ВСАДНИКИ:
Джемалдин Яндиев
Кайсын Кулиев
(продолжение статьи)
В депортационном бытии они прошли испытание пересечением и житейского «сюжета»… В ингушско-балкарской дружной и хлебосольной семье Радимы Пшемаховны Мальсаговой и Мухажира Ахматовича Кульбаева в 1948-1949 гг. произошла встреча К.Кулиева и Раисы Созеркоевны Мальсаговой (1920-2000), двоюродной сестры Р.П. Мальсаговой. В этом доме бывали люди всех «неправильных» национальностей города Фрунзе, которые, несмотря ни на какие тяготы послевоенной, режимной жизни, хотели общаться, дружить, радоваться, любить. Обаятельный, остроумный, с широким кругозором, никогда не унывающий Кайсын отметил, вероятно, определенное сходство своего характера с Раичкиным (так называли ее все). И очень скоро сделал ей предложение. Он знал практически всех ингушей ее круга: Дошлако Мальсагова, Тамару Тонтовну Мальсагову, Джабраила Картоева и др. «Меня приятно удивила эрудиция Кайсына: он знал километры стихов наизусть, разбирался во многих отраслях знаний. Был самостоятелен в суждениях, но главное, что нас объединяло – мечта о Кавказе, о родине, на которую мы обязательно должны вернуться», - вспоминала Р.Мальсагова. Инженер по образования, трезвый и земной человек с антисоветской биографией (отец – офицер-белоэмигрант, находившийся в Великобритании), но твердыми принципами, неженской логикой и поступками порядочного и отзывчивого человека, она была известной ингушкой во Фрунзе, где спецпереселенцы нуждались в помощи и поддержке друг друга ежечасно. Работая в Министерстве местной промышленности Киргизии, занимаясь абсолютно мужскими делами, обязательная и требовательная к себе и людям, да еще с такой биографией, Раичка не каждому могла составить партию. (Как она говорила: «То сын муллы, то простой работяга, то искатель дельной невесты с достатком»). Об этом не без самоиронии в своих мемуарах Р.С. Мальсагова написала так: «Когда мы переехали во Фрунзе, мне уже исполнилось двадцать пять лет. Отношение ко мне со стороны всех наших людей было очень теплым, уважительным и доброжелательным. Это, прежде всего, выражалось в искреннем стремлении многих способствовать устройству моей личной жизни. В этой связи любому появившемуся «на горизонте» кандидату в женихи, независимо от его возраста, образования и т.д. (не спрашивали при этом меня), предлагали на рассмотрение мою кандидатуру. Правда, выбор был невелик, но так было. Среди моих «женихов» были и такие, которых их отцы, что называется, принуждали обратить на меня внимание.»26). Она была слишком образованной и самостоятельной для одних и слишком с тяжелой биографией из-за отца для других. И ей тоже подходили не все… Вот такая ингушская невеста произвела серьезное впечатление на К.Кулиева, а он – на нее. Поэт засватал Р.Мальсагову, был назначен день свадьбы, и было сшито свадебное платье невесты… . Но вмешалась судьба, и «великому балкарскому поэту» родные Раички (дядья Султан и Макшарип Измайловы) вернули данное слово… «Наверное, мы все равно не ужились бы – ведь Кайсын бредил своим Чегемом, Балкарией, а я не представляла себе жизни без Грозного и моих родных», - говорила она много позже, уже будучи женой «великого ингушского поэта».
К.Кулиев вскоре (1951) женился на очень красивой ингушке Макке Дахкильговой, тоже, кстати, дочери офицера – сначала царского, потом советского… . Раичка в 1952 году вышла замуж за Джемалдина, и первый человек, который пришел к нему с поздравлениями и словами: «Ты – счастливый человек, Джим. Она спасет тебя», - был друг Кайсын. Она и вправду спасла… Джемалдин был большим ребенком, совершенно «безбытным» человеком в ссылке. Его беспомощность пред грозной и немилосердной обыденностью жизни многих даже ужасала. Потеряв паспорт, например, он жил, не задумываясь о последствиях этой потери в режиме спецпоселения. Р.Мальсагова была в этом смысле – житейской смекалки и практичности – полной ему противоположностью (и паспорт она ему, к слову сказать, выправила»)…
О том, как в депортационной «давильне жизни» и «мессиве народов» Джемалдин сохранил свой дар поэта, а Раиса Мальсагова «прямую душу», пронзительно нежно и потрясающе точно выразил выдающийся современный поэт, переводчик, интеллектуал Михаил Синельников в своем стихотворении под названием «Надпись на книге Р.С. Мальсаговой «Другая жизнь»»:
То утра драгоценные оттенки,
То соловей, взывающий в ночи,
И это – юность спецпереселенки,
Любви и веры вещие ключи.
