ДЖАТДОЕВ ШАКМАН ХАМИДОВИЧ
Статья Аминат Джаубаевой в газете День республики
ЭПИЗОД из детства. Год - 1956-й. Мальчишки лежат в овраге за селом. Яблоки, наисвежайший бе¬лый налив, уже перегрелись за пазухой. Ведь это не просто яблоки - они из соседского сада. Значит, во сто раз вкуснее своих! Все уплетают за обе щеки, и лишь один Шакман не хрустит. Он смотрит в небо, провожая взглядом пролетающий самолет. В далекой Средней Азии, где, лишь подымаясь взглядом по стволу тополя, можно было догадаться о высоте неба, вообразить открытую, существующую где-то даль, Шакман мечтает о небе. Он спит и видит себя летчиком, только летчиком, все остальные специальности кажутся ему пресными и вязкими, точно конторский клей...
Вот и сейчас он, вздохнув, достает яблоко: "Как медленно идет время! Когда-то я смогу поступить в летное училище?"
Шакман, как и его друзья, еще не знает, что оно, время, идет очень быстро...
Шакман Джатдоев ро¬дился в ауле Хурзук 15 февраля 1941 года. Его отец Хамид и мать Байдымат Тохчукова воспитали пятерых детей - троих сыновей и двух дочерей. В 1943 году, когда отец был на фронте, Джатдоевых, как и всех карачаевцев, сослали в Азию. Шакман был слишком мал, чтобы помнить страшные, теневые моменты той депортации, и потому, когда он подрос, Средняя Азия рисовалась ему чуть ли не в идиллическом свете.
Окончив школу уже на родине, Шакман уезжает учиться. Глаза мамы светятся лаской и пониманием необходимости дальнейшей учебы, но она даже не представляет, на кого именно хочет учиться сын. Зато Хамид с улыбкой смотрит на сына, и когда он поднимает на него глаза, чуть заметным кивком головы дает понять, что он поступает совершенно правильно, а, оставшись наедине, скажет: "Я-то всю войну в пехоте шагал, а доведись летать, думаю, показал бы фрицам, где раки зимуют../'
В Качинское высшее авиационное училище летчиков-истребителей Джатдоев поступил, как говорится, легко и просто. Тогда же и открылся матери...
Байдымат не находит себе места. Ее мучает бессонница. Отныне за ней начинает красться страх, то далеко отстающий от нее, то догоняющий. Страх за сына... За своего любимого красивого сына..
Ученые утверждают, что в природе все гармонично. Тогда, создавая Шакмана, природа сильно кого-то об¬делила. Одухотворенный, необычайно красивый юно¬ша выделялся среди своих товарищей по курсу упорством и трудолюбием, а еще самостоятельностью своих суждений.
Кроме карачаевца Шакмана в училище нет ни одного курсанта горской национальности, и потому русским ребятам многое в диковинку, особенно они любят рассматривать его фотографии, где он в бурке и папахе, на коне, высоко в горах. Для них все нацмены на одно лицо, типа "Злой :чечен ползет на берег.." И тогда Шакман пишет домой: "Пришлите мне национальный костюм. Я буду учить друзей танцевать лезгинку, петь "Эльбрус-красавец"...
Байдымат Нанаевна исколола все руки, но сшила и отправила сыну шесть комплектов одежды. Все, как положено, - бурки, папахи, башлыки, ичиги...
А затем первые прыжки с парашютом, когда ты сваливаешься с неба, подвешенный на стропах, будто муха в сетях паука... Первый полет... Помните у Толстого "Рассказ аэронавта"? "В первую минуту мне стало жутко, и мороз пробежал по жилам, но потом вдруг так весело стало на душе, что я забыл бояться". Шакман не боялся ничего. Его любимая фраза: "Высоты и скорости много не бывает".
Когда сын приезжает на каникулы, мать засыпает его вопросами: "Шакман, родной, а как ты ориентируешься в небе, когда облачно? А если, не дай Бог, другой самолет не уступит тебе дорогу?"...
