Восьмое марта, где ты, праздник чудный.
Когда приносят женщинам цветы?
Балкарские селения безлюдны…
О что страшнее этой пустоты!
Пришел не праздник – день пришел бессонный.
Балкарским детям не забыть вовек
Холодные и смрадные вагоны
И мартовский – в слезах кровавый – снег.
К.Кулиев
8 МАРТА считается женским праздником,но с самого детства знала, что для бабушек и мам это вовсе не праздник. Для нашего народа этот день является самым худшим за всю её историю...
Балкарцев выселили в то время, когда большинство мужчин сражалось на фронтах Великой Отечественной войны. По архивным данным 17 тысяч балкарцев к моменту выселения служили в рядах Красной Армии.
Рано утром 8 марта 1944 г. старикам, женщинам, детям было приказано немедленно собираться в дорогу. Всего в течении двух часов, все население Балкарских сел было погружено в грузовые машины Депортации подверглись все без исключения: активные участники Гражданской и Отечественной войн, инвалиды войны,даже прикованные к постели дети, жены. «Вина» депортируемого определялась исключительно его балкарским происхождением. К местам нового поселения в Среднюю Азию в 14 эшелонах было отправлено 37.713 балкарцев.
Расселение балкарцев производилось мелкими группами в Средней Азии и Казахстане. На местах никаких земельных угодий и средств им не выделялось.
В пути, за 18 дней дороги, в необорудованных вагонах от голода, холода и болезней умерли 562 человека. Те, кто пережил дорогу и лишения, оказались в огороженных и тщательно охраняемых местах. В течении 13 лет балкарцы жили на казарменном положении. Самовольная отлучка рассматривалась как побег и влекла за собой уголовную ответственность.
Сыны Балкарии защищали Москву и Ленинград, принимали участие во всех крупных операциях Великой Отечественной войны, участвовали в партизанском движении на Украине и Белоруссии, в антифашистском сопротивлении в Европе, в конечном освобождении народов Европы от гитлеровского ига. Многие из балкарцев дошли до Берлина, приняв участие в штурме логова германского фашизма. Отважный летчик – Балкарец Алим Байсултанов стал первым Героем Советского Союза из Северного Кавказа.
Из общего числа высланных балкарцев 52 процента составляли дети, 30 — женщины, 18 процентов — старики и инвалиды. Таким образом, жертвами депортации оказались дети, женщины и старики
За 9 месяцев 1944 года родилось всего 56 детей, а умерло – 1592 человека. Начиная от 1 апреля 1944 года до сентября 1946 года а Казахстане и Киргизии умерло 4849 балкарцев, а это каждый восьмой переселенец. Народ практически вымирал в изгнании.
Об этом мне балкарцы рассказали
Как исповедь сомнения полна...
Была история полна печали
И в ней балкарцев боль отражена.
"Да, было так по странному веленью,
Нам приговор тот не понятен был
Бросали мы обжитые селенья
И на восток народ наш уходил.
Бессилен был кинжал, и мы молчали,
И верность Родине был наш ответ,
И наши горы, полные печали,
Смотрели долго, долго в след.
Но нет, мы не забыли наш Кавказ,
Мы там его еще сильней любили,
Но только очень многоие из нас
До возвращенья так и не дожили.
Забыв обиды, горе и страданье,
Позор перенесенный без вины,
Тогда бы мертвые вернулись из изгнанья
Погибшие совсем не от войны..."
Однажды я увидел на рассвете,
Когда пошел послушать песню скал,
В коричневом поношенном бешмете
Седой балкарец камни целовал
И еще не могу пройти мимо вот этих стихов
ВОЗВРАЩЕНИЕ
В стране, где только штык имеет слово,
Машина смерти сбоя не дает,
И за пожар масштаба мирового Карали малочисленный народ.
Вошли войска в дремавшие аулы,
Как в тюрьмах к обреченным - палачи.
Даны минуты, чтоб связать баулы
Да взять в безвестие горсточку муки.
Всё просчитали, всё предусмотрели
- Ведь акции велися по утрам.
К восходу солнца села опустели.
Нас рассовали по товарникам.
«Больных не брать», - такую установку
По всем ущельям получил конвой.
Составы шли почти без остановки
Тот страшный путь, указанный Москвой.
И сколько нас осталось вдоль откосов
Стальных дорог под клювом воронья!
Бросала, словно в море труп матроса.
Омыв слезой, умершего семья.
Исполнен акт верховного приказа.
Лаврентий «грудь готовил под медаль».
Перо писало, сабля без отказа.
Гнала народы в каторжную даль.
Пустырь промерзший, вой ночного ветра,
Крупой весенней засыпало лед.
Там, в тупике шестого километра,
Сгружали обездоленный народ.
Покрылась стонами земля казахов:
В сто тысяч душ бесправная семья,
Гонимая жестокой плетью страха.
Разбрасывалась по степным краям.
И люди шли путем исчезновения
Сквозь резервации и геноцид.
Не подменяя мужество терпеньем.
Не тратя гордость на куски обид.
Упругая спираль пространств холодных
Сужалась, как стервятника круги.
И помышлять о статусе свободных
В те времена мы просто не могли.
А радиус, обложенный запретом,
Был недалек от городской черты.
Его переступивший спал «валетом»
На нарах непротопленной тюрьмы.
И в спецкомендатуры в месяц дважды
Сгоняли и ходячих, и больных.
Не веря «волчьим» паспортам бумажным,
Сверяли по могилам всех живых.
Избрав не очень чистую дорогу
В поимке своих внутренних врагов.
Последствия со следствием шли в ногу
Солдатами карательных взводов.
