По страницам литературно-художественных изданий

По страницам литературно-художественных изданий

Sabr 28.04.2015 23:38:42
Сообщений: 7254
Время трагедий. Разговор с Валентином Распутиным
Литература / Сороковины





Фото: Из архива Владимира СКИФА

«Почти двадцать лет, с небольшими перерывами, вели мы эти беседы, итожа годы и происходившие в них события. За это двадцатилетие Россия пережила много что…»
Так Валентин Григорьевич Распутин написал о своих беседах с журналистом «Правды» Виктором Кожемяко, предваряя составившуюся из них книгу. Она вышла в 2012 году под названием «Эти двадцать убийственных лет» и стала фактически последней книгой великого писателя, его завещательной исповедью.
Сейчас издательство «Алгоритм» готовит новый выпуск этого публицистического труда, которому сам Валентин Григорьевич придавал очень большое значение.
К сороковинам выдающегося русского писателя предлагаем читателям «ЛГ» одну из последних бесед, которая состоялась в начале 2010 года. Усилившаяся болезнь В.Г. Распутина прервала дальнейшую работу над циклом актуальнейших его размышлений о времени и о России.



Между жизнью и смертью

- Валентин Григорьевич, вот и еще один год минул 2009-й. Перед новогодним праздником по­лагалось бы настраиваться на радостный лад, но честно скажу: не получилось у меня. Ведь словно по заказу в стра­не нашей подряд столько тяжелых трагедий! Не успели еще опомниться от катастрофы на Саяно-Шушенской ГЭС взрывы на военных складах в Ульяновске, а затем под­рыв «Невского экспресса». Прошла лишь неделя после этой беды жуткое кострище в Перми, унесшее более 150 чело­веческих жизней...
- Да, да! И это далеко еще не все беды минувшего года. Это только самые громкие, небыва­лые, как катастрофа на Саяно-Шушенской ГЭС и пермская трагедия... Но ведь продолжалось еще и изнасилование де­тей, заказные убийства едва ли не достигали уровня ель­цинских лет; дорожные аварии с гибелью людей побили все предыдущие рекорды; через день да каждый день поступа­ют сообщения о бандитских нападениях на инкассаторов, священников, на случайных прохожих, не так посмотрев­ших или не то сказавших. Если это не война, то и не мир.
Можно рассматривать порознь каждую из трагедий, потрясших нас в прошлом году, и у каждой будут свои кон­кретные причины и конкретные следствия. Но, размышляя о причинах и следствиях всех этих бед, невольно опять об­ращаешься к нравственному, а точнее все более безнрав­ственному состоянию нашего общества. Само слово-то это, нравственность, давно уж почти совсем не звучит у нас в общественном обиходе, и многим, особенно молодым, наверное, кажется абсолютным анахронизмом. Не потому ли, например, устроители веселья в пермском ночном клубе «Хромая лошадь» без душевных угрызений покинули вспых­нувшее заведение через известный только им служебный ход, предоставив остальным задыхаться в тесноте единствен­ного для всех выхода?
— А вот это что — распущенность, безнравственность или что-то пострашнее? Всегда ведь было: сам погибай, а товарища выручай. Конечно, и в «Хромой лошади» неко­торые жертвы огня пытались помочь друг другу, но огонь был сильнее. Впечатление такое, что его, огонь, распаляли не только легковоспламеняющиеся материалы по стенам и потолку, но и самое это издевательское название заведения. Странные все-таки вкусы: над гражданами нашими издева­ются, а они приходят в восторг. За пошлость и бесстыдство поднимают цены, а они считают это справедливым. Ведь эта «Хромая лошадь» была чрезвычайно популярна, иначе не случилось бы многократного перенаселения ее в ту трагическую ночь. И набились туда не подростки-несмышленыши, а взрослые люди, как сообщалось, от 20 до 40 лет. С вполне сложившимся вкусом, с немалым житейским опытом.
Это еще раз подтверждает, что со вкусами и житейским опытом в России не все в порядке. Двадцать лет миновало с начала той «судьбоносной» поры, когда наизнанку было вы­вернуто все: и многовековые нравы и традиции, и способы жизни и хозяйничанья, трудовые и воинские победы, тысячелетняя историй... Все охаивалось и отвергалось. Нажитое и выстроенное народом в тяжких трудах за многие десятилетия растащили за полгода. Это походило на то, как если бы свергался последний очаг обезьяньего периода, предше­ствовавшего человечеству, и наконец-то открывались сияющие перспективы.
Не забыли еще: малолетние школьницы, освобожденные от понятий хорошо-плохо, прилично-неприлично, дружно возжелали под влиянием телевидения стать про­ститутками. Такие объявились вкусы. Девушки постарше бросились за границу. Одни в поисках богатых женихов, другие на заработки тем самым ремеслом, которое не требует ни воспитания, ни образования. И миллионы людей более старшего поколения, бывшие инженеры, учителя, кандидаты наук, матери и отцы, потеряв работу, вынуждены были обзавестись профессией «челнока»: за границей купить, дома продать и накормить детей. И это в целомудренном народе, не признававшем барышничества и разврата. Вырвались из коммунизма и ветхозаветных понятий — и уже через десять лет (да раньше, раньше!) тысячи и ты­сячи мамаш школьного возраста, начиная от 12—14 лет и далее, принялись рожать и подбрасывать своих чад под чужие двери или выбрасывать на помойку.
Да разве можно от таких нравов освободиться сразу, если бы даже и захотели освободиться?! Но не очень и хотят. «Передовая» и независимая от всяких ограничений пресса, телевизионные программы, Интернет, уличная рек­лама продолжают свое дело даже и не исподтишка, а открыто и воинственно.
Нравы, нравственность — однокоренные слова, но уже с разошедшимися понятиями. Нравы — ну и нравы! — превратились в нечто дурное, неприятное, а нравственность, мораль покуда еще сохраняют свою чистоту и непогрешимость. Сохраняют в последнее время, по-моему, прежде все­го благодаря церкви. Спасшиеся — это все-таки по большей части верующие.


В погоне за прибылью

Очевидна, думается, и еще одна общая для многих трагедий года причина: безудержная капиталистическая погоня за деньгами, за прибылью! В той же Перми «экономили» на противопожарной безопасности, сократив, как вы­ясняется, необходимые расходы на нее по городу аж в три раза. В помещение ночного клуба, рассчитанное на 50 чело­век, назвали около 300. Денежки в карман, а люди пусть горят. Закупая по дешевке старые, уже почти негодные «Бо­инги», обрекают сотни людей на гибель, зато хозяева авиа­компаний обогащаются. А Саяно-Шушенская ГЭС? Разве не жадность новоявленных хозяев, не желавших тратиться на своевременный и неотложный ремонт, привела к катастро­фе? Естественный износ техники, еще советской, плюс «ре­форма» энергетики по Чубайсу вот и результат. Однако имя непотопляемого Чубайса, названное комиссией поначалу самым первым среди виновников, очень скоро из того спи­ска исчезло. Случайно?
«Безудержная капиталистическая погоня за деньгами, за прибылью», — говорите вы. Да, настолько безудерж­ная и алчная, что невольно является страшное предполо­жение: а что, если бы в Великой Отечественной войне взял верх фашизм и последовала бы оккупация России со всем тем, что бывает при оккупации: унижение и эксплуатация народа, надругательство над его вековыми традициями и образом жизни, подневольное и унизительное существо­вание, миллионы и миллионы беспризорников, выверну­тая наизнанку школа, разрушенное хозяйство, запущенные пашни и т.д., и т.д., — было бы при таком фантастическом порядке труднее и страшнее? Все, что испытали мы при Ельцине, Чубайсе и К°, сравнить не с чем, и свобода, ради которой якобы потребовались жертвы, ничего не принесла, кроме чужебесия, распущенности, безнравственности, ни­щеты одних и бешеного богатства других. Требуется пол­ностью перевоспитывать наш народ, чтобы он с этим сми­рился. Да оно и идет полным ходом, это перевоспитание, в школах и вузах.
А Чубайс... что ж Чубайс... Он давно уж для власти свя­той... Ну, балуется, ну, вредит, хамит, ну, одиозная фигура, ну, принял участие в трагедии Саяно-Шушенской ГЭС, да ведь весь ельцинский синод прошлого и настоящего у него в по­кровителях, и ни один волос с его головы не должен упасть.
Весь год говорили о мировом финансово-экономиче­ском кризисе, постигшем и Россию. Казалось бы, раз кризис, значит, общество подтягивается, мобилизуется, сокраща­ет расходы, без которых в кризисных условиях можно обой­тись. Казалось бы... А на деле? Разве хоть в чем-то заметно, что богачи наши умерили свои безумства в роскоши и нача­ли думать о других людях, едва сводящих концы с концами? Нет, Абрамович опять приобретает новую сверхшикарную яхту, другой «российский» миллиардер Исмаилов устраи­вает пир на весь мир в Турции по случаю открытия нового небывало роскошного отеля, а его детки, шокируя Европу и сбивая встречных, гоняют на сверхдорогих лимузинах и не­дозволенных скоростях в Швейцарии... У служителей банков и частных фирм многомиллионные «бонусы», у чиновни­ков «откаты», тоже многомиллионные. Призывы свыше к богатым вести себя более скромно раздавались, но вы уве­рены, что кто-нибудь это услышал или услышит?
— Виктор Стефанович, мы с вами продолжаем оста­ваться неисправимыми нравственниками, что давно уже считается занудством и неприличием: сколько уже раз, с той поры как мы начали эти беседы, приходилось обра­щаться к личности Абрамовича и его теперь уже многочис­ленных братьев-олигархов. Ну и что, кого-нибудь устыди­ли? Пьянеют не только от водки, еще больше пьянеют и те­ряют человеческий облик от бешеного богатства. Кампанию против пьянства было бы полезно совместить с настоящей, а не формальной, для вида, кампанией против лихоимства. Пьяница покуражится-покуражится да и заснет в обним­ку с бутылкой в подворотне, а одуревшему от неправедных миллиардов этого мало, он полетит на крыльях удачи в Ев­ропу или Америку, закажет самую дорогую яхту и одновре­менно самый дорогой аэроплан в свою собственность, вы­строит сверхдорогой отель да прикупит в двух-трех местах виллы — и пошла гулять губерния на весь свет.
Пьянство — это зло, и зло тяжелое, ну а разве подоб­ные нравы, да еще и показные, буйные, пугающие осторож­ных европейцев, недоступные пониманию большинства на­ших соотечественников — разве это меньшее зло?
Ну ладно, Абрамович и его друзья-олигархи первого призыва разбогатели в самое воровское время при Ельци­не, с которого взятки гладки, но ведь этот клан небожите­лей разрастался, как на дрожжах, и во все последующие го­ды, и Россия, как курица-несушка, производила их посто­янно. Трудно поверить, но ведь факт: тот самый Исмаилов, о котором вы упомянули, пожалуй, самый матерый милли­ардер, нажил свои капиталы в печально знаменитом и оди­озном Черкизовском рынке, превратившемся под его ру­ководством в небывалый торг опасными продуктами и фальшивыми товарами. И известном к тому же рабством гастарбайтеров, русских и даже китайцев. И что, не веда­ло об этом московское правительство, не доносилась прав­да до российского?
После подобных, прямо-таки великомасштабных нра­вов местнические бравые попытки утереть нос другим, как правило, заканчиваются печально. Не тот калибр риска и вызова. Во Владивостоке к Новому году решили поставить на площади елку небывалой высоты и стоимостью в десять миллионов рублей. Конечно, такая елка не в лесу вырос­ла, а под руками молодцов-мастеров. Поставили, нарядили. Но подул ветер — и елка грохнулась оземь и разлетелась на мелкие кусочки.
Вот и выше всех, вот и десять миллионов.


Кому власть служит

У нас давно уже очевидно сращивание так называе­мого бизнеса и власти. Получается замкнутый круг: пре­зидент Д. Медведев призывает «не кошмарить бизнес», до минимума сократить всяческие проверки частных пред­приятий и заведений, а результатом становятся трагедии наподобие той, что произошла в «Хромой лошади», где грубейшим образом оказались нарушенными элементар­ные противопожарные требования. Но «усиление контро­ля», как показывает жизнь, тоже мало что дает, посколь­ку зачастую это не реальный контроль, а лишь видимость: пресловутые «откаты» все сводят на нет. Вы не замечаете в такой ситуации некоей безысходности?
— Оказалось, довольно легко сойти со сложившего­ся за многие десятилетия порядка отношений между госу­дарством и гражданами. И оказалось чрезвычайно трудно к нему вернуться.
90-е годы до основания разрушили этот порядок. Госу­дарство осталось с объявившимися корыстолюбивыми бо­гачами-«предпринимателями» и, может быть, еще более ко­рыстолюбивым чиновничеством. А нередко, как мы знаем, те и другие соединяются в одном лице. Народ не мог не ви­деть этого и отошел от греха подальше, в сторонку, забо­тясь лишь о своем выживании. Народовластие как держав­ное понятие оказалось совершенно исключено как из поли­тического языка, так и из практической жизни.
Отсюда и теперешние несообразности и пустоты.
Для меня знаком единения власти и олигархов в абсо­лютной безнравственности стало происшествие, которое я считаю самым позорным в ушедшем году. Скандально знаме­нитый по «истории с девочками» во французском Куршевеле олигарх Михаил Прохоров на сей раз решил «достойно» отметить годовщину своего буржуазного журнала «Русский пионер». И отметить не где-нибудь, а на крейсере «Авро­ра» боевом корабле № 1 Военно-морского флота России. Ра­зумеется, в этом прежде всего был вызов миллиардера «Ав­роре» как кораблю революции: бурная пьянка на борту крей­сера с прыганьем в Неву под матерные песни некоего Шнура носила характер демонстративного святотатства. Но са­мое главное кто принял участие в этом мероприятии! Среди гостей были полномочный представитель президента Клебанов, министр федерального правительства Набиуллина, губернатор Санкт-Петербурга Матвиенко. И никого из них, судя по всему, не смутило, что разухабистая пьяная гу­лянка на корабле, который является музеем, это, мягко говоря, неприлично. Об олигархе я уж и не говорю — нравы прохоровых, исмаиловых, фридманов и абрамовичей давно известны. А как вы думаете, почему люди, представляющие российскую власть, позволяют себе такое?
— Комментировать это событие свыше моих понятий и сил. Но приходится признать неуемную изобретательность олигарха. Что там голые девочки во французском Куршевеле? Тьфу! — плюнуть и размазать! Но вот на «Авроре» шумный и неприличный бардак с самыми знатными чле­нами правительства и президентскими приближенными — вот это фокус! Теперь вся Россия — да что там Россия! — весь мир должен замереть в ожидании: что же дальше вы­кинет богатейший похабник? Ведь он, конечно же, на этом не остановится!
А если представить — случись такое в любой из евро­пейских стран, не говоря уж об Америке, я думаю, скандал прогремел бы с последствиями серьезными, и если не головы у высокопоставленных чиновников, то судьбы полетели бы непременно. Но какой же нравственности ждем мы от своих граждан, какого доверия к сильным мира сего, если «Аврору» осквернили, совесть и стыд публично оплевали — и ничего! Как будто так и надо, чтобы страна не скучала.


Что увиделось на Ангаре

Летом газеты писали о путешествии, предприня­том Валентином Распутиным по Ангаре от Байкала до Кодинска. Путешествии не развлекательном, а познавательном и направленном в конечном счете на спасение уни­кальной реки и заповедных мест на ней.
— Да, такое путешествие состоялось, грустное и в ка­кой-то степени загадочно-трагическое. Я ведь и сам с Ан­гары, и Аталанка моя, переехавшая полвека назад перед затоплением Братского водохранилища в гору и принявшая в себя полдюжины соседних деревень, до сих пор жива, хотя и доживает, по всему судя, последние годочки. Поля затопили, леса вырубили, постоянных дорог в большой мир нет, работы нет, надежд не осталось — пустеет Аталанка. Мы на этот раз провели в ней без малого два дня, оставшиеся жи­тели приняли наконец Христово крещение от прибывших с нами батюшек, затем меня попросили указать, где стояла-живала Аталанка до затопления, почти наугад в разли­ве нынешнего моря я это место указал, и товарищи мои опустили в воду поминальные цветы, а «Метеор» наш дал скорбный гудок.
Следующий поселок — Карда — опустел и погиб окончательно, к нему и причалить не удалось. Подволочная (тут когда-то начинался волок на Илим), тоже вобравшая в себя все ближние деревни, еще держится благодаря близости к Братску, но и здесь — заброшенные избы и неуверенность в завтрашнем дне.
Красавицу Ангару только по старой памяти можно на­зывать Ангарой. Три гидростанции — Иркутская, Братская и Усть-Илимская — превратили ее в разбухшую, ограблен­ную и даже опасную старуху. Десятки лет после затопления пришлось ей вымывать из своих глубин и качать на волнах неубранные леса, а затем баррикадами забивать ими свои берега. Острова ушли на дно, воду пить нельзя, рыбу есть нельзя — это результаты работы химических предприятий в Ангарске, Усолье-Сибирском и Саянске. Нельзя, но и рыбу берут, и воду пьют. А что делать? Кому жаловаться?
А впереди еще, уже на воде и земле Красноярского края, — многострадальная и огромная Богучанская ГЭС, строящаяся уже без малого тридцать лет.
Накануне Нового года появились сообщения о заседа­нии в Красноярске правительственной комиссии под предсе­дательством вице-премьера Игоря Сечина. Речь шла о ско­рейшем вводе в строй Богучанской ГЭС. После аварии на Саяно-Шушенской премьер Владимир Путин дал поручение пустить Богучанскую в конце 2010 года или в начале 2011-го. На заседании Сечин констатировал: «запаздываем примерно на семь месяцев», «выполнено только 70 процентов всех запланированных на 2009 год работ», «мешает кон­фликт акционеров». Но ни слова при этом не было сказано о серьезных угрозах, которые несет несовершенный проект Богучанской гидростанции.
Дело в том, что в погоне за той же прибылью верхний бьеф, то есть уровень рукотворного моря, решено было под­нять с запланированных в советское время 185 метров до 208 или даже 211. Между тем авторитетные специалисты предупреждают, что каменно-набросная плотина при этом может не выдержать напора Ангары, что обернется ката­строфой, аналогичной саяно-шушенской. Оказывается, еще в 2003 году, при минимальном напоре, плотина Богучанской ГЭС дала течь и был затоплен котлован, под воду ушло зда­ние гидростанции. К счастью, тогда обошлось без человече­ских жертв. Но чтобы избежать их в будущем, специали­сты, опубликовавшие свою статью в газете «Красноярский рабочий», требуют провести немедленную квалифициро­ванную проработку дальнейшего строительства плотины. Только вот как добиться этого?
— Многострадальная Богучанская... Многострадальная еще до завершения строительства. Гремела, как все ангар­ские ГЭС, в 80-х прошлого столетия, затем надолго затих­ла, когда менялась власть, потом была разбужена и возвы­шена... «Возвышена» — это значит, как вы уже сказали, что верхний бьеф ее для увеличения мощности решили поднять на много метров. Это потребовало переселенных прежде из нагретых за столетия родовых мест снова переселять неве­домо куда. В общем-то ведомо: подальше от Ангары. Тут, на песенной Ангаре, веками жил песенный народ. На встре­чи с нами собирались женщины, как правило, преклонно­го возраста и без особых уговоров принимались петь. Затем плакать. И снова петь. Раньше так провожали на войну му­жиков, теперь так прощаются с родной землей.
В молодости, работая в газетах, я много раз бывал на Братской ГЭС, затем на Усть-Илимской, позже на Красно­ярской и даже однажды на Саяно-Шушенской. Конечно, и тогда при вынужденном переселении не обходилось без слез, и тогда ломались судьбы многих и многих, и тогда по­тери земные и нравственные, если поставить их рядом с ну­ждами цивилизации, были несравнимыми... Но тогда дер­жалось еще доверие к государству: надо — значит надо.
С тех пор в сознании народа много что изменилось. В акционерах видят только олигархов, граждан мира, кото­рым на Россию и на ее народ наплевать, была бы выгода. Притом не какая-нибудь, а бешеная. И участие их в соору­жении гидростанций заставляет подозревать, что сооружения эти могут быть недолговечными.
Богучанскую ГЭС решено запустить через год-полтора. Ну что же, строители могут и поднажать. Но Ангара... это будущее ложе водохранилища — прости, Господи, за этот язык! — могучая Ангара здесь сплошь в чудо-островах, на которых не просто лес, а, считай, тайга на километры и километры... Да леса, еще более могучие, по берегам реки. И если в моих родных местах при сооружении Братской и Усть-Илимской ГЭС леса не были убраны даже и вполовину, и десятки лет (именно десятки лет до последнего времени) они сначала торчали по берегам из воды, затем их вымы­вало и таскало по нашим рукотворным морям тоже годами и годами, а затем забило ими, как баррикадами, все берега, не подойти и не подъехать, что же будет теперь здесь?
Ясно, что будет: то же самое, только в гораздо боль­ших масштабах. Судя по всему, уже готовится — да еще и не обернулось бы катастрофой прорыва плотины, если из-за спешки и погони за прибылью не прислушаются к преду­преждающему голосу специалистов. Надо требовать, чтобы прислушались!
Телевидение летом показало вашу встречу с В. Пути­ным на Байкале.
— Я попросил о встрече с председателем правительства из Кодинска, из города, рядом с которым сооружается Богучанская ГЭС. Путин все-таки несколько лет назад, можно сказать, спас Байкал от грозившей ему беды, когда принял решение отодвинуть нефтяную трубу по берегу Байкала на безопасное расстояние. Мы, болеющие за судьбу уникаль­ного чуда природы, этого поступка, который стоил, должно быть, немалых дополнительный затрат, не забыли. Не забыл и Байкал. В прошлом году Владимир Владимирович опус­тился на глубоководном аппарате «Мир-1» на дно Байкала в самой глубинной его части и тогда мог не беспокоиться о каких-либо осложнениях.
Наша встреча с председателем правительства состоя­лась тоже на Байкале, на дрейфующем посреди озера кораб­ле. Я начал с того, что припомнил слова А.И.Солженицына о главной задаче власти — сбережении народа. А сбереже­ние народа — это не только обеспечение его работой и про­житочным минимумом, но и сохранение России в ее нрав­ственном, духовном и культурном обликах, в сохранении природы — матери народа.
В.В.Путин не перебивал меня, но только до той поры, пока я не заговорил о Богучанской ГЭС, о том, нет ли воз­можности, если не прекратить ее строительство вовсе, то хотя бы отказаться от увеличения отметки верхнего бьефа. Ответ Путина был: уже поздно. А что касается следующей гидростанции на Ангаре (в планах на будущее она сущест­вует), по ней, сказал он, еще нет окончательного решения.
А буквально через неделю после этой встречи грохну­лась Саяно-Шушенская. Конечно, это случайность, что тра­гедия произошла вскоре после нашей встречи. Но какая-то уж очень назидательная случайность.
А ещё позднее стало известно, что на Байкале возоб­новляет свою работу целлюлозный комбинат.
Эта новость повергла защитников Байкала в недоуме­ние и растерянность. Это что же, опять начинать все сна­чала? Я состоял в Государственной комиссии по Байкалу в середине 80-х прошлого столетия, руководил которой Ни­колай Иванович Рыжков. Комиссия в 1985-м приняла реше­ние: к 1993 году работу целлюлозного комбината на Байкале прекратить. Но новая власть в начале 90-х скорее готова была прекратить существование России, о Байкале в то время и речи не могло быть. Но сегодня-то?!


