Doctor w, хош кел!Огъур аякъ бла кир....сау бол биринчи атламынгы "Акътамакъ"дан башлагъанынга Элбада.
Сиз , поэтлени, адам ангылаяллыкъ тюйюлдю)))Сейир..... къалай тюрюлю-тюрлюдю хар биринги ызы....сезими.....Магъананг бек аламатды.
Зыбыр джерчиклеринг да барды.....аланы Билял Эфенди тюзетирикди))).
Джаз....къоркъмай.,уялмай ....сюйюб окъурукъбуз,, бираз хыртха да урлукъбуз))) Ол артдагъынга бек джарарыкъды. ;)
1980-чи джыллада (студент заманымда) джазылгъан бир назмум къолума тюшюб, былайгъа да салыргъа таукел болгъанма. Аны олсагъатда Къарачайда басмагъа иерге унамагъан эдиле. Эки даулары бар эди: "1. миллетчилик; 2. бизде джюрюген назму джорукъгъа сыйынмайды". Сейир неди десенг - Уллу Джуртну махтаргъа бола эди, туугъан джуртунгу уа - аз-буз. Назмуну да джангыз бир джорукъ бла джазаргъа керекди деб тургъанлары - андан да къуджур эди. Бюгюн, артыгъы бла отуз джыл кетгенден сора, бу назмугъа къарайма да, не халкъыбызгъа, не тилибизге, не назму джоругъубузгъа табсыз зат кёрмейме. Эркин сагъышларымы эркин халда джазгъанма деб, акъылым алайды.
Bilal LAYPAN
КЪЫСХА "И"-ЙИНГМЕ СЕНИ
Къарачай!
Мен къысха "и"-йингме сени.
Алай а, бёркюмю ёрге атыб,
Къууанама,
Гитче бармакъ да асыу дегенлей,
Мен да бир джугьунга джарагъаныма,
Мен да сеннге керек болгьаныма.
Болмасам да сени башынг –
«Къ» харифинг – Къарчанг – Къадау Ташынг,
Болмасам да сени
"Ара"- лыгьынг, аралыгьынг, ара багьананг,
Къысхакъыл, къысха "и" болсам да,
Узун этерге излейме джашауунгу, тарихинги.
Къарачай!
Мен сени къысха "и"-йинг болгьанча,
Сен кесинг да адам улуну
Къысха "и"-йи эсенг да, ким биледи.
Адам улу кеси да – къадарны къысха "и"-йи,
Къадар кеси да Ёмюрлюкню къысха "и"-йи...
Къарачай!
Сен заманладан, аламладан да ётюб,
Аякъларынг, къанатларынг да сынаргьа джетиб,
Балчыкъны, къарны, къарангыны да джырыб,
Кюн джарыкъгьа кюн джарыкъча баргъан
Дюлдюр эсенг,
Чубур тюйюлген къуйругъунгма сени.
Башха затха фахмум, къарыуум джетмей,
Сени чибинден къорургьа джарай эсем да къуру –
Ол да насыбды.
Къарачай юйню
Тюб ташы, къабыргъасы да тюл,
Терезеси, эшиги да тюл,-
Оджагъыма мен.
Юй – джылыудан, мен а – къурумдан
Тола барабыз.
Мен – оджакъ,
Къурумдан, джалындан тола эсем да,
Джанымдан тоя эсем да, –
Бир - исси, бир - суукъ бола эсем да,
Кюн аманнга ачыкъ тура эсем да,
Ичим - от, тышым - буз бола эсе да, –
Къадарыма разыма.
Къарачай юйню оджагъыма мен.
Керти да «татлыды, берекетлиди Джуртну тютюню да».
Юйню джылыудан тола баргъанын сеземе да,
Кесими къурумдан тола баргъаныма да къыйналмайма.
Юй-Эл-Халкъ джылыныр, джашар ючюн,
Меннге кюерге, къаралыргъа керек эсе,
Разы болуб кюеме, къаралама.
Алай турама юй башында, кёз туурада –
Оджакъча да тюл, бир байракъ кибик...
Къарачай!
Мен къысха "и"-йингме сени.
Алай а, къайры да ий,
Сен саулукъ да
Менден мийик "и",
Менден узун "и",
Менден толу, менден бойлу, менден уллу «бий»
Болмагьанды. Джокъду. Боллукъ да тюлдю.
Назмунгу окъудум. Бу назмуну ангылаялмайын ары-бери сюйрегенлеге айтыр сёзюм НАЗМУ блады. Бу назмугъуз ючюн сизни алгъышлайма
НАЗМУ
Назму - тилни сыртында ташыр, джерге тюшсе - тил джюрюмез
Тилине сакъ болмагъан миллетни къачан да бети кюлмез.
Бир халкъны бир-бирине байлагъан бирлигиди ТИЛ.
Ана тилин ёлтюрмеген халкъны -, джуртунда тирлиги ёлмез.
Назму; тилни кюбюрчеги, аны иги асра джюрегинде
Айтылган унутулур кетер, джазылган а калыр есте.
Назмучуга сый беригиз, ишлесин ана тилни
Керек болур кюню келсе 'анам' дерге джаш тёлюне
Назму - кёкде учхан къушчады, къанатларын къакъма къой
Ызындан джетиб туталмазса - сен аны чабма къой.
Аны юйю сау дунияды, бир джуртха джыйылмаз,
Кесинге тыйма аны, башха къралгъа да учма къой.
Назму, харф бла джазылмаз, джюрекди тили, байламайын.
Ёпгелетмей артындан бар, сабыр салып, ашыкъмайын
Сангырау тююлдю, къычырма, айландырып анча сайын,
Сёзлерин эслеп къура аны, кюле турса - джылатмайын.
Назму; сёз урушу тюйюлд, кой джан джанга сюелсинле
Урлукда ёсмейди топракта бирча бой аны еслесинле
Назму сеникиди, кой халк ёстюрюр ол игиесе
Сени кемсиз англар ючюн а, алга тилни юренсинле
Назму - сёз санамаз, кюн таякъча уруп сёзню сайлар.
Джырды ол санагъан,къач солууу, анча тюекле ойнар.
Мен муну санап джаздым, санамагъыз юлгюге.
Иги назму терс джазылса да, сёзюн тюзлюкге байлар.
Culduz, бек сау бол.
Ол совет властны, социалист реализмни заманларында болгъан бир иш эди. Энди алай буруула-тыйгъычла джокъдула.
Энди башха проблемала бардыла: Ана тилибизни билгенле аздан-аз болуб барадыла. Фахмусу болгъан да, орус тилде джазаргъа тырмашады. Бу форум да шагъатды ол затха. Алай а, кюреше барсакъ -хал тюрленир.
Джаш тёлюде биз къууанырча, ёз тилибизде джазгъан фахмула бардыла. Адабиятыбыз къуруб къалмаз - алагъа мен бек ышаныб турама.
Юбилеи бывают разные: яркие, торжественные, скромные. Но в их сердцевине всегда привкус грусти: ведь при всех фанфарах, юпитерах и регалиях юбилей — это предварительное прощание.
Буду откровенен: в нашем случае это чувство стало доминирующим, 75-я годовщина «Дружбы народов» — грустный юбилей.
Мы отнюдь не пессимисты, скорее энтузиасты, преданные делу, но у минорного настроения есть причина. На наших глазах невидимая и неуправляемая рука рынка изменила нравственно-интеллектуальный климат в стране. В борьбе со своим главным врагом — культурой — она обескровила и расшатала все ее институты — школу, высшее образование, науку и, едва ли не в первую очередь, разделалась с авангардом интеллектуальной жизни в России — литературными журналами: совокупный тираж всех литературных изданий, выходящих сегодня в стране, не составляет и малой доли тиража «Дружбы народов» двадцатилетней давности.
Не думаю, что рынок действовал сознательно и целенаправленно — просто такова его природа. А последствия неуправляемой стихии нам хорошо знакомы по многим примерам.
