Расширенный поиск
29 Марта  2024 года
Логин: Регистрация
Пароль: Забыли пароль?
  • Тёзген – тёш ашар!
  • Мал тутхан – май джалар.
  • Кёл ашады да, кеси ашады.
  • Аз сёлеш, кёб ишле.
  • Келинин тута билмеген, къул этер, къызын тута билмеген, тул этер.
  • Джумушакъ сёз къаты таякъны сындырыр.
  • Накъырда – кертини келечиси.
  • Керек ташны ауурлугъу джокъ.
  • Окъугъан озар, окъумагъан тозар.
  • Къонагъы джокъну – шоху джокъ.
  • Намыс сатылыб алынмайды.
  • Бек ашыкъгъан меннге джетсин, дегенди аракъы.
  • Кийим тукъум сордурур.
  • Ёгюзню мюйюзюнден тутадыла, адамны сёзюнден тутадыла.
  • Аманнга игилик этсенг, юйюнге сау бармазса.
  • Ишни аллы бла къууанма да, арты бла къууан.
  • Уллу суу бла уллу ауруудан башынгы сакъла.
  • Сютден ауузу кюйген, суугъа юфгюре эди.
  • Бетинги сатма, малынгы сат.
  • Уллу къазанда бишген эт, чий къалмаз.
  • Сёлеш деб шай берген, тохта деб, сом берген.
  • Суу кетер, таш къалыр.
  • Бойнуму джети джерден кессенг да, мен ол ишни этеллик тюлме.
  • Юй кюйдю да, кюйюз чыкъды, ортасындан тюйюш чыкъды.
  • Кюн – узун, ёмюр – къысха.
  • Бал чибинни ургъаны – ачы, балы – татлы.
  • Ойнай билмеген, уруб къачар.
  • Мал ёлсе, сюек къалыр, адам ёлсе, иши къалыр.
  • Джыйырма къойну юч джыйырма эбзе кюте эди.
  • Тил джюрекге джол ишлейди.
  • Акъыллы эркиши атын махтар, акъылсыз эркиши къатынын махтар.
  • Атлыны ашхысы, ат тизгининден билинир
  • Тыш элде солтан болгъандан эсе, кесинги элде олтан болгъан игиди!
  • Ач къалгъандан, кеч къалгъан къолай.
  • Ичимден чыкъды хата, къайры барайым сата?
  • Байны оноуу, джарлыгъа джарамаз.
  • Джашлыкъ этмеген, башлыкъ этмез.
  • Айтханы чапыракъдан ётмеген.
  • Байлыкъ тауусулур, билим тауусулмаз.
  • Къарт айтханны этмеген, къартаймаз.
  • Эки элинги тыйсанг, джети элде махталырса.
  • Кенгеш болса, уруш болмаз.
  • Тюзлюк тас болмайды.
  • Ёзденликни кёбю ётюрюк.
  • Арбаз сайлама да, хоншу сайла.
  • Кимни – тили, тиши онглу, кимни – къолу, иши онглу.
  • Къарнынг ауруса, ауузунгу тый
  • Аджал соруб келмез, келсе, къайтыб кетмез.
  • Адам туугъан джеринде, ит тойгъан джеринде.
  • Эки къатын алгъан – эки ташны ортасына башын салгъан.

Борис Чипчиков. Новые рассказы

27.03.2010 0 3564

 

В ожидании 

 То ли поздняя осень укоренилась, то ли грянула весна ранняя - ни луны, ни солнца, да еще и моросило. И жиденький туман плавил и размазывал темно-серые домишки, и громадные домины - без разбору. Благо, городишко выстроен абы как - на сегодня. И даже тьма румяных ментов, проживающих на перекрестках, никак не оживляли городишко, а напоминали о стражниках у древних врат Хивы и Самарканда.
   И думалось - темен Хана облик и бессмертно басмачество. В проемах белесого тумана, в траурной цепи, белели окрестные горы. И, глядя на эти дома, понималось, что деньги на их строительство разворованы.
