упорно верящего в победу сил добра и света.

    Следует подчеркнуть, что в последнее время интерес к фольклору выселения заметно возрос, ценный в научно-историческом и художественном отношении фактический материал собирается, систематизируется. Большая работа в этом направлении проделана карачаевской поэтессой и фольклористом Ф. Байрамуковой, которая собрала десятки песен, документальных рассказов, созданных народом в период пребывания в Средней Азии и Казахстане, и издала книгу "Бушуу китаб" (Книга Скорби) (1).

В 1991 году исследование выселенческой темы обогатилось поэтическим сборником "Кёзлерибизден къан тама" (Из глаз наших капала кровь) (2), в состав которого вошли произведения нескольких народных певцов-сказителей, свидетелей геноцида. Книга вышла при активном содействии её редактора и издателя поэта Х. Джаубаева.

Важным событием в филологическом мире стало также издание Т. Хаджиевой в 1997 г. в Нальчике сборника "Кёчгюнчюле эсгермеси" (Словесные памятники выселения), вобравшего значительное количество фольклорных текстов, созданных в годы депортации (3).
Все выше отмеченные нами источниковедческие работы следует квалифицировать как чрезвычайно своевременные и полезные труды, которые подводят итоги изысканиям многих фольклористов и существенно облегчают работу современных литературоведов. На данном этапе актуальной является задача изучения и системного анализа фольклорных произведений о выселении, определения их жанровой природы, тематического, идейного своеобразия и других художественных особенностей.

В большей мере в песенном цикле о переселении присутствуют элементы исторической достоверности. Указывается день выселения: 2 ноября - карачаевцы, 8 марта - балкарцы. Вот характерная для этих песен конкретизация хронологической точки:
Ой, жил карачаевский народ
У Кавказских гор.
Но пришла беда для горского народа
Второго ноября.
"Плач о выселении" с.90.

Кн. "Словесные памятники выселения"
(Здесь и далее подстрочные переводы выполнены автором данной работы).


В сорок третьем году, ноябре месяце
Рухнула Кавказская башня.
Утром в четыре часа, второго числа
Не стало Карачая.

"В сорок третьем году…" с.119.
Кн. "Книга скорби". 2 часть.

В 1944 году 8 марта
Почернел наш день.
Мирные балкарские сёла
Наполнились печалью.

"Превратили в тюрьму" с.123.
Кн."Словесные памятники выселения"


Восьмого марта в четыре часа
Наш двор наполнился солдатами.
Старики и дети, что вам остается делать?
Ваша участь решена.

"Тяжкий день" с.162.
Кн."Словесные памятники выселения".


Тексты насыщены географическими названиями, указывающими места, откуда горцы уезжают, пути их передвижения и конечные пункты (Кавказ, Карачай, Балкария, Уллу Эл, Джалан Къол, река Волга, Пахта-Арал, Покун-Сырты, Мерке, Джамбул и т.д.). Воспроизводятся приметы эпохи (эшелоны, комендант, солдат, часовой, десятидворники, студебеккеры, спецпропуски, ХХ съезд). Называются исторические лица, в той или иной мере связанные с описываемым историческим событием (Сталин, Берия, Калинин, Хрущев и другие).

В песенном цикле о выселении звучит голос безвинно страдающего народа, передаются душевные переживания и психологическое состояние уехавших (или уезжающих) в Среднюю Азию. В них выражен физический и душевный надлом. Это объясняется особыми историческими причинами: целый народ без надежды на возвращение был отторгнут от родной земли и поставлен в крайне тяжелые условия.