Потери в культуре невосполнимые

Прошедшим летом, когда вы были в Иркутске, на псковской земле скончался выдающийся поборник русской культуры Савва Ямщиков. И в те же дни на земле иркутской вам пришлось провожать в последний путь замеча­тельного русского книгоиздателя Геннадия Сапронова. Что значат такие утраты для вас лично и для России?
— Почти одновременно две такие потери — это для нас жестокий удар. Невосполнимый. Более полугода прошло, а боль не утихает. Да и утихнет ли когда-нибудь?
Иркутянин Геннадий Сапронов за последнее десятиле­тие приобрел славу одного из интереснейших книгоиздате­лей страны. Книги печатал по соседству, в Китае, — там и качество высокое, и дешевле. Много издавал Виктора Астафь­ева, знаменитого литературоведа и публициста из Пскова Валентина Курбатова, меня, некоторых москвичей — искал среди них патриотов. Организовывал ежегодные литератур­ные праздники под названием «Этим летом в Иркутске», пе­рефразировав название пьесы А.Вампилова «Прошлым ле­том в Чулимске», и приглашал на них, а предварительно издавал, самых интересных и талантливых авторов.
Это он, Геннадий Сапронов, организовал нашу поезд­ку по Ангаре. На нем была Ангара иркутская, а краснояр­скую взял на себя его друг, ректор Красноярского педуниверситета Николай Иванович Дроздов, ученый, историк и знаток ангарских древностей. Сбоя под их руководством не было нигде, и если мы не добрались до Енисея, то потому лишь, что общим мнением решено было: впечатлений дос­таточно, все остальное доберем в следующем году. С нами была московская киносъемочная группа «Остров» во гла­ве с Сергеем Мирошниченко, в таком путешествии нельзя было обойтись без Валентина Курбатова, для которого Ир­кутск и Красноярск давно уже почти такая же родина, как Псков, где он живет. Всех наших спутников перечислять пришлось бы долго.
При отправлении из Иркутска наша группа насчитыва­ла более двадцати человек. Мы начинали свое путешествие на комфортабельном теплоходе, продолжили на катерах и машинах, из Красноярска разъезжались по домам на само­летах. И все это надо было организовать, устроить, добить­ся... Не однажды Геннадий Сапронов хватался за сердце, но успокаивал и нас, и себя: пройдет. Успел доехать до дома, но и в Иркутске уйма дел — и сердце не выдержало.
А спустя, кажется, неделю не стало и Саввы Ямщикова. Его знали хорошо по всей России. Реставратор, ценитель и защитник русского искусства, устраивавший постоянно выставки и старых, и современных мастеров, очень боль­ной, но не дававший себе отдыха ни на день, горячий и та­лантливый публицист, постоянно выступавший на радио и в газетах-журналах, не спускавший, кажется, ни одной под­лости нашим ненавистникам, написавший за последние го­ды несколько замечательных книг, которые издавал в том числе и Геннадий Сапронов.
Что и говорить — это невосполнимые потери.
На встрече В.Путина с писателями, которая со­стоялась в начале октября прошлого года, вы поставили во­прос о необходимости поддержать в условиях кризиса так называемые толстые литературно-художественные жур­налы. Письмо главе правительства с такой просьбой под­писали руководители нескольких ведущих, самых известных журналов страны. Конкретно просьба состояла в том, что­бы на федеральном уровне финансировать библиотечную подписку на эти издания, особенно для сельских библиотек.
Некоторое время спустя было объявлено, что соответст­вующее решение принято и деньги на такую подписку выде­лены. Однако на днях главный редактор журнала «Наш со­временник» Станислав Юрьевич Куняев сообщил мне: при­нятое решение (вместе с деньгами!) запуталось и застряло где-то в бюрократических инстанциях никакой дополни­тельной подписки в конце года так и не состоялось. Кста­ти, как вы знаете, далеко не первый и не единственный слу­чай: хорошие решения иногда принимаются, но часто не вы­полняются. Что же делать? Как быть?
— А что мы можем сделать? Если было такое решение и деньги на подписку были выделены, — надо полагать, у правительства есть службы, которые и обязаны отыскать, где эти деньги застряли и сопроводить их по назначению. Понятно, что дорого яичко к Христову дню, то есть для журналов было важно, чтобы обещанная поддержка при­шла вовремя. Но, думаю, лучше позже, чем никогда.


А что будет дальше?

Для меня одним из показателей нынешнего отноше­ния к настоящей культуре в нашей стране стал захват зданий, ранее много лет успешно работавших на культуру, а теперь силовым способом переходящих во владение новояв­ленных богачей. Перед Новым годом потрясло известие, что добрались, кажется, до знаменитого ЦДРИ Центрального Дома работников искусств. Он был открыт в февра­ле 1930 года, на открытии Маяковский читал вступление в поэму «Во весь голос». И кто только из подлинно великих деятелей нашей культуры не встречался за прошедшие го­ды в этих стенах со зрителями и слушателями! А вот те­перь в ЦДРИ не уверены, что им удастся отметить свое 80-летие. Продолжается, насколько я знаю, и осада здания Союза писателей России на Комсомольском проспекте. Поя­вилось ли там хоть что-то обнадеживающее?
— «Захватили, захватили»... Вот уже двадцать лет мы живем под громогласное эхо этого разбоя. И до сих пор нет твердого закона (или на него плюют), который раз и навсегда отбил бы охоту зариться на чужое. Если решаются на захват, значит, уверены в своей силе. И особенно — как с молотка пошла — посягают на собственность или аренду работников искусств, театров, писательских домов. Если вспомнить наши с вами беседы: пытались ведь и МХАТ имени Горького отнять у Дорониной, и театр Корша, бывший филиал МХАТа, а затем Театр наций, и вот здание Союза писателей России не в первый раз выдерживает осаду... Да и многое что еще... И если эти попытки не прекращаются значит, посягатели, хорошо разбирающиеся в обстановке чуют и наблюдают, что Россия сейчас все более теряет свою славу страны великого искусства и высокой нравственно­сти и что ей достаточно телевизионного балагана.
Вот пример: мы только что справили 150-летие А.П.Чехова. МХАТ имени Горького подготовил к юбилею две пре­мьеры, да и ранее поставленный знаменитый спектакль «Вишневый сад», где Раневскую изумительно играет Татья­на Васильевна Доронина, продолжает с успехом идти. Идет также веселый, искрометный спектакль по чеховским рассказам — «Весь ваш Антоша Чехонте». А еще МХАТ провел и прекрасный, очень душевный вечер, посвященный чехов­ской дате. Но разве откликнулось телевидение на все это? Разве показало стране во всю ширь, как следовало бы?
Увы! И это ведь далеко не первый факт демонстра­тивно несправедливого отношения к театру Татьяны До­рониной, о чем мы с вами раньше уже говорили. Зато всяко­му непотребству поддержка и внимание.
— Абсолютно согласен с вами... А что касается здания писателей России на Комсомольском проспекте, В.В.Путин на наши просьбы о помощи наложил резолюцию: не трогать писателей. Но не трогать — это еще не спасение. Аренда это­го дома стоит денег и денег, прежде нас выручала субарен­да, а теперь ее запретили. Накануне Нового года произошло, надо считать, чрезвычайное, огромной важности событие — объединение Союзов писателей Беларуси и России. Но в тех условиях, в каких оказался наш Союз писателей, это объеди­нение недалеко уйдет. А подобные инициативы надо бы вла­стям поддерживать всерьез. Не за себя печемся.
Невеселый у нас с вами разговор получился. Но есть все-таки и отрадные новости. К ним относится, безуслов­но, присуждение Валентину Григорьевичу Распутину премии правительства РФ за книгу «Сибирь, Сибирь...», с чем я вас искренне поздравляю. Среди лауреатов правительственной премии с радостью отметил также Альберта Лиханова, дилогия которого «Русские мальчики. Мужская школа» пе­чаталась в «Нашем современнике», и особенно, конечно, хор имени Пятницкого, который совсем было исчез из нашей культурной жизни да и сейчас, к сожалению, на телеэкра­не появляется крайне редко. Хочу вспомнить еще спектакль по вашей повести «Последний срок», привезенный прошлой осенью из Иркутска в Москву на театральный фестиваль «Золотой Витязь» и редкостно тепло, сердечно встречен­ный зрителями...
— Я думаю (и вижу), что единой России сейчас нет, она осталась лишь в названии политической партии. В дейст­вительности же Россия разошлась на две противостоящие одна другой силы. Есть и третья — бездействующая, равно­душная, смертельно опаленная ее судьбой. А из двух первых одна — не любящая, не понимающая и даже ненавидящая Россию как историческую, так и современную, но обираю­щая ее безжалостно, не признающая ни песен ее, ни языка, ни народных нравов. А ведь тоже дети России, и тоже вро­де законные. Но поставившие себя выше ее.
Вторая сила — та, из которой слагается народ. Преданная своей земле и в несчастиях, и в редком благополучии. Молящаяся за нее, своих детей воспитывающая в любви к ней, горько страдающая при виде ее запущенных пашен и погибающих деревень, сердцем понимающая, что без дерев­ни Отчизна наша даже в больших городах — это только выселки, а не родство с землей. С болью в сердцах наблюдаю­щая, как власть позволяет отлучать от родного в школах, университетах и приучать к безобразию в кино и на телеви­дении. Чего там — почти всюду. Стоики, воистину стоики, стараются держаться, но опоры от мира все меньше. Опора только в храмах.
Но вот, как вы правильно говорите, отрадная новость последнего времени — список лауреатов правительствен­ной премии. Поверьте, моя радость не за себя (хотя за «Си­бирь, Сибирь...» и мне приятно получить признание), но го­раздо более того радость за многих в списке награжденных. И особенно за хор имени Пятницкого. Вот уж кто словно из небытия поднялся и как запел! И если даже в правительст­ве услышали — хочется надеяться, что этот крен в сторону отечественного искусства не случаен. А уж о наших домо­рощенных недругах позаботится, как она это давно делает, заграница. В том числе и российская заграница.

Ответы

Sabr 27.02.2016 23:43:14
Сообщений: 7254
Успех пьесы Мурадина Ольмезова на калмыцкой сцене

19 и 20 февраля в городе Элисте прошли премьеры спектакля «Мой единственный любимый…» по пьесе балкарского драматурга Мурадина Ольмезова. Спектакли проходили в Национальном драматическом театре им. Б. Басангова.



Как сообщила РИА «КБР» журналист телеканала «ВТК» Асият Саракуева, съемочная группа которой специально выехала в Калмыкию для работы над репортажем, премьера прошла очень успешно.

«Произведение Ольмезова «Изнанка тишины» попало в руки заслуженного деятеля искусств Калмыкии, режиссера Сергея Бурлаченко. Сергей Мучиряев сделал перевод на калмыцкий язык, а режиссер в тесном сотрудничестве с автором адаптировал пьесу для калмыцкого зрителя, сохранив основной конфликт и идею драматурга», - отметила А. Саракуева.


М. Ольмезов на примере одной семьи показал, как жадность, алчность, бездушие, распад духовных и семейных ценностей могут привести к драматической, порой трагической развязке. Дети, желая выгодно продать родовое гнездо и тем самым нажиться, больно ранят родителей Джанву и Шару. Между родными людьми – братом Кюдером и сестрой Цандык – возникает конфликт: кто из них имеет больше прав на родительский дом. Он разрешается совсем неожиданно и не в пользу кого-то из них: сын Кюдера Галзан, связавшись с наркоманами, попадает в беду. Дедушка Джанва продает дом за бесценок, чтобы спасти внука. В калмыцкой версии финал пьесы остается открытым. Каждый зритель волен фантазировать, что же впереди ожидает стариков?


Автор также деликатно затрагивает проблему депортированных народов. Балкарцы и калмыки, пережившие страшные тринадцать лет ссылки, на чужбине помогали друг другу чем могли, беда их сплотила и они выжили. А в мирное, сытое время каждый сам за себя. Равнодушие, желание наживы застилает глаза людям, сетует главный герой пьесы.


«Каждый через пьесу почерпнет что-то важное для себя: для кого-то важна проблема отцов и детей, кому-то будет интересен рассказ об истории семьи. Семейная драма, выходя за узкие рамки, становится всеобщей. На мой взгляд, раскрытие этой язвы и явилось большим успехом драматурга.
Мне как актрисе и театроведу ближе последняя версия. Потому спектакль калмыцкого театра, поднявший эту проблему, сильно затронул меня. Вызвали огромную благодарность работа режиссера, художника Елены Варовой и актеров театра.
После триумфальной премьеры в Элисте надеемся увидеть пьесу и на сцене Кабардинского театра. Работа уже началась», – сообщила А. Саракуева.

© РИА "Кабардино-Балкария", 2016
Sabr 29.02.2016 02:52:49
Сообщений: 7254
В Москве показали запрещенный фильм про депортацию чеченцев

Режиссер Хусейн Эркенов: «Мне ничего не могут запретить, меня могут только убить»



В рамках проходящего в Москве 36-го международного кинофестиваля в кинотеатре «Октябрь» на одном сеансе показали новый российский игровой фильм «Приказано забыть», ранее запрещенный министерством культуры РФ. Историческая драма режиссера Хусейна Эркенова рассказывает о депортации чеченского народа сталинским режимом в 1944 году и сопутствовавших этой секретной операции НКВД зверствах в отношении местного населения.

Как уже сообщалось российскими СМИ, картина, снятая, как указывается в титрах, на основе реальных фактов, не получила прокатное удостоверение, выдаваемое чиновниками минкульта. Основание в отказе – «демонстрация данного фильма будет способствовать разжиганию межнациональной розни". А ключевой эпизод – сожжение живьем нескольких сот мирных жителей в селении Хайбах спецвойсками ведомства Берии – министерство в лице его главы Владимира Мединского считает «фальшивкой».

Зал номер 6 был переполнен. Как сообщили организаторы, все билеты были проданы уже накануне. Фильм публика смотрела в полной тишине, затаив дыхание. По его завершении режиссер Хусейн Эркенов и продюсер Руслан Коканаев ответили на вопросы зрителей. Впрочем, больше было даже не вопросов, а восторженных, эмоциональных откликов. Многие не скрывали слез.

Характерно, что в фестивальном каталоге название фильма «Приказано забыть» фигурирует в секции внеконкурсных специальных показов вместе с кадром из фильма и фотографией режиссера, но вся информация о фильме на этой странице, включая его описание и фильмографическую справку, относятся к совершенно другой картине, «Собственники», из Казахстана. По мнению ряда фестивальных инсайдеров, недоразумение можно считать попыткой организаторов не привлекать к планам показа опальной ленты внимания «инстанций». Впрочем, этот «ляп» мог быть и чисто технической оплошностью.

В центре фильма – юная влюбленная пара Дауд и Седа, которые оказываются в самом пекле трагических событий 1944 года. Дерзкий джигит Дауд, бросивший вызов сталинским эмиссарам, вынужден бежать от неминуемой расправы из родного аула в горы, и вскоре к нему присоединяется преданная ему Седа. В прологе зритель видит Седу, дожившую до наших дней и рассказывающую мальчику-внуку о той давней трагедии чеченского народа.

«Я сам родился в ссылке, в семье депортированных из Чечни, – сказал продюсер Руслан Коканаев. – Слышал множество рассказов о том страшном времени, о сталинском терроре, о трагедии Хайбаха. И сейчас еще, наверное, живы бывшие военные, получившие за эту спецоперацию ордена и звания. Мы должны говорить правду об истории, иначе нашим детям грозит повторение ужасных событий прошлого. О какой фальшивке говорит министерство!? Есть сотни личных свидетельств с обеих сторон, есть экспертные оценки историков. Трагическую историю Хайбаха чеченцы передают из уст в уста».

Учитывая печальные перспективы с прокатом, вернее, с его отсутствием, зрители интересовались, будет ли фильм выложен в Интернет. Режиссер Эркенов сказал, что таких планов у продюсеров нет, поскольку фильм стоил денег, и ему, фильму, еще предстоит поездить по международным фестивалям, которые уже проявили недюжинный интерес.

Хусейну Эркенову 54 года. Он родился в Ташкенте. Окончил режиссерский факультет ВГИК (мастерская Сергея Герасимова и Тамары Макаровой). Работал режиссером телепрограммы «Куклы». Дебютировал в большом кино фильмом «Сто дней до приказа» по повести Юрия Полякова о дедовщине в советской армии. За картину «Холод» о депортации карачаевцев, его родного народа, и балкарцев в годы войны получил премию «Хрустальный глобус» кинофестиваля в Карловых Варах.

«Мне лично ничего не могут запретить, – заявил Эркенов под аплодисменты зала, – меня могут только убить. Они забывают: если есть бог, он все видит. Нам говорят, что вся страна голосует за Сталина, но мы знаем, как делается пропаганда».

Режиссер Эркенов поместил на свою страничку в Facebook довольно критичную рецензию журналиста Орхана Джемаля.

«Уже задним числом я придирчиво перебирал все режиссерские промахи и, конечно, находил их, – пишет, в частности, рецензент. – Несколько не доведенных до конца второстепенных сюжетных линий, упрощенно-лубочные предсказуемые персонажи, о каждом из героев при первом же появлении сразу ясно, чем он закончит. Вот мразь и садист энкеведешник, вот трусливый председатель колхоза, сдающий своих, вот благородный абрек, вот молоденький русский офицер, зажатый между преступным приказом и собственной совестью.

Все черно-белое, никаких полутонов, никакого психологического объема… а зал рыдал! Зал жил жизнью этих чеченских крестьян, для всех эти полтора часа прошли не в элитном московском кинотеатре, а там, в горах, среди снега с пятнами крови и горящих домов».

После показа режиссер Хусейн Эркенов дал эксклюзивное интервью корреспонденту Русской службы «Голоса Америки».

Олег Сулькин: То, что войска НКВД творили геноцид, выполняя приказы Сталина и Берии, несомненно. Но вы, наряду с жестокостью карателей, показываете у отдельных из них проявления милосердия и совестливости. Русские солдаты дают напиться страдающим от жажды узникам-чеченцам, молодой лейтенант отказывается выполнять людоедский приказ командира поджигать сарай с людьми и пускает себе пулю в голову. Это факты или фантазии?

Хусейн Эркенов: Факты. Абсолютные исторические факты. Мы их только обобщили.

О.С.: Когда вы в первый раз ощутили, что вам вставляют палки в колеса?

Х.Э.: Я был последним, кто узнал, что фильму не выдали прокатное удостоверение. На данный момент фильм запрещен. Он не может быть показан в коммерческих кинотеатрах. Организаторы Московского фестиваля взяли на себя смелость его показать. Другие российские фестивали боятся. Правозащитный фестиваль «Сталкер» отказался. «Ну как же, Хусейн, – сказали мне, – ведь нам государство денег не даст». «Вы чего, обалдели, – сказал я. – Вас же ООН финансирует». – «Не только. Нам и здесь деньги дают».

О.С.: В финальных титрах вы благодарите за помощь президента Чечни Рамзана Кадырова. Учитывая сложное положение с картиной, считаете ли вы эту помощь достаточной?

Х.Э.: Главной его (Кадырова) помощью было то, что нам не мешали снимать. Если бы они захотели, мы бы через два дня оттуда уехали. Мы понимаем, что ему (Кадырову) было очень непросто принимать какие-либо решения.

О.С.: Не кажется ли вам, что ситуация вокруг фильма буквально повторяет его название?

Х.Э.: Первоначальное название было другим – «Пепел». Но так как вышел сериал под таким названием, решили его поменять на «Приказано забыть». Тем временем я узнал, что ФСБ меня взяла в разработку. Какие-то люди требовали показать им сценарий. Это все смешно, потому что сценарий был в свое время одобрен министерством культуры и получил статус национального проекта. Впрочем, это все было до нынешнего министра.

О.С.: Для сторонников одобренной свыше кампании по переименованию Волгограда в Сталинград ваш фильм – как кость в горле.

Х.Э.: Надо в Волгограде его обязательно показать. Мы же фильм делали не для того, чтобы люди стали злее. Мы хотим показать, каким жестоким было время, и что так к людям относиться нельзя. Собственная власть миллионы людей уничтожила, отправила в лагеря. Не покаялись за содеянное. Никто!