   И вдруг, из безлюдья, из-за угла, как рисунок углем Модильяни, нарисовалась девочка-еврейка. И в глазах ее - не было этой улицы, не было этого города, не было этой страны, да и Израиля не было. Воистину Господь рассеял евреев не только в пространстве, но и во времени, спутав им все времена. И для них время и пространство мало что значили.
   И в глазах девочки не было меня. И я физически ощутил, что нет меня, ни во времени, ни в пространстве.
   И стоял я в безвременье: то ли домом у-дороги, то ли горой у горизонта, то ли клочком тумана, то ли коробком спичечным, плавающим в луже.
   Если нет меня в чьих-то глазах, меня нет вообще. И в этом холоде абсолютного сиротства обожгла и согрела мысль: я есть в этом мире, если запечатлен в чьих-то глазах. И ничего не изъять и не рассеять. И если рассеяна часть малая, то рассеяны все мы.
   Я стоял на перекрестке и ждал девочку-еврейку. Ждал, чтобы появиться в ее глазах и в этом мире. Ждал - как обретения реальности. Ждал, как собственное спасение. Я так виноват перед ней. Мы все виноваты. Виноваты те, кого больше. В ее глазах не было меня.
   Ни миллионы, ни мощный интеллект - ничто не могло направить эти глаза в текущее, в сегодняшнее. Взор ее был направлен в дальнее, в прошлое, в давнее. Она искала обыкновенные камни, те, из которых выстроен был первый храм. И только тогда, когда она найдет эти камни, в ее глазах появлюсь я, возникнут другие, выстроится наш город и из окружающего ничто проявятся очертания страны.

Кто ж красит полы в преддверии осени

Не важно, кого ты встретишь в пути, а важно, каким ты вышел из дома. Ты встретишь того, каким ступил за порог.

   Еще вчера ничто ничего не предвещало. Было лето, и все шло само собой, без твоего участия. А сегодня роса на блеклой зелени наполнилась матовой мутью, грозясь завтра поутру превратиться в ледяные бусы. А с гор, растущих прямо с краешка моего огорода, терпко запахло будущей лютой зимой. И мне уже заранее тяжко видеть себя идущим по колено в снегу, с громадным бревном на плечах. А в оврагах снегу по горло, а местами - с руками. И нужно будет выискивать брод в завалах снежных. Иду из дальнего леса - поблизости все давным-давно повырубили. За что мои сельчане легко оправдаются перед Богом. Они это знают и рубят нещадно.
   Иду, и на спине у меня громадное дерево - благо, ума хватило отсечь корневище. Тащить что-то посильное - нет смысла, потому что не понять, что тяжелее - дорога или ноша сама. Как трудно рубить дерево, особенно березу - трудно, потому что по живому, трудно, потому что но красивому.
   Иди, сруби тополь у дороги - будто путь свой обрубил. И ничего на той дороге не найти - можно и не идти. Иди, сруби иву плакучую - сам наплачешься вдоволь. Может, саксаул какой-нибудь? Да где ж его найти. Я же могу вообразить ивовый лес - свихнуться можно - будто нежданно столкнулся с тайной мирозданья... и распался на молекулы - поди собери потом себя.
   Иве и самой лес ни к чему, ей бы речку незлобивую, да людей, привыкших к труду и простору. Дерево срубить так же трудно, как и продать дом, в котором вырос. Потому что по живому, потому что по себе.
   Иду, утопая в снегу, весь раскаленный и мокрый - иду под вой киношной метели. Вот где о душе думается, да в короткое время, благо, тело чужое, отдаленное, и душа не помеха. И осознаешь - к душе налегке не пробиться. Вот она, почти видимая, как распухшие, красные руки мои, несет вместе со мной это громадное дерево - благо, без корневища, а то и душе бы не выдюжить.