Надо сказать, что уже пять лет назад, в предыдущую годовщину журнала, мы чувствовали дыхание кризиса, однако, смотрели в будущее с надеждой. Не только потому, что нас с признательностью приветствовали президенты государств СНГ, но и оттого, что толково и четко работал созданный по их инициативе главный союзник «ДН» — Межгосударственный Фонд гуманитарного сотрудничества государств-участников СНГ. При поддержке Фонда мы достойно отпраздновали 70-летие, продуктивно проработали весь юбилейный год и даже издали в приложении к журналу шесть книг лучшей прозы. Для сотрудников журнала и его авторов те времена остались приятным воспоминанием.
И все-таки в канун нынешнего юбилея мы решили собраться с силами и напомнить о своем предназначении и целеполагании.
Вот уже 75 лет «Дружба народов» служит связующим звеном между литературами разных народов, посредством русского языка содействуя их общению и выходу к мировой читательской аудитории. Мы решили еще раз на деле продемонстрировать перспективность диалога культур, прежде всего на пространстве Содружества Независимых Государств и Балтии, попытавшись при этом выявить как потенциал сотрудничества, так и осложняющие его факторы.
Наше время в равной степени характеризуется тягой культур друг к другу и отстаиванием собственного своеобразия. Именно в точке пересечения этих тенденций наше «золотое сечение», место приложения наших усилий.
Сегодня «ДН» последний бастион на пути распада огромного культурно-информационного пространства, сложившегося за века на Евразийском континенте. В год своего юбилея мы решили заштопать и обновить повыцветшие стяги — напомнить об истинном предназначении журнала.
Стремление народов к независимости и обретению собственной исторической судьбы закономерно. Но нельзя допустить, чтобы этот порыв оборвал все нити, связывавшие нас, и вместо взаимной приязни, дружеского участия и живого интереса сеялись недоверие и отчужденность. Нам есть, чем поделиться, что обсудить и обдумать. В частности, это более чем двадцатилетний опыт преобразований в наших странах, в котором политическая независимость оказалась чревата национальными конфликтами, а духовная свобода переплелась с проблемами морали и социальной справедливости. Обществу полезно узнать мнение писателей о происходящем — талант подмечает то, к чему слепы рациональный ум и прагматичный взгляд политиков и экономистов. К тому же таланту от природы присуща чуткость к человеческой судьбе, такая редкая в периоды крутых перемен.
Вот движущие мотивы, которыми мы руководствовались при отборе материалов для юбилейного номера. Его формирование подтвердило то, с чем мы сталкиваемся в каждодневной работе: сопредельное литературное пространство напоминает заброшенный прииск: самородок, найденный на нем — повесть Тамты Мелашвили «Считалка» — показывает, что прииск далеко не исчерпан, и упорных старателей ждут замечательные находки.
Литературная география, представленная на страницах юбилейного номера, достаточно обширна: Москва и Тбилиси, Ереван и Ташкент, Кишинев и Киев, Баку и Бишкек… Но бросается в глаза огорчительная подробность — единственное произведение, представленное в переводе на русский, все та же повесть Т.Мелашвили.
В советскую эпоху на почве интернационализма и ответственной национальной политики была выстроена великолепная школа художественного перевода с языков сопредельных стран. «Дружба народов» имела прямое отношение к этому строительству, была если не архитектором, то энергичным, толковым прорабом. И вот это прекрасное строение, плод усилия поколений рушится у нас на глазах. Еще два-три года бездействия и мы окажемся без инструмента общения и станем узнавать друг о друге по скандальным репортажам и судебным протоколам.
Много лет мы тщетно искали понимания и поддержки в соответствующих инстанциях, и когда надежда истаяла, минувшей осенью, на Российском литературном собрании прозвучали слова Президента В.Путина о том, что русский язык «всегда играл для многонационального народа России могучую объединяющую роль, формировал общекультурный и гуманитарный контекст страны… Именно благодаря русскому языку весь мир узнал Чингиза Айтматова и Юрия Рытхэу, Алеся Адамовича и Расула Гамзатова». Замечательно верные слова, впрямую относящиеся к журналу-юбиляру. Они напомнили о таком глубинном свойстве русской культуры, как всемирность и всеотзывчивость, деятельно реализованном на страницах
«Дружбы народов». В сущности, для этой цели журнал и создавался 75 лет тому назад.
На том же собрании Президент поставил задачу выработки долгосрочной системы мер поддержки отечественной литературы, в том числе переводческого дела, и обозначил следующий, 2015 год, как Год литературы в РФ.
Не берусь предугадать, каково будет в Год литературы место ее неизменного и заслуженного авангарда — литературных журналов. Как сказал поэт, у которого я позаимствовал заголовок вступительной заметки: «Бред — мечта, и бесполезно грезить».
...Думая о нашем предназначении, вспоминаю одну давнюю публикацию, многозначную и красноречивую как притча: где-то в садах на благодатном юге собрали урожай персиков и, бережно разложив по ящикам, стали ждать транспорт. Но машины не шли — день, другой, третий… И прекрасные плоды стали гнить. Между ящиками и деревьями сада метался измочаленный бригадир садоводов и в отчаянье повторял: «Уведите детей! Нельзя, чтобы дети видели это!»
Есть ли необходимость толковать притчу?
Слава Богу, даже в засушливые годы реформ Сад Культуры жив и плодоносит.
От нас с вами зависит, насколько рачительно мы обойдемся с его дарами.
Дорогие читатели «Дружбы народов», несмотря на все трудности и препоны, мы продолжаем работу. Ту работу, для которой были созданы 75 лет назад — ради взаимопонимания народов, взаимообогащения культур, ради духовного сотрудничества.
Спасибо вам за верность!
До будущих встреч!
Sabr, Джулдузну, Ахматланы Любаны, сизни да, энчи назму темаларыгъызны къуаныб, сюйюб окъуйма. Темаланы кеслеринде джазаргъа уа келюм бармайды, чтобы не засорять. Заман табсам бери копировать этиб, сагъышларымы да айта барсам да дейме, дагъыда джетишмейме бу кезюуде.
Если радость придет, радость прими
И не гордись, будь достоин ее.
Если горе придет, губы сожми
И не страшись, будь достоин его.
Назму - тилни сыртында ташыр, джерге тюшсе - тил джюрюмез
Тилине сакъ болмагъан миллетни къачан да бети кюлмез.
Бир халкъны бир-бирине байлагъан бирлигиди ТИЛ.
Ана тилин ёлтюрмеген халкъны -, джуртунда тирлиги ёлмез.
Назму; тилни кюбюрчеги, аны иги асра джюрегинде
Айтылган унутулур кетер, джазылган а калыр есте.
Назмучуга сый беригиз, ишлесин ана тилни
Керек болур кюню келсе 'анам' дерге джаш тёлюне
Назму - кёкде учхан къушчады, къанатларын къакъма къой
Ызындан джетиб туталмазса - сен аны чабма къой.
Аны юйю сау дунияды, бир джуртха джыйылмаз,
Кесинге тыйма аны, башха къралгъа да учма къой.
Назму, харф бла джазылмаз, джюрекди тили, байламайын.
Ёпгелетмей артындан бар, сабыр салып, ашыкъмайын
Сангырау тююлдю, къычырма, айландырып анча сайын,
Сёзлерин эслеп къура аны, кюле турса - джылатмайын.
Назму; сёз урушу тюйюлд, кой джан джанга сюелсинле
Урлукда ёсмейди топракта бирча бой аны еслесинле
Назму сеникиди, кой халк ёстюрюр ол игиесе
Сени кемсиз англар ючюн а, алга тилни юренсинле
Назму - сёз санамаз, кюн таякъча уруп сёзню сайлар.
Джырды ол санагъан,къач солууу, анча тюекле ойнар.
Мен муну санап джаздым, санамагъыз юлгюге.
Иги назму терс джазылса да, сёзюн тюзлюкге байлар.
Бу макале (статья) кёзюме сейир кёрюндю да, бизни темагъа да келишгеннге санаб (орус тилде болса да), былайгъа салыргъа таукел болдум.
Борис Шалютин
Нормативная эволюция и государство
О нормативной адаптации и нормативном моделировании
Существует только то, что способно к существованию. Неживые тела существуют тем дольше, чем меньше взаимодействуют со средой. Чем сильнее атомы и молекулы держатся друг за друга, не позволяя себе и другим внешних вольностей, тем прочнее тело. Электроны калия не сильно привязаны к ядрам. Стоит бросить кусочек в воду, и бурные внешние связи тут же приведут его к гибели, превратив в оксид. У золота ядра мощно влекут электроны к себе, и потому оно сохраняет себя в благородной чистоте. В мире неживых тел отдельная вещь, которую можно потрогать, и есть базовая онтологическая единица, единица бытия.
