Къара Чачлы, бу тюбюнде статья сен салгъан сорууланы бир къауумуна джууаб орнуна джараб къалмазмы? Мени джамагъат ишлеге не келтиргенин - статьяда айтылгъандан ангылашыныб къалыр деб, кёлюме келеди. Башха соруулагъа артхаракъ джууаб этерме.
Бусагъатда ким не сюйсе да джазыб, чыгъарыб барыргъа амалы барды. СССР-ни кёзюуюнде иш башха тюрлю эди.
Джазыучулагъа, совет властны кёзюуюнде, кърал политика къалай къатылгъанын кесими юсюмде кёргюзюрге излейме. Аны джазгъан — къарачай-малкъар тилде уста сёлешген татарлы алим Виль Ганиевди."О народе и народном поэте" деген статьядан бир юзюкдю бу.
...В начале 1980-х годов (оно совпало по времени с принятием ЦК КПСС постановления «О серьезных недостатках в постановке организационной, идейно-воспитательной работы, соблюдения правопорядка в Карачаево-Черкесской автономной области») писательская организация Карачаево-Черкесии в третий раз обсудила рукопись стихотворений Билала Лайпанова «Бусакъла» и не рекомендовала её к изданию по следующим причинам, которые так обосновал рецензент:
«Во-первых, тематика некоторых стихотворений страдает абстрактностью. Во-вторых, нет четкого классового подхода. В-третьих, заметны идейные заблуждения автора и его преклонение перед религиозными культами. В-четвертых, не соблюдаются нормы стихотворной речи. В-пятых, отсутствует чувство меры и ответственности.
Это все делает стихи Билала Лайпанова неинтересными и непонятными. Чтобы не быть голословным, приведу примеры:
Бир джетген кюн таулугъа къолунгу берсенг,
Сеннге керек кюн таулу джанын да берир.
Алай а таулуну уруб бёркюн тюшюрсенг,
Таулу уруб башынгы тюшюрюр.
Если в тяжёлый для горца день протянешь ему руку,
То в черный твой день горец отдаст за тебя свою жизнь.
Но если ты собьешь папаху с головы горца,
То горец собьет твою голову с твоих плеч.
(Здесь и далее подстрочные переводы мои.- В.Г.)
Это противоречит принципам дружбы и братства народов. К чему призывает автор читателей? Я не берусь утверждать, что такие стихи отвечают требованиям социалистического реализма. К сожалению, такого рода ошибки в рукописи встречаются часто:
Къотур шхылды къысыр къаяда
Орнун табалгъан чакълы, орнуму
Табалмай къалдым бу шашхан дунияда
Деген кюнлерим да болду.
Даже как кустарник на скале
Не смог я найти свое место в этом сумасшедшем мире,
Говорил я в иные дни.
Конечно, на земле есть два мира, два образа жизни. О мире капитала, насилия и неравенства можно сказать так, как заявляет Лайпанов. Но как же может так заявлять человек нашего общества? Здесь заметна и его нескромность. Рукопись не свободна от грубых строк и слов:
Улурум келди джулдузлагъа къараб,
Итча, бёрюча созуб улурум,
Ёзге мен адам болгъаным себебли –
Назму джаздым да, сизге окъудум.
Хотелось выть, смотря на звезды,
Как собака, как волк – протяжно,
Но, так как я человек, –
Я написал стихи и прочитал вам.
Где здесь идейное содержание и художественное достоинство? Такие строки, на мой взгляд, ничего общего с поэзией не имеют. Здесь отсутствует полностью и эстетическая сторона стихотворения.
У автора заметно преклонение перед религиозными культами:
Джандетинги джаханим этсенг,
Джашарынг, кюеринг да джаханимде.
Если ты свой рай превратишь в ад,
То жить и гореть тебе в аду.
Какая необходимость пугать кого-то ужасами ада? Это проповедь муллы, а где же поэт, который должен убеждать людей беречь природу силой поэтического слова? Он должен, опираясь на наши нравственные принципы, пользоваться другими формами и методами.