Авторами песен выражается противоестественность и чудовищность производимого акта выселения. Этот день сравнивается с концом света. Рушатся устои самого бытия. По-своему реагируют все слагаемые Вселенной: "солнце погасло", "солнце и луна вместе плачут", "водопады высохли", "Эльбрус тает и проваливается сквозь землю", "деревья согнулись вдвое", "облака чернеют", "травы дрожат", "камни (мечети, могилы) рыдают", "мёртвые тянут руки, чтобы удержать переселенцев". Этот "вселенский рёв" дополняется "ржанием лошадей", "мычанием коров", "блеянием овец", "лаем собак", "мяуканьем кошек". С небольшими вариациями подобная "адская" картина мира воспроизводится почти во всех песнях-плачах.

Довольно постоянным и устойчивым образом в текстах является собака, бегущая за машиной, на которой покидают родину переселенцы. Собака в данном случае выступает как промежуточное звено между миром человека и миром природы и ее отчаянный многокилометровый бег по извилистой горной дороге - это своеобразный протест против разрыва двух миров. В принципе протестует вся "горная фауна", вся природа, но характерно, что последней сдается собака.
Перечитывая эти песни, убеждаешься в том, что, может быть, и не стоит искать в них какого-то особого, потаенного, проявляемого смысла. Они до предела насыщены конкретной информацией, в них втиснуто как можно больше реальных фактов. Все "этажи" стиха забиты описанием с натуры как бы по принципу "главное доставить, не забыть, не оставить здесь, а там разберемся". В каком-то смысле их можно сравнить со стенографической фиксацией всего происходящего или с дневниковой передачей событий. Это сгусток, сконцентрированный поэтический "сироп", который потом можно будет долго разбавлять философскими размышлениями и художественной декорацией.

Документальность, "реализм факта" - их главное качество. Порой встречаются такие детали, имена, факты, которые не вошли в хронику. Другими словами, своей содержательной стороной песни могут в известной мере дополнять исторические документы. При самом создании они наряду с художественно-эстетическими целями имели и познавательную конкретно-историческую установку.

Если день выселения безымянные авторы сравнили с апокалипсисом, то пункт прибытия представился им адом. Что такое ад для горца? Тут прежде всего приходится говорить о чисто климатических и географических различиях. Это самые зримые и физически ощутимые стороны "ада", лежащие на поверхности.

    Народу, выросшему среди гор, сообщающих ему чувство защищенности, уюта, кажется противоестественным и враждебным широко распахнутое земное пространство. Многими авторами передается это ощущение незащищённости, дискомфорта: "голая степь", "безграничная плоскость", "пустая долина". На протяжении 13-14 лет горцы будут бороться с этой пустотой: "старик целует камень", "девушка обсаживает огород кукурузой", чтобы "перебить" пустынную бесконечность, "юноше мерещатся горы" и т.д. Неизбывная тоска по родным грядам приобретает и вовсе "болезненные" формы:
Когда мне совсем невмоготу,
Иду и гляжу на географическую карту Кавказа.
Или смотрю на здание санатория,
Которое носит название "Кавказ".

"Горе наше приумножается" с.84.
Кн."Словесные памятники выселения".

    Можно себе представить страдание и ужас народа, выросшего около высокогорных ледников и в одночасье переброшенного в совсем противоположную климатическую зону, составными частями которой являются 40-градусная жара, пески и ветер. Природа столетиями подготавливает, адаптирует человека к новой среде, максимально подгоняя внешние и внутренние качества к соответствующей климатической зоне. Характерный прищур глаз, пигментация, цвет волос, обычаи, традиции, многовековой опыт азиат - все это в максимальной степени сообразуется с условиями их жизни. Карачаевцы и балкарцы переброшены в эти края в обход естественных законов "разумной" природы, поэтому природа мстит человеку за самовольство и попрание ее законов: горцы гибнут и калечатся в непривычной среде. Их организм не адаптировался к зною. Чалму и ватные халаты, предохраняющие от солнечного удара, они не носят.

    Недаром в этих стихах высшим мерилом счастья предстает прохлада, ручей, горный родник, постоянным становится чисто осязательный эпитет "прохладный Кавказ". А. Веселовский пишет, что "за иным эпитетом, к которому мы относимся безучастно…лежит далекая историко - психологическая перспектива"(4).
Привезли и рассыпали нас по пустынным степям,
Колючки стали нашей едой.
Как только наступила весна, ой, много умерло
Наших стариков и молодежи".