Когда-нибудь, устав и отработав,
Сказать, как трудно было уберечь
В давильне жизни, в мессиве народов
Прямую душу и родную речь.
Но цвет весны, но огненное лето
И молодость, и осень, и зима,
И свежесть утра, и любовь поэта,
Она сильней, чем ссылка и тюрьма.
Жить, выживать, конечно, было надо,
Соприкасаясь с повседневным злом…
Тянь-Шаня серебристая громада
Всегда стояла в поле за углом.
Ночь на 22 февраля 2013.
И.М. Синельников, сам проведший детские годы в Киргизии среди народов-изгнанников, лично знакомый с К.Кулиевым, поэтически проникновенно запечатлел трагедийное мужество жизни «с повседневным злом» при сохранении чистоты и достоинства – женщины, поэта, личности. Это удивительный гимн подлинности – человеческой, женской, художнической (почти исчезающей нравственной субстации в современно мире подмен..).
Первые пять лет были самыми катастрофическими в депортационной жизни Джемалдина Яндиева: гибель детей, смерть родного брата и его сыновей-близнецов (судьба била братьев Джемалдина и Аюба в изгнании, даря и забирая сыновей…), сводной сестры и отца, на похороны которого он не смог выехать из Фрунзе в Северный Казахстан. Кульминацией всех бед стал разрыв с семьей - женой Тамарой и сыном Рустамом. Уход от сына остался незаживающей раной навсегда. Он в прямом смысле лишился дома как крова и скитался по чужим углам, был близок к смерти…
Боль Джемалдина стала и болью Кайсына. В большом поэтическом наследии К.Кулиева есть три стихотворения, имеющих непосредственное отношение к Дж. Яндиеву. Два из них - собственно посвящения ингушскому другу.
Это следующие стихотворения: «Джемалдин Яндиевге» («Джемалдину Яндиеву»), написанное на балкарском языке в 1947 году; «Гибель всадника», написанное в 1948 году, переведенное на русский язык и опубликованное в 1-ом томе собрания сочинений в 3х томах в 1976 году; «Другу в беде», написанное в 1951 году и опубликованное в переводе Н.Тихонова в 1957 году .27)
Джемалдин Яндиевге | Джемалдину Яндиеву |
Бата туруп кеме тенгизде, Юллени ичгенин къоймагъан, Жеринден да къымылдамалъан, Аллай беклик къолундан келген Капитан! Мен сени ёмюрге Сюйгенме. Турабыз биз берге!... (балкарск.) | И даже когда корабль начал тонуть, Он не вынул трубку изо рта (он продолжал курить), С места не сдвинулся. Обладающий таким непоколебимым мужеством. Капитан! Зауважал тебя навеки. Стоим плечом к плечу. Мы вместе. (подстрочный пер. – Б.Лайпанов) |
Абсолютно экзистенциальная картина мира и образы (тонущего корабля, капитана, двух смертников)! Прошедший войну, храбрец Кайсын, израненный, чудом выживший и принявший после победы тяжелое решение добровольной ссылки, ошеломлен отчаянным мужеством Джемалдина, изхлестанного невзгодами, без упреков и стенаний идущего к гибели. Два товарища, два поэта были, что называется, лицом к лицу («плечом к плечу») поставлены перед экзистенциальными условиями человеческого существования в депортации. «Условия эти очерчивают метафизическую участь человека в мире, роковые пределы его судьбы, такие первичные реальности его бытия, как физическая конечность, природа, время, Бог, свобода, «другие», тоска и боль, одиночество и отчаяние.»28)
В депортации, после войны (и какой!) экзистенциальное сознание, можно сказать, проявилось в чистом виде. Яндиев и Кулиев прошли через «пограничную ситуацию» (Кайсын еще на фронте, Джемалдин – в обрушившихся лавой бед) и «смерть себя прежних» (С.Семенова).
«Они были исторгнуты в классическую экзистенциальную ситуацию заброшенности в чужой «абсурдный» мир, посторонность, одиночество.»29)
В этой ситуации у того и другого была своя собственная стратегия личного существования и сосуществования со всякого рода институциями, общественной «гуртовой коллективностью». Они явили две разные реакции на трагедию депортации, что нашло свое выражение в стихах (Кайсын) или в их долгом отсутствии (Джемалдин).