Иначе устроена живая природа. Яблоня — это не просто торчащая из земли деревяшка. Яблоня она лишь потому, что через нее реализуется некий закон, трансформирующий находящиеся в почве вещества в то, что мы называем яблоками. Собственно, яблоня — и есть этот закон, который «впечатан» в деревянную плоть, являющуюся всего лишь его носителем.
Биологический вид — это закон жизнедеятельности, во имя которого отдельные организмы, особи, живут и умирают. Лосось идет на нерест и гибнет, чтобы видовой закон продолжил свое существование. Биологическое тело, организм, — только недолгое пристанище, транспортирующее его сквозь время. В мире живого уже не рыбка или птичка, которую можно потрогать, а соответствующий закон выступает базовой онтологической единицей.
У животных, как и у растений, закон существования, который представляет собой комплекс инстинктов, «впечатан» в плоть. Нельзя «перепрошить», как говорят компьютерщики, ворону, чтобы она мычала коровой, «не летать лягушатам под облаком». Правда, инстинкт задает лишь коридор, внутри которого особь сама определяет конкретную траекторию поведения, и коридор этот расширяется с ходом эволюции.
Всякий видовой закон есть некая адаптация к миру. Эти законы логически невозможно сравнивать или оценивать под углом зрения истинности, а часто и соотношения высшего — низшего. Что «истиннее» или «выше» — закон медвежий, тигриный или кабаний? «Лошадь сказала, взглянув на верблюда: "Какая гигантская лошадь-ублюдок". Верблюд же вскричал: "Да лошадь разве ты?! Ты просто-напросто — верблюд недоразвитый". И знал лишь бог седобородый, что это — животные разной породы».
В ходе антропологической эволюции стены коридора оказались полуразрушены и проницаемы. Доля инстинктивно предопределенных поведенческих актов у человека невелика, и, более того, наша биология позволяет перешагнуть через инстинкт. Основным типом поведенческого паттерна выступает норма. В отличие от инстинкта она транслируется через различные культурные объективации, а не «впечатана» в живое тело, и потому нарушаема.
Как и видовой закон, то есть система присущих виду инстинктов, система норм представляет собой некую адаптацию. Поскольку жесткой связи между физической конституцией особи и образом жизни более не существует, системы норм, действующие в разных культурах и обществах, могут быть существенно различны, примерно как законы разных видов. Но, как и для видовых законов, здесь нельзя проводить сопоставление под углом зрения истинности, а часто и соотношения высшего — низшего. Они просто разные.
Жизнедеятельность растений, как и иных неподвижных организмов, жестко детерминирована. С появлением движения возникает поисковая активность. Бактерии, простейшие строят конкретную траекторию методом проб и ошибок. Но, как заметил Поппер, ошибка амебы устраняется путем устранения самой амебы. В совершенствовании поисковой активности важнейшим шагом становится появление психики, которая образует внутреннее пространство моделирования внешнего поведения.
Не обладающая психикой инфузория, стукнувшись о препятствие, отплывает назад, случайным образом меняет положение в пространстве и вновь движется вперед. При новом столкновении она повторяет то же самое, и так пока не окажется в положении, позволяющем препятствие миновать. При этом в принципе она может многократно попадать в одну точку.
Идущий в темноте человек, столкнувшись с препятствием, ведет себя аналогично, однако несколько раз «тыкаться» в одну точку не будет. Каждое столкновение фиксируется как запрет на повтор, а совокупность запретов образует контур препятствия — его образ. Глаз работает как усовершенствованная рука. Это наглядно в полумраке, когда человек реальными движениями головы как бы ощупывает едва забрезжившее препятствие, а затем сразу его обходит. Образ препятствия есть его модель, и мы строим траекторию движения сначала через внутрипсихический отбор (выбор) и лишь затем осуществляем внешнее действие. Образ препятствия — простейшее когнитивное содержание психики, эволюционно первичное знание.
Как и знания, нормы позволяют моделировать поведение. Однако здесь моделирование иного рода. Здесь нет чувственного образа среды. Чувства фиксируют телесный мир, который лишь сопротивляется, препятствует активному субъекту. Но главная среда человеческого поведения — не мертвые предметы, а другие субъекты. Субъектность другого не тождественна его телесности, она смысловая и может реализоваться в самых различных вариантах телесного действия. Норма, как и образ материального тела, устанавливает границы, но это границы не движения, а наполненного смыслом действия, которое может или не может осуществиться в мире межсубъектных отношений.
Если бегущих людей не остановит возникший перед ними образ бетонного забора, они разобьются сразу и физически. Если люди игнорируют, например, базовые моральные нормы, крах такого общества столь же неизбежен, хотя момент и конкретная форма его непредсказуемы. Общество, которое возвело в ранг подвига донос на отца, исторически обречено. Подобно тому, как обычное пространство, будучи, как показал Кант, формой внешнего чувственного созерцания, представляет субъекту границы и возможности его физического движения, нормативное пространство представляет границы и возможности его поведения относительно других субъектов. Нормы концентрируют в себе опыт субъект-субъектных взаимодействий.
Основные социальные регуляторы (нормативные комплексы)
Во многих мировоззренческих конструкциях провозглашается некая единая абсолютная ценностная вершина, синтезирующая в себе «все хорошее», и некая полная ее противоположность, синтезирующая «все плохое» (например, Бог — дьявол). Соответственно возникает одномерная ценностная шкала. Увы, в реальности все сложнее. В социальном мире существуют типологически различные комплексы нормативной регуляции, за которыми маячат некие ценностные оппозиции и соответствующие шкалы. Все они являются социально необходимыми, выполняя уникальные функции, однако их соотношения сложны и негармоничны, положительное в одной шкале оказывается отрицательным в другой. Немало проблем нормативного регулирования связано с характером отношения этих систем, с их столкновениями.
Согласованность, координация, единство поведения людей могут быть обеспечены всего тремя механизмами: сопереживанием, договором (формализованным или складывающимся «по умолчанию»), силой.
Сопереживание возникает как механизм реализации родительского инстинкта, связывающий мать с еще не умеющим жить самостоятельно детенышем, но у высших животных выходит далеко за эти пределы, играя весьма важную роль во взаимодействиях особей и организации групп.
Есть веские основания полагать, что способность к сопереживанию кардинально усиливалась на протяжении длительного, охватывающего несколько миллионов лет периода, который логично называть постприродным миром. Это время, когда системообразующими началами поведения выступали уже не генетические, а культурные детерминанты, но еще не сформировалась та качественно новая эволюционная ступень, которая характерна для всех ныне существующих людей и называется обществом.
Как ни парадоксально, развитие сопереживания было связано с обострением межгрупповой «войны всех против всех», оборотной стороной которой оказалось мощнейшее внутригрупповое сопереживательное единство. Убить чужого=врага — высшая доблесть, зато среди своих нет чужой боли и есть абсолютная готовность самопожертвования. Биологи и этологи называют это парохиальным (то есть базирующимся на вражде к чужим) альтруизмом. Здесь уже постприродная группа — носительница уникального культурного, в том числе нормативного, комплекса — становится базовой онтологической единицей. Впрочем, столь же верно будет сказать, что базовой единицей является сам этот комплекс. Он сущностно тождествен группе и образует уже не видовой, а групповой закон, действие которого обеспечивает воспроизводство группы, несмотря на смену поколений индивидов.
В средине прошлого века Клод Леви-Строс сформулировал и обосновал остающуюся на сегодня наиболее признанной позицию, согласно которой возникновение социального мира совпадает с появлением экзогамии. В эндогамной группе все являются родственниками. Экзогамия означает появление межгруппового союза, и, соответственно, происходит «замена системы кровного родства биологического происхождения социальной системой отношений свойства».