   Стою на свежевыкрашенном полу, в пустой и гулкой комнате. Лишь на печке побеленной - черный транзистор, из которого рвутся песни группы "Модерн-токинг". Песни вроде ритмичные, почти что задорные, но в осадке - прошлые потери и будущие разочарования. И все это - в преддверии осени. А ты ничего не нажил и считать тебе нечего. Блики солнечные покоятся на красном полу, совсем беззадорные, будто пятна лунные. Ни души вокруг, и не предвидится осень. Лунные пятна, пролитые остывающим солнцем. Свежеокрашенный пол. Я проявился. Я ощутим. Надо что-то делать. Надо куда-то идти. Тягостно в этом холодно-глянцевом безвременье. В село, на завалинку - не хочу. Там речь пойдет о коровах и баранах. Да и они будут какими-то неходячими, увязшими в тягомотине осенней. Да и живности у меня нет. Ничего такого у меня нет. И сказать мне нечего. В лес? Это ж какое крепкое сердце надо иметь, чтобы войти в этот погожий день в осенний лес? Где сотней скрипок встретит тебя сотня плачущих дерев. Где зеленые сосны вопиют к небесам голубым, выпрашивая скорый и обильный снег. Где на отшибе полыхает береза в предсмертном огне - будто столкнулся на улице с ярко накрашенной старой женщиной. И огненное отчаяние старости женской опаляет и тебя.
   Большего одиночества, чем в горах, вряд ли встретишь - разве что в горном осеннем лесу. И полнейшее, зримое одиночество у осенней горной речки. Господи, как тоскливо у реки, несущей одиночество многих.
   Но в реке форель. Вот наловлю ее и поеду в город к родным. Стану на улице, в толпе, и буду стоять, пока она, протекая мимо меня, не смоет с меня всю накопившуюся оцепененность. И тогда, налегке, пойду искать место свое, ощущая движение времени, утепленное людьми.
   И стоял я посреди комнаты, и в отупелой нирванности смотрел на свежеокрашенный пол. А из свежей краски, из светлых, холодных бликов на полу лилась давным-давно слышанная песня: "Опять я Башилем любуюсь, как сказкой. Прекрасной, прошедшей и неповторимой. Веселой и щедрой - совсем по-кавказски, и чуточку грустной, как повести Тина, как музыка Грига. Какая здесь осень - волшебница цвета, березки одела в янтарные бусы и все поцелуи бездумного лета зажгла в факела, будто волосы русы".
   Нам было по тринадцать-четырнадцать лет. Мы целый месяц прожили средь сосен и мхов, приключений и любви. Мы все влюблены были друг в друга, во все, что нас окружало, а главное - в то, что было в воздухе самом. В день отъезда нас придавило небо, да еще и залило дождем. Много ли нам надо было - мы уже и так были опустошены и обессолены.
   В тот миг я понял - животные лижут соль, спасаясь от тоски. Автобус сквозь дождь мчал нас: в город, в школу, к лозунгам на утомленных домах, в неправду. Въехали - неуют, будто после бани облачиться в старое белье. А дождь поливал дорогу, охлаждая разгоряченный за день асфальт, и терпкий, благодарный дух гудроновый, смешиваясь с запахом сосен, вещал о потере чего-то до крайней необходимости ценного и безвозвратного.
   И мы, едва не плача, пели: "Дождь по Неглинной рекою струится. Дождь на Фонтанке и дождь на Неве. Вижу родные и мокрые лица - голубоглазые в большинстве".
   И мне жаль стало олигархов. Бедные, хлопнуть бесценное время на сбор кучи денег и безуспешно пытаться купить на них чувства, которые даются только бесплатно. Бедные вы, бедные. Ну нельзя же быть таким несчастным. Одно утешало - с голоду они не умрут, а на большее у них средств не хватит.
   Смотрю в окошко, а по горной дороге бредет старушка едва живая. Идет и что-то вяжет. Остановилась. Убрала с дороги камень, дабы человек или животное не споткнулись и не ушиблись бы. А за спиной ее, по склонам зеленым - громадные камни, аккуратно сложенные в квадраты - фундаменты непонятно чего. Они низки настолько, что любой баран их перепрыгнет, а корова, чуть напрягшись - переступит. Но ведь для чего-то городили этот огород, сталкивая громадные камни чуть ли не с вершины и подтягивая другие с самых низин, и аккуратно - камень к камню, складывали их посреди склона. Было ж время у людей, были и силы, и какие...