На 34 странице рукописи в стихотворении «Эки сагъыш» встречается строка: «файгъамбар джуууннган сют кёлча бир кёл». Для автора символом высшей степени нравственной чистоты является озеро, где купался пророк. Это, по крайней мере, звучит странно.
Религизное настроение, дух присутствуют во многих стихотворениях:
Сен келтирген таулу китаблагъа
Тау башлагъача алай къууандым.
Алай къууаннган болур Меккягъа
Баргъан дин ахлусу, окъуй Къуранын.
Книгам, которые ты принесла,
Я обрадовался как горным вершинам.
Паломник, идущий в Мекку,
Так радовался, наверно, читая в пути Коран.
Странно, что автор для сравнения высшей своей радости, получив книги любимых авторов, ничего другого не нашел.
Автор часто берется за мировые проблемы. Конечно, здесь он ударяется в крайность, теряя чувство скромности:
Мен болсам эди джаратхан дунияны,
Кёб затын башхаракъ этеригем аны.
Алай а мен тюл эсем да джаратхан дунияны,
Кесим излегенча этерикме аны!
Если бы я был создателем этого мира,
Многое по-другому сделал.
Но если и не я создал этот мир,
Все равно по-своему сделаю его я.
Самые великие светила мировой поэзии не смогли переделать мир. Не могут взять на себя такую миссию, наоборот, они от скромности стесняются именовать себя поэтами... а автор одной маленькой книжки, изданной на карачаевском языке, Билал Лайпанов заявляет:
Джашайма. Джашайдыла ма менде
Ишчи да, философ да, поэт да.
Живу. Живут во мне
И рабочий, и философ, и поэт.
Рукопись данная местами говорит о том, что автор порой не понимает самой сути поэзии, значения искусства слова: «эки итча улуйдула эки кёзюм» («как две собаки, воют мои глаза»); «Аллах къыйынлы джаратхан бир джан», («Я Богом трагически сотворенный человек»); «меджисууну заманында адамча, табынырым келди бир кюн терекге» («как в первобытные времена, захотелось мне однажды поклониться дереву»)... Список таких строк можно было бы продолжить, но за неимением времени и возможности я называю только отдельные. Как видно, рукопись страдает от идейных и художественных недостатков».
Эта заказная рецензия – как заказ на убийство: охота на начинающего поэта, который не идет по стопам некоторых старших коллег и не собирается стать ни холуем советских властей и коммунистической партии, ни стукачом КГБ, а имеет свое мнение и мужество сказать это мнение вслух. А это опасно и для властей, и для их холопов. Вот почему такой вопль-донос: «поэзия Лайпанова не соответствует требованиям социалистического реализма». Значит, власти могут что угодно делать с твоим народом, с твоей родной землей, но ты молчи; но молчать тоже опасно – наполняйся трусливым благоразумием, рабским вдохновением – пой хвалебные, льстивые песни антинародному, антинациональному режиму. Вот этого добивались и не добились от Лайпанова. И не добились бы: «Къан бла кирген, джан бла чыгъад».
Инакомыслие в крови Поэта. Волка невозможно превратить в дворового пса. Поэта можно убить, но не сломить. Скорей всего, Лайпанов был бы уничтожен, если бы счастливая случайность не свела его с Кайсыном Кулиевым – патриархом карачаево-балкарской литературы, классиком советской поэзии. Великий Къайсын прочитал многострадальную рукопись молодого автора и написал восторженный, диаметрально противоположный выше приведенной рецензии, отзыв: «Билал Лайпанов – Поэт! Это мой главный вывод. Он по-настоящему талантлив...». После гневного письма Кайсына Кулиева первому секретарю Карачаево-Черкесского обкома КПСС «не соответсвующая социалистическому реализму» рукопись стихов Билала Лайпанова вышла отдельной книгой.