Он мог бы рассказать любимой матери о том, что без труда водит самолет по приборам в условиях облачности, что у самолета пол¬но спасительных источников света - это и навигационные огни, и сигнальные в хвостовой части, а также посадочные и рулежные огни, но он лишь обнимал старушку и смеялся над ее страхами: "Аначигым, в небе у каждого летчика своя тропа, своя дорога..."
Учеба подходит к концу. Для Шакмана, который к тому времени обзавелся семьей, открываются замечательные перспективы службы в Риге, но случилось непредвиденное...
1968-й год. Мятеж в Чехословакии. Люба Каппушева, жена Шакмана, с восьмимесячной Рузанной на руках, пребывает в полнейшей растерянности.
Муж строго-настрого наказал ехать к родным, в село Римгорское, но Люба поступа¬ет иначе. Она просит род¬ных встретить ее в аэропор¬ту Минеральных Вод. Сестры Шакмана - Алимат и Апсат - в недоумении: что стряслось?
Девочка была первым ребенком Шакмана и Любы. Материнские чувства не отпускали молодую женщину от колыбельки, но, глядя на крошечную Рузанну, угадывая в ее лице черты любимого человека, душа Любы рвалась обратно, поближе к месту службы мужа. Передав девочку с рук на руки тетям, ничего толком не объяснив - да разве в такие напряженные, "резиновые" минуты разговор с близкими ладится? - Люба улетает обратно...
"Чехословакия выглядит просто "кипящим котлом": на каждом шагу звучат нелестные слова в адрес СССР. Это произведет на Шакмана глубокое впечатление, даст ход многим будущим мыслям и настроениям, заставит крепко призадуматься над окружающей и своей собственной жизнью... И, конечно же, полеты на истребителе, каждый из которых ставит перед ним совершенно непрогнозируемые и, казалось бы, неразрешимые проблемы, но в итоге все они закончатся благополучно и останутся в памяти
просто моментами профессиональной работы, о которых потом, после возвращения, он будет вспоминать когда с улыбкой, когда с содроганием...
Начало' семидесятых. Мир бьется в муках, предвещавших рождение новой эпохи: космические корабли кружат вокруг планет, ученые пересаживают сердце и готовятся пересадить мозг.. Джатдоеву выпадает редкая удача - наряду с возможностью увидеть сверху и рядом с собой гармонию и красоту мира, которой он воспользовался сполна, вырваться за пределы абсолютной власти родной планеты, иными словами - по-бывать в космосе.
В отряде космонавтов все по-другому. Это тебе не взлет и посадка, а четырех, восьми, одиннадцатикратные перегрузки, какие бывают при баллистическом спуске с орбиты. Ни одно даже самое богатое вообра-жение не в состоянии представить себе подобное. А манипуляции в центрифуге, напоминающей спусковой аппарат, которая стремится раздавить тебя твоим же весом, увеличенным в разы?
Медицинских терний на дороге к звездам было очень много, но... Врачебно-космическая комиссия признала Джатдоева негодным к полету. Подвело зрение... Но оно не мешает поступлению в военно-воздушную академию имени Гагарина... Затем длинная череда событий, встреч, городов, стран, человеческих лиц, так как после окончания академии Шакман служил в Прибалтийском, Средне¬азиатском, Закавказском, Приволжском, Белорусском, Забайкальском военных округах, в Монголии и Вьетнаме. Он летает над черными пиками тайги, над коричневыми болотами и бессчетными маленькими и большими голубыми озерами, которые далеко внизу образовывают такие замысловатые фигуры, о смысле которых ему так хочется догадаться...
Дома тем временем мать и сестры хранят, как зеницу ока, письма Шакма-на, складывая одно к другому, многократно перечитывая и обсуждая каждую строчку, не догадываясь, что впереди их ждет большое потрясение...
