"... Через много лет по рассказам стариков
молодые напишут книги...»
(Из песни-плача)
Трагический путь длиною в 14 лет... Он начался в то осеннее утро, когда, превратив рельсы в бесконечные носилки, а грузовые вагоны – в большие деревянные гробы для целого народа, карачаевских стариков, женщин и детей отправляли на восток.
Чем измерить боль тех 69267 человек, которые, не знали за что, были обречены называться бандитами? Может, километрами того адова круга, что пришлось пройти; пятью тысячами днями, проведенными в изгнании; пролитыми там слезами или душевными ранами, которые и времени не подвластны?..
Не знаю.
С людьми, пережившими высылку, я "побывала" в Кургате, Арысе, Мерке, Чубаровке, Михайловском, Таласе, Баяуте, Сары-Агаче, Келесе, Пахта-Арале, Покровском, Джамбуле, Чалдоваре, Абай-Базаре, Казалинске, Манкенте, Фрунзе, Чимкенте, Чактуле, Сайраме ...
Став пленниками горя, люди в миг потеряли не только родные очаги, но и имя, и мечту, и свое завтра. Угнанные в то трагическое утро 2 ноября 1943 года в Среднюю Азию, называют его "къыяма кюн"(день светопреставления). Чтобы понять, какой смысл в эти слова вкладывают, мне, родившейся после этого адова дня через 10 лет, после этих страшных событий, пришлось переступать пороги домов, чтобы послушать горькие рассказы очивидцев.
В то раннее утро, в одно мгновенье, в один голос, как вопль, как стон над всем Карачаем прозвучал вопрос: "За что!?" Ответа не последовало. Карачаевцы задавались этим вопросом все 14 лет депортации. Но и сегодня нет вразумительного ответа на него.
Кто в эти трагические дни проживал в карачаевских селениях? Старики, женщины, дети... и вернувшиеся с фронта солдаты-инвалиды. Не было среди них Героев Советского Союза Османа Касаева, Харуна Богатырева, Аскера Бархозова, Ажыу Канаматова, Дугербия Узденова, Солтан-Хамита Биджиева, Магомета Гербекова, Кичибатыра Хаиркизова, Юсуфа Хаиркизова, Юнуса Каракетова, Харуна Чочуева, Хамзата Бадахова, Джанибека Голаева, Османа Гочияева, Абдуллы Ижаева, Магомеда Декушева, Шукура Крымшамхалова, Исмаила Салпагарова, Абдуллы Хапаева, Солтана Магомедова... Не было в тот суровый день в своих селах и других славных сынов Карачая из ущелий Кубани, Теберды, Джегуты, Мары, и Гума, которые на полях сражений вели героические бои с фашистами.. 15 тысяч человек, то есть каждый пятый карачаевец, были на фронтах Великой Отечественной войны… А в это время их отцов, матерей, сестер, младших братьев, жен, детей под дулами автоматов и винтовок выгоняли из собственных домов и в товарняках насильно увозили на восток, на верную смерть. По официальным данным в годы депортации погибло 42 тысяч карачаевцев, из них 22 тысячи были дети. Народ был депортирован без обвинения, следствия и суда.
А за год до этого перед казнью партизанка Зоя Эриккенова из застенок гестапо написала матери: "За меня не плач. За меня отомстит Красная Армия, а Зарему (малолетнюю дочь – прим. автора) воспитает Советская власть".
Данная книга является сборником "исповедей", жизнеописанием незаслуженно оклеветанных людей. Они в лета лихие не могли даже поделиться друг с другом о своем горе. Горькая соль пережитого в сердце этих людей.
Моя главная цель – постараться довести их голос до тебя, мой дорогой читатель, забрать у них эту боль, сохранить эти рассказы для будущих поколений, чтобы такая трагедия больше не повторилась ни с одним народом.
Колесо истории ни на минуту не может остановиться. Хотя каждый новый день приходит с чем-то своим, но уносит с собою многое – израненные судьбы, песни еще не спетые, боль неостывшую.
Начиная повествование о беде, постигшей мой народ, с глубоким сожалением осознаю, что упущено время и многих очевидцев я не успела застать в живых. Ушли они в мир иной, и пусть земля им будет пухом.
