"С первозданной страстностью разгорающейся свечи" - О художнике Хызыре Теппееве.
marinamokaeva@mail.ru 04.10.2016 14:32:42
Сообщений: 1

Память

С первозданной страстностью разгорающейся свечи




Наверное, у каждого из нас случались ситуации, когда нужно было убедить себя в чём-то невероятном и тогда мы активировали всю свою волю и фантазию, по нескольку раз в день проговаривая, как мантры, необходимые слова и установки. Бывало, что не помогало и это. Не выходило и всё! Как в тот майский день, когда нам пришло сообщение о том, что наш учитель, художник Хызыр Теппеев безвременно покинул этот мир.
Побледневшие листья окна зарастают прозрачной водой.
У воды нет ни смерти, ни дна. Я прощаюсь с тобой…

Новость не помещалась в сердце и никак не приживалась в сознании, сколько бы часов, дней, недель ни проходило. И не смотря на долгие годы, прожитые без непосредственного общения с этим человеком, когда уже можно было обойтись без психологических техник, готовящих тебя к восприятию состоявшегося факта, расставание не получалось. А это как раз тот случай, когда пульс человеческой жизни громче и ритмичнее его удаляющихся шагов.
В те дни, буквально всё, к чему бы я ни прикасалась, напоминало прошлое, настойчиво возвращая в студенческую юность, как будто вдруг, вторя неожиданно вырванной из контекста жизни человеческой судьбе, разбились какие-то кривые зеркала, раскроив стройный поток времени и оно, позабыв о вселенском порядке, полилось одним мощным потоком, не разбирая дорог прошлого и настоящего.
Мы были его первыми учениками – студентами Кабардино-Балкарского училища культуры и искусств. Мы были податливым материалом, сырцом и, как все молодые и дерзкие в этом своём «горшочно-глиняном» периоде жизни, безоговорочно верили всему, что говорил учитель, любили всё, что он любил и страстно ненавидели всё, что могло расстроить человека с таким непререкаемым для нас авторитетом. Родители, снисходительно улыбаясь, говорили тогда: «Возраст!» А мы, ничуть не сопротивляясь этому возрасту, с непреодолимой силой неслись к своим идеалам, заполняя собой аудитории, мастерские Союза художников, кухни хрущёвок и бесконечные линии парковых аллей, наскоро загрунтованные холсты и картонки. Заполняя в себе марианские впадины непознанного, становясь частью человеческих вершин, обитающих у подножий вершин снежных.
«Говорят, - вслух рассуждал Хызыр, - что художник, который берётся учить других, уже исчерпал свой творческий потенциал, ему нечего дать миру, и он принимается учительствовать!». Мы смотрели на него непонимающими глазами, ведь для нас он стал олицетворением профессионализма, творческой свободы, свежего ветра, духа перемен, поиска и бесконечных открытий. Именно так начинался наш путь в себя, по диким тропам, ведущим к разнокалиберным дверям, ключи от которых и по сей день нашли не все. Слушая нашу несмолкаемую болтовню перед очередным просмотром, он внимательно наблюдал за каждым, прищуриваясь, ухмыляясь, подкручивая ус, смеясь и умолкая, и всегда его лицо менялось пропорционально переживаемым чувствам, менялся цвет его глаз и что-то ещё во всей его стремительной фигуре. «Вы первые мои ученики, а это, как первая любовь, которая бывает самой яркой и случается однажды, - сказал он как-то, как будто проговорившись, и это его откровение произвело эффект взорвавшейся в нас бомбы. В тот день, кажется каждый из услышавших эту фразу, повзрослел на несколько жизней, во всяком случае, наше многоединство впервые обрело общий дух. Это были первые попытки самостоятельно летать, так сказать «пробы крыла».
«Берёшь нужную краску и кладёшь в нужное место. – «Сдавал» секреты успеха живописной работы Хызыр, хитро при этом улыбаясь. – А здесь разница в тоне, соразмерна горизонтально и вертикально положенному мазку одного и того же цвета» Эта наука, а главное, метаморфозы происходящие в результате её восприятия, составляли почву для нашего профессионального роста. Он никогда не говорил много и, уж подавно не говорил лишнего, его символичный, иносказательный язык был абсолютно понятен нам. Рисунки могли быть выполнены «тупо», «остро», «инфантильно», а главное, Хызыр не гнушался рисовать с нами организованные им же постановки, работал параллельно на пленэре и это всегда был живой мастер-класс. Он менялся сам, а вместе с ним менялись и мы. После очередных каникул он мог мгновенно смерить нас взглядом от макушки до ботинок и с досадой спросить: «Ну, вы могли измениться, хоть для приличия?» Реагируя на необычное приветствие, кто-то из нас заваливался за шкаф, кто-то пытался оправдаться, а кто-то, от неожиданности хохотал в голос. Он же, в такие моменты, по крайней мере внешне, оставался серьёзным и крайне недовольным.
Обращаясь к учителю и в разговорах между собой, мы произносили его имя всегда по-разному и это имя было для нас тотемным, включало в себя множество смыслов и составляющих. От уважительного - Хызыр Алимович, дружеского – Хызыр, до сказочно-мифологемного и, скорее засекреченного имени, внушающего трепет и поклонение – Хызырище, в котором было всё, что бессильна выразить человеческая речь – чародей, бармалей, Эрирей и бог знает, что ещё, что, не смотря на прожитые годы, так и не уложилось в слова. А ещё, в связи с еженедельными просмотрами работ педагогическим составом художественного отделения студентами был выдуман термин – «фызырик», от первой буквы «Ф», которой отмечали наиболее удачные студенческие работы и это «Ф» официально означало – «Методический фонд». За «Фызырика», каждый из нас готов был продать душу дьяволу, а учитывая тот факт, что мы самовольно спрятали за аббревиатуру буквицы имя «Хызыр», так и вовсе все жили от «Ф» до «Ф», поставленной его рукой. Так устроены все молодые люди «горшочно-глиняного» периода жизни.
Крики чайки на белой стене окольцованной черной луной.
Нарисуй что-нибудь на окне и шепни на прощанье рекой.