Тонущий корабль и капитан, даже не шелохновшийся для спасения (что усугубляется застывшей во рту трубкой), - не только для горца шокирующий образ экзистенциального сознания. Готовность к смерти вдвоем – это сильнейшее переживание трагедии бытия, которое трансформируется, согласно классической экзистенциальной традиции, в позицию трагического стоицизма. Стойкое приятие зла как «смысловой текучести», которое надо мужественно перетерпеть, ибо ничто не может изменить волю Бога.
Человеческое существование, трактуемое как «бытие – к – смерти» (Г.Хайдеггер), означает состояние человека, который ясно осознал свою смертность в «пограничной ситуации» (К.Ясперс) и живет в этом осознании. В этом коротком стихотворении обреченность на уход проявляется через мотив погружения корабля жизни в бездну, в метафорическое пространство смерти. Корабль с поэтами, уходящий на дно… Мотив погружения, восторг перед невозмутимым капитаном (Джемалдином), потерявшем почву (в прямом смысле) под ногами в «безосновном мире» (Сартр) – бесповоротное движение к смерти – показатель экзистенциального мироощущения К.Кулиева в 40е годы.
В следующем стихотворении «Гибель всадника» условная «тема Джемалдина» претерпевает определенную трансформацию: от абсолютной готовности к смерти (как единственному выходу) – к приятию нерадостного бытия как судьбы.
Гибель всадника
Ты мчался, как ветер,
Но пуля
Сразила тебя на лету.
Твой конь на траве растянулся,
А кажется – скачет еще.
Он черен как тень,
Его ноги
Таят напряженье прыжка.
Как ветром отброшена грива,
Копыта еще горячи.
О всадник,
Сраженный в полете,
Ты весь – еще срастный порыв.
И ветер
Скорбит над тобою,
И песня рыдает моя.
И ветер, и песня родились
В один этот
Горестный миг.
Одною землей рождены мы,
О, всадник,
Сражённый в пути.
И песня, и ветер,
Рыдая,
Помчатся в твой горестный дом,
И, вестники горя,
Заплачут
Они вместе с бедной женой,
И с матерью рядом
Заплачут
У гаснущего очага.
И песня –
Твой грустный глашатай.
Ведь песня –
Родная сестра
Тебе,
Вольно мчавшийся всадник,
Она также мчится в простор.
Ты лишь половину дроги
Проехал –
И умер, сражен.
Быстра и сильна всегда
Пуля.
Она тебя здесь догнала,
А песня, сестра твоя,
Слышишь,
Помчалась в твой дом,
А потом
Взвилась,
Полетела по миру.
Не сразить ее
На полпути.
«Плач» по вольному всаднику характеризуется фольклорной поэтикой: быстрый, как ветер, всадник, верный конь, продолжающий бег без хозяина; скорбящий ветер и рыдающая песня, осиротевшие мать и жена. Но нет гор! Гибель гордого всадника произошла вне родных ущелий и теснин, в пространстве чуждого, враждебного мира. Мотив смерти выводит сознание лирического «я» за грань обыденности, в небо, в полет, вдаль от земли. Утрата родной земли, дома - показатели экзистенциального мироощущения. Ветер, пуля, бездомность - метафоры незащищенности, противопоставлены в стихотворении уюту материнского очага. Всадник гибнет во враждебном мире за пределами дома («Дома»), недостижимого «рая», ставшего «горестным домом».
Образ «горестного дома» соединяет «семантику изгнания с семантикой смерти» и фиксирует «отчаяние от невозможности возвращения Домой» (А.Алехнович). При этом в стихотворении есть зыбкая надежда: неубитая «песня-сестра» «полетела по миру», избежав гибели от пули, в отличие от всадника.
Из опасного мира, бытия, где убит вольный всадник, необходимо «умчаться», чтобы уцелеть (песне). Но куда?... Полет песни (души, судьбы?) в неизвестность – эфемерная надежда остаться в вечности, не исчезнуть навсегда – некий залог возможного будущего возрождения и даже примирения с враждебным бытием.