Время безжалостно, нет уже многих и из тех, с кем я успела встретиться и записать их горестные рассказы.
Главные герои этой книги – сами рассказчики. В большинстве своем это те, чьи детство или молодость омрачены годами высылки. Есть среди них старики и люди среднего возраста. Они не знакомы друг с другом, но их объединяет страшное слово "депортация".
"Не слишком ли жестоко теребить их старые раны?" - задавала я себе каждый раз один и тот же вопрос, видя полные слёз глаза уже пожилых людей.
О своих переживаниях я рассказала известной не только у нас в Карачае, но и за её пределами писательнице, автору книги "Четырнадцать лет" Халимат Байрамуковой. Она, испившая полную чашу той трагедии, ответила, что "это – не жестокость, это – боль наших сердец, вечная спутница наша". "Нужное дело ты начала, доведи до конца", - напутствовала она. Вскоре, встретившись в Карачаевске с бывшей учительницей Урусовой Балдан, я поняла мудрость совета Халимат Башчыевны. В конце нашей беседы, обессилев от воспоминаний, Балдан свою благодарность в мой адрес закончила словами: "Если бы я умерла, не поведав кому-нибудь о том, что я испытала в те годы, могила моя треснула бы пополам..."
Встречалась я и с такими, которые говорили: "Зачем, дочка, нашей болью ранишь сердце свое?" Не все, с кем я общалась, смогли рассказать о тех далеких, страшных днях – не у всех получалось открыть истерзанное бедами сердце. И в этом я убеждалась не раз.
Тяжким грузом на сердце ложились воспоминания о голодной смерти детей в Средней Азии. Многие беззвучно плакали. Их глаза сквозь слёзы смотрели на меня, но в эти минуты они видели не меня. То же самое происходило и со столетней Байдымат, которая до конца своих дней (умерла она 1989 году) пронесла тяжелую ношу воспоминаний.
Слушая бабушку Байдымат, я твердо решила, рассказать людям о трагедии моего народа, поведать о временах беззакония устами тех, кто испытал это на себе, осмыслить беспрецедентный подвиг соплеменников на чужбине, показать величие духа карачаевского народа. Я шла к людям, пережившим великую скорбь потери родины, к людям, чьё человеческое достоинство помогло сохранить тепло в израненном сердце.
Да, "ничто не забыто, ничто не прошло". Да можно ли забыть, например, такое!
Молодая женщина была выслана с малыми детьми. Рядом – никого из родственников. Муж – на фронте. Без еды и крова. Детей было семеро! В течение короткого времени, словно больные цыплята, шестеро умерли, и осталась она с самым маленьким. Но и он прожил недолго. Мать от горя потеряла рассудок: она не отдавала ребенка похоронить. Пошла с ним на кладбище и здесь, посреди могилок, безымянных бугорков своих шестерых детей, скончалась, так и не выпустив из своих оцепеневших рук бездыханное тело малыша…
А как сможет забыть те годы мать, о которой рассказал врач Маджир Канаматов, ныне живущий в Черкесске!
"В селении, где мы жили, одна женщина (в связи с малолетним возрастом имени и фамилии не помню), видя, что дети могут умереть с голоду, начала ночами ходить на окрестные поля и собирать там колосья. Каждую ночь приносила хоть сколько-нибудь зернышек пшеницы. И в одну из таких ночей двое объездчиков-сторожей, заметив, погнались за ней. Она знала, если поймают, или изобьют до смерти или отправят в тюрьму. Когда поняла, что от преследователей ей не уйти, женщина, добежав до речки, остановилась и у моста сорвала с головы платок, взъерошила волосы и села. Всадники, увидев ее, оцепенели от страха и с криком "Ведьма!" побежали назад. А "ведьма" эта ещё ни один раз, пугаясь даже собственной тени, но, прижав к груди горсть зерна, возвращалась в полуночной мгле к своим детям"...
Другая мать, по воспоминаниям очевидцев, в первое время, когда депортированные в изгнании гибли семьями от голода и холода, желая любым путем сохранить жизнь четверым своим детям, отдала их в казахские семьи. Через несколько лет, когда миновала голодная смерть, она пошла, просить своих детей обратно. Но из них двоих не нашла. И на всю жизнь на лицо этой женщины наложила печать боль ожидания и отчаяния.