Заваривая чай, в дни ожидания уже последнего возвращения Хызыра на родную землю, я невольно вспоминала чай его собственного фирменного метода заваривания, со знаменитым и непременным магическим благословлением: «Процесс!!!» И все, ожидающие такой чашки чая, наблюдая по секундам выверенное движение разогретых в кипятке листьев, были на сто процентов заворожены этим действом. Мастерская Хызыра Алимовича и стеклянная семисотка с торжествующей в ней железной электрической спиралью, отдельно друг от друга ни за что не воспринимались. Как не воспринимались отдельно от них стеллажи с работами, невольно смыкающиеся под потолком, свежеструганные подрамники, коробки с красками, бесчисленное количество кистей, необходимых для постановок всевозможных предметов, книг и всякой всячины, о целесообразности которой ведал только хозяин мастерской. А ещё было узкое и высокое – в потолок окно во двор, с вечнозелёным кустарником, беспрестанно снующей вокруг дворовых лавок детворой и одиноко мерцающим фонарём. В это окно можно было смотреть вечно… «Дух мастерни очень прост – дым и озарение! Три мольберта, рядом холст, а на нём творение!» Сколько искренности и прямого попадания в цель в этих спонтанно возникших, студенческих строчках! В его мастерской всегда были гости, кипели горячие споры, проговаривались откровения, утверждались истины, разоблачались тайны. В те годы для нас, семнадцатилетних, это было самое интересное, загадочное и уж точно – самое главное место в городе, пульсирующая точка, центральный портал и Бог знает, что ещё!
Ещё один вечер ожидания оживил в памяти новую волну воспоминаний, связанную с копией картины Карла Брюллова «Итальянка», обитающую на стене моей квартиры. Она была написана во время летней практики в музее изобразительных искусств в 1995 году. Практикой руководил Хызыр Алимович, ежедневно проходя по музейным залам, анализируя нашу работу, тактично оставляя замечания и пожелания. Иногда, потеряв терпение, он брал кисть и наглядно показывал, как это должно быть. Эти несколько мазков были эталонными и к «Их Святейшеству» мы не смели прикасаться. Никогда не забуду, как однажды, наблюдая мои творческие муки, он подошёл и ткнул пальцем в изгиб руки «Итальянки», спросив: «Это место ты написала сама?» и, не дождавшись ответа, по-отечески погладил меня по голове. Надо ли объяснять, что большей похвалы тогда не могло быть в принципе! Именно Карлушка Брюллов, как любя мы называли мэтра русского романтизма, сподвиг Хызыра оформить копию шедевра непременно в «состаренную раму» с овальным холщовым паспорту, а так как самостоятельно я бы не осилила эту конструкцию, он сделал её сам, как и всем остальным студентам, дабы не отвлекать нас от главного. И сейчас, глядя на копию, совершенно реально стали оживать звуки, фразы диалогов, запахи краски, клея, распиленного дерева, градус температуры в залах, залитых светом вечерних ламп, отражающихся в потоке летнего дождя за стройными музейными окнами. Город утопал в прохладном сумраке последних летних дней. Мы готовились к завтрашнему просмотру.
Однажды, на практике в Эль-Тюбю, ущелье накрыл серебряный дождь и ветер, сбивающий нас с ног вместе с этюдниками срывал самодельные капюшоны. Мы, попав под гипнотическую власть очарования стихией, не сдвинулись с места, продолжая писать красками, смешанными с дождевой водой. Все, как один, не нарушая монолога воды, не обращая никакого внимания на разливающуюся реку. Вероятно, подобное светопреставление было самым обыкновенным явлением для этих мест, но чем ближе к земле опускалось штормовое безумие, тем упорнее мы впивались в наскоро закреплённые холсты, поклявшись перетащить на них кусок происходящего. Таких работ у нас ещё не было. По обе стороны импровизированного студенческого лагеря сопели мохнатые облака, шагнув в которые можно было запросто заблудиться. Обернувшись, мы увидели Хызыра, сидящего на камне и наблюдающего за нами под проливным дождём. В этот момент он напоминал Апсаты, чьи туры сбились в кучку под ударами стихии. Его взгляд выражал что-то для нас неведомое, кажется, он сдерживал слёзы. «Вы не представляете, что сейчас произошло! – проговорил он. – Никто из вас не сбежал, я смотрел на это со стороны и всё это время чувствовал что-то невероятное! Вам ещё предстоит столько узнать о жизни, а пока вы ещё ничего не понимаете в ней!».
И не плачь, если можешь, прости. Жизнь - не сахар, а смерть нам - не чай. Мне свою дорогу нести. До свиданья, друг, и прощай.