В рамках союза двух сохраняющих каждая свою идентичность половин былая вражда не исчезает, а обретает скрытый характер. На ее фоне каждодневное общение неизбежно рождает конфликты. До экзогамии конфликты индивидов из разных групп необходимо порождали межгрупповые столкновения, которых союз двух групп выдержать не может. Механизмом, препятствующим войне половин, становится сама экзогамия, поскольку перешедшие в другую группу жены оказываются в положении заложниц. Взаимное заложничество обеспечивает принуждение к миру. В то же время нанесенная обида или ущерб не могут оставаться безнаказанными, ибо означают нарушение равновесия, конституирующего союз. Следовательно, само сохранение таких союзов означало, что возникла некая процедура разрешения конфликта и восстановления равновесия.
При значительном разнообразии такие процедуры должны были включать ряд логически необходимых моментов: установление, используя современное выражение, события преступления, виновного, определение наказания. Сегодня такую процедуру называют судом, который выступает важнейшим звеном в системе правовой регуляции. Изначально, в отсутствие структур силового принуждения, исполнение судебного решения гарантировалось соответствующим договором. Само правило обращения к судебной процедуре и порядок ее организации представляли собой первую систему правовых норм.
Принципиальная неразрешимость в рамках эмоциональной оппозиции свои (любовь, сострадание, альтруизм и т. п.) — чужие (ненависть, страх) ситуаций конфликта половин-контрагентов, с одной стороны, и необходимость его разрешения как условия сохранения целостной общности — с другой, привели в конечном счете к формированию надэмоциональной рациональной регуляции поведения. Это означало становление принципиально новой психической конституции человека и характера построения нормативного поведения.
Эмоция имманентно содержит энергетическое начало и потому выступает непосредственным толчком действия, одновременно направляя его. Рациональное взвешивание аргументов лишено собственной энергетики, поэтому для реализации рационально принятого решения нужен специальный посредник между ним и действием, которым становится формирующаяся с появлением рациональной регуляции воля — внутреннее принуждение, — способная подчинять эмоции. Далее, поскольку право как первая форма рациональной регуляции предполагает практику договоров, соблюдение последних требует их постоянного удержания в сознании. Удержание в актуальном сознании всех важных моментов прошлого означает формирование феномена Я как некоей сложной, возвышающейся над текущим психическим потоком структуры. Именно это Я, поддержание которого представляет собой весьма сложный и энергетически дорогой процесс, и конституирует личность, которая в рамках рациональной регуляции и принимает решение, осуществляя выбор. Таким образом, с возникновением права появляется выбирающий, то есть свободный индивид. В целом именно возникновение права, во-первых, становится ключевым фактором перехода к социальности, ибо оно обеспечивает саму возможность межгрупповых союзов как первых обществ, во-вторых, оно же формирует психическую структуру, характерную для полноценного социального субъекта.
Проникновение возникшей в праве способности выбора в сферу сопереживательной регуляции (неизбежное, поскольку человек как субъект выбирающий и как сопереживающий — один) означает формирование еще одного важнейшего социального регулятора — морали.
«Когда... [некто] совсем не стремится ни к чему иному, кроме как к тому, чтобы этот другой не потерпел ущерба или даже получил помощь, поддержку и облегчение. Только эта цель налагает на поступок или воздержание от него печать моральной ценности, которая поэтому основана исключительно на том, что поступок совершается или не совершается просто на пользу и во благо другому лицу... Очевидно, это возможно лишь благодаря тому, что этот другой становится последнею целью моей воли, совершенно такою же, как в других случаях бываю я сам; благодаря тому, следовательно, что я совершенно непосредственно желаю его блага и не желаю его зла, столь же непосредственно, как в других случаях только своего собственного. А это необходимо предполагает, что я прямо вместе с ним страдаю при его горе как таковом, чувствую его горе, как иначе только свое, и потому непосредственно хочу его блага, как иначе только своего. Но это требует, чтобы я каким-нибудь образом отождествился с ним, т. е. чтобы по крайней мере до некоторой степени упразднилась та полнейшая разница между мною и всяким другим. Разобранный здесь процесс не вымышлен и не схвачен из воздуха, а есть процесс действительный, даже вовсе не редкий: это повседневный феномен сострадания, т. е. совершенно непосредственного, независимого от всяких иных соображений участия прежде всего в страдании другого, а через это в предотвращении или прекращении этого страдания... Лишь поскольку данный поступок берет начало в этом источнике, имеет он моральную ценность, а всякое действие, обусловленное какими-либо другими мотивами, лишено ее. Коль скоро возбуждается это сострадание, благо и зло другого становится непосредственно близким моему сердцу, совершенно так же, хотя и не всегда в равной степени, как в других случаях единственно мое собственное: стало быть, теперь разница между им и мною уже не абсолютна. Во всяком случае, процесс этот достоин удивления, даже полон тайны. Это поистине великое таинство этики, ее первофеномен...».
Поскольку никакого другого убедительного ответа на вопрос о том, откуда возникает бескорыстное стремление делать добро другому, без которого о морали говорить не приходится, в этической литературе просто нет, мы приходим к выводу, что в основании морали лежит сопереживание. Но само по себе сопереживание — не социальный регулятор. Именно помещение сопереживания в социальное пространство через проникающую в его естественную ткань рациональную рефлексию и образует мораль.
Хотя нравственное размышление, разумеется, в целом протекает по общим законам логики, иначе по отношению к нему применение термина размышление было бы некорректно, оно обладает существенной спецификой, ибо в ходе его, как опять-таки фиксирует Шопенгауэр, «...сострадание всегда остается наготове выступить, и поэтому, если когда-либо в единичных случаях принятое нами правило справедливости начинает колебаться, то для поддержки его и для оживления справедливых намерений ни один мотив (оставляя в стороне эгоистические) не действует так сильно, как почерпнутый из самого первоисточника, из сострадания».
Сопереживание — своего рода критерий истины нравственных размышлений. «Если моя душа восприимчива до этой степени к состраданию, то последнее удержит меня, где и когда я для достижения своих целей захотел бы воспользоваться в виде средства чужим страданием».
Важнейшая особенность моральной регуляции, которая традиционно не замечается или игнорируется, состоит в том, что нормы морали действуют только в кругу своих. Самое страшное моральное преступление — предательство. Но предать можно только своего, чужого предать невозможно по определению.
Кто такие свои? С точки зрения охвата круг своих тождествен кругу тех, кому мы сопереживаем. С точки зрения формирования этих кругов здесь есть двусторонняя зависимость. Если самоидентификация вписывает нас в общность, члены которой тем самым оказываются для нас своими, то при определенных обстоятельствах независимо от нашей воли у нас возникает сопереживание по отношению к любому входящему в эту группу, например, в случае угрозы его жизни или здоровью. В то же время, если в силу тех или иных обстоятельств сопереживание возникло по отношению к кому-то, кто ранее не входил в круг своих, он стал своим человеку, у которого возникло это чувство. Сопереживание, то есть совместное переживание, и есть та связь, которая поддерживает единство множества индивидов, являющихся по отношению друг к другу своими. Принятие кого-либо как своего и означает распространение на него презумпции сопереживания, а возникновение сопереживания по отношению к кому-либо, в свою очередь, означает его включение в число своих. В развитых обществах у каждого человека есть не один круг своих, а несколько. Системы моральных норм у разных своих могут существенно различаться. В таком случае моральный выбор — это выбор не просто системы норм, но и тех, кто тебе более свои.
Непонимание специфики морального выбора имеет много негативных последствий, в том числе вполне практических. В качестве примера можно привести проблемы, возникшие, в частности, в России в связи с введением судов присяжных. Человеческий индивид не является отдельно субъектом юридическим и отдельно моральным. Присяжный, принимая решение, руководствуется не только правом, но и моралью. А мораль предполагает определение круга своих. В тех обществах, где характер самоидентификации жестко вписывает индивида в некоторую группу, ярко выраженно отграниченную от других, морально-сопереживательная регуляция подминает правовую, и присяжному становится безразличной юридическая сторона вопроса. «Застарелый конфликт между племенной моралью и универсальными требованиями справедливости на протяжении всей истории проявлялся в виде повторяющихся столкновений между чувствами преданности и справедливости. И поныне преданность таким особым группам, как классы или профессии, а также клан, нация, раса или религиозные сообщества, является величайшим препятствием для универсального применения правил справедливого поведения». Когда подсудимый свой, а потерпевший чужой — присяжный примет решение в пользу подсудимого. Когда подсудимый чужой, а потерпевший свой — он примет решение против подсудимого. Если ситуация такова, что работает «самосознание отдельного человека как признающее сущностную идентичность с другими в такой степени, как будто другие составляют часть его самого», то на самом деле здесь нарушается фундаментальнейший принцип современного процессуального права: nemo judex in propria causa.