Ответственная за массовый террор партия коммунистов почему-то разрешена. Германия провела денацификацию, а Россия декоммунизацию – нет. Попробовал бы кто-нибудь в Германии назвать что-то именем Гитлера. А у нас... Дурдом продолжается.

http://www.golos-ameriki.ru/content/husein-erkenov/1942476.html
Sabr 29.02.2016 03:11:48
Сообщений: 7254
Цитата

В рамках проходящего в Москве 36-го международного кинофестиваля в кинотеатре «Октябрь» на одном сеансе показали новый российский игровой фильм «Приказано забыть», ранее запрещенный министерством культуры РФ. Историческая драма режиссера Хусейна Эркенова рассказывает о депортации чеченского народа сталинским режимом в 1944 году и сопутствовавших этой секретной операции НКВД зверствах в отношении местного населения.
Оказывается кинофестиваль проходил в 2014 году. Интересно было бы знать о судьбе этой картины.
Sabr 01.03.2016 02:40:14
Сообщений: 7254
Ольга Балла

Pax Sovietica: большое послесловие — или?.. «Национальные» номера «толстых» журналов

В минувшем году сразу несколько центральных «толстых» журналов посвятили отдельные свои номера литературам бывших советских республик. Почти все они вышли в рамках связанного с Годом литературы проекта Федерального агентства по печати и массовым коммуникациям (кроме литовского номера «Иностранной литературы» и украинского номера «Нового мира»). Увы, Азербайджан, Туркмения, Киргизия и Таджикистан остались за пределами проекта.


Что происходит на бывших имперских окраинах спустя четверть века после распада Pax Sovietica? Как идут их выздоровление от империи, работа с травмами XХ века, освоение собственных, суверенных исторических смыслов? Как там сегодня видят самих себя и Россию? Все ли еще длится послесловие к советскому опыту — или уже пишутся совсем новые главы другого, неведомого нам текста?
«Национальные» номера журналов отвечают на эти вопросы — и даже ставят их — с разной степенью полноты.


По идее, опыт бывшего имперского центра должен был бы — мог бы — научить нас особенному роду зоркости, внимания к тем, кто раньше был с нами в одном трюме чудовищного, как броненосец в доке, государства, а теперь плывет своими путями. Нас должна (может) научить этому новообретенная дистанция. Все время хочется думать — хотя, быть может, ошибочно, — что уже прошло время и слепоты друг к другу из-за рутинного сосуществования в одном всеусредняющем государстве, и (за исключением особенного, трагического украинского опыта) обид друг на друга и отталкивания друг от друга. Самое время учиться друг у друга.
Что же получается на самом деле? Попробуем составить себе представление об этом.

* * *

Больше всего повезло литературам Литвы и Казахстана — а вместе с ними и нам: каждой из них досталось внимание сразу двух журналов, нам же — счастливая возможность узнать о них гораздо больше, чем о словесностях других постсоветских стран. Литовской литературе посвящены мартовская «Иностранка» целиком и часть сентябрьского «Октября» (в котором она делит пространство с эстонской и латышской). Литературе Казахстана — декабрьские номера «Невы» и «Нового мира».
Повезло нам тем более, что в каждом из случаев свой общий предмет эти издания рассматривают по-разному.
И дело не в составе авторов — хотя да, он почти не совпадает. В двух «литовских» журналах одно общее имя все же есть — это Томас Венцлова, без которого, согласитесь, разговор о Литве, о литовской мысли и слове обречен на неполноту. В обоих журналах — его стихи в переводе Владимира Гандельсмана, а в «Иностранке», кроме того, — его же эссе о Москве шестидесятых. В «Иностранке» круг авторов шире — и основная их часть доселе оставалась русскому читателю неизвестной.
Все вошедшие сюда тексты — переводы. Почти все — с литовского, кроме тех двух, что составили совсем небольшой раздел «Россия—Литва»: Венцлова переведен с английского, Юргис Балтрушайтис (его письма к Джованни Папини) — с итальянского. По-русски здесь говорит только московский литовец — главный режиссер театра имени Маяковского Миндаугас Карбаускис со своим интервьюером Георгием Ефремовым; да Рута Мелинскайте с Марией Чепайтите — кстати сказать, составители номера — пишут по-русски о книгах, связанных с Литвой, и о русских тоже — в разделе «БиблиофИЛ». И все.
И это, среди прочего, значит, что русскоязычная литература Литвы оставлена в этом варианте разговора о литовской словесности практически без внимания. В отличие от «Октября», где тексты трех из шести авторов литовского раздела — то есть ровно половина его — опубликованы в их русском оригинале: рассказ Далии Кыйв, стихи Лены Элтанг (пишущей только по-русски, но принципиально наднациональной, — и это второе, после Венцловы, известное и знаковое имя в литовской части журнала) и Таисии Ковригиной. (Забегая вперед — остальные разделы «балтийского» «Октября» организованы так же: переводы из латышских и эстонских авторов и там соседствуют с примерами литературы, пишущейся по-русски либо жителями этих стран — как Игорь Котюх, родившийся и живущий в Эстонии, либо выходцами оттуда, давно обитающими в иных краях — как Таисия Ковригина, выросшая в Литве, живущая в Абу-Даби).
Вряд ли так вышло потому, что люди, работавшие над номером «Иностранки», считают русскую компоненту литовской литературы незначительной или недостойной внимания. Просто там разговор в принципе — о другом. В «балтийском» «Октябре» речь скорее о взаимоналожении, взаимопроникновении, взаимодействии разных культур, литератур, языков, волею исторических судеб оказавшихся на одной территории. В литовской «Иностранке» — об обретении Литвой самой себя, о проведении границ. (Не отсюда ли — кажется, характерно литовская — тема границы, «пограничных ситуаций, вернее — проблема человека в условиях пограничья (или приграничья)», с упоминания которой Ефремов начинает разговор с Карбаускисом? Вспомним, что именно так — «Пограничье» — назывался и вышедший в минувшем году сборник эссе и публицистики Томаса Венцловы, рассмотренный, кстати, в «библиофильском» разделе «Иностранки». Типично литовское беспокойство?) Здесь важна работа самоопределения, выработки себя — «Рождение нации», как называется таинственный (ни слова о Литве! ни единого литовского имени! хотя все вполне прозрачно, но… такое могло происходить где угодно) рассказ Саулюса Томаса Кондротаса.
Номер в целом недаром называется «Рассеяние и собирание» — именно это, считают составители, происходило с литовцами в XX веке. Два этих процесса, оба травматичные, стали для них формами самоосознания.
Составителей «Иностранки», при всем их внимании к разнообразию стилистических пластов литовской литературы, к широте диапазона ее возможностей, занимает, похоже, даже не в первую очередь литература как таковая, но судьба и историческое состояние народа, которые словесность отражает, как, может быть, ничто другое. Она — точный слепок с исторического состояния.
Этот номер журнала — в отличие от «Октября», повествующего исключительно о современности, — во многом ретроспективный, открывающий русскому читателю едва (если вообще) известное ему литовское прошлое и, насколько это возможно на ограниченной журнальной территории, соединяющий разные ее потоки в сложное и живое целое. «Оборванные звенья, — пишет Юрате Сприндите в статье «Вызовы постцензурной свободы», — соединились в живое целое, и стало ясно, что литовская литература, "расколотая" пополам в 1944—1945 годы, вопреки прежней искаженной оценке, едина и неделима».
То, что мы хоть сколько-то знали в советское время под именем литовской советской литературы — лишь малая ее часть. Теперь нам показывают другие, не менее (не более ли иной раз?) полноправные ее части: написанное в эмиграции и в противостоянии советской власти. Мы прочитаем — кроме названного рассказа Саулюса Томаса Кондротаса, с советских лет живущего в эмиграции, — стихи и фрагменты дневника за 1938—1975 год Альфонсаса Ника-Нилюнаса (1919—2015) — поэта, переводчика, критика, бежавшего в 1944 году на Запад и проведшего основную часть жизни в США; записи журналиста Балюкявичюса, который в 1948—49 годах возглавлял сопротивлявшийся понятно кому партизанский отряд и погиб 25-летним; эссе священника-диссидента, проведшего семь лет (1979—1986) в сибирской ссылке... И эти тексты здесь — на равных правах и в одном ряду с тем, что писал, скажем, заслуженный деятель культуры Литовской ССР (1990) Ромуальдас Гранаускас (1939—2014).
Номер получился не просто представительным, но весьма аналитичным. Сам его тщательно подобранный состав — уже рефлексия. «Осмысление опыта рассеяния и воссоединения <…> — пишут составители, — принесло плоды, которые не созрели бы раньше». Травматический опыт ХХ века, полного разрывов и утрат, парадоксальным (ли?) образом способствовал богатству и сложности литовской литературы. (Ей пошел на пользу даже советский период с его навязанным упрощением образа мира и самих себя: «Советское время, — сказала некогда президент Ассоциации литовских издателей Лолита Варанавичене, — подарило нам одну хорошую вещь — любовь к книге».) Литература литовцев, пожалуй, и для них самих до сих пор еще во многом — в стадии открытия и освоения. Мы же и вовсе стоим только на ее пороге — и уже понятно, что тут есть что осваивать и над чем думать.


____________________

Кого данная тема интересует, продолжение читать здесь: http://magazines.russ.ru/druzhba/2016/2/pax-sovietica-bolshoe-posleslovie-ili.html
Sabr 12.03.2016 20:08:21
Сообщений: 7254
Александр Кушнер: «Гомер сегодня писал бы лирические стихи!»

Говорим: «Кушнер», подразумеваем: поэзия. Тихая лирика, наполненная размышлениями о сегодняшнем дне и — вечном. Говорим: «Кушнер», подразумеваем: традиция. Та классическая линия акмеизма, которую герой нашей сегодняшней беседы пронес через жизнь. Говорим: «Кушнер», подразумеваем: эпоха. Выдающиеся современники: Пастернак, Ахматова, Бродский… Но скрываться за ликами «идолов» ни к чему. Александр Семёнович Кушнер и сам — выдающийся поэт. Один из немногих, кто в наше непоэтическое (в призме социума) время известен не только в профессиональной среде. Вместе с этим, Александр Семёнович — в высшей степени интеллигентный человек и слово его — отточенное в стихах — в речи обретает не меньшую ответственность. Впрочем, стоит дать читателю самому в этом убедиться.

— Александр Семёнович, лет десять назад в одной из статей прочел, что Вы мыслите книгами, методично готовя одну за другой с перерывом в несколько лет. Книга для Вас — полноценный способ высказывания, подведение промежуточных итогов или — что?
— Нет, конечно, «книгами я не мыслю», пишу стихи, а не книги. Но по прошествии трех-четырех лет набирается количество стихов, достаточных для новой книги. При этом получается так, что каждая следующая книга не похожа на предыдущую, отличается от нее, потому что за это время ты и сам изменился, повзрослел на три-четыре года, и время тоже не стояло на месте, изменилось — и таким образом у каждой новой книги возникает свой лирический сюжет. Ну вот, например, первая моя книга, вышедшая в 1962 году, называлась «Первое впечатление», а книга 2013 года называется «Вечерний свет».
Понятие «книга стихов» утвердилось сравнительно недавно. В первой половине XIX века его еще не было. «Сочинения», «Стихотворения», «Повести и мелкие стихотворения» — так назывались сборники стихов Пушкина и его старших и младших современников. Стихи в них шли в хронологическом порядке или представляли собой случайное собрание не связанных даже хронологией стихотворений. А главную нагрузку брала на себя поэма, стихи же были дополнением к ней. Первой книгой стихов в сегодняшнем понимании явилась книга Баратынского «Сумерки» (1842 год). Как видите, у нее уже было название, и стихи в ней были выстроены в соответствие с ее главным смыслом — трагическим мироощущением поэта, его одиночеством, подведением неутешительных итогов жизни. А стихи, не соответствующие этому трагическому смыслу, в «Сумерки» не вошли. И в книге не было ни одной поэмы! Эта тоненькая книга в зеленой бумажной обложке — одна из самых драгоценных реликвий — стоит у меня на книжной полке.
Я так подробно отвечаю на ваш вопрос, потому что он имеет принципиальное значение. И в нашем сознании книга стихов утвердилась как решающий факт поэтического творчества: «Стихи о прекрасной Даме» или «Снежная маска» Блока, «Кипарисовый ларец» Анненского, «Белая стая» Ахматовой, «Сестра моя — жизнь» Пастернака и т. д. вплоть до сегодняшнего дня.
— А поэма? У вас, как я помню, есть даже стихотворение «Отказ от поэмы»?
— Наша поэзия непредставима без великих поэм Пушкина, Лермонтова, Некрасова… Но что такое поэма? Это стихотворное повествование, и оно было необходимо в отсутствии прозы. А затем проза Гоголя, Тургенева, Толстого, Достоевского, Лескова, Чехова вытеснила поэму. Уже Тютчев не написал ни одной поэмы. А поэмы Баратынского или Фета не идут ни в какое сравнение с их лирическими стихами. В поэзии лирика вытеснила эпос. Не писали поэм Иннокентий Анненский, Мандельштам… Вы скажете: а как же «Облако в штанах» Маяковского или «Поэма горы» Цветаевой? Отвечу так: в этих вещах преобладает лирическое чувство, лирическая интонация. И главный герой этих поэм — сам автор. Лирическая интонация вытеснила повествовательную. Можно сказать, что это уже не поэмы, а большие лирические стихи.
— Как я понимаю, Вы лирику предпочитаете эпосу?
— Совершенно верно. Всю жизнь я отстаиваю лирику, считая ее «душой искусства». Ее прирост и в стихах, и в живописи, и в музыке — везде — представляется мне спасительной и счастливой тенденцией. Лирика говорит с человеком наедине, ведет с ним тайный, скрытый от чужих глаз, интимный разговор. Христианство, кстати сказать, тоже обращено к человеческой душе, заботится о ней, а не обо всех душах скопом. Эпос представляется мне архаикой, он пропитан кровью, человеческая жизнь для него настоящей ценности не представляет: одним человеком (или сотней людей) больше или тысячей меньше — не важно, не имеет значения. Чем была занята советская идеология? Поощрением эпоса. Потому и приветствовалось создание крупногабаритных произведений, эпических поэм, вплоть до «Поэмы о наркоме Ежове» Джамбула или одических панегириков вождю Сулеймана Стальского. А лирика защищала человека, помогала ему выжить в этих железных тисках. Потому и выбраны были в качестве жертв в 1946 году Ахматова и Зощенко, потому и развернулась война против «камерности» и «мелкотемья».
— Но ведь и у эпоса есть свои заслуги, невозможно представить мировой литературы без него!
— Разумеется. А все-таки Гомер сегодня писал бы лирические стихи! И будем точны: его эпос то и дело пересекается лирическими мотивами — вспомним сцену прощания Гектора с Андромахой или даже такую прелестную подробность, о которой у меня есть стихи, начинающиеся так: «Первым узнал Одиссея охотничий пес,/ А не жена и не сын. Приласкайте собаку./ Жизнь — это радость, при том, что без горя и слез/ Жизнь не обходится, к смерти склоняясь и мраку».
— Теперь для меня как-то по-новому открылся смысл характеристики, данной Вашему творчеству Иосифом Бродским: «Александр Кушнер — один из лучших лирических поэтов ХХ века, и его имени суждено стоять в ряду имен, дорогих сердцу каждого, чей родной язык русский».
— Да, лестное для меня высказывание, может быть, даже слишком лестное. Кстати сказать, Бродский, прекрасный поэт, писал и поэмы, но они мне кажутся слишком длинными, громоздкими, их я не перечитываю, другое дело — его стихи, такие, как «Рождественский романс», «Я обнял эти плечи и взглянул…» — из ранних, или из более поздних: «Письма римскому другу» («Нынче ветрено и волны с перехлестом…»), «Римские элегии» и т. д. Нашу поэзию без них уже и представить невозможно.
Затмение поэмы, ее отмирание я предсказывал еще в своей статье 1974 года «Книга стихов». Но скажу еще несколько слов в утешение тем, кто без эпоса обойтись не может: именно в «книге стихов» лирика берет на себя некоторые функции поэмы, разворачивает панорамную картину мира. Книга стихов рассчитана на последовательное чтение от начала до конца, в ней есть свой лирический сюжет, в ней отражено, «остановлено» время, прожитое нами.
— Позвольте дискуссионный вопрос, который должен приблизить читателя к пониманию Вашего творческого метода. Как Вы считаете, имеет ли поэт право «размышлять» в стихах, доносить результат размышлений, и не противоречит ли это художественному образу?
— Мысль не может противоречить художественному образу, потому что в стихах это не голая мысль, а поэтическая, можно сказать, родившаяся в счастливой, метафорической рубашке. Приведу лишь один пример. Есть у меня стихотворение памяти Лидии Гинзбург, моего старшего друга, замечательного филолога и прозаика, ученицы Тынянова, Эйхенбаума и Шкловского. Называется оно «Сахарница». Это реальная сахарница, стоявшая у нее на столе, а после ее смерти попавшая к другим людям, в другую обстановку. В гостях у этих людей я увидел ее опять — и мне показалось, что ей и здесь хорошо, она не скучает по хозяйке, «не хочет ничего, не помнит ни о чем». Но вот две последние строфы:

…И украшает стол, и если разговоры
Не те, что были там — попроще, победней,
Все так же вензеля сверкают и узоры,
И как бы ангелок припаян сбоку к ней.

Я все-таки ее взял в руки на мгновенье,
Тяжелую, как сон. Вернул и взгляд отвел.
А что бы я хотел? Чтоб выдала волненье?
Заплакала? Песок просыпала на стол?