   И почему-то подумалось: да ведь китайцы строили стену великую -не от кого-то, а скорее - для кого-то. Строили, чтобы последующие ослабшие и донельзя грустные китайцы, посмотрев на стену, устыдились бы от сознания мощи былой, затаенной в этом монолите. Вот почему мои предки возвели эти фундаменты из глыб почти неподъемных. Они знали, что я буду стоять на свежеокрашенном полу, на перепутье, когда умирать боязно, а жить не хочется. Они знали, что я увижу мощь давным-давно ушедших, устыжусь немощи духа своего и тела... и ступлю за порог. Какие ж они умные были, те, кто жил до меня. Построив этот прочный фундамент, они предполагали, что на нем я возведу храм по вкусу своему и разумению. На такой прочной основе можно возвести все что угодно. Храма я, конечно, не выстрою, но пытаться буду. Ведь храм - это когда ты строишь. А построил - это уже дом.
   Какие ж умницы были мои предки.
   Как они чувствовали камень! И знали о нем если не все, то многое. Они знали, что камень не только молчаливая память, но и очень хороший рассказчик. Горцы искренне верят, что камень их охраняет. Уходя из дома, балкарец кладет камень на порог и говорит: присмотри за домом моим, а за тобой Бог присмотрит. На речке, на громадном валуне, небольшой камень - значит, кто-то поймал здесь большую рыбу и поручил маленькому камешку, чтобы он приглядел за этим рыбным местом до его прихода. В лесу - штабелем, бревна, а наверху - камень, и никто не тронет нарубленное.
   Ходил я по лесу, устал донельзя, собирая сушняк. И натолкнулся на бутылку водки - так захотелось выпить ее с устатку и безысходья глуши, но бутылка та была придавлена плоским камнем, и я одернул руку. Побоялся. Чего? Не знаю. Откуда это? Наверное, в крови?
Старушка на горной дороге и камни на зеленых склонах вытолкнули меня из дома, и я нехотя поплелся в сторону речки.
   Смотрю на эту притихшую речку... и вижу "Сидящего демона" Врубеля. Мало того, что не повержен, но он и не демон вовсе. Это человек, отстаивающий свою божественную суть. Так отстаивающий, что внешне весь почернел. Так обугливается космический аппарат, преодолевший верхний слой атмосферы.
   Человек весь опалился, а глаза горят огнем внутренним, противостоя огню внешнему. На сшибке, в высшей точке столкновения этих двух огней и рождается творчество. Все остальное - баловство, ремесло, средство для пропитания, словесное наперсточничество.
   Врубель горел в таком немыслимо сильном огне, где очень легко спутать ангела с демоном. Господи, как силен и крепок человек. И уши себе режут не от умиротворяющей прохлады, а от опаленности невыносимой. Уши себе режут в поиске реального, ибо реальное - это боль.
   Впрочем, это вполне может быть и демон, сброшенный с небес. Внешне они так похожи, что кроме создателя их никто и не отличит. Один сгорел, падая с неба, другой обуглился, стремясь в небеса. Огонь небесный и огонь земной спаяли их в единое целое, и назвали созданное - человеком. И не вычленить из себя, не уничтожить демона в себе, оставив лишь устремленность свою в ангельское. Просто за одним надо уважительно присматривать, а в другое - верить и любить.
  А чуть поодаль я увидел двух рыбаков, одетых совсем не по-рыбацки. На них яркие бейсболки и не менее броские кроссовки и спортивные костюмы.
   А зачем им дурацкие сапоги по горло, нелепые брезентовые штаны и куртки? Зачем, в экстазе рыбацком, выискивать пойманную рыбу в мокрой холодной траве? У них электроудочка и громадный сачок. Рыба, как в страшной сказке, оглушенная всплывает брюшком вверх, ее подхватывают сачком и складывают на берегу, как дровишки для костра.