Правовые и моральные нормы существуют везде, где люди вышли на социальный уровень бытия. Право конституирует общество, а имманентная правовому субъекту способность выбора трансформирует доморальную сопереживательную регуляцию в мораль.
Перейдем к третьему типу норм.
Сегодня есть серьезные основания утверждать, что спустя некоторое время после формирования социального мира «общества» начали распадаться. Вплоть до наших дней у части охотников-собирателей вообще нет того, что мы обычно называем обществами. Они просто не имеют сколь-нибудь устойчивых надсемейных групп. Все межсемейные объединения носят временный характер и иногда не имеют даже устойчивого ядра. Системообразующими началами в организации жизни людей и трансляции культуры выступают родственные и семейные отношения. Это очень важное открытие, опровергающее близкий к общепринятому сегодня тезис о социальности самой человеческой природы, если понимать его так, что всякий человек в норме принадлежит какому-либо обществу. Оказывается, люди могут быть организованными в общества, а могут и не быть. Есть основания полагать, что объединения в общества обусловлены эффективностью последних в борьбе за ресурсы. Там, где ресурсов достаточно, люди вполне могут обходиться без обществ. Отсюда следует очень важный вывод — что общество как устойчивая надсемейная структура есть нечто вынужденное обстоятельствами, а вовсе не имманентное человеку.
Тем не менее направление социальной эволюции, ставшее на земле магистральным, привело к тому, что именно общества стали основной формой существования людей. Это означает, в частности, что сложилась система нормативной регуляции, организующая поведение таким образом, что оно обусловливает воспроизводство общества. И поскольку абсолютное большинство населения земли организовано в общества, это означает, что система регуляции, обеспечивающая воспроизводство обществ, является для человечества хотя и не вполне, но почти универсальной. Едва ли надо доказывать — в силу очевидности — что нормы, обеспечивающие воспроизводство социального целого, могут противоречить как моральным, ориентированным на добро, так и правовым, ориентированным на справедливость.
В языке социальной науки нет другого слова для обозначения системы регуляции, обеспечивающей поддержание общества, кроме слова «политика». Именно это, а вовсе не отношения по поводу власти, тем более государственной власти, как это обычно понимается, составляют сущность политики. Дело, разумеется, не в том, что слово «полис», от которого происходит «политика», означает вовсе не власть или государство, а именно соответствующее общество как целое (хотя и это не случайно, язык здесь, как и обычно, умнее теоретиков), а в том, что логика возникновения государства, его эволюция, объем, необходимость и целесообразность (или, напротив, нецелесообразность) и т. п. производны и могут быть поняты именно из логики существования и эволюции обществ как целостных систем, но никак не наоборот.
На протяжении практически всей истории, может быть, отчасти за исключением весьма короткого последнего отрезка, эти общества, как и постприродные общности, находились в состоянии войны всех против всех. Логика человеческой истории развертывалась как усиление обществ относительно друг друга в этой военной конкуренции, в ходе которой, соответственно, возникали новые типы организации обществ, более эффективные для боевого противостояния. В рамках этой логики, в частности, сформировалась централизованная власть сначала в форме вождества, а затем и государства.
Возникновение государства, то есть института, осуществляющего власть в масштабе всего общества за счет силового превосходства над всеми другими субъектами, внесло радикальное изменение в функционирование нормативных систем. Впервые появилась возможность установления норм, тогда как ранее они возникали на основе договора или «складывались» естественным путем.
Возникнув как институт защиты и усиления общества, то есть политический институт, государство в нормальные периоды общественного развития выполняет эту функцию в том числе через поддержание ранее сложившихся политических норм и через создание соответствующих новых. Однако поскольку государство происходит путем трансформации дружины, изначально ориентированной вовне, в структуру, обретающую также внутреннюю репрессивную функцию, то процесс становления государства одновременно оказывается процессом его противопоставления обществу, отношения к остальному населению сквозь призму силы, то есть как к чужим. Поэтому государство с самого своего рождения действует и в угоду особенным корпоративным интересам, что с какого-то этапа находит свое воплощение, в частности, в установлении норм, не работающих на усиление общества, а действующих в интересах государства как такового и осуществляющего государственную власть слоя. Иногда эти нормы могут носить ослабляющий и даже разрушающий общество характер.
Государства могут устанавливать и нормы, которые никоим образом не относятся к политическим, вплоть до официальных норм правописания. Таким образом, государственные нормы должны быть выделены в особую категорию, они не исчерпывают собой политических, не являются их разновидностью, а находятся с ними в отношении пересечения.
Итак, представляется, что в качестве основных типов норм, образующих важнейшее содержание соответствующих социальных регуляторов, выступают нормы правовые, моральные, политические и государственные. Следует подчеркнуть, что эти типы норм выделены не посредством формально-логической классификации по некоторому единому основанию, а эксплицированы из реальных социальных процессов. Поэтому логические отношения между ними различны. Например, одна и та же норма может быть одновременно государственной и правовой, но такое невозможно для права и морали.
Ценности. Институты
За целостными нормативными комплексами всегда угадывается нечто еще более глубокое и устойчивое, чем сами нормы, — ценности. На абстрактно-теоретическом уровне можно сказать, что система норм представляет собой систему стандартов ориентирующегося на соответствующие ценности поведения в относительно устойчивой социальной среде. Однако было бы неверным понимать это таким образом, что ценности есть нечто предсуществующее по отношению к нормам.
Дело обстоит как раз наоборот. Именно нормы как более непосредственные адаптации исторически первичны. Они формируются в конкретных социальных обстоятельствах. Обстоятельства и, соответственно, нормы и их комплексы эволюционируют, однако сохраняется инвариант, который в ходе культурной рефлексии постепенно эксплицируется. Такие инварианты уже не имеют нормативной формы. Это и есть ценности. И хотя мир ценностей тоже эволюционирует, их конкретно-исторический облик может достаточно существенно меняться, наиболее глубокие ценности, поскольку они уже сформировались, становятся вечными абсолютами.
Для некоторых нормативных комплексов как общесоциального, так и более частного характера достаточно четко видна одна системообразующая ценностная вершина, по отношению к которой и соответствующие нормы, и разные иные ценности, действующие в данной области, производны. Например, для науки это истина, для искусства — красота, для морали — добро. Иногда единственную вершину назвать проблематично. Скажем, для права — прежде всего справедливость, но ведь и свобода тоже, и хотя одно без другого невозможно, они не тождественны, а система правовых норм имманентно содержит и первое, и второе. Иногда ценностное освещение и освящение тех или иных нормативных комплексов носит еще более сложный характер. Например, образование — экспликация ценностного основания этой сферы представляет собой непростую исследовательскую задачу.
С возникновением обществ образуются границы, внутри которых действуют не только собственно политические, но и остальные регуляторы. Несколько упрощая, скажем, что социальные субъекты, действующие в пределах одного общества, не могут самостоятельно взаимодействовать с аналогичными субъектами из другого общества. Их взаимодействие опосредовано социальным целым. Наиболее наглядным это становится с появлением стран и государственно-территориальных границ, символом которых выступает человек с ружьем, и тем самым никакое взаимодействие помимо государственной санкции и контроля оказывается невозможным.
Эволюция обществ означает их внутреннюю дифференциацию и формирование относительно автономных подсистем — социальных институтов. Каждый из них представляет собой систему взаимодействий различных социальных субъектов — индивидов, организаций и т. п. Субъекты со временем меняются, а система устойчиво воспроизводит себя. Это обеспечивается тем, что всякий институт есть система норм, за которой, в свою очередь, стоит система ценностей. Иначе говоря, всякий социальный институт есть не что иное как некоторый ценностно-нормативный комплекс. Его место по отношению к обществу как целому аналогично месту органа по отношению к организму. Наука и здравоохранение, искусство и образование, как, кстати, и само государство, — суть институты, то есть определенные ценностно-нормативные комплексы. Размывание соответствующих ценностей и норм есть разрушение самого института.
