Путь домой
Наша семья приехала на Кавказ 1958 году, а жили мы в Киргизской ССР, Фрунзенской области, в селе Джангы-Джер. Мы уже были не первыми, многие семьи уехали на родину раньше ? в 1956 и 1957 годах. Уже имелась информация, о том, так там обустраиваются. Совет старейшин Карачая в 1957 году принял решение о необходимости всему народу вернуться на родину. У всех на устах была крылатая фраза стариков ?Тойгъан джерден ? туугъан джер багъалы? (Родина там, где родился, а не там, где обогатился). Некоторые опасались снова пускаться в дальний путь, путь, который навевал страшные воспоминания о 43 годе, о дороге смерти. Другие говорили, что лучше остаться здесь, где уже обжились, обустроились. Пространства здесь больше, зачем снова возвращаться в горные теснины, в безземелье, где с трудом добывался хлеб насущный. ?Будем лучше лизать камни родных гор и запивать водой Кубани, чем жить на чужбине и тосковать по Родине?, - заявили старейшины. И никто им не перечил. Потому что у всех в душе жила глубокая тоска по родным местам, по горным кручам, по свежему горному воздуху, по шуму горных рек, по высокому Кавказскому небу с яркими звездами.
Мне уже было 12 лет, и я помню дорогу домой. Когда мы погрузились в машины, чтобы ехать на станцию Пишпек во Фрунзе, все на минуту, оглянувшись назад, казалось, застыли, увидев остающихся собак. Многие погрузили не только домашние пожитки, а забирали с собой и скот, но оставались собаки. Они лаяли, бегали вокруг машин, визжали или жалобно скулили. И уже готовые отъехать переселенцы смотрели на них глазами, полными слез. Брать с собой собак не разрешалось. ?Вот так и на Кавказе оставались наши собаки?, - горестно вздохнула бабушка. Колона машин тронулась, собаки долго бежали следом, вызывая боль в наших сердцах.
И вот станция Пишпек во Фрунзе. Собирался дождь, состав еще не подали. Разгружаясь, люди старались сразу соорудить над пожитками и детьми некое подобие шалаша. Дядя Назбий своими могучими руками все так быстро и ловко обустроил, что уже до первых капель дождя мы были в укрытии. И я бабушке сказала, что когда я вырасту и начну работать, то на первую зарплату куплю костюм любимому дяди. Начался сильный ливень. Он был недолгим, но кое-что успел намочить. В мамин сундук с приданым для меня и сестренки проникла вода (карачаевцы тогда начинали собирать приданное чуть ли не с рождения девочки). После дождя мы все просушили, однако, на белых китайских скатертях с красивейшим рисунком остались желтые пятна. Эти пятна я не удаляю и сегодня, храню эту скатерть до сир пор, как свидетельство о непростой судьбе народа.
Наконец подали вагоны. И снова погрузка, снова работа.
Мы и на родину ехали в товарных вагонах, но это было теплой весной, в мае 58 года, обустроив их изнутри своим домашним скарбом. В последних вагонах мы везли с собой и скот. В каждом вагоне ехали по четыре семьи, устроившись в два яруса. Нам всем были устроены постели. Мама насушила еще дома из сдобных булочек сухари на дорогу. На остановках, которые были часты и долговременны, мама с другими женщинами бегала подоить коров. А мы потом пили теплое молоко со сладкими сухариками. Дорога была долгой ? ехали мы дней 15. Иногда во время долгих остановок удавалось развести костер и что-то сварить. И тогда мама была счастлива и улыбалась своей неповторимой улыбкой. Её семеро детей были сыты.
Мама, мама ? я не помню её праздно отдыхающей, она всегда была занята: шила, латала, вязала, мастерила нам летние тряпичные туфельки и тапочки. Женщины-карачаевки своим рукоделием спасли народ от голодной поголовной смерти. Ткали, вязали, пряли, катали войлок. Я тоже очень рано научилась рукоделью, еще до школы.
Каждый раз, когда поезд трогался после очередной остановки на разъезде, где мимо нас пролетали пассажирские поезда, молодые парни устраивали джигитовку, вскакивая на ходу в открытые тамбуры вагонов на приличной скорости. Однажды, кажется, это было в Волгограде, я опоздала сесть вовремя в вагон, потому что на стации увидела красивый кафель. Мне очень хотелось отковырнуть хоть кусочек рисунка, но у меня ничего не получилось. Вдруг я услышала гудок паровоза и побежала к поезду, а он уже набрал скорость. Ребята как всегда джигитовали. Среди них был и мой младший дядя-силач ? Назбий. Он поднял меня как пушинку и подкинул в тамбур. Встречный ветер развевал мои волосы, дядя укутал меня в свой пиджак. В проеме двери нашего вагона мелькнуло встревоженное лицо матери. Мы ей помахали с нашего тамбура руками. Мамино лицо исчезло. Двери вагонов закрыли. На следующей остановке я вернулась в вагон, в лоно семьи. Мама сурово меня пожурила, а бабушка прижала к себе и в который раз рассказала нам, как остался в горах Карачая её младший сын, 9 летний ? Назбий, тогда, в 43 году.