Это стихи о жизни и смерти, о памяти и любви к умершему человеку, но мысль о его посмертной жизни в нашей памяти высказана не голыми словами, а опосредованно, предъявлена в «художественном образе». К слову сказать, эти милые, добрые люди подарили мне сахарницу — и теперь она стоит у меня в шкафу. Могу показать.
— С удовольствием посмотрю. Но пока самый важный, наверное, вопрос: что такое поэзия для Вас?
— Поэзия для меня — великая радость и утешение, счастье моей жизни и ее главный смысл. И все-таки я, наверное, не писал бы стихи, если бы не знал, что такую же радость и утешение находят в поэзии многие люди, любящие стихи. Дать определение поэзии невозможно так же, как музыке. У Пастернака есть чудесное стихотворение «Определение поэзии», но это определение — чистая условность: «Это — круто налившийся свист,/ Это — щелканье сдавленных льдинок,/ Это — ночь, леденящая лист,/ Это — двух соловьев поединок,/ Это — сладкий заглохший горох,/ Это — слезы вселенной в лопатках…» и т. д. Как видим, и он не справился с определением, да и не стремился к этому, а своей строки «Это слезы вселенной в лопатках» потом стеснялся, переделал ее и объяснял, что «слезы вселенной» — это звезды, а лопатки — стручки гороха.
— Поэзия в XXI веке — какой она станет? Вытеснят ли верлибры традиционный силлабо-тонический стих или оба течения будут существовать параллельно? И каким трансформациям будет подвержен силлабо-тонический стих?
— Какой станет поэзия в ХХI веке, предсказать не берусь. Надеюсь только, что традиционный силлабо-тонический стих не будет вытеснен верлибром. Не будет вытеснен потому, что как будто специально создан для русской речи, русского языка с его падежными окончаниями, суффиксами, многовариантностью ударений: и на первом, и на втором, и на любом другом слоге, а главное — со свободным порядком слов в предложении: «Редеет облаков летучая гряда». Какая это чудесная строка! Подлежащее стоит в самом конце предложения. Такое невозможно ни в английском, ни во французском, ни в немецком языке. Или строка из Батюшкова: «Я берег покидал туманный Альбиона». Она тоже завораживающе действует на нас благодаря своей непредсказуемой инверсии. И все это придает русскому стиху ту мелодичность, которой нет и не может быть в верлибре. А рифмы! Как их много, сколько неожиданных, непредвиденных. И разве есть старые рифмы? В каждом новом прекрасном стихотворении они живут по-новому. И еще одно чудесное свойство силлабо-тонического стиха — он запоминается, его мы твердим, шепчем, читаем наизусть: «Выхожу один я на дорогу./ Сквозь туман кремнистый путь лежит…», «Я слово позабыл, что я хотел сказать./ Слепая ласточка в чертог теней вернется…» А верлибры запоминанию не поддаются, их мы в своем сердце не носим.
Возможности «традиционного стиха» неисчерпаемы. Сколько было попыток отказаться от него, сломать его, перестроить! Почти все они провалились, за исключением «акцентного» стиха Маяковского, но он был и до него — у любимого мною Михаила Кузмина: «А предсказание твое — такое:/ Взойдет звезда, придут волхвы с золотом, ладаном и смирной./ Что же это может значить другое,/ Как не то, что пришлют нам денег, достигнем любви, славы всемирной?» (1907 год)
А кроме того, и у Кузмина, и у Маяковского за их акцентным стихом то и дело просвечивает то ямб: «В сто сорок солнц закат пылал, в июль катилось лето», то хорей: «После смерти нам стоять почти что рядом»…
Сделаю одну оговорку: верлибр тоже бывает хорош, но именно на фоне регулярного стиха, как некое к нему дополнение. И еще одно необходимое замечание: силлабо-тонический, регулярный стих теряет все свои достоинства в руках графомана. Умный графоман, чувствуя это, переходит на верлибр, — в нем легче запутать и обмануть невзыскательного читателя.
— Павел Жагун в интервью со мной оговорился, что ему важен не количественный состав аудитории, а — качественный. Вас не пугает сужение круга интересующихся поэзией до небольшой группы профессионалов и сочувствующих?
— Пугает, огорчает, беспокоит. Я еще помню то время (шестидесятые годы), когда поэзия была нужна если не всем, то очень многим. «Все в Москве пропитано стихами» — писала Ахматова. Впрочем, она же как-то сказала мне про молодых московских поэтов-шестидесятников: «Колизей какой-то, древние римляне. Только вместо Колизея — Лужники. А стихи вместо футбола».
А вот еще одно ее точное высказывание: «Они пишут в расчете на произнесение с эстрады, а не на чтение с листа». Так вот, по поводу сегодняшней ситуации я думаю, что «широкая публика», действительно, стихами сегодня не интересуется, предпочитая музыкальные группы, ансамбли и прочие развлечения. Наверное, так и должно быть: настоящая поэзия рассчитана «на чтение стихов с листа», дома, под настольной лампой — и такой читатель у поэзии есть и всегда будет.
— Вы — свидетель эпохи. Входили в круг Ахматовой, и она одобряла Ваши стихотворения. Я как раз собирался спросить Вас о ней, но Вы опередили вопрос. Тогда скажите, с каким чувством Вы вспоминаете советское время — в плане критики, свободы выражения мыслей, общественной свободы? Не задумывались ли Вы об эмиграции?
— Моему поколению повезло: наша юность совпала с хрущевской оттепелью. Сталинские репрессии и кошмары остались позади. Конечно, свободы было маловато, цензура продолжала в увеличительное стекло рассматривать каждое слово… И все-таки стихи так устроены, что лирическое слово, в отличие от публицистического, ей (цензуре. — Ред.) бывает не по зубам. Она просто не всегда понимает, о чем идет речь. Ну вот, например, в моей первой книге (1962) было опубликовано такое стихотворение, — выпишу его не столбиком, а подряд — для экономии места: «Когда я очень затоскую,/ Достану книжку записную,/ И вот ни крикнуть, ни вздохнуть —/ Я позвоню кому-нибудь./ О голоса моих знакомых,/ Спасибо вам, спасибо вам/ За то, что вы бывали дома/ По непробудным вечерам,/ За то, что в трудном переплете/ Любви и горя своего/ Вы забывали, как живете,/ Вы говорили: «Ничего»./ И за обычными словами/ Была такая доброта,/ Как будто бог стоял за вами/ И вам подсказывал тогда».
Слово «Бог», конечно, было набрано с маленькой буквы, но все-таки прошло! Книга подверглась разгромным статьям в ленинградской комсомольской газете «Смена», во всесоюзном сатирическом журнале «Крокодил», где рядом с фельетонами на бракоделов и взяточников помещались карикатуры на западных капиталистов и агрессоров, но не за эти стихи (их не заметили), а за стихи «Графин», «Стакан», «Ваза», «Комната», «Готовальня» и т. д. — все это считалось мелкотемьем, бегством от больших общественных тем и «фиглярством в искусстве». А все-таки книга вышла и была продана (10 тысяч экземпляров!) за несколько дней. Человек, его жизнь и смерть, его любовь и стремление к правде, его любовь к искусству, его печали и радости определяли главный смысл этих стихов. Приведу еще восемь заключительных строк из стихотворения «То, что мы зовем душой» (1969): «…Без чего нельзя вздохнуть,/ Ни глупца простить в обиде,/ То, что мы должны вернуть,/ Умирая, в лучшем виде,/ Это, верно, то и есть,/ Для чего не жаль стараться,/ Что и делает нам честь,/ Если честно разобраться./ В самом деле хороша,/ Бесконечно старомодна,/ Тучка, ласточка, душа./ Я привязан, ты — свободна». И это стихотворение, как ни странно, тоже было напечатано, и многие, многие другие… Ни о партии, ни о Ленине, ни о стройках коммунизма, ни о борьбе за мир я не писал.
А эмигрировать, уехать из страны никогда бы не мог: не представляю своей жизни вне России, русского пейзажа, поэзии и языка (словарь, конечно, можно увезти с собой, но мне нужна живая устная речь и на улице, и в кино, и в аудитории, и в театре, где угодно…)
И пример Ахматовой, Мандельштама, Пастернака, не покинувших Россию в куда более страшное время, — для меня был очень важен.
— Обыватель — даже образованный человек — в большинстве своем в современной поэзии ориентируется посредственно. Но когда цитирую две Ваши самые знаменитые строчки: «Времена не выбирают, / в них живут и умирают», кивают с узнаванием.
— Да, этим строчкам повезло. Но стихотворение не сводится к ним. «Что ни век, то век железный,/ Но дымится сад чудесный,/ Блещет тучка, обниму/ Век мой, рок мой на прощанье./ Время — это испытанье./ Не завидуй никому». Этому стихотворению повезло: его пели Сергей и Татьяна Никитины. Но ничуть не хуже, мне кажется, и другие стихи, например, такие: «Умереть — расколоть самый твердый орех,/ Все причины узнать и мотивы./ Умереть — это стать современником всех,/ Кроме тех, кто пока еще живы». Или такие: «Расположение вещей/ На плоскости стола,/ И преломление лучей, и синий лед стекла./ Сюда — цветы, тюльпан и мак,/ Бокал с вином — туда./ Скажи, ты счастлив? — Нет. — А так?/ — Почти. — А так? — О да!» И еще: «Все нам Байрон, Гёте, мы, как дети,/ Знать хотим, что думал Теккерей./ Плачет Бог, читая на том свете/ Жизнь незамечательных людей./ У него в небесном кабинете/ Пахнет мятой с сиверских полей…» Или из недавних стихов: «Рай — это место, где Пушкин читает Толстого./ Это куда интереснее вечной весны…» Или вот эти: «А вы поэт какого века?/ Подумав, я сказал, что прошлого./ Он пострашнее печенега,/ Но, может быть, в нем меньше пошлого./ И, приглядевшись к новым ценникам,/ Шагну под сень того сельмага,/ Где стану младшим современником/ Ахматовой и Пастернака…»
— В Ваших стихотворениях не раз возникает образ Санкт-Петербурга. Говорю и о петербургском тексте, одним из создателей которого являетесь и Вы. Впитав перипетии истории, ветры многих перемен — какой для Вас Петербург?
— Я родился в Ленинграде (Петербурге) — и считаю это большим везением, драгоценным подарком судьбы. Можно сказать, этот город сформировал меня, а может быть, даже привил мне любовь к поэзии. «Как клен и рябина растут у порога,/ Росли у порога Растрелли и Росси,/ И мы отличали ампир от барокко,/ Как вы в этом возрасте ели от сосен…» Он без предупреждения, хочется сказать, по собственной инициативе заходит в мои стихи, отражается в них, как в Неве или Фонтанке, подсказывает мне лирический сюжет. Назову хотя бы «Пойдем же вдоль Мойки, вдоль Мойки…», «Таврический сад», «Через Неву я проезжал в автобусе…» и т. д. В 2014 году вышла книга Анатолия Кулагина «Я в этом городе провел всю жизнь мою», посвященная моим стихам о Петербурге.
— Мы с Вами познакомились в Липках в 2010-м году. Запомнился Ваш ответ на провокационный вопрос, подписали бы Вы сегодня «Письмо сорока двух». Вы ответили положительно, подтвердив гражданскую позицию. Это вызывает уважение. Тем не менее, вопрос: не думаете ли Вы, что те чаяния и мечты, которые писатели, да и многие другие соотечественники, связывали с судьбоносными преобразованиями в стране, оправдались, скажем так, не в полной мере?
— Я и сегодня, вернись мы в 1993 год, подписал бы это письмо, потому что опять предпочел бы президента Ельцина парламенту Хасбулатова, Руцкого и Макашова. Что бы это был за парламент, понятно. Это был бы опять Верховный Совет СССР. А кроме того, хотя Ключевский и говорил, что история ничему не учит, все-таки кое-чему она нас научила. Прояви Ельцин слабость, как Керенский в 1917 году, не решившийся арестовать Ленина, Троцкого, Зиновьева и прочих, мы опять получили бы кровавую бойню, гражданскую войну и самую передовую идеологию. Думаю, точно так же ответил бы на Ваш вопрос и Булат Окуджава, тоже подписавший это письмо.

В 2010 году на Форуме молодых писателей России и стран СНГ («Липках») я задал Александру Семёновичу вопрос о том, что каждую новую книгу он выпускает раз в три года. Почему именно такой срок и установка ли это? У меня сохранилась видеозапись этой встречи, потому привожу сюда этот — пятилетней выдержки — ответ:
— Вы заметили правильно (улыбается), но это не установка. Так получается. Я в этом смысле не могу жаловаться на судьбу. Если честно говорить, я пишу примерно 2–3 стихотворения в неделю. Я не гоню лошадей, мне просто делать больше нечего (смех в зале, аплодисменты). Понимаете, стихи мне доставляют радость. Это любимое дело — самое любимое! И получается так, что именно за три года накапливается количество стихотворений, достаточное для книги. Вот и весь секрет. Так было и в 60-е, и в 70-е, и в 80-е, и сейчас…)

— Резонансным оказалось Ваше решение выйти из состава жюри премии «Поэт» — в связи с присуждением ее Юлию Киму.
Полагаю, дело не в личном отношении, а в песенной ориентации поэзии лауреата и ее удаленности от профессионального — поэзии как искусства — контекста?
— К Юлию Киму никаких личных претензий у меня нет. Он хороший, добрый человек, талантливый песенник, да он и не виноват, что жюри присудило ему премию, как сказано в уставе премии, «за высшие достижения в поэзии». Виновато жюри, не видящее разницы между подлинной поэзией и песенными текстами, которые только в насмешку над здравым смыслом можно назвать высшими достижениями поэзии. Ахмадулина премии не получила, Вознесенский не получил, а Ким стал лауреатом! Вот мы и вышли (мой друг Евгений Рейн и я) из жюри в знак протеста против этого бессмысленного и губительного для премии решения. Анатолий Борисович Чубайс, десять лет назад учредивший премию «Поэт», — за что и я, и восемь других лауреатов ему очень благодарны, — тоже не виноват в случившемся. Виноваты члены жюри, отдавшие свои голоса Киму, хотя была возможность проголосовать за настоящего поэта — петербуржца Алексея Пурина. Или за Светлану Кекову, Александра Танкова, Михаила Синельникова, Юрия Кублановского, Дмитрия Кантова… Обрываю на этом перечень, хотя он может быть продолжен.
— Продолжаете ли Вы, как и раньше, писать по 2–3 стихотворения в неделю?
— Конечно же, такой неумолимой последовательности и регулярности никогда у меня не было и нет, но пишу я действительно много, пишу потому, что есть что сказать — и недостатка в лирических поводах, впечатлениях и поэтических мыслях у меня нет. «Не я, мой друг, а Божий мир богат!» — сказано в стихах у Фета, и то же самое я мог бы сказать о себе. И вдохновение, если воспользоваться этим высоким словом, приходит ко мне во время работы. А Чайковский говорил и вовсе просто: «Какое вдохновение? Сажусь к роялю — и пишу». Вот и я сажусь к письменному столу — и пишу. И никакого принуждения, — только радость и страх за то, что вдруг что-нибудь помешает, оторвет, вклинится между мной и листком бумаги.
Начиная стихотворение, почти никогда не знаю, чем его закончу, но поэтический импульс ведет меня к неосознанной цели — и часто бывает так, что результат превосходит первоначальный замысел. И возникает ощущение, что кто-то стоит за спиной и помогает мне. Поэтический труд — счастливый труд, а разговоры о «муках творчества» кажутся мне натяжкой или преувеличением. Такое преувеличение, такое актерство позволил себе однажды один из любимейших моих поэтов — Александр Блок в замечательном, но придуманном стихотворении «К музе»: «Для иных ты — и Муза, и чудо,/ Для меня ты — мученье и ад». И при этом написал к сорока годам столько стихов, сколько нам в этом возрасте и не снилось! А «мученье и ад» начались для него, когда он перестал писать стихи — после «Двенадцати», в последние два-три года жизни. И насколько же простодушней и правдивей в этом смысле Пушкин! «Рифма, звучная подруга/ Вдохновенного досуга,/ Вдохновенного труда…»
— Можете процитировать что-нибудь из последнего?
— Вот одно из недавно написанных стихотворений:

* * *
Вчера я шел по зале освещенной…
А. Фет

«Вчера я шел по зале освещенной…»
Все спят давно, полночная пора,
А он идет один, неугомонный,
Не в позапрошлом веке, а вчера!

И нет меж ним и нами расстоянья.
И все, что с той поры произошло,
Отменено, ушло за край сознанья,
Все испытанья, горести и зло.

Одна любовь на свете остается,
Она одна переживет и нас,
В углах таится, в стенах отдается,
В дверях тайком оглянется не раз.

И вещи — вздор. Какие вещи в зале,
Кто помнит их? Не вазы, не ковры.
Где ноты те, что были на рояле?
Одной любовью движутся миры.


Всех звезд, всех солнц, всей жизни горячее,
Сильнее смерти, выше божества,
Прочнее царств, мудрее книгочея —
Ее, в слезах, безумные слова.

— Спасибо за интервью! Творческих и личных — всяческих! — успехов!

Беседу вел Владимир КОРКУНОВ
Sabr 19.03.2016 21:38:16
Сообщений: 7254
Любить даже уродинуВопрос патриотизма в литературе – это вопрос подлинности
Литература / Литература / Траектория правды

Беседин Платон







Вопрос патриотизма в литературе – это вопрос подлинности


Должна ли быть литература патриотична? Данный вопрос гремит с новой силой. Культура (и литература как её составная часть) – это ядро цивилизаций – снова выходит на первый план, становится весомым инструментом в большой игре. Культура – на передовой, в доменной печи судьбы, культура стоит значительных сумм и преследует колоссальные цели. Власть имущие ставят её на службу, и надо определяться: какие отношения у неё должны быть с государством.

Если, конечно, отбросить тот оскоминный постулат, что литература и писатель в принципе ничего никому не должны. Утверждение это, активно звучавшее в конце прошлого века, со временем превратилось в modus operandi, но на выходе оказалось, что писателю тоже никто ничего не должен. Прежде всего сам читатель.

Вопрос патриотизма в литературе на самом деле можно – и нужно – расширить до вопроса добротолюбия в искусстве. Оно ведь не может быть выпяченным, навязываемым. Назидание, едкое, точно усмешка обозлённого клоуна, разрушает энергетический заряд. Нет ничего скучнее высокопарных однобоких текстов о том, что Родину и народ любить нужно. И дурно написанные рассказы и стихи о торжестве доброго, ра­зумного и вечного в итоге имеют прямо противоположный эффект, потому что глупость, как верно заметил Дитрих Бонхёффер, ещё больший враг добра, нежели злоба. Тут существует грань, перевалившись через которую добротолюбивая литература начинает походить на сектантскую.

С патриотизмом в общем-то та же история. Люди, по поводу и без начинающие зачитывать пламенные патриотические стихи, слепленные по заветам Незнайки, по меньшей мере настораживают. Однако есть и другой момент, когда патриотизм не только исключается из произведения, но и в принципе становится объектом насмешки, вымарывания, уничижения. И это другая – не менее опасная – крайность.

Английский писатель Джулиан Барнс написал следующую фразу: «Величайший патриотизм – сказать своей стране правду, если она ведёт себя бесчестно, глупо, злобно. Писатель должен принимать всё и быть изгоем для всех, только тогда он сможет ясно видеть». И эти его слова, при всей своей неоднозначности, могут быть точкой отсчёта. Потому что довольный всем или почти всем человек, как правило, писателем не становится.
Но видят ли ясно те, кто находится по другую сторону условных баррикад, часто ими же возводимых? Где их бесстрастность? Где их объективность?

Достаточно взглянуть на российский премиальный процесс, эту выставку литературных достижений, чтобы убедиться: побеждают те, кто декларирует не просто критику, но критиканство России, зачастую переходящее в очернение, ненависть. Открывая премиальные списки, мы точно знаем, что никогда не победит книга не то что о великой, но хотя бы о нормальной, удобоваримой России. Выигрывают и собирают лавры те, кто наше настоящее и особенно наше прошлое представляет в кощунственном, жутком свете. Страна-уродина, населённая уродами, где доминируют жестокость, пьянство, бесчестие, разврат, отчаяние. И главное – в ней не может быть места Богу.

Когда начинаешь говорить об этом, получаешь в ответ кривые ухмылки и надменное кхеканье: мол, что ж вы, дружок, везде конспирологию ищете? Однако для того чтобы заговор существовал, необязательно его создавать, можно лишь оформить запрос, выстроить матрицу, и тогда всё будет функционировать так, как надо. Фокус ведь не в конкретной группе лиц, которые определяют вектор современной русской литературы, но в особенностях селекции тех, кто попадает в эту группу. И предъявлять им какие-либо претензии глупо, ведь не станете же вы ругать стаю волков за то, что они предпочитают мясо? «Как сказала на съезде мясников коза Маня: тусоваться с вами – невеликая честь…»

Однако механизм устроен так, что честь оказывается великой. В результате создаются поколения и читателей, и авторов, которые понимают и принимают только такую литературу. Входя в неё, они сознательно или бессознательно размышляют: нам надо писать так, чтобы иметь успех (а он, как писал Достоевский, слишком много значит между людьми), потому что пишущие иначе успеха не имеют. В «Пражском кладбище» Эко показал эту реальность несуществующего заговора.

Буквально на днях мы с коллегами посетили севастопольский филиал МГУ, общались со студентами-филологами. На наш вопрос, кого из современных писателей они знают, кого читали, в ответ звучали имена Акунина, Улицкой, Быкова, Шишкина, из более свежих назвали Яхину. И проблема не в том, что эти писатели не должны называться, нет, но в том, что не упомянуты имена других. Их в принципе как бы не существует.

Почему так? В том числе и потому, что государство ставит авторов в разные условия. Вспомните скандал с Михаилом Шишкиным, отказавшимся представлять Россию на Международной книжной ярмарке. Совесть у человека взыграла, но она молчала, когда его книги за государственный счёт переводились на множество языков мира.

Или вот последние новости: роман Гузель Яхиной выйдет на 16 языках в 24 странах. За счёт нашего государства, ясное дело. Мне симпатична Гузель и как человек, и как автор, но разве её «Зулейха» популяризирует, если угодно, Россию за рубежом, создаёт стране позитивный имидж? Что будет думать болгарский или турецкий читатель о России, прочитав роман Яхиной, – что там живут одни звери? Странное самобичевание и мазохизм – спонсировать то, что уничижает тебя.

Или такова свобода слова, та самая толерантность? Но почему тогда у государства не находится денег на литературу иного крыла? Почему, например, не могут отыскать средства на издание собрания сочинений Владимира Личутина? Что за дифференциация, что за разделение на «правильных» и «неправильных» авторов? Почему российские писатели изначально поставлены в неравные условия?
На самом деле вопрос патриотизма в русской литературе – это вопрос правды. Правды как истинности и как справедливости. И авторы, пишущие условно за или против Родины, должны находиться в равных условиях. Такова справедливость, а правда связана с искренностью. Тексты же, становящиеся мейнстримом (от «толстых» журналов и критики до книгоиздания и книгораспространения), в массе своей ангажированы, искусственно сконструированы и во многом сводятся к фразе, брошенной поэтессой, уехавшей из СССР в Израиль: «Я думала, что ненавижу коммунизм, но выяснилось, что я ненавижу всё русское».

Данная грань здесь действительно важна и показательна. Потому что условно антипатриотическая литература дискредитирует не государство, не власть, а прежде всего народ и всё русское, саму метафизику России. Орда чёрных мигрантов пользует не просто русскую девушку Веру и даже не Россию как территорию на карте, как социокультурное образование, но Россию божественную, Россию историческую, Россию, вспоминая Мамлеева, вечную. Причём делают это зачастую на государственные деньги.
У Юрия Шевчука, знатного оппозиционера и вместе с тем искреннего патриота, есть известные строки:

Родина.
Еду я на родину,
Пусть кричат уродина,
А она нам нравится,
Хоть и не красавица,
К сволочи доверчива,
А ну к нам тра-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля...

Так вот, со многими современными российскими литераторами – обратная история. Родина не нравится им изначально, те же, кто её населяет, вызывает почти физио­логическое отвращение. Оттого напоказ, на потеху, часто того не скрывая, они плюют во всё русское и тем гордятся.

Но фокус в том, что, несмотря на все обманки и профанации, читатель всё больше отвечает писателю взаимностью, также плюя в него. Читатель становится равнодушен к современной литературе. И те, кто находится на вершине рейтингов, не способны стать истинно народными, общероссийскими авторами. Их произведения предназначены и раскупаются теми, кто против этого народа выступает. Людьми действительно читающими, образованными, думающими, но антинародными, хоть и стабильно дающими показатели продаж.
Те же, кто с этим народом быть хочет, кто является его частью или мимикрирует под него, ситуация не менее тоскливая. Условно народническая – или имеющая шансы, желание стать таковой – литература выродилась, отработанным клином застряв в прошлом, в настоящем же она представляется архаическим маргинальным инородным телом. В том числе от того сознание читателя пытается захватить – подчас ей это удаётся – так называемая массовая литература; массовая не в плане количества, но в плане качества.


И всё же когда мы говорим, что в России читают мало или не читают вообще, это лукавство. У нас плохо с чтением современной русской литературы, которая планомерно, год за годом, обманывала ожидания читателя. Он, может, и шёл в книжный, дабы честно приобрести очередной национальный бестселлер или большую книгу, но вместо этого получал странную подделку, где ему снова и снова рассказывали, как он нищ и убог, опуская в чан с экзистенциальным дерьмом. И тогда, потерпев, попытавшись, народ стал отказываться от этого. Литература подорвала, растеряла доверие читателя, оказавшегося меньшим мазохистом, нежели государство. Ему тут же попытались объяснить устами литературных критикесс и толстожурнальных главредов: мол, вы просто ничего не понимаете, у вас нет вкуса, вы серость. Но не сработало.