Возможно ли спокойно слушать эти короткие, но полные трагизма и ужаса рассказы моих земляков?!
"Я помню, как пришли к нам солдаты. Он сначала застрелили нашу собаку…" (Хачиров И.)
"Дети подземелья – все, кто родился и вырос в землянках Средней Азии. Мы видели, как голодные старики "оптом" хоронили своих внуков". (Б. Каппушев).
"От Кавказа до Казахстана лежат не похороненные кости карачаевцев". (И. Байрамуков).
В ауле Эльтаркач, когда вывозили людей, из рук матери, которая сидела на кузове грузовика, выпала девочка… Плачущей матери не остановили машину. (И. Гербеков).
"…Так как железнодорожное полотно было однопутным, в ожидании прохода встречных составов, поезд простаивал долго. И, тем не менее, не на каждой остановке открывали двери. Иногда выпускали людей из набитого битком вагона, чтобы дать возможность подышать свежим воздухом. Иногда же, стоящие у двери и окон автоматчики, не позволяли даже выглянуть наружу.
Житель Каменномоста Айдинов Хасан Башчиевич, участник войны, вернувшийся тяжело раненным с фронта, с больным сердцем, ехал в соседнем вагоне. На одной из остановок Хасан попросился выйти: ему не хватало воздуха. Но солдат не согласился его выпустить. И тогда, Хасан, в отчаянии, сам себе перерезал горло" (О. Хубиев).
"В первые месяцы выселения, умершего вне дома не разрешали родственникам принести домой, и хоронить по адату. Даже тяжелобольные были вынуждены выходить на работу. Были случаи, когда людей, скончавшихся на поле, заставляли тут же где-нибудь закопать, как труп животного и все". (П.Абазалиева)
"Отцу было 96 лет. Четверо его сыновей сражались на фронте. Когда он умер, это было в 1944-м году, мы с братиком с раннего утра до позднего вечера рыли ему могилу. Едва управились – до того были слабы..." (М. Лайпанов)
Когда был собран огромный материал, знакомясь с очередным бывшим выселенцем, думалась, неужели расскажет нечто новое, чего я не знаю об этих печальных, трагических годах, но всегда это было совершенно другое, не похожее на ранее услышанное.
Балля Байкулова, из села Важное, умерла в 1989 году. Беседуя с ней, я узнала о том, что муж ее погиб на фронте, трое детей похоронены в Баяуте. Высылка сделала её похожей на высохшее дерево. В её небольшой комнате, с фотографий, висящих на стене, смотрели на нас три пары детских глаз и глаза молодого джигита, мужа Балли. Эта пожилая, больная женщина среди них казалась пришедшей из прошлого века. И кто знает, кому из них больше повезло: им, обреченным остаться навсегда юными и молодыми, или ей, которая прожила долгую мучительную жизнь во «вчерашнем дне»: после 1946 года у неё не было ни настоящего, ни будущего. Там, в 1946-м, положив свою душу в могилу вместе с детьми, она до 1989 года просуществовала, желая лишь одного: скорее покинуть этот мир. "Беды окружили мое прошлое, но я не отрекаюсь от него – там остались и дети мои, и счастье моё ", - сказала мне Балля.
Судьба Балли еще одна печальная страница, той большой трагедии, которая не закончилась четырнадцатью годами депортации моего народа…
В дороге скончалась мать одной женщины. Её не дали ни похоронить, ни везти в вагоне дальше. Бросили тело на обочине дороги. Дочь её (мать троих детей, муж её был на фронте), желая облегчить и унять жгучую боль сердца, садилась прямо на снег, и, когда тело остывало, ей казалось, что боль утихает и в сердце. Так сильно жгло её горе... А позже у неё перестали ходить ноги.
Невозможно описать все ужасы случившейся трагедии. Эта книга всего лишь глоток из моря скорби. Моря, образованное из слёз депортированных женщин, детей; из крови, пролитой их отцами, братьями, сыновьями на фронтах Отечественной войны.