Развитое общество, включающее множество институтов, предполагает наличие и норм их взаимоотношений — координации, конкуренции, разграничения и т. п. При этом общество как целое также представляет собой своего рода суперинститут — по аналогии с суперорганизмами типа муравейника, — то есть сложнейший ценностно-нормативный комплекс, и его размывание, соответственно, означает не что иное как разрушение самого общества.
Общий исторический механизм изменения норм
Человек, чью антропологическую сущность составляет творчество, изменяет совокупность социальных обстоятельств, вследствие чего меняются и нормы.
Иногда это связано просто с появлением новых возможностей, о которых люди узнают и постепенно начинают их осваивать. Например, появляются социальные сети, и формируется корпус норм общения в них. Это обычный процесс обогащения культуры, представляющий собой, пожалуй, единственную универсальную историческую закономерность и включающий в себя наряду с прочими и нормативное измерение. Он носит постепенный, эволюционный характер. При этом старые нормы продолжают регламентировать сохраняющееся прежнее культурное пространство, а также отчасти проникают и в новую область, обычно претерпевая некоторую модификацию. Разумеется, с исчезновением каких-то типов межсубъектных взаимодействий уходят и регламентировавшие их нормы, оставаясь только в тех или иных формах исторической памяти.
Однако далеко не всегда нормативная эволюция происходит столь гладко. В этом процессе имеют место и качественные скачки, часто весьма болезненные, общая логика которых примерно следующая. Интеллектуально нормальный человек, адекватно оценивая обстоятельства и себя в свете соответствующих ценностей, ставит в той или иной области своей деятельности некоторые цели, пытается их достичь, действуя сообразно сложившимся нормам, и обычно более или менее добивается результата. Но если нормы не адекватны изменившимся обстоятельствам, все большее число людей, раз за разом не достигая желаемого, а, гораздо болезненнее, чем лбом, ударяясь о невидимую глазом новую социальную реальность, интенсифицируют поиск альтернативных способов действия, пробуют нестандартные ходы, и в конечном счете у них что-то получается. Обобщение успешных поведенческих образцов постепенно формирует новые стандарты поведения, то есть нормы. При этом зачастую происходит корректировка самих целей, а также когнитивные изменения, меняется картина действительности сообразно изменению самой действительности.
Наиболее глубокие исторические изменения означают и существенные трансформации в системе ценностей, что может включать в себя изменение субординации ценностей, новых форм их социокультурного воплощения, сакрализации, в редчайших случаях — появление новых фундаментальных ценностей. Соответственно чем глубже ценностные изменения, тем значительнее и трансформации нормативных систем.
Государство и нормы
До и вне государственного регулирования нормы складываются в результате взаимодействия субъектов. Это касается и общесоциальных регуляторов, и отдельных институтов, и характера взаимодействий между различными нормативными комплексами. Ясно, например, что внутрисемейные отношения регламентируются моральными нормами (по крайней мере, прежде всего), а не, скажем, правовыми.
Как уже было сказано, возникновение государства привносит в развитие и функционирование норм нечто принципиально новое.
Огромное множество норм вообще не фиксируется вне специальной рефлексии. Так, в дописьменных обществах люди не задумываются о существовании норм языка, регламентирующих их языковое поведение. Развитая нормативная рефлексия имеет место в формальных нормативных договорах равных субъектов, где норма предстает в виде соответствующим образом лингвистически оформленного нормативного высказывания, возникающего в результате взаимодействия воль-контрагентов, которое и результируется в договоре. Что касается государственной нормы, то она может возникать без какого-либо взаимодействия воль, путем одностороннего формулирования нормативного предложения, обеспечение которого осуществляется силой государства.
Означает ли это, что возможности установления норм государством безграничны? Разумеется, нет. Есть не подвластные человеку законы природы, есть люди, которые не станут выполнять какие-то законы ни при каких обстоятельствах, есть сама государственная машина, также состоящая из людей, которые могут по каким-либо причинам саботировать силовое обеспечение тех или иных нормативных актов. Тем не менее возможности государственного влияния на нормативное регулирование чрезвычайно велики.
Прежде всего это касается пересечения государством границ других нормативных пространств. Государство возникает как политический институт, и, следовательно, сфера его регламентации распространяется на те процессы, которые влияют на силу общества как целого. Хотя вопрос определения того, что именно на это влияет, а что нет, не всегда прост, общий методологический принцип разумного разграничения представляется достаточно ясным.
Сознание человека не регулирует, например, метаболизм, терморегуляцию и прочие физиологические процессы. Можно в порядке мысленного эксперимента предположить, что сознание начнет всем этим заниматься. Тогда, во-первых, его возможностей не хватит для управления внешним поведением, где оно действительно необходимо, во-вторых, вмешиваясь в саморегулируемую жизнедеятельность организма, оно быстро разбалансирует систему и погубит ее. Вмешательство сознания — через посредство медицины — в работу организма оправданно только тогда, когда что-то в нем проявляется как несомненная патология, болезнь. Аналогичным образом те сферы общественной жизни, которые регулируются без государственного вмешательства, могут быть объектом такого вмешательства только при каких-то форс-мажорных обстоятельствах. В противном случае раньше или позже общество как система утратит общую гармоничность нормативного регулирования, что будет постоянно приводить к самым разнообразным системным кризисам.
Минимизация государственного вмешательства, если отойти от аналогий, обусловлена рядом причин. Во-первых, тем, что всякая норма есть исторически сложившаяся адаптация, несущая совокупный опыт межсубъектного взаимодействия, накапливавшийся тысячелетиями. Даже в условиях посттрадиционного общества, общий масштаб изменений в котором, разумеется, требует и изменений нормативных, естественный поиск новых норм и корректировки старых включает в себя активное участие огромного количества людей, непосредственно взаимодействующих в соответствующей сфере общественной жизни. И нет никаких оснований предполагать, что персоны, ответственные за принятие государственных норм, могут лучше справиться с этой задачей. Во-вторых, общество является сложнейшей системой, долгосрочные последствия резких изменений в которой часто не могут уверенно прогнозироваться даже наукой, не говоря уже о «нормо-творцах», корпус которых безосновательно подозревать в близости к передовым научным знаниям. В-третьих, поскольку государство хотя и сформировалось из потребности усиления общества как целого, как было отмечено выше, противостоит (во всяком случае в своих до- и неправовых вариантах) остальному обществу, государственное установление норм часто прямо направлено на обеспечение особых интересов слоя людей, занятых в системе государственного управления, вопреки интересам остального населения и общества как целого.
Здесь следует заметить, что государственное нормотворчество отнюдь не исчерпывается официальным принятием законов. Социальная норма есть реальный регулятор поведения, а не нормативное предложение, прошедшее официальную процедуру принятия. Реальные стандарты поведения государства, независимо от их соответствия писаным законам, и есть государственные нормы.
Сила, находящаяся в руках государства, такова, что государственные нормы, как писаные, так и неписаные, могут деформировать и даже практически вытеснять иные типы норм. Здесь, разумеется, нет возможности обстоятельного анализа подобного рода процессов и их последствий на масштабном историческом материале, поэтому ограничимся некоторыми иллюстрациями модельного характера, демонстрирующими, как это возможно в принципе.
Системообразующим процессом правогенеза было, как мы видели, формирование судебной процедуры. Суть ее состоит в том, что стороны конфликта получают теперь возможность отстаивать себя, свои интересы, достоинство и т. д. не силой, а аргументами. Судебная процедура предполагает полные и, соответственно, равные возможности сторон в представлении своей аргументации, логическая убедительность которой и выступает основанием принятия судебного решения. Все процессуальные нормы, регламентирующие судебное рассмотрение, нацелены именно на обеспечение этого аргументационного равенства, вне которого права просто не существует. Но если, например, в какой-то стране проходит серия знаковых судебных процессов, приковывающих к себе внимание всего общества, в которых имеют место не просто примеры множественных процессуальных нарушений, а демонстративное попрание процедурных норм в угоду воле государственного руководства, то фактические нормы государственного поведения влекут разрушение самой системы правового регулирования. Государство публично демонстрирует ничтожность права и его замену нормами политического подчинения. Права нет, его место занимают некие прямо не формулируемые, но постепенно становящиеся всем понятными («понятийные») правила принятия решений сообразно политическому заказу: зачитывание судьей привезенного решения — нормально (по понятиям), отказ в приобщении представляемых защитой видеоматериалов, где запечатлено реальное поведение подсудимых, — нормально (по понятиям), игнорирование свидетельских показаний защиты — нормально (по понятиям) и т. д. При этом все действие продолжает называться судом, и здесь мы переходим ко второй иллюстрации.