На самом деле народ всё понимает. Вот только для чтения выбирает иное. Последние опросы показывают, что в России читают, но читают главным образом классику. Охотно и много. Интерес к ней не падает. А причина того проста. В классике, отшлифованной, отобранной временем, нет лизоблюдских од, но в то же время нет и ненависти к своему народу, к Родине, к подлинно русскому.


Грибоедов в «Горе от ума» посмеялся над типажами российскими, однако Грибоедов погиб за свою страну. Достоевский, критиковавший много и отчаянно, был русским патриотом, человеком, впервые сформулировавшим концепцию русской идеи. Лев Толстой писал критические письма императору, но при этом защищал простого мужика. И такая – тут можно вспомнить всё ту же фразу Джулиана Барнса – позиция, которая по-прежнему, что называется, у всех на слуху и перед глазами, остаётся востребованной, формирующей культурную, а значит, и цивилизационную повестку. Когда очередной лауреат очередной премии говорит, что писать как Толстой и Чехов сегодня нельзя, он вновь лукавит, потому что не нельзя, а просто он и его собратья так не могут. Писательский масштаб и творческий гетеродин не те.


Жить по совести, писать по правде, любить свой народ – вот писательские рецепты, и это не общие слова, а конкретное руководство к действию, первоосновы, которые меж тем утрачены. Ведь их так долго высмеивали и дискредитировали, хотя в итоге высмеяли и дискредитировали по большей части самих себя, оставшись в горделивом болезненном одиночестве.
Sabr 24.03.2016 02:23:14
Сообщений: 7254
БЕЗДОННАЯ ЦЕННОСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ


От редакции
В беседе с А.Сергеевой-Клятис Б.Л. воспользовался своими прижизненными устными и письменными высказываниями и публикациями. Их можно найти в воспоминаниях В.Л.Андреева «История одного путешествия», в сочинениях и письмах самого Б.Пас­тернака («Люди и положения», «Охранная грамота», «Новое совершеннолетье», письма Н.П.Смирнову от 28 апреля 1955, В.Т.Шаламову от 9 июля 1952, С.Чиковани от 6 октября 1957, Ж. де Пруайяр от 10 августа 1957, Ю.-М.Кейдену от 22 августа 1958, -С.Спендеру от 22 августа 1959, К.Федину от 6 декабря 1928, Ж.Л.Пастернак от 12—16 мая 1958, О.М.Фрейденберг от 15 ноября 1940, Вяч.Вс.Иванову от 1 июля 1958, Л.О.Пастернаку от 27 декабря 1932, родителям от 12 февраля 1937) и его выступлении на Пленуме правления Союза писателей в Минске в 1936-м.

А.К. Вам, Борис Леонидович, наверное, это грустно слышать, но вас в последнее время стали меньше читать. У молодых стихотворцев в кумирах чаще поздний Мандельштам или дореволюционный Маяковский: у позднего Пастернака, мол, все слишком просто. Вот ваши ранние стихи, они более востребованы...
Б.Л. Я пишу, а мне все кажется, что вода льется мимо рукомойника... (Смеется.) Я не люблю своего стиля до 1940 года, отрицаю половину Маяковского, не все мне нравится у Есенина. Мне чужд общий тогдашний распад форм, оскудение мысли, засоренный и неровный слог.
А.К. Что же вы противопоставляете своему раннему стилю?
Б.Л. Преследующее меня стремление писать скромно, без эффектов и стилистического кокетства.
А.К. Неужели никакие из тех ранних произведений вам по большому счету не близки сейчас?
Б.Л. Из своего я признаю только лучшее из раннего («Февраль, достать чернил и плакать...» «Был утренник, сводило челюсти...») и самое позднее, начиная со стихотворений «На ранних поездах». Мне кажется, моей настоящей стихией были именно такие характеристики действительности или природы, гармонически развитые из какой-нибудь счастливо наблюденной и точно названной частности, как в поэзии Иннокентия Анненского и у Льва Толстого, и очень горько, что очень рано, при столкновении с литературным нигилизмом Маяковского, а потом с общественным нигилизмом революции, я стал стыдиться этой прирожденной своей тяги к мягкости и благозвучию и исковеркал столько хорошего, что, может быть, могло бы вылиться гораздо значительнее и лучше.
А.К. Чем принципиально отличается ваша «поздняя» (или правильнее, наверное, сказать — зрелая) творческая манера от прежней, скажем, когда вы писали «Сестру мою жизнь»?
Б.Л. В 17-м и 18-м году мне хотелось приблизить свои свидетельства насколько возможно к экспромту, и дело не в том, что стихи «Сестры моей жизни» и «Тем и вариаций» я старался писать в один присест и перемарывая как можно меньше, но в основаниях более положительного порядка. Если прежде и впоследствии меня останавливало и стихотворением становилось то, что казалось ярким, или глубоким, или горячим, или сильным, то в названные годы (17-м и 18-м) я записал только то, что речевым складом, оборотом фразы как бы целиком вырывалось само собой, непроизвольное и неделимое, неожиданно-непререкаемое. Принципом отбора (и ведь очень скупого) была не обработка и совершенствование набросков, но именно сила, с которой некоторое из этого сразу выпаливалось и с разбегу ложилось именно в свежести и естественности, случайности и счастьи.
А.К. Более или менее понятно, что, с вашей точки зрения, уводит поэзию в сторону. А что тогда характеризует поэзию подлинную?
Б.Л. Серьезность и естественность сказанного, простота и насыщенность мысли. Эта свобода языка от многословия, ненужных украшений и напыщенности, которые возникали у наших предшественников в предыдущие эпохи от избытка досуга и лени, — высокое нравственное качество. Это — почти что целая новая философия, — остается лишь заполнить ее пережитым и найденным содержанием, которое определит первый явившийся, наиболее творчески производительный человек.
А.К. И в ваши времена, и сейчас довольно распространено понимание поэзии как шифра, который требует дешифровки, иногда аналитической, иногда аллегорической. Как вы к этому относитесь?
Б.Л. Каждое искусство, в особенности поэзия, значит гораздо больше, чем составляет. Его существо и ценность символичны. Это ни в коей мере не значит, что есть ключ, при помощи которого мы можем открыть за каждым словом или положением какой-либо иной, скрытый смысл — мистический, оккультный или провиденциальный, как ошибочно думали о пьесах Ибсена, Метерлинка или Леонида Андреева. Но это не значит и то, что каждый истинно творческий поэтический текст должен быть притчей или аллегорией.
Я хочу сказать, что помимо и сверх отдельных тропов и метафор, стихотворение имеет переносный смысл, это стремление самой поэзии и искусства в целом — и в том его основная задача — связать общее, суммарное значение вещи с более широкими и основными идеями, чтобы раскрыть величие жизни и бездонную ценность человеческого существования. Я утверждаю, что искусство не равно самому себе и себя не исчерпывает, а что оно обязательно значит нечто большее. В этом смысле мы и называем искусство, по существу, символическим. Если я не убежден в природной душевной одаренности автора или не могу найти в его работах этого всепобеждающего и всеобъемлющего ощущения значительности жизни, он для меня не существует, как бы хорошо он ни писал.
А.К. Что значит «искусство не равно самому себе» и «обязательно значит нечто большее»?
Б.Л. Оно интересуется не человеком, но образом человека. Образ же человека, как оказывается, — больше человека. Он может зародиться только на ходу, и притом не на всяком. Он может зародиться только на переходе от мухи к слону.
Что делает честный человек, когда говорит только правду? За говореньем правды проходит время, этим временем жизнь уходит вперед. Его правда отстает, она обманывает. Так ли надо, чтобы всегда и везде говорил человек?
И вот в искусстве ему зажат рот. В искусстве человек смолкает и заговаривает образ. И оказывается: только образ поспевает за успехами природы.
По-русски врать значит скорее нести лишнее, чем обманывать. В таком смысле и врет искусство. Его образ обнимает жизнь, а не ищет зрителя. Его истины не изобразительны, а способны к вечному развитью.
А.К. Из того, что вы сказали сейчас, выходит, что движение, динамика, «вечное развитие» — непреложные качества искусства. А как бы вы сформулировали цель творчества? Вы, правда, уже ответили однажды: «цель творчества — самоотдача». Тогда я спрошу по-другому: в чем состоит задача искусства?
Б.Л. В свои ранние годы я был поражен наблюденьем, что существование само по себе более самобытно, и необыкновенно, и необъяснимо, чем какие-либо удивительные случаи или факты. Меня привлекала необычность обычного. Сочиняя музыку, прозу или стихи, я следовал некоторым представлениям и мотивам, развивал определенные сюжеты и темы. Но высшим удовольствием было добиться чувства реальности, уловить ее вкус, передать саму атмосферу бытия, ту окружающую среду, охватывающую форму, куда погружены и где не тонут отдельные описанные предметы.
А.К. Соотношение искусства и действительности — давняя проблема. Но ведь каждый художник ее решает по-своему. От полного отрешения от этой самой действительности, ухода в безвоздушное пространство — да вы и сами были тому свидетелем, — до попытки создать образ мира коллекционированием мелких и личных, «искренних», фактиков бытия. Где баланс, если он воз­можен?
Б.Л. Чтобы достичь правдивого сходства подражательных приемов искусства и живого опыта реально пережитого, недостаточно передать свое представление в живом мгновенном движении. Я бы представил себе (выражаясь метафорически), что видел природу и вселенную не как картину на недвижной стене, но как красочный полотняный тент или занавес в воздухе, который беспрестанно колеблется, раздувается и полощется на каком-то невещественном, неведомом и непознаваемом ветру.
То ли это недостаточное и обрывочное знание различных физических волн как внешней движущей силы наших субъективных ощущений, или оставшийся привкус легенды о сотворении мира, или представление о жизни как об узком промежутке между рождением и смертью, но всегда я воспринимал целое — реальность как таковую — как внезапное, дошедшее до меня послание, неожиданное пришествие, желанное прибытие и всегда старался воспроизвести эту черту чего-то посланного и нацеленного, которую, как мне казалось, находил в природе явлений.
А.К. Борис Леонидович, вам выпало жить в трудные времена. А то, о чем вы сейчас говорили, требует невероятной внутренней свободы. Как художнику воспроизвести это послание извне, свыше, — в условиях чисто человеческой несвободы? Как ему соотнести себя — с вторгающейся в его жизнь политикой, от которой не уйти?
Б.Л. Никогда (и в этом корень слепого обвиненья меня и ряда художников в аполитизме), никогда не понимал я свободы как увольненья от долга, как диспенсации, как поблажки. Никогда не представлял ее себе как вещь, которую можно добыть или выпросить у другого, требовательно или плаксиво. Нет на свете силы, которая могла бы мне дать свободу, если я не располагаю уже ею в зачатке и если я не возьму ее сам, не у бога или начальника, а из воздуха и у будущего, из земли и из самого себя, в виде доброты и мужества и полновесной производительности, в виде независимости, независимости от слабостей и посторонних расчетов.
А.К. Ну вот вы упомянули независимость от посторонних расчетов. Но когда вы работали, например, над своими революционными поэмами, «905 год», «Лейтенант Шмидт», у вас не было чувства, что вы переступаете самого себя, свои идеалы ради какого-то вполне понятного и простительного, но все же практического расчета? Ведь то, о чем вы писали, было по сути своей вам чуждо.
Б.Л. Когда я писал 905-й год, то на эту относительную пошлятину я шел сознательно из добровольной идеальной сделки с временем. Мне хотелось дать в неразрывно-сосватанном виде то, что не только поссорено у нас, но ссора чего возведена чуть ли не в главную заслугу эпохи. Мне хотелось связать то, что ославлено и осмеяно (и прирожденно дорого мне) с тем, что мне чуждо, для того, чтобы, поклоняясь своим догматам, современник был вынужден, того не замечая, принять и мои идеалы.
А.К. Значит, в замысле этих текстов была продуманная тактика: хотели все же перевоспитать читателя? В этом сказывается ваш оптимизм. Вы ведь оптимист? Смотрите позитивно на жизнь несмотря ни на что?
Б.Л. Это отношение к жизни, т. е. удивление перед тем, как я счастлив и какой подарок — существование, у меня от отца: очарованность действительностью и природой была главным нервом его реализма и технического владения формой.
А.К. Вы любите жизнь и в ее бытовых мелочах. Ну вот хотя бы ваше пристрастие к Переделкино. Это же не просто побег из города, от общественной суеты, но придуманный вами способ бытия, что ли. Чем он вам дорог?
Б.Л. Какая непередаваемая красота жизнь зимой в лесу, в мороз, когда есть дрова. Глаза разбегаются, это совершенное ослепленье. Сказочность этого не в одном созерцании, а в мельчайших особенностях трудного, настороженного обихода. Час упустишь, и дом охолодает так, что потом никакими топками не нагонишь. Зазеваешься, и в погребе начнет мерзнуть картошка или заплесневеют огурцы. И все это дышит и пахнет, все живо и может умереть. У нас полподвала своего картофеля, две бочки шинкованной капусты, две бочки огурцов. А поездки в город, с пробуждением в шестом часу утра и утренней прогулкой за три километра темным, ночным еще полем и лесом, и линия зимнего полотна, идеальная и строгая, как смерть, и пламя утреннего поезда, к которому ты опоздал и который тебя обгоняет у выхода с лесной опушки к переезду! Ах, как вкусно еще живется, особенно в периоды трудности и безденежья...
А.К. Вернемся к стихам. Знаете, их ведь сейчас вообще гораздо меньше читают, чем в ваше время. Зато поэтов целая армия — кто считает их на сотни, а кто и на тысячи. Помните, Маяковский писал:
А мне
в действительности
единственное надо —
чтоб больше поэтов
хороших
и разных,
— похоже, его мечта сбылась.
Вы к этому тоже так относитесь?
Б.Л. Я бы никогда не мог сказать: «побольше поэтов хороших и разных», потому что многочисленность занимающихся искусством есть как раз отрицательная и бедственная предпосылка для того, чтобы кто-то один, неизвестно кто, наиболее совестливый и стыдливый, искупал их множество своей единственностью и общедоступность их легких наслаждений каторжной плодотворностью своего страдания.
А.К. Ну да, подлинный поэт всегда одиночка. Но в этом одиночестве не поддерживает ли его сознание своего особого места? Вот вы — один из крупнейших, самых известных и читаемых российских поэтов...
Б.Л. Я изнемогаю под бременем моего «авторитета», ложного, скверного, мифического: он мне жить не дает.
А.К. Но разве широкое признание — это не стимул для поэта? Вспомним, например, 60-е годы, «эстрадная поэзия», которая собирала целые стадионы. Кажется, это было ее новым рождением.
Б.Л. Давно-давно, в году двадцать втором, я был пристыжен сибаритской доступностью победы эстрадной. Достаточно было появиться на трибуне, чтобы вызвать рукоплескания. Я почувствовал, что стою перед возможностью нарождения какой-то второй жизни, отвратительной по дешевизне ее блеска, фальшивой и искусственной, и это меня от этого пути отшатнуло. Я увидел свою роль в возрождении поэтической книги со страницами, говорящими силою своего оглушительного безмолвия, я стал подражать более высоким примерам.
А.К. Ну и напоследок традиционный вопрос: ваши творческие планы? Чем вы сейчас заняты?
Б.Л. Опять вернулся к прозе, опять хочу написать роман и постепенно его пишу. Но в стихах я всегда хозяин положенья и приблизительно знаю, что выйдет и когда оно выйдет. А тут ничего не могу предвидеть и за прозою никогда не верю в хороший ее исход. Она проклятие мое, и тем сильней всегда меня к ней тянет. А больше всего люблю я ветки рубить с елей для плиты и собирать хворост. Вот еще бы только окончательно бросить куренье, хотя теперь я курю не больше шести папирос в день. Может быть, когда я напишу роман, это развяжет мне руки. Может быть, тогда практическая воля проснется во мне, а с нею планы и удача.
Sabr 22.04.2016 01:17:46
Сообщений: 7254
«Как трудно быть удмуртским писателем!»
Ар-Серги Вячеслав


Давайте для начала обратимся к С.И. Ожегову и Н.Ю. Шведовой. Что же они толкуют о патриотизме? Читаем: «патриотизм – преданность и любовь к своему отечеству, своему народу». Коротко и ясно, душевно и красиво. А чем была веками и ныне есть сильна отечественная наша литература? Правильно, преданностью и любовью к своему отечеству, своему народу. Единая идея должна бы, наверное, подразумевать и определённое единство и среди её носителей. Но, как мы видим из истории нашей литературы, никогда не было взаимопонимания даже между самими литературными творцами – писателями. И вспоминается тут тоскливо-сакраментальное, некрасовское: «Бог ты мой, как трудно быть русским писателем… Как трудно жить по совести…» Да, трудно быть русским писателем, но быть нерусским писателем из коренных народов России – крест, не уступающий по тяжести первому, а может, и потяжелее… Если кто-то со мной не согласен, то пусть тут же назовёт хоть одно выступление последних лет российского национального писателя с экранов центральных российских каналов. Никто и не вспомнит, и не скажет. Федеральные общественно-политические и другие СМИ РФ, в особенности электронные, современных национальных российских писателей не видят прямо в упор. Они есть, но их, «нетрендовых», не замечают. Ситуация, напоминающая нынешний государственный реестр профессий населения РФ: писателей там нет, а в жизни они есть. Всякие – и русские, и нерусские.

Более чем на 80 языках народов нашей страны создаётся сегодня отечественная российская литература. Многие национальные литературы РФ ввиду тотального исчезновения своих читателей – носителей языка этих литератур – стремительно приближаются к своему грустному финалу – точке невозврата… Русский писатель не нуждается в переводчиках, а нерусскому писателю что делать?.. Как найти профессионального переводчика в условиях почти полного исчезновения такового?
А впрочем, не было с этим всё благополучно и в периоды так называемого процветания институтов российского литературного перевода. Ведь и в те времена настоящих переводчиков национальных российских литератур уровня Семёна Липкина, Якова Козловского, Елены Николаевской и других можно было буквально по пальцам пересчитать – их было катастрофически мало… Они работали по совести и по таланту. Но в те же времена стал весьма ходким у ретивых столичных русских стихотворцев, подстрочных дел мастеров, другой девиз: «перевод с чучмекского на сберкнижку». И что в итоге? А то, что и поныне наш широкий российский читатель, если он, конечно, остался, так и не получил литературного окормления настоящими шедеврами национальных литератур народов РФ. И – нет их. Кого? Национальных авторов, которые тоже должны решать вопрос собственного патриотизма в творчестве. Попытаться ответить на него.

Давайте для примера возьмём того же удмуртского писателя. Что знают граждане России об Удмуртии? Да, там родился П. Чайковский, жил и работал М. Калашников, гениально бегала на лыжах Г. Кулакова, а ещё… там делали ружья, мотоциклы и автомобили с маркой «Иж». Да ещё видели россияне изумительных «Бурановских бабушек» на Евровидении в Баку… И всё, наверное. А что россияне знают об интереснейшей литературе Удмуртии? За исключением небольшой группы литературных специалистов, подавляющая масса читателей – ничего. Чья это беда? Вина? Да ничья, общая. Удмуртия при своей закрытости от мира оборонными предприятиями (поклон тов. Калашникову тоже) была абсолютна неизвестна и оттого малоинтересна ведущим переводчикам, литературным деятелям нашей страны. Они ведь тоже люди живые, и понять их, наверное, можно: они шли туда, где их умели привечать. Фруктами, шашлычком да винцом своим попотчевать, и желательно у моря потеплее… В особенности же по казённому кошту. А инженерно-партократические власти Удмуртии об этом, в частности, и о литературе родникового края, особо и не заботились. Как сейчас говорят, не парились. Для них главное было – показатели. Доложить в центр красиво и получить за это очередной орден или нагоняй – уж куда кривая вывезет.
А ведь в Удмуртии были большие поэты! Горевшие и сгоревшие огнём неподдельного патриотизма… Литература удмуртского Прикамья нисколько не блекла перед литературами других народов России, право слово! Были поэты такого уровня, что их и перевести на другие языки очень сложно: Кузебай Герд, Ашальчи Оки, Михаил Петров, Николай Байтеряков, Владимир Романов… Представитель бесермянского народа, удмуртский поэт Михаил Федотов (1958–1995), ставший литературной легендой Удмуртии, так и ушёл из жизни, не дождавшись встречи со своим переводчиком…

Как же быть патриотом сегодняшнему удмуртскому писателю? И в особенности ввиду того, что в республике из года в год идёт планомерное сокращение числа школ с преподаванием его родного языка. Бедным родителям-удмуртам буквально вбивают, явно или косвенно, в их грустные головы мысль о том, что их родной язык ныне непрестижен. Но ни одна наша современная педагогическая доктрина и не задумывается о том, что познание родного языка – это в первую очередь воспитание человека, настоящего гражданина своей страны. Человека, преданного своему отечеству и любящего его и свой народ. То есть патриота. Так почему же праоснова нашего патриотического воспитания ныне с треском изгоняется из школ национальных регионов РФ? И вот тут уж вслед за Виктором Некрасовым так и хочется возопить в лицо страны своей: «Бог ты мой, как трудно быть удмуртским писателем!»

Куда и с кем идти удмуртскому писателю? Как не пропасть среди нашумевших литературных имён, пасущихся на тучных отечественных и зарубежных грант-полях?.. А может, совсем бы уж и перестать ему писать свои редкие книжки, от случая к случаю издаваемые гомеопатическими тиражами? Ах, как бы это потрафило культурному равнодушию власть предержащих!.. Но ведь писательство – это не ремесло, а судьба. А разве можно отменить свою судьбу, предначертанную свыше? Остаётся идти путём своим до конца. Для чего? А хотя бы для того, чтобы иметь право сказать хоть самому себе: мол, я занимался своим делом честно, не предал его.