Он был вместе с отцом на горных летних выпасах, куда на лето отгоняли скот и отары овец. Вечером, 1 ноября 43 года, отец оставил сына на кошаре и спустился в село за хлебом, кукурузные лепешки бабушка выпекала им впрок. Но назад за сыном его уже не пустили солдаты. Мальчик остался в горах один. Через несколько дней к кошаре подъехал всадник, сказал мальчику о случившемся, и посоветовал ему спуститься в село, где оставшихся детей и взрослых собирают вместе, чтобы отправить вслед за родными. Оставив отару на волю судьбы, спустившись в село, он увидел, как чужие люди хозяйничали в покинутых хозяевами домах. Военные не пустили его к родному дому и увезли вниз по ущелью. Собирали оставшихся у Шоалинского монастыря, где они пробыли несколько месяцев, затем их отправили вслед за родными. Все это время бедная моя бабушка бегала тайком от коменданта на стацию Пишпек, встречала поезда и искала сына. И в душе её навсегда засел страх ? страх потерять детей. Маленькая сухонькая, она, не ругая, прижимала меня к груди, и я чувствовала свою вину за её страдания.
Но грустные воспоминания, хотя и сопровождали нас всю дорогу, они не могли заглушить радости возвращения.
Все события происходили в атмосфере всеобщего возбужденного радостного состояния. Бережного отношения друг к другу. Настроение взрослых передалось и нам ? детям. Я не помню, чтобы плакали даже маленькие дети. Бабушка, моя милая героическая бабушка, которая по семейным делам побывала в Москве еще до выселения, нам рассказывала, что нас ждет прекрасная Родина с белыми снежными вершинами и быстрыми холодными реками, которые опасно переходить вброд. Как по утрам низко стелется туман, а днем в ясном небе парит гордый орел, а вслед за летним быстрым ливнем появляется горячее солнце, как иногда осенние затяжные мелкие дожди пропитывают насквозь все, что можно намочить,
Слушая её рассказы под стук вагонных колес, ехали мы через всю страну, преодолевая огромные пространства, мимо сел и городов.
Вот уже остались позади Уральские горы. Переехали мы через реки Урал и Волгу. Медленные воды этих широчайших рек, особенно Волги, производили пугающее впечатление. Такое огромное количество воды нам еще не приходилось видеть. Там, где мы жили, были искусственные каналы, прорытые от реки Чу, за которой мы сажали арбузные бахчи. Ездили туда на бричке полоть и поливать арбузы. Река была достаточно полноводной, но было место брода, и через брод мы проезжали на бричке. А сколько нужно было пространства, для того чтобы, образовался брод через Волгу, я не могла себе представить. Дон тоже впечатлял своими размерами.
Доехали мы, наконец, до Ростова на Дону. Станция была большая, грохочущая, нас, как всегда загнали на дальние пути. И тут, на свое удивление, я услышала странное объявление: ?Товарищи спецпереселенцы, будьте осторожны! Во избежание кражи вашего имущества, надежно закрывайте окна и двери ваших вагонов?. Я училась в русской школе, уже закончила 4 класс и понимала, что говорят. Переводила другим, и мы удивлялись тому, что существует воровство. Ведь нас с детства приучали к тому, что брать чужое - большой грех.
Потом была станция Кавказская!
Это слово, как предвестник счастливой встречи с родиной щекотало нервы, легкая нервная дрожь пробегала по телу.
До сих пор стоит перед глазами красивое огромное красное здание вокзала и счастливые лица, лихорадочный блеск глаз сородичей. Эти последние перегоны пути до родного края казались самыми длинными. Ночью почти не спали, все боялись проспать приближение чуда.
Вот наконец-то поезд остановился в Ураковской. Прекрасный майский солнечный день принял нас в свои объятия. Все высыпали из вагонов, кто-то крикнул: ?Нас встречают ногайцы?. Заиграла гармонь, молодежь танцевала. Я стояла у вагона и смотрела на приближающихся к нам людей в белых халатах. Женщина-врач спросила меня, есть ли больные в вагоне, я отрицательно покачала головой. Она погладила меня по голове и ласково сказала: ?Вот и славно, а в других вагонах??. Она взяла меня за руку и повела к другим вагонам, и я уже служила переводчиком. Ведь многие жили среди казахов и киргизов и почти не понимали по-русски. Но, как ни странно, больных не было, хотя путь был долгим и нелегким. А я навсегда запомнила приветливые улыбки врачей и ласковое прикосновение руки женщины-врача к моей голове, словно неведомая и таинственная родина открыла мне свои объятия и окутала своей любовью.
Но снова был дан сигнал ? сесть в вагоны, и нас привезли на станцию Баталпашинскую. Здесь мы разгрузились и заночевали, ибо машины тем, кто поедет в Зеленчукский район, подали на следующее утро. Утром мы погрузились на машины, сидели все наверху, в середине кузова среди вещей было сделано углубление, машины были не крытые, и мы всё видели. Жадными глазами смотрели вокруг, выискивая, где же обещанные бабушкой белоснежные вершины. Проехали станицу Баталпашинскую, она мне помнится очень маленькой и невзрачной. Помню лишь небольшую церковь, выделяющуюся на фоне побеленных хаток под соломенными и дранковыми крышами. На грейдерной, узкой дороге нас подбрасывало и подкидывало, и мы радовались заботе старших о нас. Проехали красные горы ст. Красногорской, внизу, под обрывом, бурлила Кубань. Она не была полноводной, как Урал, Волга и Дон, но её скорость впечатляла. В её пойме виднелись деревья, вырванные с корнем. Бабушка нам объяснила причину этого. Тревога перед неведомой сказочной силой Кубани охватила нас.