Шакман Хамидович был в должности начальника штаба 101-го отдельного авиаполка Забайкальского военного округа, когда в Афганистан вошли советские войска. В связи с этим Джатдоева ждало новое на¬значение - отныне он начальник разведки ВВС Южной ставки, куда входили ЗакВО, ТуркВО, СКВО и ограниченный контингент ВВС СССР в Афганистане. То ли такая судьба у Шакмана была, то ли сам он ее так поворачивал, только он постоянно был там, где сложно, трудно, опасно... Постоянно "в готовности номер один", когда каждая клеточка тела, каждый нерв напряжены, мозг мобилизован и готов наблюдать, анализировать, решать, мускулы - мгновенно действовать…
Спит Кабул в пыли и зное. Саблю вон, труби поход! Лучше б мне на дно речное, Чем ребятам…
Чертов брод. … Нас уводят из Кабула… Саблю вон, труби поход!
Сколько наших утонуло? Сколько жизней стоил брод?
Редьярд Киплинг, живший и творивший в 1900-е писал о своем Кабиле, а вроде как про Афганистан 1980-90-х. Как, что сделать для того, чтобы хоть как-то уменьшить втягивающую, всасывающую гробовую силу войны, чтобы хоть как-то защитить безусых юнцов? Об этом Джатдоев думал беспрестанно и, несмотря на то, что в его подчинении были такие опытные военачальники, как Руцкой, Лебедь, Громов, постоянно рвался в небо сам. О том, сколько раз он рисковал жизнью и карьерой ради солдат, ходят легенды. Он мог поднять в небо машину ради спасения одного - единственного солдата! Однажды борт, на котором находились Джатдоев и раненные, которых забрали в одном из кишлаков, подбили духи. Неделю пробирались пустыней до своих начальник разведки и его подчиненные, спасая жизнь солдатам. Драгоценную воду берегли для солдат, сами же пили собственную мочу... Сослуживцы Джатдоева потом скажут: "Он не увиливал ни от какого риска. Всегда впереди". А между тем за голову Шакмана
было обещано баснословное вознаграждение, ибо уж больно успешно действует разведывательная авиация, добытые ею сведения зачастую бесценны. А Шакман вновь и вновь взрывает спокойствие врага, лишь усыпив и обманув его тревожное к себе внимание...
В чем выражается значительность, масштабность личности человека? В его особости, высокой духовности, тонкой душевной организации. Все эти качества
всегда отличали Шакмана, а еще то, что он никогда безгласно не вращался вокруг сильных мира сего, к коим, безусловно, относился и сам. Он прекрасно знал истинную цену этой неправедной войны, но избранная им раз и навсегда линия бескорыстного и благородного служения Родине сделала его заложником чести и долга как в Чехии, так и в Афгане. Она была, как заклинающие строки Гюго: "Если будет тысяча, я один из них, будет сто, будет десять, я один из них, и десяти не будет - пусть буду я один". Но этот один, исповедующий всю жизнь и другой принцип: "Того, кто предан, предавать нельзя", умел так беспокоиться о рядовых солдатах, что одним из первых среди военачальников сказал: "Братья погибшего не должны служить в Афганистане", это он в редкие минуты отдыха пропадал в госпиталях, подбадривая раненых...
Забегая вперед, скажу, что принимать участие в судьбах "афганцев", которых впоследствии еще не один раз опалит людское равнодушие, бессердечность закона, Шакман Хамидович будет до конца своих дней, потому что многие из них, окунувшись в мирную жизнь и попав в экстремальные ситуации, не смогут справится с самими собой...
В наше время из армии можно по сотовому позво¬нить матери на кухню, а тогда это было весьма проблематично. Шакман звонил родным, когда прилетал в штаб, в Баку. Как безумно колотится сердце, когда он слышит голос матери, которая никогда не была властной, не умела и не любила командовать, задавать тон, все, что умела, точнее, не умела жить - без забот и дел, без хлопот о любимых детях, а тут вдруг озабоченный строгий голос: "Что ты скрываешь от меня, сын? Ты в Афганистане?"
"Нас уводят из Кабула... Саблю вон, труби поход!" Джатдоев увольняется в за¬пас, сумев сохранить естественность и скромность в эпицентре такой славы, которая редко выпадает даже на долю знаменитых вояк. А вот о них, знаменитых, достойных, давших ему путевку в жизнь, о генералах Солтане Магомедове, Владимире Семенове, он будет вспоминать при каждом удобном случае...