Как писатель он есть плоть от плоти своего немногочисленного народа. И форма его творческого миросозидания – изначально патриотическая. Тут вспоминается, как Расул Гамзатов отчаивался, что, возможно, он останется поэтом одного аула, одного ущелья… Но это, мне думается, великая честь и достоинство – быть настоящим поэтом именно своего ущелья, леса, тундры, деревеньки или городка! Есть ли ныне в России такие ущелья, деревеньки и городки, где бы ответили на твоё приветствие на родном языке?.
.
Быть патриотом страны своей, коль мы говорим о литературной точке зрения на этот вопрос, для национальных писателей РФ крайне непросто. Так куда же тогда остаётся шагать нашему удмуртскому писателю, государством не замеченному, на родине своей безгонорарному, столичным литературным удальцам чужому? А шагать в свою жизнь, взяв путеводной звездою в пути, при отсутствии других верных ориентиров, немодные ныне каноны жизни своего немногочисленного народа: любить землю предков своих, трудиться на ней, почитать своих родителей, заботиться о семье, быть опорой старикам, растить людьми детей своих, беречь природу, хранить язык свой и культуру. И не забывать о Боге.
Sabr 29.04.2016 13:56:40
Сообщений: 7254
«ЛКБ» 1. 2016 г.

Анатолий ПАРПАРА,
поэт, драматург, общественный деятель,
профессор Московского государственного
университета культуры и искусств,
председатель международного фонда имени М .Ю . Лермонтова,
создатель и редактор «Исторической газеты», секретарь
СП России, лауреат Государственной премии РФ

МАСТЕРА И ПОДМАСТЕРЬЯ


За долгую жизнь мне пришлось переводить на русский язык не только стихи разных поэтов, писавших и пишущих на языках народов республик, входивших в СССР, народов современной России, но и на тех языках, которые для нас всегда были иностранными: чешском, сербском, македонском, хинди, бенгали, болгарском, арабском, монгольском...

При этом я всегда дорожил не столько возможностью этой работы, сколько осознавал её необходимость. Нельзя заниматься переложениями с одного языка на другой только для того, чтобы проверить технику стихосоздания. Техника в переводах играет скучную роль. И не приносит радости открытия.

Есть множество примеров, когда благодаря именно техническим навыкам в стихосложении поэты издавали огромное количество переводных стихов. Речь идет о тех ремесленниках, для которых оплата, заработок - цель прагматическая, мало чего общего имеющая с творчеством. И классики советского перевода на этом зарабатывали деньги. Но... Один из них, Яков Козловский, остроумно провёл точную грань между национальными мастерами и подмастерьями:

Но я в отличье от такси
Не всех перевожу!

Я начал переводить совершенно неожиданно для себя. В 1969 в Москве проходило пятое всесоюзное совещание молодых писателей. Я был в семинаре Егора Исаева, Сергея Васильевича Смирнова и Виктора Кочеткова. Обсудили моё творчество - с замечаниями, с некоторыми жёсткими словами. Но всё это пошло мне на пользу. К тому времени я уже понимал, что жёсткая критика - оздоровительная критика.

После моего обсуждения подошёл ко мне башкирский поэт Мухамад Ильбаев и говорит: «Анатолий, завтра будет моё обсуждение, вы переведите мои стихи». Я отвечаю, что никогда не переводил и не знаю, как это делать. А он настаивает: «Знаете, ну совершенно некому больше. А я слушал ваши стихи и понял для себя, что вы самый близкий мне по настроению, по восприятию мира, по трудовой основе, по природе своей». Что делать? Взял я у него подстрочники двух небольших стихотворений, приехал домой (а я тогда жил в коммуналке, в одной комнате вчетвером с матерью, отцом и братом). И, когда все заснули в двенадцать часов ночи, вышел на кухню, сел за стол...

Мой первый переводческий опыт оказался удачным. Но главное - я понял на конкретном примере, что при переводе поэтических строк надо, чтобы образ, найденный одним поэтом, бережно был перенесён на почву родного языка. А будет ли он жить и плодоносить, зависит полностью от способностей переводчика.

То, что хорошо на одном языке, должно быть так же хорошо на другом языке. Некоторые русские поэты, например, талантливый Анатолий Передреев (он много переводил поэтов Кавказа - сам долгое время жил в Грозном), при всей его мощной природной даровитости, написал за полвека своей жизни только сто одно стихотворение и небольшую поэмку, но зато в его переводе вышло много книг национальных поэтов, некоторые из которых получили Государственную премию СССР. Однащды его спросили, как он делает так, что довольно слабые в оригинале стихотворения в его переводе становятся сильными и поэтичными? И не обкрадывает ли он свою поэзию, отдавая энергию своего таланта другим поэтам? Он ответил по-восточному красиво: «Стихи для меня - праздник, а встречи с праздниками не бывают частыми. Поэтому я и занимаюсь переводами, чтобы дождаться этого праздника.»


Конечно, одно время мне приходилось просто зарабатывать на жизнь переводами. Тогда платили за этот труд, и, переведя за несколько месяцев книгу чьих-то стихотворений, я мог полгода работать на самого себя. И это было очень важно. Поскольку собственные произведения, к тому же у поэта ещё мало знающего, мало вникшего в саму структуру поэти­ ческой работы, появлялись туго. Нужно было много времени на осмыс­ ление, на рост, на подготовку. Поэтому так и получилось, что я много переводил. Но любопытно, что я много переводил молодых поэтов, а теперь они - классики на своих родных языках.

Со многими из них «деловые отношения» переросли в близкие товарищеские или даже дружеские. Например, с Юрием Семендером я перевёл его первую книгу на русский. Теперь он народный поэт Чу­ вашии. С Диманом Белековым из Горного Алтая. Я тоже перевёл его первую книгу. Сейчас он известный поэт, уважаемый республиканский деятель. Недавно я был в Кабардино-Балкарии, и мне неожиданно на­ помнил Абдуллах Бегиев, что первые его стихи на русском были опубли­ кованы в журнале «Москва» в моём переводе тридцать лет назад. Живёт и здравствует в Северной Осетии председатель Союза писателей (он был и министром культуры республики, и руководил во Владикавказе госу­ дарственным театром) Камал Ходов. Он всего на год меня помоложе, но на родине считается классиком осетинской литературы. А когда-то, лет сорок назад, я приехал в Южную Осетию, чтобы перевести осетинских поэтов для журнала «Москва». В Цхинвале и познакомился с Камалом. Мы подружились. Я скажу честно, что на тот момент он был собраннее меня, уже полностью сложившимся поэтом. По заданию редакции я пере­ вёл несколько его стихотворений, так же, как и стихи его товарищей Хаджи-Мурата Дзуццати, Зину Хостикоеву, Ахсара Кодзати, Гафиза, Гергия Бестауты...

Тогда национальные поэты понимали значимость перевода их на русский язык. Напечататься в советских журналах, выходивших много­ тысячными, а то и многомиллионными тиражами, было не только пре­ стижно, но и важно для становления имени. Вряд ли Чингиз Айтматов имел бы такую бешеную популярность, если бы его перевели сегодня на русский. Время было иное. Атмосфера поэзии была возбуждающей. Политика тогда завидовала поэзии. Флюиды поэзии окружала атмосферу Земли. И они знали, что в космос мировой словесности выход только через ракету русского перевода.

Поэтов Северного Кавказа я стал переводить неожиданно. Однажды ко мне в редакцию пришло письмо выдающегося кабардинского поэта Шогенцукова. Адам Огурлиевич писал мне: «Дорогой Анатолий, посы­ лаю подстрочник стихов на твой суд. Всё, что по душе, переведи, пожа­ луйста, для периодики. Они войдут и в книжку. Мне очень понравилось твоё предельно бережное отношение к слову, отчего твои стихи читаются на лёгком дыхании». Письмо было написано 12 февраля 1976 года. Меня поразила тогда не столько высокая оценка моих стихотворений, опубли­ кованных в журнале «Огонёк», сколько уверенность поэта в том, что я смогу перевести, ибо он указал, какому журналу и какому издательству я должен принести переводы. Так я приобрёл доброго друга. А через него - уважение талантливых поэтов Кавказа.

Всё-таки в полном смысле этого слова профессиональным поэтомпереводчиком я не стал, как Владимир Державин, Елена Николаевская, Яков Козловский, Наум Еребнев... Но параллельно, как Белла Ахмадулли­ на, Владимир Соколов, Борис Примеров, Владимир Солоухин, Владимир Цыбин, я этим занимался. Тут очень важна мера. Эта мера должна со­ стоять в том, что, переводя иное, ты не должен забывать о поэтической обязанности перед своим народом, перед родной природой, да и перед своим собственным творчеством. Если ты уйдёшь в переводы и будешь только зарабатывать деньги, то не осуществишь предначертанное тебе. На этом пути не реализовали себя полностью многие талантливые поэты. На­ пример, Яков Козловский или Семён Липкин, которые от природы были очень талантливыми поэтами, но, переводя бесконечно народные эпосы, стихотворные книги восточных поэтов, они не реализовались полностью на русском языке. Можно только представить себе, какого великого поэта приобрела бы русская литература, если бы Арсений Тарковский бросил переводы. Но ему нужно было жить, кормить семью и потому он жерт вовал талантом.

Я не один раз слышал разговоры о том, что Расула Гамзатова сделали знаменитым переводчики Яков Козловский и Наум Гребнев. Но правда состоит в том, что Гамзатов - великий аварский поэт. Он приобрёл ми­ ровую известность благодаря книге «Мой Дагестан», которую замеча­ тельно перевёл Владимир Солоухин. Я находился в 1995 году в Паки­ стане в составе делегации российских писателей: Вл. Гусев, Р. Киреев, М. Попов и, конечно, Расул Гамзатов с Патимат. И был свидетелем его славы. В перерыве мы с Расулом присели, чтобы выпить чашечку кофе. Неожиданно к Гамзатову подошёл мужчина и стал что-то жарко говорить на родном языке. И вдруг поцеловал руку поэту. За ним второй, третий, двадцатый... Образовалась длинная очередь. И все что-то говорили, а по­ том целовали его руку. Расул спросил меня, о чём это они говорят. Язык урду, увы! - я не изучал. Увидев знакомого профессора-серба, я узнал причину такого паломничества к аварскому поэту. Оказывается, они все читали «Мой Дагестан», а поцелуем руки выказывали высокую степень уважения Г амзатову.

Там же, в Исламабаде, в одной из бесед Расул Гамзатович признался мне: «Толя, я закончил книгу в тысячу четверостиший. Мне нравится, как ты пишешь свои миниатюры. Это очень близко мне. Мне нужна све­ жая кровь, потому что мои давние переводчики уже не могут переводить и мне хочется, чтобы эту работу сделал ты». Я ответил: «Расул Гамзато­ вич, ну как я могу вас перевести, если я не знаю языка. К тому же вас, ваши творения уже сложившегося поэта, классика дагестанской поэзии трудно воссоздавать из подстрочника в полной силе». А он настаивает: «Ну, попробуй, попробуй!».

В итоге я согласился на компромисс и попросил Гамзатова проверить меня: «Напишите сейчас подстрочники хотя бы трёх четверостиший, я за ночь попробую их перевести». И Патимат, его жена, тут же записала требуемое на бумаге под диктовку Расула Гамзатовича (записывать ему было трудно в связи с болезнью руки). Ночью я их перевёл. Несмотря на малый формат, каждое стихотворение поэта было равно жемчужине, которую необходимо явить миру.

Рано, часов в девять утра, я принёс переводы Гамзатовым. Расул прочитал их, затем дал прочитать Патимат. Я сижу в ожидании - что скажут. И Патимат говорит: «Анатолий, это очень хорошо». Потом мне Гамзатов даже письмо написал, где сообщал - скоро я тебе вышлю свои четверостишия, готовься к серьёзной работе. Конечно, для меня переве­ сти стихи Расула Гамзатова было честью. Но перевести всю книгу мне так и не удалось... Дальнейший разговор должен быть о писательских интригах и непорядочности конкретных людей. К самому Расулу это не имеет отношения. Хотя на некоторое время мы отошли друг от друга.

Зато с Кайсыном Кулиевым никаких недоразумений не возникало. У нас были очень хорошие отношения. Когда я работал в журнале «Мо­ сква», то не раз публиковал его поэзию, но стихи не переводил. Когда отмечали девяностолетие Кайсына Ш уваевича в Кабардино-Балкарии, я попросил Хасана Тхазеплова, талантливого кабардинского поэта, найти не опубликованные на русском стихи поэта. Так мне в руки попало сти­ хотворение, которое в оригинале называлось «Облачко Лермонтова». На­ писал его Кайсын будучи в ссылке. Это одно из молодых стихотворений Кулиева, но очень интересное. Учитывая опыт поэта, зная его биографию, я попытался передать любовь поэта к родной земле. Вот какими нежными словами заканчивается это дивное стихотворение:

По гребням гор взлетаешь к солнцу смело,
В небесный путьусталого маня...

И в чёрный день ты оставайся белой,

О, тучка Лермонтова - песнь моя!

К сожалению, стихотворение это мало известно на балкарском языке, а на русском публиковалось только в журнале «Литературная Балкария».

Имел я честь знать и друга Кулиева, замечательного кабардинско­го поэта и прозаика Алима Пшемаховича Кешокова. Ещё в 1974 году я оказался с ним в одной поездке. Крупный государственный деятель, знаток арабской культуры, в тот момент Кешоков был председателем Литературного фонда СССР, то есть руководителем целого министер­ ства духовности, причём очень богатого. В поездке по западносибирским военным частям мы лучше узнали друг друга. А вскоре я понял, какой он благородный человек. Когда мы вернулись в Москву (а жил я тогда трудно, перебивался редкими гонорарами), вдруг через какое-то время мне звонят из Литфонда и предлагают зайти и получить деньги - двести рублей. По тем временам очень приличная сумма. Я спрашиваю - за что? Мне отвечают: «Алим Пшемахович распорядился». Оказывается, он, не говоря мне ни слова, выписал эти деньги как материальную помощь, хотя я тогда ещё не был членом СП СССР. Конечно, такое не забывается.

Так вот, Кулиев и Кешоков во время войны служили в одном полку. И когда Кулиев был тяжело ранен, то Кешоков вытащил его с поля боя. И ещё любопытная деталь о Кулиеве. Орден Красной Звезды, заслуженный в сражении, Кайсыну Шуваевичу должен был вручить лично генерал. И когда назвали его фамилию, он вышел из строя и сказал, что не может принять награду, потому что его народ сослан в Сибирь. На что генерал сказал: «Мы же не вашему народу вручаем этот орден, а лично вам за ваше мужество». И тогда он принял этот орден. Интересная деталь био­ графии, правда?

Я эту историю услышал из уст Давида Кугультинова. Кстати, когда Кулиев уже умер, то дня через два я по делам был в издательстве «Худо­ жественная литература» и на выходе неожиданно встретился с Кугультиновым. Спросил, к кому он направляется. «Да вот иду убеждать руковод­ ство издательства. Выходит двухтомник Кулиева. Но так как он умер, то вдове могут заплатить только часть гонорара. Я хочу убедить их, чтобы они деньги выплатили полностью, как самому Кайсыну». И он добился своего. Вот что значит настоящая мужская дружба. В то время понятия порядочности, дружбы ещё не были замутнены.


Я уже говорил о том, почему национальные писатели мечтали пере­ вестись на русский язык. Во-первых, советская власть, конечно же, при­ давала огромное значение национальным культурам и понимала: чтобы они встали на ноги, нужно вкладывать в них деньги. И потому в советское время в республиках платили более-менее прилично за переводы. Если тогда поэт за свою строчку получал один рубль сорок копеек, то за пере­ водную получал от рубля до рубля двадцати копеек. То есть переводы были почти приравнены к оригиналу. Это значит, что когда государство пожелает, то оно может заботиться о культуре.

Во-вторых, существовала литературная критика. Можно рассуждать, умная она была или вредная, но на тот момент она сделала своё аналитическое дело. И, конечно, писатели тогда, особенно кто имел большой опыт, получали достойную оплату своего труда. А это, в свою очередь, давало возможность вплотную заниматься творчеством, позволяло мно­ гое сделать.

Теперь же, сошлюсь на свой опыт, я могу только ночами писать, днём же вынужден зарабатывать себе на жизнь. Тогда же были другие возмож­ ности. И пятёрка великих национальных поэтов - Кайсын Кулиев, Мустай Карим, Давид Кугультинов, Алим Кешоков, Расул Гамзатов - была дружной. Они всегда помогали друг другу. Если кто-то в правительстве или из литературных чиновников нападал на одного, то они вставали друг за друга.

Но тут есть тонкости. Когда они набирали силу, авторитет нацио­ нальной поэзии рос и читатель полюбил глубоких поэтов. И это было замечательно. Но вскоре на этой волне стали выходить во множестве лже-поэты, появилась манафактур-поэзия (термин Гёте), развелись лжепереводчики. Подстрочники делались «от фонаря». Рождались классики национальных литератур, у которых на родном языке не было ни одной книги. Подстрочное наводнение могло смыть национальные литературы. Замечательный чувашский поэт Яков Ухсай меня образумил, написав в тревожном письме: «Толя, не надо так много заниматься переводами. Представь себе - сотни чувашей вечерами садятся за стол и пишут стихи, а потом отдают тебе, чтобы ты их перевёл. Когда же ты будешь занимать­ ся своей творческой работой?» А я действительно тогда много переводил чувашских сочинителей. Вполне возможно, если бы не этот его отеческий «подзатыльник», то я бы никогда не засел за свои исторические драмы.

К сожалению, сегодня я вижу, как скудеет национальная литература. И когда я разговариваю со своими друзьями - прозаиками, поэтами, - то они очень тоскуют по тому, как относились к литературе в советские времена. Потому что их любили именно как писателей, как поэтов. Сегодня у них всё другое. Хотя мои ровесники, которые ещё остались, что-то делают в литературе на том, советском, уровне. А молодёжи уже трудно служить литературе. Мамоне служить выгоднее.

Даже те произведения молодых писателей, которые сейчас в фаворе, о них много говорят и пишут, чисто с литературной точки зрения очень слабы. Даже если оценивать только техническую сторону написанных текстов, не говоря о высоких творческих и мировоззренческих задачах, тем более гуманитарных, эстетических, философских.

И ещё хотел бы сказать, что слово «профессионализм», высокое слово для оценки многих других занятий, в литературе не должно быть критерием таланта. Ибо профессионализм подразумевает фабричное производство, а литература - кустарное. Потому-то в русском языке су­ ществуют два слова, которые не сойдутся в одном строю: ремесло - для ремесленников и рукомесло - для талантов.