"Снизу приехавшие военные машины…" с.129
Кн. "Книга скорби" 2 часть.

Вышеприведенные строки являются свидетельством необычайной наблюдательности народа. Наибольшее количество переселенцев погибло в первую весну эмиграции. Это общеизвестный факт. И связан он со следующими обстоятельствами. Горец Кавказа, тесно связанный с природой, обычно хорошо ориентируется в растительном мире. Он практически не умрет с голода, даже если не будет употреблять в пищу мясо животных и птиц. Он способен прокормить себя дикими фруктами, съедобными травами и кореньями.

В этом плане трагедией многих переселенцев стало то, что различные виды трав и плодов сильно напоминали по внешнему виду съедобные. Изголодавшиеся горцы ели их, а они оказывались ядовитыми. Почему именно в первую весну особенно много погибло? Во-первых, потому что ей предшествовала самая голодная зима за всю переселенческую историю, во-вторых, позже горцы стали осторожнее обращаться с растительностью.

"На родине и вода слаще" говорят горцы. Ознакомившись с выселенческим фольклором, невольно задумываешься о том, не имеет ли это идиоматическое выражение материалистической, физической сущности? Безымянный балкарский автор оставил горестную песню о мальчике, который тяжело заболел, бредит в лихорадке. И даже, умирая от жажды, не берет в рот воду из местного арыка, прося "принести ему воды из Баксана в глиняной кружке".
Возможно, есть на каком-то "анатомическом" уровне фактор соответствия или несоответствия той или иной воды человеческому организму, раз фольклор многократно обращается к этой проблеме.

Ой, проклятый Пахта-Арал,
Испепеляет как огонь ада.
И воду в арыке, где змеи плавают,
Пьем, как будто она с медом.

"Ой, жил карачаевский народ…" с. 132.
Кн."Книга скорби" 2 часть.

Физические параметры "ада" (жара, холод, голод, жажда) сочетались с параметрами духовного порядка и, трудно сказать, которые из них вызывали наибольшие затруднения и страдания. Народные сказители, улавливая в переменах облика горцев угрозу растерять свои антропологические особенности, высказывают свои переживания:
Ой, на Кавказе выросшие белолицые девушки,
Стали постепенно темнеть.

"Горе наше преумножается…" с.84.
Кн. "Словесные памятники выселения"

У горцев очень сильно развит культ семьи и культ предков. И самые горькие переживания связаны с тем сокрушительным ударом, который был одновременно нанесен обоим этим культам. Единство семьи ещё до переселения, на Кавказе было нарушено отбытием кормильца семьи, хозяина, отца семейства на фронт Великой Отечественной войны. Дальнейший распад происходил на среднеазиатских железнодорожных остановках, где нередко спецпереселенцев поджидали с подводами председатели местных колхозов, которые отбирали рослых, здоровых, наиболее работоспособных людей.

Фольклорный материал изобилует песнями-плачами детей, оторванных от матерей и обреченных на годы разлуки с родными на чужбине. Получается как бы двойное выселение из родины и еще из семьи. Так, в песне записанной Хубиевым Аланом от Кульчаевой Асият в 1959 г., рассказывается о горькой доле и мытарствах молодой карачаевки, оторванной от семьи и работающей на хлопковой плантации в Пахта-Арале. Из повествования мы узнаем, о том, что отец и два её старших брата на фронте, а с матерью их разлучили на одной из станций. Девушке известно примерное местонахождение матери (колхоз в Меркенском районе Джамбульской области), но строгая комендатура не разрешает отлучаться за пределы зоны. Далее девушка тяжело заболевает, попадает в больницу.