   Все без пота, а главное, без эмоций. Так жители больших городов пьют водку, приходя домой почти обезжизненные городом своим и работой. Ни салам, ни здравствуй, ни тоста, ни проклятья - жахнут стакан водки и сидят, помаленьку оживая. В доме своем - как в подворотне.
   Эти двое - местные, но живут в городе. Приезжают сюда раз в месяц, или пару раз в году. А напротив их, на другой стороне реки, прямо под высоченной скалой, разрушенное временем и заброшенное людьми село.
   Ну кому могло прийти в голову построить дома свои в этом месте? Только тем, кто здесь родился. Ведь нет горы, с которой не скатывались бы камни, но на эти дома не упал ни один камешек. Это ж как надо чувствовать землю, на которой родился, живешь и жить собираешься!
   Эта усталая бледно-зеленая река, эти полуразвалившиеся дома, поросшие лишайником всех цветов и оттенков - от серого до кроваво-красного, были не только остановившимся прошлым, но и какой-то очень важной подсказкой ныне живущим и тем, кому предстояло еще родиться. И только эти две желто-бело-красные кляксы так чужды были этой округе - как день сегодняшний. Река, вместе с округой, вытекает из прошлого и впадает в будущее, минуя настоящее. Река и сама ничего не знает о дне сегодняшнем. Она осмысливает, и расскажет о нем лишь завтра. Господи, как эти два ярких пятна рушат благостную затаенность преддверья осени. Они так неуместны здесь, как восточная свадьба в христианском храме.
   Тихие заводи лишь у больших камней. Стою у такого камня и смотрю на поплавок. В речку я никогда ничего не бросаю, а здесь, задумавшись, машинально кинул окурок, а он не уплыл. Водная круговерть то уносила, то вновь возвращала ко мне мною брошенное. Вода была холодная, и мне не хотелось самому доставать окурок. Я ждал, что река рано или поздно унесет его. Но он упорно возвращался ко мне, как зримое назидание - мол, все содеянное тобой к тебе и возвращается. Было не до ловли - окурок раздражал меня. И я достал его и, выбросив на берег, успокоился. Сижу на корточках и смотрю на поплавок. В самом глухом лесу, на берегу безлюдной речки, всегда ощущаешь, что ты не один - кто-то всегда рядом. И думаешь - вот сейчас оглянусь и увижу что-то неожиданное и непременно страшное. Заворочались, зашуршали камни за спиной, оглянулся... двое, закутанные с ног до головы в целлофан, и тянут за собой громадную, какую-то морскую сеть. Не во всяком Неаполе такую сыщешь. В Полинезии им никто не удивился бы. Как они здесь оказались?
   Где не только моря - пруда малюсенького не сыщешь. Гора на горе, скала скалу подпирает - пройтись еще можно, вздумаешь пробежаться - лоб расшибешь о ближайшую каменюку, с дом величиною.
   Когда ловишь рыбу, другой рыбак никогда не станет рядом, он деликатно обойдет облюбованное тобой место. Пришельцы меня вообще не заметили. Сеть плюхнулась рядом с моим поплавком. Они зашли в воду прямо по пояс, потом вместе с сетью, в которой трепыхалось много рыб, вышли на берег. Я, немой от растерянности, в полусознании, успел разглядеть их. Один - невысокий, румяный, круглолицый, другой - высокий и на таких длинных ногах, каковых я сроду не видел. Лицо черное, обгорелое - будто он вырвался из самого эпицентра демографического взрыва. Успел подумать: человек человеку не брат, не товарищ, не волк брянский и смоленский, а встречный из параллельного мира. Господи, это они будут пытать меня в преисподней. Они походили на сортировщиков душ, умерших в мире ином.