После увольнения Шакман Хамидович стал работать директором жилищного ремонтно-эксплуатационного предприятия № 9 в г. Ставрополе. Сослуживцы, которые не раз говорили, что если бы Джатдоев избрал не военную, а иную профессию, он все равно был бы незаурядным специалистом, оказались правы. В кратчайший срок Шакман навел должный порядок на предприятии, поставив во главу угла заботу и уважение к простому человеку.
- Я не могу простить пра¬вительство за то, что оно безжалостно эксплуатирует самое лучшее, что есть в стране: не газовые и нефтяные недра, а запас человечности, добра в простых людях, - говорил он, столкнувшись с бюрократизмом, беззаконием служб и всяческих контор, выставляющих за мифические коммунальные услуги непомерные счета жителям города.
- Таких совестливых, человеколюбивых людей, как Шакман Джатдоев, нынче редко встретишь, у него на все про все, в отличие от своих предшественников, хватало и средств, и человеческого участия, - говорят жители домов, находящихся на балансе предприятия, которым руководил он.
Немало сил и времени отдал наш земляк и исполнению общественных обязанностей, будучи депутатом Ставропольского краевого совета народных депутатов. По его ходатайству в Ставрополе был выделен земельный участок для строительства мечети, ни на секунду не забывал он и родное село Римгорское, несмотря на то, что ушли из жизни отец, мать и братья Шамиль и Шамге. При каждом удобном случае напоминал власть предержащим о том, что Кичи-Батыр Хабов, погибший в Афганистане и чьим именем названа одна из улиц в Учкекене, был представлен к званию Героя Советского Союза, но не получил его. Ему хотелось, чтобы все могли пройти жизнь юноши, спасшего от смерти своего командира и однополчан, от начала до конца, как по улице его имени. И чтобы награда нашла хотя бы родных героя...
Свое мнение Джатдоев не просто высказывал - он его отстаивал. Особенно, если речь шла о судьбах людей.
Но человеку не дано заглянуть ни в завтра, ни на 20 минут вперед. Вроде только что разговаривал с Рузанной, она - хирург, живет и работа-ет в Америке, вторая дочь, Надя, учится, а положил трубку и почувствовал неладное. Но никто: ни дочери, ни обожающие его сестры - не услышали от него ни намека на недомогание, ни какие-либо жалобы, и даже не узнали о том, что он перенес сложнейшую операцию...
Предчувствовал ли Шакман Хамидович свой скорый конец, не знаю, но только последнее время подолгу разговаривал со своей любимой племянницей Айшат. Айшат и сегодня без слез не может вспоминать, как, садясь в машину, вместо принятого "Поехали" он говорил: "Запускай!", как читал ей стихи: "Когда я горестно листаю российской летопись земли, я тех царей благословляю, при ком войны мы не вели...", "Не для войны рождаются солдаты, а для того, чтоб не было войны".
Шакман Хамидович Джатдоев не дожил трех недель до своих 71 - года. От¬дать дань памяти замечательному сыну Карачая, одному из талантливейших авиаторов России пришли сотни и сотни людей, съехались "афганцы" со всех концов страны.
...В горле горький ком у всех собравшихся. Еле сдерживают свои слезы племянники Шакмана - четыре сына Шамиля, сын Шамге, три сына Апсат, сын Алимат, но они помнят: "Корни - это те же ветви глубоко под землей, ветви -это те же корни высоко в небе..."
Все правильно, корни растут вниз, ветви тянутся вверх. Одна из них поднялась высоко в небо, прежде чем покинуть землю, и мне кажется, леденящая зима 2012 года, заморозившая души семьи Хамида Джатдоева, сменится солнцем радости, когда они услышат в звездном шепоте неба: "Дорогие мои! Высоты и скорости много не бывает..."
Ах, как быстро идет время...
Аминат ДЖАУБАЕВА.
НА СНИМКАХ: Шакман ДЖАТДОЕВ в отряде космонавтов; он же - офицер запаса.