    Разлука с родственниками и переживания, связанные с ней - центральная тема многих песен-плачей. В некоторых из них повествование ведётся от имени погибших людей:
Я стала могилой в киргизской степи -
Моим саваном стал маленький войлочный коврик.
Мучительно хотела встретиться с матерью,
Этого ли я ожидала?

"У меня были добрые надежды…" с.129.
Кн. "Книга скорби" 2 часть.

    Благодаря культу предков, у горцев совершенно особые взаимоотношения с мёртвыми. Для общества горцев, отличающихся коллективным разумом, родовым мышлением, мир мёртвых - некая высшая гуманистическая инстанция, с которой принято соотносить свои действия, соизмерять поступки. Кроме того, у горца есть внутренняя потребность после смерти лечь именно в ту землю, где лежат его предки. Это даёт ему необходимое чувство того, что он является продолжением и что его биографию тоже продлят потомки. Поэтому столь большое значение придается обряда оплакивания связанным с процессом захоронения умерших.
Фольклор наглядно показывает, как болезненно переживается народом разлучение с мёртвыми, могилами предков. Смерть сама по себе естественна, тем более, если человек дожил до старости. Горец к этому относится по философски. Другое дело, когда разрываются эти два мира.
Ой, некому будет смотреть за могилами,
Кто станет их покровителем?

"Ой, жил карачаевский народ…"с.131.
Кн. "Книга скорби", 2 часть.

Существуют какие-то основы бытия, определяющие полноценность человеческой жизни. К ним, без всякого сомнения, относится обряд предания тела умершего человека земле. Невозможность соблюсти традиции в данном случае воспринимается балкарцами и карачаевцами как величайшая трагедия. Так, на Кавказе женщины по традиции совершенно не принимают участия в процессе захоронения человека. В отличие от последователей православной веры они не ходят на кладбище в день похорон. Издревле так было. И этот обычай связан как с мусульманским представлением, также с древнейшим языческим, согласно которому душа умершего человека три дня находится в доме и в течение этого времени женщина, как хранительница очага не должна никуда отлучаться.
Как величайшую противоестественность, как высшую степень отклонения от нормы воспринимает народ причастность женщин к процессу захоронения. Это огромное потрясение, находящее выражение в произведениях устного творчества.

Отцы, матери, не отрывая
Глаз от детей (своих) умирают.
Теперь умерших на кладбище
Женщины несут.

"Наше горе преумножается…" с.85
Кн."Словесные памятники выселения"

По традиции в день смерти человека мулла взбирался на минарет и пропевал специальную оповещательную молитву "салах". На чужбине предана забвению и эта традиция:
С тех пор, как мы здесь оказались, не говорят
В честь наших умерших салах.

"Наше горе преумножается…" с.85
Кн."Словесные памятники выселения".

    Согласно горским традициям могильная яма должна быть обложена камнями или досками, а умершего надлежит завернуть в саван. Отсутствие средств не позволяет соблюсти эти требования:
В проклятом Пахта-Арале умершего
Кладут в голую яму.

"Не видевшие горя горские народы…" с.124
Кн."Книга скорби" 2 часть.

После предания тела мёртвого человека земле в первые три дня в раннее утро мужчины, как правило, приходят к могиле на утренний молебен "эртден дууа". Подневольный народ лишен возможности соблюдать и этот обычай:
Скажи мне, моя прародительница,
Где времена, когда мы ходили на эртден дууа?

"В сорок третьем году…" с.119.
Кн. "Книга скорби".

Только у народа, придающего столь большое значение категории смерти, могли родиться стихи, в которых героиня выражает благодарность человеку, предавшему её тело земле:
Я приехала из Кавказа. Моё (мёртвое) тело
Лежало в киргизской степи.
Бабоев Осман, прервав свой путь,
Поместил меня в лоно земли.