http://www.smikbr.ru/2016/pressa/litkb/01.2016.pdf


макалени бери тюшерча этген - Чомаланы Суат
Sabr 23.06.2016 16:59:52
Сообщений: 7254
А. СКВОРЦОВ
Не только «Поэт» Юлий Ким
Как Ким ты был, так Ким ты и остался.
Фольклор
Аннотация. Поводом для настоящей статьи о творчестве Ю. Кима послужило присуждение ему в 2015 году российской национальной премии «Поэт». Статья представляет собой полемический ответ той части литературной общественности, которая, не считая Кима поэтом, резко отрицательно отреагировала на выбор лауреата; анализируя особенности поэтики и лирической философии Кима, автор утверждает его художественную «особость» и (не только) поэтическое мастерство.
Ключевые слова: Ю. Ким, национальная премия «Поэт», авторская песня.
Артем Эдуардович СКВОРЦОВ, литературовед, критик, доктор филологических наук, доцент кафедры русской и зарубежной литературы Казанского федерального университета. Область научных интересов - современная русская литература, история русской поэзии, стиховедение и культурология. Автор монографий «Игра в современной русской поэзии» (2005), «Самосуд неожиданной зрелости. Творчество Сергея Гандлевского в контексте русской поэтической традиции» (2013), «Поэтическая генеалогия» (2015), а также многочисленных статей по современной литературе. Email: bireliinbox.ru.
Присуждение весной 2015 года российской национальной премии «Поэт» Юлию Киму оказалось большой неожиданностью для многих почитателей отечественной культуры.
Для одних, недоумевающих, такое решение жюри выглядело странным: лауреат - бард, причем здесь премия в области словесности?
Для других, искренне радующихся, такое известие казалось почти невероятным - неужели дождались?
Сухие биографические сведения - Юлий Черсанович Ким (р. 1936), российский автор-исполнитель песен, драматург, сценарист, либреттист и прочая, и прочая - сами по себе мало что проясняют в неоднозначной реакции публики. Но она безошибочно свидетельствует об исключительности фигуры нового лауреата и, как следствие, о специфике ситуации вокруг него.
Официальное признание по многим причинам как идеологического, так и социокультурного характера вообще пришло к Киму поздно. Отнюдь не случайно первая серьезная статья о нем, вышедшая три десятилетия назад, называлась «Запоздалый комплимент». Автором ее был не кто иной, как Булат Окуджава. Старший коллега специально отмечал, что Ким уже к тому времени был давно реализовавшимся культурным феноменом. Настолько естественным, что многие его не замечают. Как воздух, как природную стихию.
Итак, имеем исходное утверждение, казалось бы, трюизм: Ким - бард. Но привычный (и довольно неуклюжий) термин «автор-исполнитель» выходит далеко за рамки бардизма: а кем, к примеру, были Моцарт или «Битлз», если не авторами-исполнителями?
Авторское исполнение песен - жанр синтетический. Здесь в равной степени важны стихи, музыка, голос, реплики-связки между номерами, поведение на сцене, ответы на вопросы из зала и общее взаимодействие с публикой. Потому уникальны все главные фигуры русской авторской песни. Окуджава, Визбор, Высоцкий, Галич, Городницкий - буквально каждый из знаменитых бардов единственный в своем роде. Ким не исключение. Он тоже работает в ни на что не похожем жанре. Проблема пресловутой новизны, по сути, ключевая в современном искусстве, никогда не была для него мучительно неразрешимой. Как был он свеж, нов и поразительно чуток к текущему моменту в начале творческого пути, таким он остается и сейчас.
Обособленность Кима видна не только по отношению к прошлому, где у него нет явных предшественников, но и воздействует на будущее - не видно его прямых последователей, во всяком случае, пока. В жанре авторской песни отчасти наследуют кимовский темперамент, пожалуй, только Алексей Иващенко и Георгий Васильев (в качестве дуэта, а не поодиночке). В пространстве же поэтическом близких ему по духу найти еще трудней. С некоторыми оговорками можно было бы назвать Игоря Иртеньева.
Естественно и даже банально упоминать Кима в качестве одного из основоположников отечественной авторской песни. Менее привычно, но столь же законно воспринимать его в значительно более широком, мировом культурном контексте: Жак Брель, Боб Дилан, Леонард Коэн... Забудем на мгновение о жанровых и государственных границах - шансон, фолк-рок, Бельгия, Франция, Америка, Канада - и обратим внимание на главное, что объединяет столь непохожих творцов из разных стран: они тоже представители «первобытного синкретизма» в искусстве. Органическое сочетание авторского текста, музыки и индивидуального исполнения плюс живой контакт с аудиторией и степень влияния на общество - все это без всякой натяжки позволяет поставить их в один ряд. И Ким в ряду выдающихся поющих поэтов занимает свое достойное место.
Нерасчленимость, цельность уникального явления, имя которому Ким, помимо собственно стихов складывается из многих составляющих. Среди них - инструменты воздействия, которые для только поэта малосущественны, нехарактерны или даже недоступны.
Голос и речь. Вообще говоря, Ким может ничего и не петь. Его голос - инструмент завораживающий и самодостаточный. Дело это необъяснимое, но уже только по интонации безошибочно угадываешь, что обладатель такого голоса, во-первых, исключительно умен, причем самым правильным, радостным умом, а во-вторых, ярко талантлив. Этот голос не может сфальшивить, как никогда не фальшивил вокал Луи Армстронга или Рэя Чарлза. Кимовская фраза всегда вкусна, и в процессе диалога маэстро с залом видно, как его мысль рождается прямо на наших глазах. Ким обожает редкости великого и могучего и с толком уснащает ими свою обычную (да и обычную ли?) речь. Надо только слышать, как он полунебрежно роняет: «Фильм стяжал свою скромную славу», «Думаю, вы заметили, что я не великий игруля на гитаре» или «Окуджава задает такой уровень, до которого, как говорится, еще рость и рость». Пурист может досадливо поморщиться от эдаких вольностей, сплошь и рядом допускаемых автором и в песнях, но в том-то и фокус, что Ким умеет сопрягать в своей речи и своих текстах богатейшие словесные пласты, демонстрируя полную языковую и внутреннюю свободу.
Гитара и музыка. Ким и в самом деле гитарист невеликий, но беды в том нет. Ценя виртуозность, стоит слушать Джанго Рейнхардта или Бирели Лагрена. Зато его фирменный звук узнается сразу, по одному-двум тактам. Ким - еще и самобытный композитор. Да, именно композитор (вопреки строгому голосу - «а где диплом?»). Он автор сотен прекрасных мелодий, обладающих узнаваемым стилем, и подчас лишь намечает нетривиальную гармонию, но делает это всегда с поразительным музыкальным чутьем. И в трактовке собственных хитов Ким свободен: как легко, едва ли не на ходу, он меняет гармонию и мелодию в знакомых, уже образцовых сочинениях, как драматургически точно играет, исполняя песни, написанные от лица множества персонажей, как, в сущности, по-детски резвится этот мастер!
Песни и стихи. Чтобы перечислить хотя бы самые известные, страницы не хватит. Есть ценители, которые могут целый день беседовать друг с другом, перекидываясь только цитатами из Кима - как тут не вспомнить Грибоедова! Вот лишь малая толика таких крылатых фраз, вошедших в общеязыковой фонд: «На далеком севере / Бродит рыба-кит», «Не покидай меня, весна», «У кого есть глупо дитятко?.. / У кого их только нет...», «Во как было в прежни годы, / Когда не было свободы!», «Мне в людях одиноко, / А с ними я - как свой!», «Бабочка крылышками / Бяк-бяк-бяк-бяк», «Я недавно сделал открытие: / Открыл я недавно словарь», «Ходют кони над рекою, / Ищут кони водопою», «Но все равно страшней всего, / Когда не снится ничего», «И пошла под гром оваций / Перемена декораций: / Здравствуй, новый балаган!», «Суровые годы уходят / Борьбы за свободу страны, / За ними другие приходят - / Они будут тоже трудны», «Зачем былое ворошить? / Кому так легче будет жить?», «Белеет мой парус, такой одинокий / На фоне стальных кораблей»...
С другой стороны, на каждом концерте находятся слушатели, с изумлением открывающие для себя, что исконно-посконная русская народная песня «Губы окаянные» - и не народная вовсе. Как много им открытий чудных еще предстоит! Ведь и стихи к фильмам (положенные на собственную музыку или созданные в соавторстве с композиторами Альфредом Шнитке, Алексеем Рыбниковым, Владимиром Дашкевичем и Геннадием Гладковым) «Похождения зубного врача», «Бумбараш», «Про Красную Шапочку», «Двенадцать стульев», «Обыкновенное чудо», «Пять вечеров», «Сказка странствий», «Формула любви», «Убить дракона», «Собачье сердце», «Человек с бульвара Капуцинов», и россыпи других, не менее роскошных песен, - это все он, Ким. Кто же еще? Ведь только он и никто другой способен украсить и расцветить самый причудливый режиссерский замысел. Сочинить старофранцузскую балладу? Пожалуйста. Танго Остапа Бендера? Извольте. Частушки Шарикова? Куплеты шекспировского шута? Отчет инопланетян о посещении Земли? Древнескандинавскую уголовную? Цыганский романс для женского баса? Да ради бога. И не случайно некогда строки «В октябре багрянолистом / Девятнадцатого дня» одна московская газета уверенно вынесла в эпиграф с подписью - «А. Пушкин».
Поскольку повод заставляет оценивать в первую очередь Кима-литератора, то на его текстах все же следует остановиться подробнее.
Первые же песни автора, созданные для своего ближнего круга еще в студенческие годы, уже несли в себе то, что очень скоро стало фирменным кимовским стилем: иронию, стилизаторство, остроумие, точность словесных формул. Неодолимая тяга к масочности, пародийности и театрализации стремительно привела к возникновению разных тематически, но единых по духу циклов: парад войск в честь 150-й годовщины победы в войне 1812 года, туристские и пиратские песни, школьно-педагогическая тематика... Ненавязчивая литературность и гиперцитатность этих творений, лукавая игра с образом автора и маской персонажа небезосновательно позволяют говорить о Киме как о предтече постмодернистской эпохи в русской поэзии. Вот только начал он свои веселые художественные эксперименты в ту пору, когда о постмодерне никто и слыхом не слыхивал; кроме того, перепевая разные голоса и осмысливая чужие сознания, автор никогда не боялся прямого высказывания, что для постмодерниста смерти подобно. И все же излюбленный прием Кима - тактика искусного кукловода: на авансцену выдвигается яркий персонаж, отличный от создателя, а сам он, оставаясь в тени, подает внимательному зрителю тайные знаки.
Песенная и стиховая жанровая палитра Кима впечатляет. К настоящему времени в общем хоре его персонажей - сотни героев, они исполняют шутовские куплеты и трагические монологи, туристские марши и брехтовские зонги, средневековые баллады и ковбойские кантри, гусарские романсы и казачьи походные, разбойничьи песни и оперные арии, русские, цыганские, еврейские (английские, немецкие, испанские и т. д.) народные... Литературный материал, прошедший через творческую лабораторию автора, столь же необъятен: Шекспир и Мольер, Сервантес и Свифт, Пушкин и Гоголь, Фонвизин и Островский, Блок и Маяковский, Булгаков, Ильф и Петров, Володин и Горин et cetera.
Киму всегда была свойственна чуткость в улавливании исторического момента, но он не «актуален» и уж тем более не конъюнктурен - он соответствует времени. Потому и многие песни, написанные по конкретному поводу, живут годы спустя, не ветшая и прирастая новыми смыслами.
Пластичность и протеизм, умение выразить сложные чувства и мысли с помощью карнавальной стихии позволяют Киму изящно обойти проблему элитарности и массовости. По сути, его искусство, конечно, для немногих - слишком уж богато оно на тончайшие психологические оттенки и гурманские стилистические находки. По форме же оно удивительно демократично и идет навстречу любому слушателю.
Замечательно развитое чувство юмора позволяет Киму при изображении любого явления доводить точность словесных формулировок до афористичности. Можно бросить упрек автору, что легко работать с чужим материалом, когда «все уже сделано другими». Но, во-первых, переосмысливать классику вовсе не просто и, как мы помним, едва ли не бóльшая часть новейшего искусства строится на интерпретации. А во-вторых, здесь важно не что, а как. В своих емких «микроспектаклях» Ким представляет квинтэссенцию чужого авторского замысла или характера персонажа. Попробуйте в нескольких стихотворных строчках многомерно показать Обломова или Хлестакова, Пеппи Длинныйчулок или Гулливера, Тиля Уленшпигеля или Дон Кихота. Это дар, а не ремесло.
Драматургия Кима стала естественным продолжением «театральных» песенных принципов. Когда много лет назад выступать с песнями стало затруднительно по политическим причинам, автор с легкостью включился в создание театральных постановок, работу над киносценариями и либретто, со временем так втянувшись в подобную работу, что стал одним из ведущих профессионалов в пограничных с поэзией областях.
Литераторский универсализм, совершенное владение секретами ремесла и впечатляющая трудоспособность - важнейшие стороны Кима-художника. И собственные замыслы, и работа на заказ всегда реализуются у него с полной отдачей, нередко с «перевыполнением плана». Чего стоит история с написанием песни для группы трудных подростков из фильма «Точка, точка, запятая». Киму пришлось создать восемь песен в разном ключе (пародию на Высоцкого, кантри-энд-вестерн, уличный фольклор и т. д.), пока режиссер Александр Митта не остановился на том, что его удовлетворило. Однако не вошедшие в картину песни ничуть не хуже, и автор многие годы включает их в свои выступления на правах самодостаточных произведений.
Или, что ближе к нашим дням, вспомним ситуацию с русским либретто популярного французского мюзикла «Нотр-Дам де Пари». На одном из концертов Киму пришла записка из зала: «Вы автор текста арии Квазимодо?». «Нет, - честно признался он и добавил, - но остальные сорок с лишним номеров мои». А ведь написать стилистически полноценный, объемный и эквиритмичный текст на готовую, да к тому же хорошо известную музыку - задача специфической сложности, за которую возьмется далеко не всякий состоявшийся стихотворец.
Аналогичные удивительные примеры дает кимовская работа в качестве драматурга. Например, в процессе подготовки спектакля по «Как вам это понравится» Ким пошел на рискованный шаг, фактически полностью переписав хрестоматийный текст и оставив из него лишь одну общеизвестную формулу:
Медам! Месье! Синьоры! К чему играть спектакли? Когда весь мир - театр, И все мы в нем - актеры, Не так ли? Не так ли? Медам! Месье! Синьоры!
Как жаль, что в общей драме Бездарные гримеры, Коварные суфлеры -
Мы сами. Мы с вами! О, как бы нам, синьоры, Сыграть не фарс, а сказку О счастье и надеждах -
Сыграть, пока не скоро Развязка... развязка! О мир, где вместо падуг Над нами арки радуг, Где блещет вместо ламп - луна, Где мы - играем слабо: О, как бы нам хотя бы Не путать амплуа!..
В случае «Бойни № 5» художественная операция оказалась прямо противоположной. Автор был поставлен перед задачей создания стихотворной драмы на сюжет Золушки - в бурлескном варианте. У Курта Воннегута американские солдаты, дабы скрасить тяготы жизни в немецком плену, пишут пьесу на известный сюжет и своими силами ставят по ней спектакль. Проблема заключалась в том, что писатель привел в книге лишь две строки из ключевой сцены потери туфельки: «Бьют часы, ядрена мать, / Надо с бала мне бежать». Ориентируясь на стилистику фрагмента, поэт «восстановил» почти из ничего значительную часть истории и вполне мог бы написать цельную пьесу, если бы в том была производственная необходимость. Разумеется, в полном согласии с заданными условиями, когда все роли в сказке играют солдаты, Золушку исполняет мужчина, и туфелька заменяется на сапог. Как опытный палеонтолог способен по найденной кости реконструировать скелет и внешний вид динозавра, так Ким по двум строчкам, постигнув замысел американского коллеги, воссоздал чужое творение.
Наконец, когда автору предоставляется в театре абсолютная свобода творчества, он и здесь не теряется. Однажды режиссер Михаил Левитин, безгранично доверяющий кимовской интуиции, обратился к нему с просьбой написать для его труппы... что-нибудь. Ким, по собственному выражению, «открыл свою голову всем ветрам», и они стремительно надули ему восемьдесят два сюжетно независимых куплета, положенные на одну мелодию. Из обилия материала было отобрано около пятидесяти текстов, и так из настоящего акынства родился спектакль «Безразмерное танго». Приведем три взятых наугад фрагмента этой беспримерной песенной мозаики - «строфу с подтекстом», «бытовую зарисовку» и «спор знатоков»:
Вот прекрасная повесть из жизни:
Князь графиню одну полюбил.
Но она из-за сильного секса
Убежать захотела с другим.
Князь искал оскорбителя долго,
Но был ранен и телом зачах.
И он все ей простил,
И опять полюбил,
И скончался у ней на руках.
Жили-были старик со старухой,
И всю жизнь их преследовал рок:
Оба глухи на правое ухо,
Оба слепы на левый глазок.
У нее был артрит сухожилий,
У него не хватало ступни.
Если каждого взять,
То ни сесть и ни встать,
Но вдвоем обходились они.
- До чего хороши пьесы Кима!
- Да, и песни весьма хороши.
- Да, но пьесы поглубже, вестимо.
- Да, но в песнях побольше души!
- Да, но главное - драматургия.
- Да, но чем же он плох как поэт?
- Да, действительно. Но
Нужно что-то одно.
- Да, конечно, но, думаю, нет.
Как видно по последней строфе, Ким прекрасно осознает всю особость своего положения и может в лаконичных юмористических строках изобразить типичную полемику вокруг и по поводу себя.
В самом деле: кто, когда и почему утвердил негласное правило, согласно коему человек культуры должен специализироваться на чем-то одном? На каком этапе развития отечественной словесности стал исподволь утрачиваться универсализм? Почему прозаик, пишущий критику, или поэт, поющий под гитару, должен непременно вызывать подозрение у «смежников»?..
Вернувшись к сакраментальному вопросу «поэт ли новый лауреат», отставим в сторону узкоцеховой снобизм и ответим: вне всяких сомнений. В том числе и поэт. Поэт - часть общего явления природы по имени Юлий Ким.
Очень правильно, что российская премия «Поэт» имеет в своем официальном именовании слово «национальная». Ким - наше национальное достояние, и это тот редкий случай, когда подобная патетика уместна. Вклад Кима в отечественную культуру неоспорим, и степень его воздействия на заинтересованную искусством публику никак не меньше, чем у многих только поэтов.
Не единожды упомянутая кимовская свобода - это инвариант пространства-времени. И есть еще одно существенное свойство Кима, которое в разговоре о нем подразумевается, но не называлось здесь напрямую, - витальность. Исключительная жизненная сила. Она притягательна сама по себе, а в условиях зачастую анемичного современного искусства драгоценна вдвойне.
Если имеется возможность сходить на концерт Юлия Кима, то не стоит ее упускать. Он поет свои классические песни все с той же энергией, что и более полувека назад.
И тут уж начинается наше дело - сквозь белый шум сегодняшних дней расслышать и принять эту философию просвещенного оптимизма.
Sabr 27.06.2016 21:45:58
Сообщений: 7254














Александр ЛАТКИН. ПО НАПРАВЛЕНИЮ К БЕЗДНЕ

В России 40 коренных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока (далее: МН) – 244 тысячи человек. Цифра стабильная, несмотря на отрицательную демографическую ситуацию. Из сорока народов у двадцати четырёх (!) откровенное снижение численности (реальный признак вымирания). Данные опубликованы в 2013 году. Увы, это ЛЮДИ, а не леопарды…



Крупные этносы (эвенки, эвены, чукчи, ханты, ненцы, манси) как будто благополучны. Есть прирост – от 0,9% (чукчи) до 8,1% (ненцы). Но это жестокий обман. На самом деле народы подвержены вымиранию, неукоснительно двигаясь к БЕЗДНЕ НЕБЫТИЯ, при средней продолжительности жизни 35 - 49 лет.
Духовное состояние народов ШОКОВОЕ, как определяют даже угодливые властям специалисты. Это напрямую связано с промышленным освоением Севера и Сибири (началось в 80-е годы), с явленим «варварского» загрязнения СРЕДЫ ОБИТАНИЯ. Или, что гораздо точнее, уничтожения смысла жизни малочисленных народов, что, по выводам антропологов, ввергло последних в непреодолимый КРИЗИС существования.


***
Численность этносов «растёт», невзирая на репродуктивную объективность. Если (одна из причин роста) говорить об эвенках, то увеличение происходит благодаря незаконным льготам. Они мизерны, развращающи и оскорбительны: при нищенской жизни северян (всех национальностей) – очень привлекательны. Поэтому случился приток обрусевших взрослых, которые не помнят даже названий родов далёких предков. Идут в Суд и доказывают принадлежность к эвенкийскому этносу. Более десяти раз приходилось «поднимать» архивы – свидетельствовать, что у того или иного бабушка была эвенкийкой (часто одна и та же персона у нескольких претендентов). Внук становится эвенком по решению Суда. А его потомки, дети и внуки, автоматически – полноценными этническими эвенками. Список пополняется сразу на несколько человек. Бывало, что и на двадцать.

Основное «пополнение» дают смешанные семьи. Достаточно большое число усыновлённых и удочерённых детей становятся эвенками.
Попутно замечу: серьёзный прирост общего числа МН дало фантастическое разрастание этноса сойотов – по 850 человек в год.
Что касается льгот, провоцирующих разъединение по национальному признаку, то неправильно это и незаконно. Пользуются ими единицы и проходимцы. Все мы, и русские, и эвенки, и буряты, и татары – уже сотни лет живём «бок о бок», давно уже породнились. И все мы равноправные граждане великой страны.*** А могут ли настоящие эвенки вести традиционный образ жизни, с учётом современных реалий? 99% не в состоянии, их подвела к этому иждивенческая политика государства, организовать дело, даже мельчайшее. Нужен координационный производственный Центр (опыт и программа есть), на ценнейшем знании действий семейно-родовых общин 19 века, как, например, община Куроткана на Баргузине или Тураки на Лене.

После создания «национального дела», с охватом всего населения, следуют проблемы национальных культур, материальной и духовной. В Китае, где эвенки наделены исключительными рычагами государственности и представительности в органах высшей власти КНР, 97% эвенков свободно говорят на родном языке. Сравните: в Бурятии из 2974 эвенков языком владеют 180 человек, а в Забайкальском крае всего 69 из 1387 душ. В целом, из 38396 эвенков язык (цифра завышена, поскольку выявлена методологией опроса: знаете или не знаете?) знают 4310 человек. Большинство из них со скудным словарным запасом. По мнению ЮНЕСКО, «эвенкийский язык под угрозой исчезновения». Положение с языком начало стремительно ухудшаться после упразднения центра национальной культуры – автономного эвенкийского округа в Красноярском крае.

Проблем много. Но говорить о них (говорильня «трещит» несколько десятилетий) нет смысла без решения первой, экономической (предмет государственной политики). Без твёрдого экономического базиса проблемы действительно не могут быть решены, как не могут процветать деревья без корневой системы.
**
Сейчас попытаются решать какие-то проблемы – очередные мероприятия (признак иждивенческой политики): швырнули подачку «на драку», провели громогласное действие и успокоились до очередной показухи. Чиновники спрашивают: а что вы хотите, что нам сделать, чтобы вам было хорошо… О! Конечно, попросят! Потребуют многое, не ведая, что это ещё быстрее придвинет их народ к Бездне.
А такие политики, не знающие что делать, вредны и ничтожны, потому что лицемерят.
Неразрешимая проблема лежит в другой плоскости. Малочисленные народы ввергнуты в атмосферу уничтожения среды обитания. Вот где проявляется национальная особенность (менталитет) МН: они, в отличие от других национальностей, не смогли и никогда не смогут включиться в систему доминирующей культуры рваческой Цивилизации временщиков. Здесь, здесь лежит архиважная проблема сосуществования двух Цивилизаций: Природы и Человека. И отсюда все беды Бытия народов, попавших в смертельную ловушку сырьевого монстра, энергично уничтожающего среду обитания вопреки Конституции РФ, гарантирующей её сохранение. И нет силы, способной остановить трагедию. Никто из властителей не озадачен экологической целесообразностью, чрезвычайно необходимой уже всем гражданам России. Китайцы пришли к пониманию лесной мудрости в начале девяностых. В 2017 году, например, в Китае будет полностью запрещена коммерческая вырубка лесов и будет завершена Программа «Сохранение лесов». Хотя у нас есть положительный пример, чему удивлён. Известный политик и государственный деятель, пишу это с удовольствием, губернатор ХМАО Комарова Наталья Владимировна решительно встала на защиту прав хантов, оборонив их от нефтяников.