«Поэтическое «я» существует в пространстве земного (ситуация гибели всадника и осиротевшего коня, сбитых на половине пути вдали от земли, где «рождены мы» - М.Я.) и надземного (ветер и песня – горестные глашатаи; песня, взвившаяся прочь от опасной земли ввысь – М.Я.), настоящего (смерть и горе – М.Я.) и вечного (песня – душа поэта, полетевшая по миру – М.Я.) одновременно, в каждом мгновении, которое, согласно Кьеркегору, то двусоставное, где время и вечность соприкасаются друг с другом, в результате чего выдвигается такое понятие временности, в котором время разрывает вечность, а вечность постоянно пронизывает собой время.»30) Кайсын Кулиев и Джемалдин Яндиев – поэты-спецпереселенцы, депортанты – возможно, чувствительней других испытали на себе «катастрофичность своего времени, его мировоззренческую шаткость, но главное – были выброшены в социальную пустоту, в одиночество, в безнадежность».31)
Они осуществили (каждый по-своему) личностный выбор как экзистенцию. Это означало обретение своей личной свободы как тяжкого бремени, открытие в своем одиночестве состояния, которое «ошеломленно и тревожно говорит о готовности к смерти» (С.Семенова). Но вместе с тем и о постепенном понимании стоического приятия жизни.
Об этом выходе на иной уровень восприятия жизни - следующее посвящение К.Кулиева Дж. Яндиеву:
Другу в беде
Не плачь, мой друг. Как облако спокоен
Средь этих тягот и лишений будь.
Со всяким может быть такое –
Нам всем случалось горюшка хлебнуть.
Что для тебя теперь беда?
Пустое!
Будь мудр. Пойми, что я всецело прав.
Кто потерял коня – тому не стоит
Страдать и плакать, плетку потеряв.
(пер. Н.Тихонова)
Это стихотворение впервые было опубликовано в книге Кайсына Кулиева «Хлеб и роза» (1957), которую он подарил Яндиеву с надписью: «Джемалдину Яндиеву – одному из ярких и талантливых поэтов книжного Кавказа, человеку, с которым я в самые трагические дни нашей жизни делил кусок хлеба и глоток вина. С любовью Кайсын Кулиев. Москва, 30 августа 1957 года». Книга с дарственной надписью сгорела вместе с библиотекой и квартирой Джемалдина Яндиева в огне первой «русско-чеченской войны» в Грозном летом 1996 года…
Конкретные жизненные обстоятельства, близко к сердцу принятые другом-поэтом и выразившиеся в «стихотворении-утешении», являют образ горя человека, горца, мужчины, изгнанника, лишившегося всего, кроме жизни. Подразумевающийся «архетипический» образ всадника, потерявшего коня и плетку, как бы размыт в тексте. В котором главное – мотив сострадания и благородного искреннего сочувствия собрату по судьбе. «Национальная ментальность и народный характер балкарцев отличают такие черты, как оптимизм, мера, прагматизм, спокойствие, отсутствие фатализма, берущие начало в древнетюркском мировосприятии… определили истоки кулиевской внутренней гармонии, ясности и оптимистического приятия мира…»32). Подобное спокойствие и отсутствие фатализма не были свойственны Джемалдину Яндиеву, носившему в себе ингушскую ментальность, в которой, как и в национальном характере его народа, фатализм, стоицизм, закрытость и скупость на внешние проявления личного горя являются главными маркерами. Он, благодарный за сочувствие и щемящие строки друга, ответил ему своим стихотворением «Всадник» - с метафорической иносказательностью, исключающей «плач», символическим образом личной и национальной катастрофы:
Всадник
Кайсыну Кулиеву
Джигит непреклонный,
Он сросся с конем
В бескрайней дороге
И ночью и днем.
С ним песня, бывало,
Как сокол летит,
И эхо в ущельях
Гремит от копыт.
Вдруг - буря, джигит
Опрокинут грозой.
Нет эха в горах.
Песня стала немой.
И горы седели,
Молчанье храня,
Пока гордый всадник
Бродил без коня…
Он – снова в дороге!
Он – вновь на коне!
И песня
С зарей обнялась в вышине…
(Пер. А.Гатова)33)
Перевод, безусловно, не отражает все языковые нюансы первоисточника, но достаточно точно передает в образе одинокого всадник романтическо-трагическую суть ингушского «мифопоэтического архетипа». В котором, согласно К.Юнгу, выражено «невольное высказывание о бессознательных событиях на языке объектов внешнего мира» (гор, дороги, бури, сокола, коня).