"У меня были добрые надежды…" с.128
Кн. "Книга скорби"

Удивительно, как наблюдателен народ и замечает все тонкости, все детали вплоть до плотности грунта. Балкарцы и карачаевцы боятся доверять своих покойников земле на чужбине из-за песчаных бурь. Так, в одной из песни встречаем горькое, но необходимое напутствие:
Ой, для умерших здесь бедных юношей,
Могилы поглубже копайте.
"В Азии шеитами стали!" -
Такую надпись сделайте на их деревянных табличках.

"Снизу приехали военные машины…" с.130.
Кн."Книга скорби", 2 часть.

Темой специального исследования может быть проблема взаимоотношений спецпереселенцев с животным миром. Мы хотя бы вкратце выскажем свои наблюдения. Когда-то в незапамятные времена человек приручил, одомашнил животных. Оторвав их от дикой природы, он подписал как бы негласный "договор", что ручается за них, что будет их покровителем. Животные "доверились" человеку, позабыли повадки и инстинкты, воспитанные в них дикой природой. Выселение 1943-1944 годов заставило, вынудило человека оставить домашних животных на произвол судьбы. Народ, оказавшись без вины виноватым, нарушил тот великий гуманистический закон перед ними, который очень точно выразил классик французской литературы А. де Сент-Экзюпери: "Ты навсегда в ответе за всех, кого приручил". Кстати, мысль об ответственности человека перед братьями нашими меньшими зафиксирована и в карачаево-балкарском пословичном фонде. "Юйретме, юйретсенг къуру этме" (Не приручай, а если приручил, не лишай заботы и внимания). В другой карачаево-балкарской максиме "Мал тейриси - адам" (Бог домашних животных - человек) ещё более определенно подчеркивается идея зависимости судьбы и жизни животного от его "верховного божества" - человека.
Так, фольклорные тексты изобилуют мотивами человеческой вины перед оставленными без присмотра домашними животными и чувством глубокого сострадания к ним. В этих песнях мотивным полем, организующим внутренний смысл, является непреднамеренная вина человека перед животными. Читатель может судить об этом по строчкам, выбранным нами из книги "Словесные памятники выселения".

"…Итле ыстаууатда таугъа, ташха улуй,    В подворье собаки воют горам, камням,
Сюрюуле къалдыла баулада".                   Стада остаются в хлевах. (с.43.) 

 
"Хайдагъыз, таула, тау а кийикле,             Оставайтесь с добром, горы и горные туры,
 Тау жугъутурла, маралла!                        Горные козы, маралы!
Сизни бек сюйген, сизнича ёсген              Вас сильно любивших и росших как вы,
Таулула кетип баралла.                             Горцев увозят от вас.
Хайдагъыз, къушла, тау а кийикле…"        Прощайте, орлы, горные туры… (с.102.)

Фактически спецпереселенцы отправляясь на погибель, ясно осознавали, что впереди их ждут голод, холод, унижение, смерть. Тем более удивляет, что среди раздумий спецпереселенцев одно из центральных мест занимают тревожные мысли об оставленных в горах четвероногих друзьях. Почти нет упоминаний о материальных ценностях, но великая скорбь, судя по фольклорной хронике, охватывает душу лирического героя из-за вины перед высшими представителями природы - животными, приручёнными человеком, разделявшими его труды и дни.

На наш взгляд, эта анималистическая тема в памятниках выселенческого фольклора имеет широкое культурологическое значение, так как здесь пересекаются вопросы этики и эстетики. По этим текстам можно судить о нравственном кодексе народа, о его высоком духе, даже в экстремальных ситуациях способном преодолеть родовой человеческий эгоизм.
Тут, конечно, и чисто крестьянское сознание, связанное с практичностью. И всё же "утилитарность" этих образов "взрывается", открывая перед нами особые философско-художественные глубины. Особенно, когда читаешь такие строки:

Бу къыйынлыкъланы кётюрюп туралмай,      Это горе не в силах вынести,
Бюгюлюп, жиляйла терекле.                         Согнувшись, плачут и деревья.
Хужу къалдыла да, байтамал болдула          Обречены, оставшись без хозяев -
Къарачайда къолан ийнекле.                                                       байтамалами стали
                                                                   В Карачае рябые коровы.