Как будто синдикат преступных наций.
Чьи действия свелись к одной статье,
Мололись люди наших резерваций
Режимной мельницей НКВД.
В четыре года мы, «враги народа»,
Держась за юбки матерей своих.
Шли через детство «меченой породой»
Под окрик спецкомендатур глухих.
А впереди, разинув мрачно двери.
Нас ожидали детские дома,
И там портреты Берии висели
Гнуснейшей шуткой подлости и зла.
И остановился горше хлеб чужбины.
Он, как подачка, в горле застревал.
В глубоких рудниках под свет лучины
Его киркою мальчик добывал.
Мы были коногонами в двенадцать,
В четырнадцать душил нас силикоз.
Кончали похоронами в семнадцать,
- Чтоб всех оплакать, не хватало слез.
Теряя кровь свою, вживались в землю,
В полнации на это обошлось.
Что было до того седому Кремлю,
Решившему с пристрастием вопрос?
Упругая спираль пространств холодных
Сужалась, как стервятника круги.
И помышлять о статусе свободных
В те времена мы просто не могли.
А радиус, обложенный запретом.
Был недалек от городской черты.
Его переступивший спал «валетом»
На нарах не протопленной тюрьмы.
И в спецкомендатуры в месяц дважды
Сгоняли и ходячих, и больных.
Не веря «волчьим» паспортам бумажным,
Сверяли по могилам всех живых.
Избрав не очень чистую дорогу
В поимке своих внутренних врагов.
Последствия со следствием шли в ногу
Солдатами карательных взводов.
Как будто синдикат преступных наций.
Чьи действия свелись к одной статье,
Мололись люди наших резерваций
Режимной мельницей НКВД.
В четыре года мы, «враги народа»,
Держась за юбки матерей своих.
Шли через детство «меченой породой»
Под окрик спецкомендатур глухих.
А впереди, разинув мрачно двери,
Нас ожидали детские дома,
И там портреты Берии висели
Гнуснейшей шуткой подлости и зла.
И остановился горше хлеб чужбины.
Он, как подачка, в горле застревал.
В глубоких рудниках под свет лучины
Его киркою мальчик добывал.
Мы были коногонами в двенадцать,
В четырнадцать душил нас силикоз,
Кончали похоронами в семнадцать, -
Чтоб всех оплакать, не хватало слез.
Теряя кровь свою, вживались в землю,
В полнации на это обошлось.
Что было до того седому Кремлю,
Решившему с пристрастием вопрос?
Как травы в засуху, бледнели мысли,
И в горстку пепла превращался мозг.
С понятием «выжить» вынужденно свыклись,
Под спудом этой мысли каждый рос.
Хорошие задатки исчезали
И появлялись финские ножи,
Мы по-плохому самоутверждались,
Татуировка, воровство и водка,
Блатные песни, драки и табак,
Полу балтийская, с ленцой,
походка Вели прямой дорогою в ГУЛАГ.
Так на краю истории мы жили
В ее последнем, грязном закутке,
И наши территории могли бы
На медном уместиться пятаке.
Народ всегда сочувствовал народу.
Тебе спасибо, сын степей - казах.
Что ты от жаждущих не прятал воду
И хлеб не ел при запертых дверях.
И те, что сосланы намного ранее.
Прошедшие чужбины путь сполна,
Простые люди, жители Рязани,
Спасибо Вам за добрые сердца.
Но в крепость застоявшихся морозов
Ворвался солнечных лучей пучок.
В гудках прощальных черных паровозов
Был слышен правды слабый голосок.
За март наказан мартом вождь всесильный
- Великий отчим, деспот и тиран,
Слезами наций, как дождем обильным.
Поливший земли азиатских стран.
Повеял ветерок надежды хрупкой.
Стоявших туч движенье началось.
И чувство странное в лохмотьях жутких
Тайком под сердце медленно кралось.
А было это чувство - возвращение.
Двоякое, неясное пока,
Как будто выходили из затмения,
И свет нам резал бритвою глаза.
Свободу областную даровали,
Республика, Союз пошли потом,
Гражданство поэтапно возвращали,
Отняли ночью, отдавали днем.
Похожие на пережженный сахар,
Успевшие в своих котлах остыть,
Мы плакали, как горько плачет пахарь
Над полем, выжженным огнем, навзрыд.
Проснулись чуть живые полустанки.
Колеса паровозов грызла сталь.
Мучительны минутные стоянки.
Но хуже убегающая даль.
Казалось, степь бежит остервенело.
Выбрасывая мертвых из могил.
Как будто оставлять там не хотела
Тех, кто в суглинках навсегда почил.
Как оспою, могильными холмами
Изъедено лицо больших равнин,
Остались бабушка, сестра и мама,
Обратный путь проделал я один.
Вернулись мы к оставленным селениям.
Как к битым гнездам ласточки весной,
Стоявшим под присмотром запустения.
Поросшим многолетней крапивой.
Тяжелые туманы ожерельем
На шеях скал висели по утрам,
И сакли, как глазницы подземелий.
На склонах гор зияли тут и там.
Вдохнули жизнь в замшелые ущелья.
Отдав свое тепло сырым камням.
На нас лежала тяжесть возвращения
- Вернуть огонь потухшим очагам..
Как дважды пересаженное древо
С порубанной системой корневой.
Вживались жадно мы в земное чрево.
Чтоб зашуметь зеленою листвой.
Со временем и дерево дряхлеет,
И гибнет не дозревшей наша мысль.
Что ж, даже смерть на родине имеет
Непреходящий, философский смысл.
Д. Эльбаев