Представляется, что стихотворение Кулиева «Гибель всадника» продлилась в стихотворении «Всадник» Яндиева. Яндиевский всадник был повержен (не насмерть) на землю враждебной стихией, бродил одиноко, и горы (точная локализация родины) стояли «без сердца», песня (душа) оставались безъязыкой, безмолвной. Песня Кулиева улетела ввысь, а песня Яндиева, «заиграв» в горах, стала спутницей воспрявшего всадника, продолжившего свой путь. Джемалдин как бы «прозрел» долгий и счастливый путь всадника – Кайсына, сына гор, достойно прошедшего все испытания, уготованные судьбой. Как в свое время Кайсын глубоко прочувствовал и близко к сердцу принял (как личную) трагедию друга Джемалдина…
…Об истории первого публичного чтения стихотворения «Всадник» в марте 1979 года нам рассказал сам К.Кулиев в присутствии Д.Кугультинова, Р.Гамзатова, Э.Кулиева и, конечно, Дж. Яндиева во время их последней встречи в Москве за обедом в гостинице «Москва».
…В 1956 году Дж. Яндиева и К.Кулиева пригласили на съезд писателей Киргизии, куда они приехали из Москвы, где в этом время учились после ссылки на Высших литературных курсах при Литинституте им. Горького. Счастливые, свободные, взволнованные (уже почетными гостями, а не спецпереселенцами), оба прилетели во Фрунзе.
«Джемалдин, никогда не отличавшийся любовью к ораторствованию, записался на выступление. Когда его объявили, он своей легкой походкой взлетел на трибуну и очень коротко и сердечно сказал о том, что земля Киргизии приютила и обогрела его в самый трагический период жизни. Он всегда будет благодарен за это. А во Фрунзе долго еще будут помнить две телогрейки – Кайсына Кулиева и Джемалдина Яндиева (это была единственная в те годы верхняя одежда). Киргизия не стала нашей второй родиной, потому что настоящая родина только одна, но эта земля и те добрые люди, которые встретились нам за долгие годы, помогли выстоять, выдержать, навсегда в наших сердцах… После этого Джемалдин прочитал свое стихотворение «Всадник» - «Говра баьри» на ингушском языке».34)
Е ди, е бийса къоаста ца еш, Уйла къоьга дог ловзадаьнна, Вода говра баьри. Доккхача дунех – доаккхал деш Б1аьхача цу наькъ m1а ваьнна Водар кура баьри. Лоамашка ловзар маьрша илли Майрача лаьчанца декаш. Водар чехка – г1оза баьри Кер чура дог делаш. Цкъаьннахьа Ди mехар Лаьтта аьгар. Говра баьри Дын m1ара вежар. Дын боацаш Баьри мел лел, Баьри воацаш Дын мел лел Дог доацаш лоамаш лаьттар, Мотт боацаш илли дисар. Наьна дог деладеш Баьри юха а новкъа ваьннав. Лакха лоамаш кхайкадеш Илли 1уйренца ловзадаьннад. (канонический текст) | День, ночь Не различая, Песней (мыслью) ясной (прозрачной) Сердце радуя, Ехал всадник. Большому (огромному) Миру – большое воздавая, Встав на эту длинную Дорогу (этот путь), Ехал гордый всадник. В горах играла (звенела) Счастливая песня, Подхваченная смелым соколом. Быстро ехал радостный всадник С внутри смеющимся сердцем. В какое-то время (одно время) День ударил, Земля затряслась. Всадник С коня упал. (Пока) без коня всадник ходил, (Пока) без всадника конь бродил, Без сердца горы стояли, Без языка (немая) осталась песня. Сердце матери радуя Всадник снова на дорогу (путь) встал. Высокие горы сотрясая, Песня (мысль) с утром заиграли. (подстрочный перевод) |
Он очень точно передал по-ингушски удар, который снес его с орбиты жизни и лишил почвы под ногами: трясущаяся земля не дает возможности стоять прямо… Синтаксис стиха меняется по ходу развития как бы «романтического» сюжета об одиноком всаднике, сквозь который прорывается трагическая суть и пафос пережитого. Фольклорный каркас «держит» глубоко символические образы, характерные для эстетической системы Дж. Яндиева, в которой нет событийного сюжет (биографии), а есть – духовная рефлексия.
В 1956-1958 годах в Москве, в Литинституте на Тверском бульваре, в Переделкино (в общежитии), в дружеских посиделках (тогда на ВЛК собрался необыкновенный «цветник» кавказских поэтов: Рашид Рашидов, Мурат Паранук, Давид Чачхалия, Давид Дарчиев), в совместных поездках к Пастернаку Джемалдин и Кайсын крепили свою мужскую дружбу. А после Москвы каждый пошел своим путем.
Кайсын Кулиев – в большой космос человечества, став первым поэтом в Балкарии и государственным поэтом в бескрайнем СССР, снискав все статусные лавры: депутата Верховных Советов СССР и КБ ССР, орденоносца, члена Правления СП СССР и РСФСР, лауреата Государственной и Ленинской (посмертно) премий, членство в многочисленных международных организациях и т.д.