Вообще некоторый уровень нарушения норм, иногда даже без особых негативных последствий для нарушителя, — неэлиминируемое свойство нормативной регуляции как таковой. Сказанное относится в том числе к государственной лжи. Было бы наивным ожидать, что государства абсолютно исключат это оружие из своего арсенала. Однако представим особую ситуацию, для описания которой удачно подойдет фрагмент обращения одного общественного деятеля к государственному руководству: «Вы лжете. Ваши слушатели знают об этом, и вы знаете, что вам не верят, только делают вид, будто верят, но им тоже известна ваша осведомленность об их неверии». Если дело обстоит таким образом, то это уже не просто нарушение заповеди (нормы) «не лги», а глумление над ней.
Проблема лжи в рассматриваемом контексте принципиально важна. Несмотря на то, что в некоторых очень специфических ситуациях тема допустимости обмана обсуждаема (например, можно ли скрыть диагноз от тяжелобольного), в целом оценка лжи является резко отрицательной в любой культуре, субкультуре, в любом обществе. Причина этого в том, что норма «не лги» носит системообразующий характер для социокультурного мира в целом. Позволю небольшую цитату из своей статьи двадцатилетней давности: «Однозначный вердикт относительно лжи связан с зыбкостью самого мира культуры. Культура не имеет под собой никакого безусловного основания. Конвенционально не только ценностное ядро всякой культуры. Ее общим основанием является конвенциональный язык. Абсолютное большинство специфически человеческих взаимодействий опосредуется реальностями, которые порождаются субъектами в процессе коммуникации, которые нематериальны, иллюзорны, не обладают действительностью сами по себе. Их действительность — субъективна, она имеет место лишь постольку, поскольку ее принимают в этом качестве действительные субъекты. Коммуникация посредством конвенционального языка возможна при наличии не только семантической, но и прагматической конвенции — конвенции доверия. Ложь есть нарушение, а тем самым и разрушение этой фундаментальной конвенции, без которой невозможна не только специфически человеческая коммуникация, но и специфически человеческое взаимодействие, а значит, и сам человеческий мир».
Поэт Лев Рубинштейн говорит о такого рода ситуации как о «ситуации лингвистической катастрофы, <...> почти полного разрыва между словами и понятиями и их проверенными опытом значениями, <...> практической невозможности общественного диалога, без которого не может существовать общество». То, что государство официально именует судом, парламентом и партиями, не является судом, парламентом и партиями, то, что оно в своей официальной пропаганде называет фашизмом, не является фашизмом, то, что государство называет правом, не является правом. Уничтожение нормы «не лги» катастрофично для культуры в целом и каждой сферы в отдельности. Что означает, например, слово «ученый»? Это обозначение человека, который создал некоторое новое научное знание. Научное сообщество обращается к государству: «Господа, вот этот человек ничего не создал, он всех обманул, выдал чужое за свое, а вы его держите ректором, и он плодит якобы ученых по своему образу и подобию, уберите его!» Государство говорит: «Ученый — это тот, кто получил от меня диплом ученого, а значит, плодил, плодит и будет плодить, и кого наплодит — это и есть ученые». Это дорога к уничтожению ценностей и норм науки и высшего образования, или, что, как мы видели, тождественно, к уничтожению науки и образования.
«Когда я слышу слово "культура", я снимаю с предохранителя свой револьвер», — говорит герой пьесы Ханса Йоста, одного из идеологов Третьего рейха. Противопоставление револьвера и культуры очень удачное. Культура — это прежде всего система ценностей и норм, которые, как мы видели, формируются в субъект-субъектных взаимодействиях. Государство же, имея силовую природу, ориентировано не на субъект-субъектные взаимодействия, а на то, чтобы свои нормы «отливать в граните» как объективную реальность. Поэтому для того, чтобы потенциал силового разрушения ценностно-нормативного, то есть сущностного, содержания культуры государством не приводил к катастрофам, государство в своей деятельности должно быть ограничено, во-первых, теми сферами, где его участие действительно необходимо (а сегодня их немало), и, во-вторых, той степенью, которая действительно необходима.
Само государство есть мощный институт. Это значит, что эффективное сопротивление ему — а установление границ это сопротивление, иного способа ограничения не существует — может быть только институционально организованным. Вообще говоря, история знает только два варианта ограничения государства. Исторически первый — идеология, прежде всего религия, институционально организованная в виде церкви. И если церковь как организация оказывается подчиненной государству, превращается в его идеологический отдел, то религиозное ограничение государства пусть и не исчезает совсем, но значительно ослабевает.
Второй — гражданское общество, которое и представляет собой, по определению, систему институтов, способных контролировать государство.
Для многих обществ, в том числе нашего, религиозный вариант остался в прошлом. Там же, где религиозного ограничения уже нет, а гражданско-правового еще нет, образуется благоприятная возможность для формирования тоталитаризма, в котором государство само становится идеологией, или иных вариантов государственно-силового беспредела. При этом парадокс состоит в том, что, возникнув во имя усиления общества, ничем не ограниченное государство, разрушая систему ценностно-нормативного воспроизводства, тем самым разрушает и само общество, ибо последнее, как мы уже видели, и есть не что иное как особый ценностно-нормативный комплекс.
Сказанное не означает, что государство может играть только негативную роль по отношению к системе нормативного регулирования. Более того, его роль может и должна быть весьма велика, особенно в современном обществе, когда имеет место высокий темп развития и, следовательно, меняются нормы. При этом некоторые институты сегодня не могут функционировать без государства. Здесь и возникает вопрос о том, как государству, которое само мало в чем понимает, да и не должно понимать, правильно себя вести.
Ответ на этот вопрос вовсе не так сложен, как может показаться. Надо просто доверять профессиональным сообществам. Именно профессионалы той или иной сферы, выражаясь метафорически, «кожей чувствуют» то, что в их сфере происходит, ощущают ее дух, а не просто воспроизводят доминирующие в некоторый момент стандарты действий. Настоящий профессионал и есть персонификация духа профессионального сообщества. Поэтому он может и свободно модифицировать ранее сложившиеся стандарты, и создавать новые.
Поэт, создавая рифму не просто новую, а ни на что прежнее не похожую, выходит за пределы устоявшихся норм стихосложения. Нарушение правила может стать началом нового правила. А может и не стать: «Поэзия — вся! — езда в незнаемое» (Владимир Маяковский). Графоман никогда не почувствует из бесконечного множества возможных невиданных сочетаний слов новую гармонию. Кто ее почувствует — и есть поэт.
Как известно, «не каждый умеет петь» (Сергей Есенин), и тем более нет алгоритма формирования чувства слова. Но есть два необходимых условия, без которых это чувство точно не образуется. Первое — это многообразие языкового опыта. Только овладев огромным множеством созданных ранее норм, можно начать улавливать то смутное и неформализуемое единое, что стоит за их многообразием. Однако чтобы ощутить его, помимо дара Божьего, не обсуждаемого в силу непостижимости, нужна та мощь страсти, о которой писал Борис Пастернак:
О, знал бы я, что так бывает, Когда пускался на дебют, Что строчки с кровью — убивают, Нахлынут горлом и убьют!
Когда строку диктует чувство, Оно на сцену шлет раба, И тут кончается искусство, И дышат почва и судьба.
Фокус в том, что если в этом рассуждении заменить поэта на композитора, ученого, конструктора или врача, ровным счетом ничего не изменится. Высший профессионализм, заключающийся не в применении сложившихся стандартов, а в творчестве нового ценностно-нормативного содержания, имеет одну природу: необсуждаемый дар Божий, многообразие опыта, страсть. И именно такие люди образуют ядро соответствующего профессионального сообщества.