   А они устремились вверх по реке, да так быстро, что мне и по асфальту так не пройтись. Шли они - во всем сверкающе-прозрачном - по белым речным камням, и мне показалось, что через миг они упрутся в белые скалы, что у краешка неба. Это после них исчезла трава и камешки речные умерли и побелели. И я замер в ожидании, что из-за камня громадного выплывет Харон в белой ладье, и сам весь в белом, и люди в ладье его тоже белые. Эти двое ходили и убивали берега, чтобы Харону уютней плылось. И, глядя вослед двум мертвенно-светящимся фигурам, подумалось: они - посланцы ужасного нашего завтра.
   Так оно вскорости и случилось. Не зря же я полдня в воду смотрел. Видел я потом лицо нового времени, оно состояло из двух половинок: одна половина была румяная, другая - обугленная.
   Побледнело все вокруг, и я почувствовал собственную бледность.
   Такая слабость навалилась на меня, и до тошноты есть захотелось. Как бы мне осилить крутой бугор и попасть домой. Господи, даже на реке нет справедливости.
   Иду в гору, едва переставляя ноги. И вдруг на руку мне вскочил резвый, жизнерадостный кузнечик. Какая умница! Он облюбовал себе хлев, что чернел на вершине бугра - зимовать же ему где-то надо. В кои веки он доскачет до той вершины. А тут такая мощная оказия - он решил, что я его и довезу. И, глядя на это веселое существо, я и сам, возвращаясь в реальность, слегка развеселился.
   Дома затопил печь. Повесил на стену ковер. Поставил стол и стул. И оглядев содеянное, понял: не хватает цветов, благо их на краю огорода полным-полно. И, глядя в окошко, на камни, сложенные на зеленых склонах Балкарии, почему-то вспомнил город, в который я сегодня не попал.
   По краям главной улицы зеленые газоны. На одной стороне рабочие косят механической косилкой и грузят скошенное в прицеп новенького "жигуленка", а хозяину машины остается только сесть и уехать. Благо, сам он неподалеку - весь чистенький, как и машина его, и одет он как на праздник. Он даст корм своей живности и успеет сделать еще с десяток прибыльных дел.
   На другой стороне улицы, в пекло, косит траву мой соплеменник. На нем рубаха с длинными рукавами, штаны десятилетней давности, башмаки мощные, тупоносые, кои и в полусотню лет не износишь. Жена тоже в одеянии всех времен и расцветок. Косарь весь мокрый, крупные капли падают со лба его, зажигая в траве радужные бусины. Мало - сам надрывается, еще и жена за ним собирает скошенное в кучу. И неизвестно, найдет ли он машину или нет. Да и машина приедет похожая на косца - то ли "ЗИС" какой-нибудь, то ли "Студебеккер" времен войны. У него ума хватило бы купить бутылку водки, и ему накосили бы, рабочим все равно косить. Нет, ему самому надо намахаться до темени в глазах. Приехать домой. Пристроить на гвоздь косу - кадило личное, коим он, из года в год, из лета в лето гонит без устали беса из себя. Машет им так, что дым идет из всех пор молящегося. Приехать домой, выпить кружку айрана, съесть кусок хлеба с сыром, лечь под навесом и, не чувствуя плоти своей, смотреть на ближний лес и слушать бульканье речушки, текущей рядом с домом его. Будет лежать, в блаженстве прикрыв отяжелевшие веки, и видеть громадные камни, с любовью сложенные на зеленых склонах Балкарии.
   А меж городом и первым селом был родник у самой речки. Я ездил туда купаться, потому что там было много деревьев и мало людей.
   Родник со временем полнился тиной, зарастал травой, и стоячая вода вот-вот должна была превратиться в болото. И тогда из ближнего села пришел человек, сделал стек и родник ожил и благодарно заурчал. Не поленился же человек, пришел с лопатой и Бог весть для кого оживил родник. А рядом речушка и бревно через нее. И на бревне том прибиты ступеньки, да еще и перила с одной стороны сооружены, чтобы пожилые люди могли безбоязненно пройти.