Джемалдин Яндиев, «по-гусарски» прожив два года в Москве после ссылки, вернулся в Грозный. И, уйдя в пространство личной независимости, дорого ему стоящей, навсегда отошел от государственного колосса, внутренне убежденный в том, что приближение к какому-либо официозному (даже очень важному для решения в житейских и творческо-издательских дел) «партеру» и «президиуму» чревато для него потерей «явления языка как необъяснимого вида энергии» (А.Потебня)…
Литературовед, профессор МГУ, писатель Р.Г. Бикмухаметов (1928-1995) написал Дж. Яндиеву в 1965 году: «…один ты остался прежним, неизменным, громогласным. В моих ушах стоит твой крик: «Кайсын! Кайсын!» В этом крике и торжество и дружба. Больше ты так никому не кричишь…»35).
Донской писатель Н.М. Егоров (род. 1923 г.), хорошо знавший Дж. Яндиева и К.Кулиева, написал в 1991 году: «Кайсын нежно любил Джемалдина и высоко ценил его как поэта. Сопровождая слова характерным для него широким жестом, Кайсын провозглашал: «О, Джемалдэддин, гусар! Это поэт от бога, это мастер. Горжусь моим братом Джемалэддином!»36)
Известный поэт Г.А. Гагиев (1945-2015) записал свои впечатления о дружбе Джемалдина Яндиева и Кайсына Кулиева: «…с каким радушием встречал его Кайсын (незадолго до смерти Джемалдина) в Нальчике: зарезал барана, созвал писателей. А как встречал Кайсына в Грозном Джемалдин я могу засвидетельствовать сам: тоже зарезал барана и тоже пригласил писателей – и чечено-ингушских, и участников проходившего тогда в Грозном (1977 год) выездного заседания Секретариата Союза писателей РСФСР. Мне посчастливилось провести тот вечер в доме Яндиева в обществе Кайсына Кулиева, Давида Кугультинова, Даниила Гранина, Анатолия Чепурова, Якова Козловского, Исхака Машбаша… На вечере в доме Джемалдина Кайсын провозгласил замечательный тост в честь хозяина дома… Он встал из-за стола, подошел к Джемалдину, обнял и поцеловал его. Я знал, что за этим объятием стоят и давняя литературная дружба, и тринадцать лет, прожитых в изгнании, когда друзья делились не только поэтическими замыслами, но и хлебом лишений… я особенно отчетливо вижу, какими щедрыми, мудрыми, благородными людьми были Кайсын Кулиев и Джемалдин Яндиев…, сумевшие создать большую поэзию… После Кулиева и Яндиева оглядываемся вокруг и с горечью видишь, как мельчают человеческие души… Поэты действительно, как дети. Трудно угадать, что способно обрадовать их, а что огорчить… Джемалдин Яндиев говорил мне: «Я посвятил ему… такое стихотворение. Мужественное, значительное! А он мне – не плачь, будь спокоен… Разве мужчины плачут?»… Взаимоотношения Яндиева и Кулиева остались в нашей памяти. Как прекрасная, светлая песня, как символ богатства людей. Дружба, даже чужая, излучает свет и тепло, которые освещают и согревают и наши судьбы…
И Джемалдин и Кайсын смотрели на мир удивительно ясными, красивыми глазами. Эта глубинная красота взора делала их похожими друг на друга… И Джемалдин и Кайсын – оба полностью соответствовали тому понятию, которое народ вкладывал в слово «Мужчина». А мужчиной горцы назовут не каждого носителя штанов и не каждого обладателя усов. Мужчиной в представлении горцев является только тот, кто честен, благороден, умен, отважен великодушен, щедр, воспитан… Ни льстец, ни ябедник, ни трус, ни алкоголик, ни хам, ни скупец не могут претендовать на звание «мужчина». Ни от Джемалдина, ни от Кайсына никто и никогда не видел ничего мелочного, неблагородного…».37)
Через много лет, в 2000 году, «символ и лицо осетинской науки» Нафи Джусойты (род. в 1925 г.) в пронзительном эссе, посвященном нынешней кавказской трагедии, «Послании друзьям в страну безмолвия» напишет о своих «горестных заметах сердца», ставя их – Кайсына и Джемалдина – рядом как великих гуманистов Кавказа, без которых на Кавказе и окрест наступило тягостное и убийственное безмолвие: «…тихо, но внятно шепчу им… О Кавказе и кавказцах, которые оказались в водовороте великой беды. О Кавказе – нашем общем доме. Ведь я говорю с Кайсыном Кулиевым, …Джемалдином Яндиевым… они – отзывчивые и мудрые кавказцы, люди редкостного благородства…»38).