Так начиналась путь в литературу карачаевского Шандора Петефи.
Будучи студентом Литературного института им. А.М.Горького, Лайпанов участвовал в работе 8-го всесоюзного совещания молодых писателей; его имя прошло как открытие; рекомендованные поэтическим семинаром стихи его были изданы отдельной книгой «Советским писателем» – самым престижным издательством страны; его приняли в Союз писателей СССР; его книги начали выходить и в других московских издательствах – в «Молодой гвардии», «Современнике».
Но совсем другое отношение было к нему на родине. В «высших интересах», из-за «политических соображений» в печать не пропускали даже те стихи, которые уже появились в переводах на русский язык. Это касалось в первую очередь трагических страниц в истории народа – завоевание российской империей Карачая в 1828 году, геноцид в 1943-1957 годах, современное реабилитационное движение карачаевского народа. Другой вопрос – не противопоказано ли поэзии обращение к публицистическим темам? К чести Лайпанова, он и здесь сумел остаться поэтом. Этому подтверждение – стихи из цикла «Тому, кто Родину свободной хочет видеть...».
В стихотворении «Поэты гонимых народов» он пишет:
Когда в наш дом захватчики пришли,
Когда нас гонят прочь с родной земли,
Я людям должен рассказать об этом!
Но наша речь родная под запретом...
Когда нет справедливости нигде,
И оказался мой народ в беде,
Когда в тоске сжимаются сердца, –
Воззвать к свободе – это долг певца!
Но трудно на родной земле поэтам,
Когда и песни наши под запретом!
Заплакал – но послышались угрозы.
Так, значит, под запретом даже слезы?
Хотел к земле припасть, ещё не зная,
Что под запретом – и земля родная!
Но надо мной раздался голос Бога:
«Иди! Пусть нелегка твоя дорога!
Тому, кто Родину свободной хочет видеть,
Не запретишь любить и ненавидеть!».
В 1984 году, вернувшись из Москвы в Карачай, он начал работать корреспондентом областной газеты «Ленинни байрагъы», в отделе партийной жизни и советского строительства. Но работать в органе обкома КПСС для него пытка – писать неправду поэт не может. Он уезжает в Москву, где преподает в ГИТИСе им. А.Луначарского родной язык и литературу национальной студии. Переводит на карачаевский язык «Маленькие трагедии» А. Пушкина, «Гамлет» В. Шекспира, пишет свои стихи. Через три года возвращается на Родину и начинает работать в научно-исследовательском институте (в настоящее время – Институт гуманитарных исследований при правительстве КЧР) старшим научным сотрудником сектора литературы. Здесь сталкивается с дискриминацией по национальному признаку при подборе и расстановке научных кадров. Окончательно его выводит из себя запрет писать литературоведческие статьи на родном языке. Лайпанов организовывает и возглавляет забастовку ученых, доходит до Верховного Суда России, но правды не может добиться. Его увольняют с работы «за организацию признанной судом незаконной забастовки, участие в ней и нарушение трудовой дисциплины».
Поэт пишет:
Будь горд, потомок вольного народа,
И головы в печали не склоняй!
В тебе живет высокая свобода
Земли, чьё имя вечно – Карачай!
Борьба за свободу слова – за свободу своего народа превращают Лайпанова в закаленного, хладнокровного бойца:
Испытания жизни меня не согнули,
И, пока я живу на земле,
Я спокоен великим спокойствием пули
Перед выстрелом в тесном стволе.
С этого времени Лайпанов полностью отдается литературной и правозащитной деятельности, становится видным общественным деятелем, возглавляет демократическую организацию «Джамагъат», борется за полную реабилитацию репрессированных народов. Редактирует и издает первую независимую газету карачаевского народа «Юйге Игилик», единственный независимый карачаево-балкарский журнал «Ас-Алан», возглавляет московское издательство «Мир дому твоему», восстанавливает Союз карачаевских писателей. Издает книги правозащитников, писателей, исследователей национальной культуры. В его журнале печатаются и начинающие авторы, и мастера с мировым именем. Но главным для Лайпанова всё-таки остается поэтическое слово.