Достаточно было одного взгляда его расстроенных глаз, чтобы прыгнуть выше своей головы, нарисовав что-то стоящее. Посреди урока, он мог, вдруг взять кого-то из нас за руку и, отведя в сторону, рассказать по случаю какую-нибудь легенду, сказку, эпизод из своей жизни или просто о чём-то спросить. Он никогда не назидал и не ругал. Всё, что нужно было внушить любому из нас в процессе обучения, каким-то образом, внушалось без слов. И это был, безусловно, другой уровень, другой масштаб, к которому мы потянулись инстинктивно, как трава к солнцу. А ещё, он первым тогда, в начале 90-х рассказал нам о развитии всемирной сети Интернет, её ближайшем появлении в России и неограниченных информационных возможностях. И, конечно, он не мог не познакомить нас с Санкт-Петербургом, городом его юности, где прошли годы его обучения в Академии художеств им. И. Репина. С перрона мы попали во власть белых ночей. Это была совсем другая реальность, над которой само время протекало иначе и мы, с первозданной страстностью разгорающейся свечи цепляли огнями макушек холодную сеть питерского неба!
Наша студенческая ЖИЗНЬ пронеслась за каких-то четыре календарных года, где день, захлёбываясь впечатлениями, вмещал месяц. Навсегда запомню, как Хызыр шёл по городу лёгкой походкой, глядя куда-то далеко впереди себя, и другим я его не представляю. Это мой первый учитель. Он открыл нам нас! Он научил нас по-новому мыслить! Он всегда умел удивить и остался верен этой способности и теперь. Вечная ему память и безмерная благодарность!
Марина МОКАЕВА-БИДЕНКО

Ученики об учителе:


Мурат Захохов: «Хызыр был очень непосредственным в общении человеком, лёгким, открытым и добрым. Всегда с охотой делился профессиональным опытом с начинающими художниками и студентами. Он как-то сразу стал для нас непросто наставником, но и по-настоящему родным человеком. Помню, что он всегда носил в кармане рапидограф – специальную ручку для выполнения точных чертёжных работ – и в любой момент делал свои зарисовки, естественно, подавая нам пример. В памяти остались только тёплые и добрые воспоминания о нём».
Елена Хохлачёва: «Хызыр был уникальным педагогом и художником. В нём гармонично сочетались талант, умение слышать и видеть то, на что никто не обратил бы внимания. Он умел заметить красоту, показать и подчеркнуть нам её совершенство. Он наш современник, учитель и друг, но рядом с ним почему-то чувствуешь себя совсем маленькой, робея, неловко высказывая свои мысли, демонстрируя умения. Конечно, прежде всего это реакция молодых людей, осознающих его авторитет и высоту. Хызыр никогда не кичился природным талантом, знаниями и мастерством, а, напротив, учил тебя верить в себя и создавать свой мир красоты!»
Олег Кодзоков: «Хызыра я знал с детства, так как по соседству с нами жил его родной брат, и мы часто виделись. Уже тогда он был бородатым дядькой-художником, и, помню, я его даже боялся. Он первым из преподавателей научил нас творить, развязал нам руки, освободил от лишнего. Он сумел собрать нас вокруг себя, каким-то образом чувствовал, как это сделать, хоть и не был преподавателем по образованию, а, может, в этом и был секрет его успеха в студенческой среде. Главным для него было, чтобы всё, что мы делали, было красиво. Он был очень грамотным, любознательным и неравнодушным человеком, у него всегда горели глаза, он понимал каждого из нас и в какой-то степени всегда был с нами на одной волне. Я даже приносил ему свои музыкальные записи, выслушивал критику, в которой он обозначал важные для меня моменты. Он остро чувствовал фальшь, наверное, как все по-настоящему талантливые. творческие, разносторонне развитые люди. Если нужно было нас поругать за что-то, он это делал, но неохотно и мучительно, мы чувствовали это и пытались исправиться. Незабываемы организованные им экскурсии, пленэры и поездки. Очень жаль, что его не стало. Хызыр – Человек с большой буквы, один из первых и немногих учителей в моей жизни».

Прикрепленные файлы

Изменено: marinamokaeva@mail.ru - 04.10.2016 18:11:14 (.....)

Форум  Мобильный | Стационарный