Как описать до конца страдания народа, бесправность, беззащитность его?
О ком рассказать?! О тех, кто умер от тоски и печали, или о тех, кто в дни возвращения на родину не смог спокойно уехать из-за родных, оставшихся лежать в чужой земле? И по сей день так и живут, мечтая о возвращении?!
…Приход солдат в горные аулы, жителями был воспринят без каких-либо подозрений. Наоборот, матери-горянки принимали их, как своих сыновей, которые сражались на фронтах Отечественной войны. Во многих аулах солдаты были расселены по домам. И солдатские матери им отдавали лучшие комнаты, угощая всем, что есть. И это длилось целый месяц.
Приехавшие, вроде как на отдых, солдаты расчищали дороги, и строили новые там, где их не было (как потом оказалось, чтобы беспрепятственно могли пройти студобеккеры с депортированными), помогали тем, кто еще не успел собрать урожай... Они не говорили, зачем строят дороги, не предупреждали жителей, что им не стоило от зари до зари на поле работать, так тщательно готовиться к зиме, потому что...
Легко ли было солдатам после всего этого насильно выдворять из родных очагов гостеприимных хозяев?! Этот бесчеловечный акт был насилием не только по отношению к депортируемым, но и к тем, чьими руками это делалось. Что должно было произойти в душах этих солдат за одну эту ночь – с первого на второе ноября 1943 года – чтобы "забыть", что еще вчера вечером они пили из рук радушных хозяек парное молоко? Еще вчера они слушали их рассказы о сыновьях или мужьях-фронтовиках. А утром… обернувшись неумолимым жестоким врагом, стали выгонят беззащитных женщин, детей и немощных стариков из их собственных домов.
О том ноябрьском рассвете многое сохранилось в памяти людей: грубый стук в дверь, направленные дула автоматов, брань, плач детей, первая ночь, проведенная под покровом холодного осеннего неба недалеко от родного дома, который по чьей-то жестокой воле стал чужим. Да, в этот день многие из солдат и офицеров превратились в палачей: не разрешали хоронить умерших ночью родных, не давали матерям брать с собой детские люльки. Были и такие, которые отбирали у пожилых людей последние копейки. Было много такого, о чем даже подумать страшно.
И солдаты, выдворившие мой народ из родного очага, и коменданты специальных комендатур в Казахстане и Средней Азии, которых, как огня, боялись переселенцы, и бригадиры, избивавшие голодающих детей из-за жмени украденного зерна, мне кажутся сегодня злыми демонами.
Но не все были перевёртышами... Народ хранит добрую память о других офицерах и солдатах. О тех, кто не только в душе сочувствовал депортированным. Были даже и такие, которые помогали женщинам собраться за те 15 минут, что было им отпущено, ориентировали, что взять в дорогу. Мне поведали и о таком случае: офицер, который пришел в дом старой женщины, чтобы вывести, увидел на стене фотографии четырех солдат. На его немой вопрос, она ответила тоже без слов – показала четыре "похоронки". И офицер, не проронив ни одного слова, вышел в коридор и застрелился.
Думаю, что смерть молодого офицера эта немолодая женщина восприняла как пятую "похоронку".
Часто думаю о депортации народов и о Ленинградской блокаде. И невольно сравниваю эти две трагедии. Конечно, нет беды легкой. Нельзя делить трагедии, беды на великие и малые. "Блокадную книгу" Алеся Адамовича и Даниила Гранена, невозможно равнодушно читать, каждая строчка отзывается болью в самой глубине сердца. И, тем не менее, высланные были в худших условиях, чем блокадники. Почему? Потому что при всей тяжести блокады, у людей не было попрано человеческое достоинство. Они знали, за что борются, знали, кто их враг, знали, чего от них требуется. К тому же блокадники были уверены: за них болеет вся страна, их жалеют, любят, помогают изо всех сил, на них смотрят как на героев... В дни тяжких испытаний мысль обо всем этом для них была великой опорой. А для репрессированных главной бедой были не столько голод и болезни, которые унесли тысячами жизней детей и взрослых, сколько их унизительное и бесправное положение, в которое были поставлены. "Если бы меня выслали, обвинив в чем-то, я с меньшей болью перенесла бы это унижение", - говорила Боташева Патия из города Карачаевска. Эту мысль повторяли многие.