Самый яркий из учеников К.Кулиева современный карачаевский классик Билал Лайпанов вдохновенно сказал о поэтах: «Я не представляю себе ингушскую поэзию без Джемалдина Яндиева, как балкарскую без Кайсына Кулиева, как родной наш Кавказ без белоснежных вершин. Вершины на то и вершины, чтобы мы смотрели на них и тянулись вверх». ….
Мужественные и благородные всадники кавказской поэзии оказались счастливее своего собрата, абсолютной мегазвезды Расула Гамзатова. Потому что успели вовремя умереть в той стране, в которой, каждый по-своему, были значимыми национальными символами. «…Есть художники могущественнее Кремля (в значении храм, терем, центр государства – М.Я.). Они стоят в центре государства, и их незримой мощью поддерживается над государством купол небес… Таким столпом советского государства был Расул Гамзатов… любимец советского государства. Оно награждало его премиями, издавало миллионными тиражами… Возлагало на него большие надежды. Несло его славу за пределы Союза. Гамзатов был столп, поддерживающий свод государства, был прожектором, который светил из Москвы на все континенты… Когда государство погибло, разлетелось, как страшный взрыв, оставив вокруг бесформенные, бессмысленные обломки, Гамзатов остался один. Так в черном безжизненном космосе продолжает парить корабль, утративший связь с землей. Он умер среди развалин страны, как умирают на голых камнях изнуренные жизнью орлы…»39). Эти точные слова отражают драму большого государственного художника (не только Р.Гамзатова). Потому что подлинно «национальный проект» от Бога универсален и вечен, в отличие от «великого государственного проекта», пуповиной связанного с судьбой государства, процветающего, погибающего, возрождающегося.
…А два гордых всадника, верные только своему предназначению, продолжают путь в вечности, невзирая на «геополитические катастрофы» и «смены вех».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мильдон Валерий. Вся Россия – наш сад (русская литература как одна книга). М., 2013.
2. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д. 283. Л. 9,9 об.
3. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д.614. Л.Л.1,2.
4. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д.669. Л.Л. 177-178.
5. Копия документа: «Указ Президиума Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР о награждении писателей Почетными грамотами Президиума Верховного Совета ЧИАССР»/Газета «Грозненский рабочий», 1943, 13 июля, № 144 (вторник). С.2.
6. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д.541. Л.16.
7. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
8. Семенов Л.П. (1886-1959), ученый-кавказовед, археолог, литературовед, специалист по Лермонтову, всю жизнь прожил во Владикавказе. Бессменный сотрудник сначала Северо- Кавказского НИИ краеведения, а затем Ингушского НИИ краеведения. Был его руководителем, организатором комплексных экспедиций в Ингушетии с 1925 года. Вместе с ним в Ингушском НИИ работали такие корифеи, как экономист Г.Мартиросиан, географ А.Вильямс, зоолог Л.Бёме; почетными членами НИИ были академик Н.Марр, этнограф Б.Далгат. Очевидно, Л.П. Семенов был принят в Союз писателей Чечено-Ингушетии как автор классических работ: «Лермонтов на Кавказе», «Кавказские поэмы Лермонтова», «Лермонтов и фольклор Кавказа», «Ингушская и чеченская народная словесность» и др.
9. Подлинник документа/Архив Джемалдина Яндиева.
10. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
11. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
12. Чабиев Эглау Тагиевич (1892-1962), партийно-государственный деятель Северного Кавказа, первый начальник транспортной милиции региона (1918), председатель Ингушского Совета, Ингушского ревкома (1920), начальник административно-организационного управления ЧК Горской республики (1922), начальник и комиссар Владикавказской железной дороги. В период депортации (в первые годы) Э.Чабиев как профессиональный чекист командировался из Киргизии на Северный Кавказ, где уговаривал остававшихся в горах людей и повстанцев сдаваться властям и ехать в ссылку. Подробную миссию осуществляли религиозные авторитеты, например, Б.Арсанов.
13. Копия документа /Архив Джемалдина Яндиева.
14. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
15. Кулиев Кайсын. Автобиография/literus.ru/biografiya – Kaysyin – Kuliev. html.
16. Там же.
17. Там же.
18. Там же.
19. Там же.
20. Там же.
21. Там же.
22. Там же.