"Эльбрус остался, оплакивая нас…" с.53.
Кн. "Словесные памятники выселения…"

К сожалению, слово "байтамал" не имеет даже приблизительного эквивалента в русском языке. Это слово означает заброшенность человеком на произвол судьбы одомашненного животного. Человек нарушает своё обязательство перед природой, он обманывает представителей дикой природы, доверившихся ему, он становится клятвопреступником. Это страшное преступление, которое народ совершил не по своей воле и, судя по фольклору, сильно об этом переживает.
Исследованный материал свидетельствует о том, что в 1943-1957 гг. балкарцами и карачаевцами был создан целый пласт устно-поэтического творчества, характеризующий уровень поэтического мышления народа. В общем смысле, песни, созданные в эти годы, следует отнести к историческим песням, так как их главное свойство - конкретный историзм в воспроизведении реальности. Исторические песни ценны как поэтические памятники стойкости народа, его несгибаемости. По ним можно судить о восприятии народом беспрецедентного исторического события, об отношении к трагедии и путях её преодоления. 

    Что касается их жанровой классификации, песни о выселении можно отнести к жанру элегических, ибо "в них типизированы чувства горя, тоски, грусти, вызванные разными обстоятельствами жизни… народными бедствиями", смертью близких, разлукой, несчастной любовью, неудачами…" (5). Содержание и тон песен укладываются в это определение, данное теоретиком фольклора В. Гусевым, и соответствуют выделенным признакам жанра. На наш взгляд, в этот ряд правомерно добавить и потерю родины как высшую форму человеческого несчастья. В новейшем карачаево-балкарском фольклоре отразилось бедствие целого этноса, в нём типизированным героем в целом является сам народ.

Что касается выселенческого детского фольклора, то его сбор производится отдельными учёными-энтузиастами, к числу которых относится Х. Малкондуев, любезно предоставивший из своего личного архива подборку поэтических текстов автору данного исследования. Научная оправданность выделения детского фольклора в самостоятельную область творчества объясняется его особой художественной функциональностью и проявлением в нём особенностей мировосприятия детей-спецпереселенцев. В этом отношении детский фольклор выселения представляет неоценимый источник для изучения основ народной педагогики и психологии, тесно связанных со всем укладом жизнеустройства в трагический период народной истории.
Среди тем, отчетливо отразившихся в данных стихах, первостепенное место занимает тема детского голода. В стихотворении "Село Папан" заворожённый взгляд маленького героя сосредоточен на трёх мельницах, "пережёвывающих пшеницу и ячмень". Рядом находится хозяйский верблюд, "плюющий на детвору," действие которого в сознании голодающих ассоциируется с блажью пресыщения и вызывает смешанное чувство зависти и отвращения.
В другом случае маленький горец, по злой воле судьбы оказавшийся среди среднеазиатских песков, высказывает обиду в адрес своего друга, который "не взял его с собой в поход за съедобными кореньями" ("Есть поляна в ущелье…"). Ребёнок, то ли сохранивший воспоминания о кавказских национальных блюдах, то ли почерпнувший их названия из разговоров взрослых, сетует на то, что "никак ему не доведётся увидеть воочию хычыны, сохту, масло и сыр". Напрашивается версия и "гастрономической картины-галлюцинации" в воспалённом сознании больного (или умирающего) ребёнка, поскольку следом идут строки:
Ачдан ёлдю аммабыз,
Къарыусузду жаныбыз.
Уллу Аллах, сен болуш,
Тирилирча саныбыз. Бабушка умерла с голоду,
Наши души изнемогают,
Великий Аллах, помоги,
Возроди (восстанови) нашу мощь.