   Каждый год половодье сносит этот мост, и каждый раз ктo-то приходит и все расставляет по своим местам. Да, видно, не один - бревно больно толстое, да и берег крут и высок. Наверное, он приходит с сыновьями и родственниками. Он и не ведает, кто будет ходить по его мосту - село его в километрах пяти от этого места. Раньше, за грибами и ягодами, ходили пенсионеры. Приходили семьями. И вот для них он и поднимал это толстенное бревно, с любовью ладил ступени и перила. Сейчас в лесу никого. Люди боятся ваххабитов и омоновцев. А человек каждый год возводит мост свой, наверное верит, что в один прекрасный день прекратят борьбу с терроризмом и люди вновь потянутся в леса.
   Очень хотелось бы увидеть этого человека. Может быть, я и видел его, да не обратил внимания. Он плохо одет, небрит, малообразован, но какая умница- он один из немногих, у кого воистину высшее образование. Как он сообразил - для того чтобы расширить мост Сират, надо построить свой мост земной, и главное - не для себя. А чтобы не мучила жажда в дороге той - надо иметь свой родник на земле. Там будешь пить то, чем напоил других здесь.
   Не может быть, чтобы человек, много ведающий о жизни иной, не знал, как обустроить страну нашу. У него наверняка уже есть и национальная идея. Она, наверное, проста и необходима, как и мост его.
   Он ждет и верит, что страной когда-нибудь будут править умные люди. А подданные будут иметь долю свою с нефти сибирской, воды Байкальской и пены черноморской. И каждый будет кровно заинтересован в процветании страны своей, ибо от этого будет зависеть его личное богатство. Все просто, необходимо и безвариантно, как и мост его...
   Соорудившие фундамент из громадных камней на склонах гор зеленых - поддержали ослабших, дали силы живущим. Какими же умницами были мои предшественники. Перебросившие бревно через речку и оживившие родник указали самый безопасный путь в мир иной и самое комфортное пребывание в жизни иной. Какие ж вы умницы, современники мои, мои соплеменники, и какие ж вы до умиления несовременные. Вам и время не указ. А указ вам - суть ваша и труд ваш. Я смотрю на мертвое бревно... и ощущаю живые корни свои. Из ближней церкви грянул колокол. И чей-то молодой жизнерадостный голос, возрадовавшись ему, прозвенел из строящегося дома - первый раунд. После второго звона, послышалось - второй раунд. Колокол звенел, а голос вторил ему. Счастливый, у него еще столько раундов впереди - раундов тяжких, но я не сомневался: этот выдержит. А у меня, в лучшем случае, - предпоследний, кричи не кричи.
   Этот голос придавал некую осмысленность городскому хаосу. В голосе этом слышался здоровый пульс города. И пульс этот хотел сбросить с себя груду городских ненужностей.
   Я шел и наслаждался звоном церковным, и голосом, доносившимся из-за кладки кирпичной. И я знал, что это радостное существо видело из окна своего громадные камни, любовно сложенные на зеленых склонах Балкарии. И сами собой в голове складывались слова. Только потрудившись, имеешь право на молитву. И чем тяжелее труд твой - тем короче путь молитвы твоей. Чем тяжелее труд твой - тем яснее смысл молитвы твоей. Не проси за себя - не дойдет молитва твоя. Проси за других, и через них твое обретет тебя.
   Если твои слова не будут гореть, как их заметят в свете семи небес. Пробить можно бетон, а сотканное из тончайшего - крепче всего крепкого. Только через пот ощутишь дух. А истончавшись, будешь принят тонким. Ракеты, прошивая небеса, лишь ранят их, и боли небесные возвращаются на землю чумой бубонной.
   Я смотрел в сторону гор и думал: "Господи, как важно иметь хороший вид из окна..." В доме потеплело, и лунные пятна на свежеокрашенном полу, обогревшись, заиграли зайчиками солнечными. И свет небесный обещал ясную и умиротворенную старость.

(Голосов: 1, Рейтинг: 5)

  • Нравится

Комментариев нет