Кроме того, все блокадники, погибшие в ту пору, были похоронены на Пискаревском кладбище. С 1969 года там возведены мемориальные памятники. Горожане отмечают день памяти погибших блокадников, то есть сегодняшним ленинградцам есть куда прийти, чтобы отдать долг памяти своим близким…
Могилы спецпереселенцев затерялись в песках и зарослях тех далеких мест, куда они были высланы. Когда услышала, что немцы по всей России ездят и приводят могилы своих соплеменников в порядок, когда узнала, что литовцы переносят прах своих людей в родные места, мне подумалось о бабушке моей Айшаджан и старшей сестре Любочке и младшем братике Магомеде, и о тысячах соплеменников, чьи могилы разбросаны по всей Средней Азии и Казахстану, в 480 селениях. Как быть с этими могилами? Кто позаботится о них? Эти безымянные холмики давно сравнялись с землей. Может души, оставшихся там горцев, вернулись в горы, в "…солнцем коронованный край, мой Карачай"? Ведь они так хотели глотка кубанской воды, глотка родного воздуха... Их свалила тоска, она оказалась страшнее смерчи и смерти самой. Как быть с таким завещанием, которое осталось в песне-плаче:
...Строго не судите, меня друзья
за песню-плач, сочиненную в страданиях.
Как бы мне хотелось, чтобы мои кости
обрели вечный покой на земле отцов.
(Подстрочный перевод)
Для тех, кому посчастливилось вернуться на Кавказ, в другой песне-плаче содержится другое
завещание:
...Мы вернулись в наше Отечество!
Напейтесь вволю кубанской воды.
Нас, карачаевцев, мало осталось
Будьте добры друг к другу.
(Подстрочный перевод)
Да, в этих жестоких условиях насилия и унижения, наши люди на чужбине больше всего, как мне кажется, боялись ожесточиться. Знали они, если на зло ответить злом, цепь зла никогда не разорвётся. Так в сердца детей можно заронить зерно зла. И тогда они, матери, с таким трудом сохранившие жизнь детям, не смогут дать им самого главного – ощущение добра. Выселенцы видели, что те, кто их жизнь превращал в ад, не менее несчастны. Ни зло, а свои духовные силы, любовь к жизни, свою мечту противопоставляли они тем, кто был обречен стать их палачами. И потому народ мой выжил, и потому вернулся в свой отчий дом, сохранил свои мечты и песни, любовь к жизни... Как пишет поэт Къайсын Кулиев, "… люди не только продолжали жить наперекор всем испытаниям, выпавшим на их долю, но и высекали огонь поэзии даже из своих несчастий, продолжали творить и создавать, выдвигая героев и мастеров, светом своих сердец и мощью своего гения освещающих тяжелый мрак жизни", продолжали рожать детей, строить дома, сажать деревья.
Родилась я через десять лет, после того рокового дня (2 ноября 1943 года). Потому ничего не могла помнить о тех страшных годах. В мою память, врезалось красное маковое поле, которое как зарево, пронеслось мимо окон увозившего нас из выселения поезда. Это было весна 1957 года, и я была четырехлетней девочкой. Но, тем не менее, в доме, где я выросла, как и в других карачаевских семьях, о выселении, напоминало многое: это невозможность небрежного отношения к крошке хлеба, горсти муки, соли, обмолвиться словом, выражающим высокомерие…
Эта книга о тех, кто, умирая, вспоминал о небе Кавказа, о двуглавом Эльбрусе, о глотке кубанской воды, о земле отцов. Она написана по их завету. Она памятник тем, кто остался лежать на чужой стороне без надгробного камня. Эта книга-исповедь доживших до счастливого дня 1957 года. Она написана для тех, кто будет жить завтра, дабы не повторилась подобная трагедия нигде, ни для кого.
Это книга скорби...
Как бы мне хотелось взять себе твою боль, облегчить твою душу, мой мудрый и терпеливый Народ!
1984-1991 гг.
Фатима Байрамукова.
Предисловие к книге «Когда сердце горит от печали»