23. Фоняков Илья. Испытание на разрыв/magazines.ru/Zvezda/2000/5/foniak.html.
24. Там же.
25. Там же.
26. Мальсагова Р.С. Другая жизнь. Записки спецпереселенки. М. – Назрань, 2011. С.70.
27. Балкарский поэт, историк литературы и фольклора, переводчик, литературный критик и крупнейший специалист по творчеству К. Кулиева Абдуллах Бегиев любезно предоставил нам полный свод всех публикаций стихотворения К. Кулиева “Другу в беде”: Кайсын Кулиев. «Горы», стихи. М.: Советский писатель, 1957. Стр.226. «Не плачь и постарайся, друг…». Преревод Николая Тихонова. Указано посвящение – Джемалдину Яндиеву. Къайсын Кулиев. Сайламала. 2 том. (Избранное: В 2 томах. На балкарском языке.). Нальчик: Кабардино-Балкарское книжное издательство, 1958. Стр. 171. Это стихотворение в оригинале. В оригинале – заголовок: «Къыйынлыкъ жетген тенгиме» (Дословный перевод: «Другу, подвергшемуся насилию». «Другу в беде» не передает того, что хотел сказать автор.). (См. В переводных публикациях – вместо заголовки – три точки (звёздочки). Здесь же посвящение не указано (неизвестно – по какой причине), но уже ясно – кому посвящено стихотворение. Кайсын Кулиев. Избранные произведения: В 2 томах. М.: Художественная литература, 1970. 1 т. стр. 158. «Не плачь и постарайся, друг…». Преревод Николая Тихонова. Указано посвящение – Джемалдину Яндиеву. Кайсын Кулиев. Собрание сочинений: В 3 томах. М.: Художественная литература. 1976. Т. 1. Стр. 286. «Не плачь и постарайся, друг…». Преревод Николая Тихонова. Указано посвящение – Джемалдину Яндиеву. Къули Къайсын. Жазгъанларыны юч томлу жыйымдыгъы (Избранное: В 2 томах, на балкарском языке). Нальчик: Книжное издательство «Эльбрус», 1981. «Жиляма, тенгим, сабыр бол…» (Не плачь и постарайся, друг…». Стр. 313. Указано посвящение – Джемалдин Яндиевха, но без названия (вместо названия – три звёздочки (***).
28. Семенова Светлана. Два полюса русского экзистенциального сознания/ Новый мир, 1999, № 9/magazines.russ.ru/novyu_mir/1999/9/semen/htme.
29. Там же.
30. Больнов О.Ф. Философия экзистенциализма. Философия существования. СПб., 1999. С.222.
31. Семенова С.Г. Метафизика русской литературы. М., 2004. С.164.
32. Джанхотова З.Х. Система архетипических образов в балкарской поэзии 30х-50х годов ХХ века (на материале произведений К.Кулиев)/refdb.ru/look/1343417-pall/html.
33. Стихотворение «Всадник» («Говра баьри») в переводе Александра Гатова (1899-1972) впервые было опубликовано в книге «Стихотворения» (издательство «Советский писатель») в Москве в 1958 году. Издание стало библиографической редкостью практически сразу. На ингушском языке стихотворение увидело свет в 1959 году в сборнике «Наьна лоамаш», также ставшим редкостью вследствие небольшого тиража. В посмертном сборнике «Маьлха баьри» (Грозный, 1986) стихотворение было опубликовано в усеченном виде. (Ошибка повторилась в I томе Собрания сочинений Дж. Яндиева в 2х томах (Магас, 2002)). Это стало причиной искаженного трактования в книге воспоминаний, документов и материалов «Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый» (Грозный, 1992). Редактор «Маьлха баьри» А.Зязиков сознательно/бессознательно (Бог ведает!) своим бесцеремонным обращением с оригинальным текстом поэта совершил «в лучшем случае кощунство, в худшем же – увечье или убийство» (И.Бродский). В настоящей работе мы устраняем «историческую несправедливость» в отношении этого важнейшего произведения Дж. Яндиева.
34. Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. Грозный, 1992. С.85.
35. Там же. С.117.
36. Там же. С.34.
37. Там же С.С.26, 27, 28, 29.
38. Джусойты Нафи. Послание друзьям в страну безмолвия/Защита будущего. Кавказ в поисках мира. М., 2000. С.с.89,90.
39. Проханов Александр. Расул – песнопевец/Газета «Завтра», 2013, № 39 (1036). С.1.
Марьям ЯНДИЕВА
Март 2016 г.
Москва