У него в Москве выходит десятитомное собрание сочинений на карачаевском и трехтомное – на русском языке. Поэту приходит известность и всенародная любовь.
Лайпанов – народный поэт Карачая, Почетный доктор Карачаево-Черкесского государственного Университета, Почётный доктор Международной Тюркской Академии. Его книга «Пространство моего голоса» была выдвинута на соискание Государственной премии России; кандидатуру Лайпанова поддержали и Союз писателей России, и Международное Сообщество Писательских Союзов. Но местная пресса обо всем этом молчит.
После 90-х годов в Карачаево-Черкесии Лайпанов ни разу не издавался.
Несмотря ни на что, Лайпанов продолжает творить.
Поэзия – озеро,
Открывшее глаза.
Сердцем пью из него
Отражения.
Ладонью черпаю
Своё лицо
Из глубины.
Велико ли озеро,
Не знаю,
Но, когда пою,
На другом берегу
Огни загораются.
Может, я не пророк,
Чтобы перейти его
Посуху,
Но за всю жизнь
Обойду без посоха
Пространство моего
Голоса.
А там – стану
Озером, открывшим глаза...
Конечно же, каждый этап творчества Билала ждет самостоятельного исследования и анализа. Тонкий лирик и почти памфлетист, задумчивый философ и революционный поэт-трибун – это все Билал Лайпанов. Но во всем и всегда он остается верным нартскому слову-истине: «джыджымны узуну, сёзню къысхасы ашхы». Его стихия – короткий верлибр.
Слово раба: Я очень похож на своего хозяина, когда он молчит.
Проситель: Нет, он не бил челом...слова его подползали ко мне на коленях, а взгляд – лизал руки...
Свет, музыка и кровь: Свет должен падать слева, и музыка должна литься ему навстречу, как кровь из ран сердца...
Трава: Как тяжело жить, зная, что когда-нибудь, вместо волос, трава прорастет из твоего черепа... Зато умирать будет легче, зная об этом.
Падшая красота: Обломки неба в грязных лужах.
Последний миг: Падая, срубленное дерево пытается ухватиться за звезды.
Осень: В опустевшем гнезде ласточки поселилась печаль.
Жизнь: Чтобы насытиться жизнью, надо умирать от любви.
Пути к спасению: Можно спастись, зарывшись в землю, а можно научиться летать.
Грусть полнолуния: От мёртвого света луны Дерево прячет тень своей души за спиной.
*** Ты любишь смотреть в звезды... Пью небо из твоих глаз.
*** Люблю свою бороду: говорят, она ещё немного будет расти после моей смерти.
*** Хором поэты поют лишь песню Одиночества...
Надпись на надгробии поэта: Звезды выпили его душу.
*** Крик заблудившихся журавлей в тумане встретился с воем собак, прикованных цепью... И землю пронизал осенний дождь.
*** Открой своё сердце – свет изгоняет тьму.
Билал Лайпанов – поэт и гражданин Земли и Небес. Его поэзия национальна и общечеловечна. Его свободные, крылатые, светоносные стихи – явление в современной поэзии. Поэтому так высоко оценили его творчество виднейшие мастера художественного слова Халимат Байрамукова, Кайсын Кулиев, Лев Ошанин, Сергей Михалков, Валентин Сорокин. А Чингиз Айтматов и Олжас Сулейменов, читающие карачаевского поэта в оригинале, выступили инициаторами выдвижения Билала Лайпанова на Нобелевскую премию. Я полностью разделяю мнение своих коллег и думаю, что наш институт также поддержит это выдвижение.
Виль Ганиев,
Литературовед, тюрколог,
старший научный сотрудник
Института мировой литературы
Российской Академии Наук,
исследователь творчества Билала Лайпанова.
Москва, 2004-2005