Для государственной машины, обычно представленной соответствующими зафутляренными и вполне посюсторонними персонажами, такого рода профессионалы кажутся «не от мира сего». Масштаб несовпадения ментальностей таков, что весьма затруднены взаимопонимание и возможность адекватной оценки. Между тем, как было отмечено, для многих институтов тесное взаимодействие с государством взаимовыгодно, а то и совершенно необходимо для обеих сторон. Поэтому государство должно понимать, кто есть кто.
Подыскивая контрагентов в том или ином профессиональном сообществе, государство часто вполне искренне отождествляет свои интересы с интересами общества и ищет в первую очередь людей лояльных, более или менее политически компетентных, способных администрировать и прагматичных. Именно таких людей подбирали, например, в качестве «первых лиц» в соответствующих сферах в Советском Союзе, начиная от, скажем, биологии или общественных наук до творческих союзов. Печальные результаты общеизвестны. Государство готово было до известной степени мириться с недостаточно убедительной коленопреклоненностью только в тех областях, от которых само зависело, то есть от производства вооружений и обслуживающих его наук, прежде всего физики и математики.
В странах, где профессиональные сообщества достаточно развиты и имеют своих лидеров, для государства особой сложности нет. Проблема образуется, если такие сообщества разрушены. Единственно правильное государственное поведение в таких обстоятельствах — работа через международные профессиональные сообщества. Государство не может само определить, кто настоящий биолог. Лысенки лучше всех умеют убедительно обещать. Поэтому биолог для государства — тот, кто признан биологом международным научным сообществом.
В современном мире границы развитых стран не являются абсолютно непроницаемыми. В силу этого многие профессиональные сообщества институционализированы на наднациональном уровне. Изюминка такой институционализации состоит в том, что даже там, где присутствует некоторая государственно-патриотрическая ангажированность (что имеет место, например, в ряде социальных наук, иногда в искусстве и т. д.), именно международный характер позволяет элиминировать эти привходящие моменты, сохраняя само профессиональное ценностно-нормативное ядро. Поэтому именно те граждане страны, которые занимают высокие позиции в соответствующих международных профессиональных сообществах, должны привлекаться — а не отсекаться — государством для оздоровления, а то и формирования соответствующих внутренних институтов, призванных работать на усиление и развитие общества.
Все возможно. Была бы воля. Но это уже другая проблема.
_____________
Независимо от того, насколько соответствовала реальным обстоятельствам идеологическая версия истории Павлика Морозова.
Есть, впрочем, и нормы, регламентирующие взаимодействия с объектным миром, однако они по своей сути очень близки к обычному технологическому знанию или даже входят в его состав. Их исследование лежит в совсем иной плоскости и имеет мало отношения к рассматриваемым здесь вопросам.
Именно так образовывались муравейники, ульи и т. п., хотя их сплоченность обеспечивалась не сопереживанием, а иными механизмами.
Существующая в литературе критика данной позиции в действительности позволяет уточнить утверждение Леви-Строса, сохраняя основную идею. Здесь нет возможности вдаваться в этот вопрос. Подробнее см., например, Шалютин Б. С. Правогенез как фактор становления общества и человека // Вопросы философии. 2011. № 11.
Леви-Строс К. Структурная антропология. М., 2001. С. 63.
Подобные, хотя и не тождественные, описаны и современными антропологами. Кроме того, достаточно вспомнить фольклорные описания отношений, например, зятя и тещи, чтобы, так сказать, прочувствовать атмосферу.
Шопенгауэр А. Об основе морали // Свобода воли и нравственность. М., 1992. С. 205—206.
Сострадание — одно из его важнейших проявлений, однако само по себе сострадание объясняет лишь направленность против зла, но не позитивную направленность к добру, поэтому, на наш взгляд, термин сопереживание здесь более точен.
Мы не вполне уверены в том, что категория справедливости является моральной. Есть большой резон в позиции В. С. Нерсесянца, утверждающего, что «Справедливость — внутреннее свойство и качество права, категория и характеристика правовая, а не внеправовая (не моральная, нравственная, религиозная и т. д.)» (Нерсесянц В. С. Философия права. М., 1997. С. 28). Стоит упомянуть, что и Харт, хотя и относил справедливость к нравственности, подчеркивал, что справедливость составляет в ней «отдельный раздел» (Харт Г. Понятие права. СПб., 2007. С. 159) и что «суть моральной критики в терминах справедливости или несправедливости обычно отличается от других типов моральной критики и обладает особой спецификой, отличающей ее от других типов общей моральной критики» (Там же. С. 160). Возможно, истина в том, что императив справедливости, возникнув в рамках становления права (что несомненно), также интегрируется в мораль, определенным образом модифицируясь, в результате чего возникает то, что называют моральной справедливостью. Однако более детальное обсуждение уведет нас слишком далеко в сферу философии морали.
Шопенгауэр А. Об основе морали // Свобода воли и нравственность. М., 1992. С. 211.
Там же. С. 210.
Хайек Ф. А. Право, законодательство и свобода: Современное понимание либеральных принципов справедливости и политики. М., 2006. С. 314.
Myers F. R. Emotions and the Self: A Theory of Personhood and Political Order among the Pintupi // Ethos. 1979. V. 7. P. 365.
Никто не может быть судьей в собственном деле (лат.).
Артемова О. Ю. Колено Исава. Охотники, собиратели, рыболовы. М., 2009. С. 470.
Впрочем, опять поставленного под вопрос недавними событиями.
Ковалев С. А. Открытое письмо В. В. Путину, В. Е. Чурову, С. В. Лаврову //m.133889.html
Человек лгущий // Человек. 1996. № 5.
Рубинштейн Лев. Оборотный фашизм //
С 6 по 12 мая в городе Эски-Шехир в Турции состоялась международная книжная выставка-ярмарка тюркоязычных писателей. В рамках этого весьма заметного в культурной жизни Турции события состоялось торжественное открытие так называемого парламента писателей и поэтов, пишущих на тюркских языках.
Карачаево-Черкесию на столь солидном форуме мастеров слова представляла известная ногайская поэтесса, член Союза писателей России Фарида Сидахметова, которая вошла в первый состав писательского парламента.
Новая общественная организация создана под патронатом Евразийского союза писателей, штаб-квартира которого находится в столице страны – Анкаре.
В последний день форума писателей и поэтов, съехавшихся из почти 20 стран мира, тепло принимал в своей резиденции премьер-министр Турции Реджеп Тайип Эрдоган. Состоялся большой и заинтересованный разговор о современном состоянии духовной сферы, необходимости создания парламента тюркоязычных писателей в целях укрепления тесных дружеских связей, формирования подлинно гражданского общества, сохранения мира и стабильности на планете.
Къара чачлы, сени къууанчынг - барыбызны да къууанчыбызды. Чыгъыб, къолунга (къолубузгъа) тюшгюнчю, сёзюмю сабыр этейим.
Эки джылда да Конкурсха къошулгъанла, хорлагъанла, ёчлю болгъанла - ала да - къууаннган бла бирге, сенден юлгю алырла, кёб да джазарла, иги да джазарла, китабларын да чыгъарырла. Бизни литературабызны длжашатырыкъла, мындан ары айнытырыкъла - сизсиз.
Аллах онг берсин Аны Хакъ сёзюн Акъ сёз бла айтханлагъа да, динибиз-тилибиз-джуртубуз дегенлени барына да.
Один из истинных ценителей и самых преданных патриотов национальной культуры, языка, ты в числе форумных энтузиастов делаешь очень нужное дело, привлекая внимание форумчан к главнейшей задаче Эльбрусоида. И это
Один из истинных ценителей и самых преданных патриотов национальной культуры, языка, ты в числе форумных энтузиастов делаешь очень нужное дело, привлекая внимание форумчан к главнейшей задаче Эльбрусоида. И это
Присоединяюсь к поздравлениям и достойной оценке вклада в форум и в целом в деятельность Эльбруосида). Амин Аллах, этилген алгъышнла къабыл болсунла! Аллах ашхы муратларынгы толтурсун!
Къара чачлы, сен келликмисе 14-не вечерге?)) Келгенинг болса, "Акътамакъ"-ны къуралгъан кюнбюне Кергеленни да чакъырыб бир джыйылыучукъ этиб къояр эдик))