("Мой любимый Хурзук")

В форме благодарственной молитвы написано ещё одно стихотворение, в котором ребёнок "просит Аллаха даровать здоровье" старой киргизской женщине Гюльчюн эне, спасшей его от голодной смерти ("Гюльчюн эне"). В мире, где хлеб является пределом мечтаний маленьких невольников, такое традиционное детское лакомство как "конфета" мыслится чем-то запредельным, фантастическим и упоминается только в условных, гипотетических предложениях. Мотив "голод и ребёнок" является одним из самых устойчивых в лирике выселения и профессиональных поэтов. Так, лирическая героиня поэмы С. Мусукаевой самым большим мужеством женщины называет "её способность смотреть в голодные глаза голодного ребёнка":

Тиширыуну уллу кишилиги - ол
Ач сабийни ач кёзюне къарагъан.

Другим постоянным мотивом в детском фольклоре является идея "движения", "перемещения", выражающая укоренившееся в детском сознании заветное желание вернуться к "родной Золотой Горе". Особенно яркое, зримо-пластическое и завершённое олицетворение эта идея получает в стихотворении "Тарпанчыкъды атчыгъым", дающее описание трудовых хлопот мальчика: он растит, кормит-поит, воспитывает и закаляет коня, с которым связывает надежду на возвращение. Ту же функцию "метафизического перемещения" выполняет образ "белой змейки", которой мальчик "передает привет" ("Жайда Къуркъургъа кетдик" - Весной поедем в Къуркъур). В системе ценностей маленького человека особо значимое место занимает "путь к Золотой Горе" (к Родине), поэтому, желая наказать своего обидчика, он бросает ему:
Алтын таугъа баргъанда,
Сени жолда къоярма. Когда отправимся к Золотой Горе,
Я тебя оставлю на полпути.

    Тема трагической разъединённости людей в среде спецпоселенцев достаточно широко освещена во "взрослом" фольклоре. А вот как глазами ребёнка фиксируется эта трагедия. Юную Джамилю насильственно вырывают из привычного мира и увозят к Садыку, в жизни с которым "не будет радости, конфет, походов к Иссык-Кулю, игры с волчком". Тот же мотив разрыва связей между близкими, родными людьми звучит в стихотворении "Посадили на деревянные сани".
    Таков далеко не полный перечень компонентов тематического комплекса детского фольклора выселения, но даже эти образцы дают представление о масштабе народной трагедии, в которой наибольшая доля страдания выпала на долю детского населения. Их особая художественная ценность определяется и тем, что в них устами ребёнка звучит идея нетерпимого отношения к депортации как к абсолютному злу.

    На основании вышеизложенного можно сделать вывод о том, что на сегодняшний день в карачаево-балкарской литературе сложился эпос принудительного выселения со своими достаточно устойчивыми жанровыми признаками. Произведения о депортации возникли как выражение исторического сознания народа, имея целью возвеличить социальные и нравственные идеалы народа. Энергией поэтического слова безымянные авторы борются против всего, что чуждо и враждебно творческим и созидательным началам народного бытия. В рассмотренных произведениях толерантность и всеобщий мир признаются самой высокой ценностью, а репрессия, депортация, война рассматриваются как тягчайшее преступление против личности и всего человеческого рода.

ЛИТЕРАТУРА
1. Байрамукова Ф. Бушуу китаб (Книга скорби). - 1 ч. Черкесск,1991. 2 ч. Черкесск, 1997.
2. Джаубаев Х. Кёзлерибизден къан тама (Из глаз наших капала кровь). Черкесск, 1991.
3. Хаджиева Т. Кёчгюнчюле эсгермеси (Словесные памятники выселения). Нальчик, 1997.
4. Веселовский А. Историческая поэтика. М., 1989. С. 59.
5. Гусев В. Эстетика фольклора. Л., 1967. С. 147.

© "Тюркологические публикации"
http://turkolog.narod.ru

 

 

(Нет голосов)

  • Нравится

Комментариев нет