***
Сколько заявляли (скоро как сорок лет!) о насущных проблемах! А сколько слышали намерений решить их! Всё, абсолютно всё – пустая болтовня. Иждивенческий стиль (принято говорит безграмотно политически: «межнациональных») отношений государства и народов, ничто иное как ложь, лицемерие, бесконечные финансовые игры меж ветвями власти (по административной вертикали). А проблемы не решаются, наполняются новым содержанием отрицательных оттенков. Деньги, поступающие на «поддержку», либо вообще не доходят до эвенков (и других), затрачиваются на мероприятия, либо частично, что доходит до низов, распределяются между несколькими предпринимателями. А основная масса эвенков, будучи не в состоянии принять новые реалии, влачат жалкое существование. И моральное, и физическое. О своём народе вовсе не думают, выжить бы самим. Поэтому и стремятся хоть что-то выпросить, поскольку живут не «до веку, а до вечера».
Если что-то и может измениться к лучшему, то только через радикальные меры, с новыми «мозгами» и духовным благородством. Для сего чрезвычайно необходим иной стиль, другая философия и, конечно, методология, как государственной деятельности по МН, так и взаимоотношений северян на равноправной основе.
В результате должна остаться единственная привилегия: труд, достойная жизнь, семья.

***
Сей стиль – стиль благоразумия.
Чтобы «не растекаться по древу», остановлюсь на одном примере из доброго десятка вечных проблем. Наиболее важной. Рацион питания! Он сложился за тысячелетия. Нарушение его – по сути, истязание души и тела. Люди становятся анемичными, вялыми, не уравновешенными, морально угнетёнными… Это касается всех этносов. Например, монгольские студенты, вынужденные питаться нашей «кухней», первые месяцы болеют, пока не создают возможность использовать родной рацион… Верхнеангарские жители: эвенки, русские, цыгане, украинцы, немцы, татары – сотни лет выживают омулем, идущим на нерест осенью. Конечно, чиновничество как будто противозаконно разрешает только эвенкам ловить «сплавного», скатывающегося с верховьев после нереста. Но не один эвенк из этих нескольких тонн не видел ни рыбки. Как всегда, кто-то ловко наживается за счёт эвенков, большинство которых даже не знает, что такая льгота есть. Также всё не понятно с деньгами, выделяемыми государством на поддержку. Например, в селе Кумора Северобайкальского района Бурятии до недавнего времени рядовые эвенки понятия не имели, что такие деньги даются на развитие. Как раз случился в Куморе районный администратор Пухарев И.В.. Я его прямо спросил: «Выделялись ли деньги на куморских эвенков?» Ответ: нет! Спрашиваю: «Почему деньги, выделяемые на фольклорный ансамбль из Старого Уояна, уже шесть лет используются не по назначению (отв. чиновник Карпушина)? Он сделал вид, что не расслышал вопроса…
При таком критическом положении неуклонного скатывания в Бездну в столице республики в последние годы проведено 50 дорогостоящих мероприятий (отв. чиновник М.Харитонов). Я сам лично столкнулся с бессовестной, тупой машиной чиновничества республики, в частности, и с чиновником Харитоновым. Целый год, отложив дела, я работал над книгой «Эвенки» А.С. Шубина, восстанавливая по памяти рассказы учёного. Книга вышла. Её вручают как ценный подарок на конференциях и прочих мероприятиях. А мне не только не заплатили, но и пришлось выпрашивать у Харитонова несколько экземпляров книги, пережив оскорбительно хамский вопрос: «А ты какое отношение имеешь к этой книге?!».
Такие несменяемые чиновники вершат национальную политику на местах.

***
Не так давно как бы нелегально «разрешалось» половить омуля некоторое время, обеспечить семьи традиционным питанием на зиму. Сейчас же охранники захватывают, как правило, самых безобидных местных жителей, обременяют нищих большими штрафами за 10–15 рыбин. Где здесь справедливость и благоразумие? Рыбу, с невероятными трудностями, часто с гибелью людей, тайно пробираясь к реке, всё равно добывают! И будут добывать – не помирать же с голоду! Посмотрел бы я на Дмитрия Анатольевича, если бы его ограничили хлебом и персиками, да ещё бы и оштрафовали за похищенную корочку! Так нельзя ли поступить разумно?! Разрешить организованную добычу по сто рыбин на человека из числа коренных жителей (эвенков, русских и др.), под надзором рыбоохраны, в определённом месте. При этом закрыть доступ к реке контролем на трёх-четырёх дорогах, введя временную пропускную систему для автотранспорта. Такое отношение, во-первых, в корне изменит общественный климат в охране нерестового хода (местные жители сами, как прежде, будут способствовать надзору). Во-вторых, позволит закрыть наиважнейшую часть проблемы национального питания сельчан Холодной, Куморы, Уояна и др. Очень важно, если бы эта мечта сбылась, не допустить деления местных жителей по национальному признаку.
Для решения «проблемы рациона» была разработана подробная программа, отвергнутая чиновничеством: «А нам от этого что?!»

***
Когда вы слышите фантастическое: «Назад! Надо вернуться к истокам!» «Все в тайгу! Вести традиционный образ жизни!», знайте – это дурость! Понимая под «образом» надуманную теорию, что эвенки должны кочевать, охотиться и заниматься собирательством, восклицающие малообразованны, без современного понимания смысла значения
«традиционный образ».
Нельзя и невозможно сохранять «застывший в сознании доброхотов кабинетных», веками выработанный в экстремальных условиях образ жизни малочисленных народов. И не надо! Он всегда развивался, совершенствовался, начиная с одежды и обуви, вооружения, бытовых предметов и так… до сорока направлений, не противоречащих исконному бытию. Есть прекрасные направления развития традиционной жизни в условиях современности, на основе разработанных программ (без «деньги дай!»), приносящих пользу отечеству. Именно сей благоразумный вектор движения прочь от Бездны зависит от мудрости государства.
И решительно подчёркиваю: весь сонм остальных проблем МН должны и могут решить только сами народы.
Правителями России (Путин, Медведев) сделан первый шаг к выполнению основной задачи – «остановить движение к Бездне вымирания» – путём воплощения прав на социально-экономическое развитие. Сейчас, в базисной основе экономики МН, в оленеводстве заняты 7% от числа всех малочисленных народов. А дальше?! Ведь время безжалостно. Надо делать следующие шаги, расширяя благоразумно начатое (в зависимости от региона проживания) задействованием северян, как из числа МН (первоочередное), так и других национальностей. При этом, согласно проектам, затраты государства не увеличатся, если суметь «отодрать от денежного ручейка» чиновничество.


Александр ЛАТКИН
с. УОЯН,
Республика Бурятия















Sabr 07.07.2016 01:35:12
Сообщений: 7254
Почему учебники литературы не учат любить литературу?

ТЕРРИТОРИЯ АБСУРДА





Фото: Фёдор ЕВГЕНЬЕВ

Ответ министру Д.В. Ливанову Как было мне, ветерану критики Минобрнауки, не порадоваться призыву министра Д.В. Ливанова «Мы готовы к дискуссии…» («Российская газета», № 116)… Это родилось у него через пять дней после первого съезда Общества российской словесности. Замалчиваемая министром тема
Напомню: и президент страны, и патриарх, и большинство ораторов призывали усилить воздействие словесности на культуру, духовность и гражданскую зрелость школьника.


Выделю чёткое задание В.В. Путина: «Обеспечить общественную и экспертную оценку учебных и учебно-методических материалов».

Увы, министр на этот счёт отмолчался и на съезде, и в газете. Но очень зря! Неужто он и вправду думает, что учебники не учат любить изящную словесность, они наискучнейшее литературоведение, лишены образности, не завлекательны, не несут радости, восхищения душе и сердцу? Но свято место пусто не бывает: значительная часть неискушенных школяров попадает либо в зависимость от пошлятины (чтиво-китч), либо в независимость от того, что именуется чтением. Нужны примеры? Пожалуйста.

К. Собчак или Наташа Ростова?
Спросим же себя: что привлекательнее для школяра: персонажи «Дома-2» с легкорастворимым для доверчивых продуктом идеолога этой программы К. Собчак или Наташа Ростова от Льва Толстого в одном из учебников для 10-го класса? Так вот зачин к главке «Наташа Ростова»: «Если перенести типологии героев эпопеи на традиционный язык литературоведческих терминов, то сама собой обнаружится внутренняя закономерность». Какая же она у Наташи? Ни за что не влюбиться: «Подобно остальным Ростовым, Наташа не наделена острым умом… Она наделена чем-то иным, что для Толстого важнее абстрактного ума, важнее даже правдоискательства: инстинктом познания жизни опытным путём. Именно это необъяснимое качество вплотную приближает образ Наташи к «мудрецам», прежде всего к Кутузову, притом что во всём остальном она ближе к обычным людям. Её попросту невозможно «прописать» к одному какому-то разряду: она не подчиняется никакой классификации…» Вот же какая трудноусвояемая риторика – ну, впрямь для старинной пословицы: «Хороша книга, да начётчики плохи».

Познаем же, как привлекают к словесности в пятом классе, с которого-то и начинается системное приобщение к ней. Беда: забыто, что дети по природе своей отвергают теоретизирование, тем более окисленное скукотным менторством. Вчитываюсь в один из учебников с разрешительным грифом министерства. Камертон поистине кафедрального назидательного «овзросления» уже во вступительной статье: «Род человеческий бесконечно многим обязан тому университету, имя которому – Книга. В этом университете приобретаем мы необходимые знания и получаем уроки нравственности, духовности, без которых оскудели бы разумом и очерствели бы сердцем». Даже раздел сказок под рубрикой «Устное народное творчество» окроплен мёртвой водой теории да ещё и с заданием пятиклашкам: «Прочитайте книгу «Фольклор и литература».

Классики в школе
Непреложна истина: именно в школе начинает утверждаться и откладываться в сознании на всю жизнь, что классика – это фундамент чувств, духовности, а классики подсказывают поиск верного пути из чащобы быстро меняющихся литературных увлечений, мод.

…Пушкин, 10-й класс. Что нынче навязывается школяру? Какова надобность «проходить» творения автора и усваивать их не только умом, но и сердцем? Есть «Я помню чудное мгновенье…», но есть в учебнике и то, что убивает трепетные чувства вопросом явно из аспирантского кондуита: «С какими противоречиями столкнулся Пушкин, приступая к работе над циклом романтических поэм?» И к тому же рекомендовано проштудировать академические (!) труды В. Виноградова, В. Жирмунского, Б. Томашевского, Ю. Лотмана и Р. Якобсона.

Вопрос: почему министерство смирилось с тем, что в 1991 году было прикрыто с многочисленными ячейками в школах Пушкинское общество, славное детище академика Дмитрия Лихачёва?
Ещё вопрос: когда же оно сообщит, будет ли исправлять свой брак, которым извратило поручение В.В. Путина создать Библиотеку «100 книг по истории, культуре и литературе» (см. мою статью «Идея хороша. но исполнение…» «ЛГ», № 21, 2015)? На днях я был извещён: Генпрокуратуре поручено рассмотреть моё по этой теме критическое обращение.

Великие творцы ХХ века – какие они ныне в школе?
Один из примеров. Твардовский, 11-й класс. Учебник «Литература» (14-е издание). Твардовский «изложен» на 25 страницах, Мандельштам – на 29. А вдруг не число страниц определяет познания, но магия текста? Однако увлечёт ли школяра, к примеру, такая фраза о Твардовском: «Основную жанровую форму реалистической лирики следует определять как медиативный “отрывок”»? Или: «безвыходная невыразимость» – это о гениальном стихотворении «Я знаю, никакой моей вины…»? А как полюбить «Тёркина», если он «развёрнут» всего на шесть упоминаний (по 3–5 фраз), да и то вразброс?! Да к тому же отцензурено восхищённое мнение Бунина. Ещё один позорный пример анафемы поэту: в уже упомянутой Библиотеке «100 книг…» нет книги Твардовского! А кто же из поэтов ХХ века представлен отдельным томом? Гумилёв, Симонов, Самойлов, Гамзатов и Рождественский.

Никуда не денешься от того, что методисты и авторы учебников существуют под пронизывающими сквозняками из СМИ – кто нынче «лучший» творец (в «Российской газете» появилось от Н. Солженицыной разрешение изучать в школе секс-роман «Пятьдесят оттенков серого» Э.Л. Джеймс). Поэтому предлагаю включать современных писателей в учебники только по конкурсу. Кому его проводить? Возможно, создать консультационный центр «Писатели в школе» из представителей ИМЛИ РАН, ИРЛИ (Пушкинский Дом) и Академии образования.
Нестареющие уроки гениев
Прошу министра внять наставлениям великих наставников – какими обязаны быть учебники.

Вот Пушкин: «Избегайте учёных терминов». Вот Гоголь: «Слог профессора должен быть увлекательный, отменный… Какое вредное влияние происходит от того, если слог профессора вял, сух и не имеет той живости, которая не даёт мыслям ни на минуту рассыпаться. Тогда не спасёт его самая ученость». Вот Толстой: «Есть в отношении книжек для детей общие правила, выработавшиеся и подтверждённые опытом». И стал перечислять: «1. Язык должен быть понятный, народный. 2. Содержание должно быть доступно, неотвлечённо. 3. Не должно слишком стараться быть поучительным, а дидактика должна скрываться под занимательностию формы». Он же – в письме родственнице: «Учиться, и успешно, может ребёнок или человек, когда у него есть аппетит к изучаемому».

Можно ли сделать учебник «аппетитным»?
Ответ: чрезвычайно трудно! Ведь надо воссоединять науку с просветительством, да не простым, а занимательным. И иметь наиточнейший компас для выбора ориентиров в океане произведений. Да помнить, что каждое из них создавалось под ветрами разных идеологий, а учитель обязан быть беспристрастным и в то же время взращивать историческое чутье и воспитывать убеждения. Есть ли такие авторы сегодня? Найдутся, если быть и спросу, и конкурсу.
О системе требований
Сколько же на съезде Общества словесности прозвучало ценнейших «школьных» размышлений и предложений! Так может, создать при нём Комиссию по школьным языку и литературе? И открыть план её работы уже упомянутым пунктом от В.В. Путина об экспертизе всего того, что организует системное изучение словесности с такими, мой взгляд, составляющими:

– каков КПД изучения языка и литературы нарастающим итогом от детсадов к педвузам и факультетам журналистики;
– какова истинная сущность ЕГЭ: междисциплинарное исследование силами педагогов школы и вузов, психологов, социологов, иных экспертов;
– социологический портрет учителя-гуманитария: что читают, есть ли библиотечный абонемент, каков семейный бюджет на книги, СМИ, театр, экскурсии?

Российская академия образования уже определила один из истоков неграмотности: «У будущих первоклассников резко снизились в сравнении со сверстниками 60-х годов когнитивные способности: восприятие, мышление, логика, память. У 40–60% детсадовцев (в зависимости от регионов) наблюдаются нарушения речевого развития».

Ясное дело, что, готовя эту статью, я прочитал не все учебники – им нынче несть числа. И назвал только тех авторов, которые, что называется, попали на перо…

http://lgz.ru/article/27-6558-06-07-2016/pochemu-uchebniki-literatury-ne-uchat-lyubit-literaturu/
Sabr 13.07.2016 15:01:28
Сообщений: 7254
Пишите в стол!
Тайны Пенсионного фонда
Куприянов Вячеслав




Выйдя на заслуженный отдых, о гонорарах забудь Как прокормить себя в эпоху, когда публика не читает и издатель не платит, а пенсии без доплат хватает лишь на оплату коммунальных услуг и хлеб без масла.


По минимуму и шапка
Похоже, что чиновники наконец получили возможность отомстить нам, современным писателям, за всё то, что о них написали русские классики. Отсюда и старательное отлучение литературы от школьного образования, и бедственное положение издательского дела, и непризнание самой профессии литератора. Хотя, по справедливости, стоит сказать, что касательно пенсионного обеспечения писателя просто поставили в положение «простого народа», к сердцу и уму которого он традиционно взывал.
Та пенсия, за которую приходится бороться, определяется прожиточным минимумом, продовольственной корзиной. Как она определялась ещё при правительстве Гайдара – Чубайса, я слышал от моего покойного друга, академика М.Н. Волгарёва, бывшего в то время директором Института питания. Правительство настойчиво добивалось от института «научного обоснования» минимального объёма этой корзины, чему Михаил Николаевич до самого своего ухода с поста директора сопротивлялся как учёный и как порядочный человек. Этот минимум никем не пересматривался до сих пор.
Исходя из этого минимума и прозябают «счастливцы», которым довелось выйти на пенсию в стране, последовательно сдающей свои социальные позиции. Мне кажется, что особенно пострадало именно поколение, родившееся незадолго до Великой Отечественной войны и во время неё. Поколение, привыкшее к невзгодам.
Ясно, что ни государство, ни руководство успешно распадавшегося Союза писателей не оповещало своих членов об их правах. Известно, как у нас составлялись договора, – чаще всего постфактум, уже при одобренной работе, будь то роман или книга стихотворений, то есть для подтверждения рабочего стажа наши договора чаще всего не годились.
Так как с 1991 года писатель исчез из правового поля, период с 1991 по 1999 год, когда я выходил на пенсию, мне в стаж не включили – нужных бумаг не хватило. За это время, когда я «не работал», у меня вышло шесть книг. Но это мало кого интересовало.
Итак, я предоставил справки о среднем заработке, который оказался не так уж мал, – всё-таки я и сам писал, и переводил как с известных мне языков, так и с подстрочника, не чурался и литературной критики. Но в собесе мне сказали, что справки (я в тот момент ещё не все собрал) больше не нужны, так как всё равно расчёт будет из средней суммы – не более 300 рублей в месяц. У меня было в три раза больше. Это тоже никого не интересовало.
Быть может, в каком-то будущем это учтут, печально заявили мне. Не учитывают…

Вы же не Лев Толстой

Но главное оскорбление было не финансового, а «идеологического», морального характера. Я должен был подписать бумагу о том, что я больше не заключаю никаких договоров, то есть отказываюсь от продолжения творческой жизни. «Пишите в стол!» – весело сказали мне добрые тёти. «А как же издание избранных произведений?» – осмелился я спросить. «Но вы же не Лев Толстой», – опять-таки весело и со знанием дела ответили милые дамы. Кстати, типичное отношение к писателю со стороны любого чиновника: он безошибочно видит, что перед ним не Лев Толстой и не Пушкин.
О том, что любой писатель, доживший до пенсионного возраста, всё равно будет что-то писать до самой смерти, и в верхах догадываются. Его не обязательно сажать за вольнодумство (а что такое сочинительство, как не вольнодумство?), можно просто вынудить «писать в стол», и если право человека на свободу нельзя ограничить до выхода на пенсию, то после, видимо, сам бог велел. Мне кажется, что только страх перед писателями ещё сдерживает власти от увеличения пенсионного возраста: как бы те не написали лишнего ещё за пару лет!
«Со смерти всё и начинается», – писал в прошлом веке поэт Леонид Мартынов, не предполагая, сколь зловеще может прозвучать эта строка в век нынешний. Поэту предлагают за нищенские деньги досрочную творческую смерть. Есть ли в этом факте не только моральный (наше время в принципе аморально), но и правовой аспект? Да, я полагаю, что здесь нарушены мои права человека. Однако и тут поэт заранее всё предвидел. Владимир Соколов: «И не надо мне прав человека, / Я давно уже не человек…»
Вот наша Конституция: «Статья 55.2. В Российской Федерации не должны издаваться законы, отменяющие или умаляющие права и свободы человека и гражданина». Ну на это мне ответят, мол, как и каждый писатель, вы всегда немножечко фантаст, тем более есть уточняющая статья: «55.3. Права и свободы человека и гражданина могут быть ограничены федеральным законом только в той мере, в какой это необходимо в целях защиты основ конституционного строя, нравственности, здоровья, прав и законных интересов других лиц, обеспечения обороны страны и безопасности государства». Я отсюда могу сделать только фантастический вывод, что пишущий в преклонном возрасте писатель является угрозой для безопасности государства, а именно – его финансовой безопасности.
Российская Федерация в марте 1995 года вступила в Бернскую конвенцию по охране литературных и художественных произведений. Согласно этой конвенции, в течение 75 лет после смерти автора его наследники имеют право на гонорары от публикаций. Поскольку часть этих гонораров в виде налогов получит государство, то оно должно быть заинтересовано в скорейшей смерти автора: пенсию платить уже некому, а налоги по-прежнему капают.

Поэт и параграф
Стоит автору во время его, как официально обозначено, «периода дожития» получить за свой тайный труд явный, пусть самый мизерный гонорар, с него тут же снимают московскую «городскую доплату», сумма которой, как правило, превышает этот злополучный гонорар. Вас вызывают повесткой в собес и предъявляют бумагу, где написано, что вы «нанесли ущерб», так как теперь считаетесь «работающим пенсионером», и с вас следует взыскать и т.п. И беспрекословно снимают «доплату» за три месяца, за любой единичный гонорар. Нет ничего гнуснее столкновения поэта с параграфом.
Писательские организации и редакции неоднократно обращались в инстанции в поисках справедливости в отношении писательского труда. Эти обращения, к сожалению, как и любая просьба о милостыни, ни к чему не привели. Вот что ответили в 2011 году президенту Русского ПЕН-центра А.Г. Битову на его письмо, где он объяснял, что «фактически наши пожилые и престарелые писатели лишены права на оплату своего творческого труда», – «…пенсионер-писатель, продолжающий творческую деятельность или получающий гонорар за ранее изданные произведения (выделено мною. – В.К.), не может быть признан неработающим». Нерегулярность и незначительность гонораров не принимаются во внимание.
Далее перечисляются профессии «социально значимые»: санитарки, курьеры, уборщицы, которые являются исключением из правила как «малопрестижные и низкооплачиваемые» – только им можно безнаказанно подрабатывать, будучи на пенсии. Но современные писатели тоже давно превратились в «малопрестижных и низкооплачиваемых», исключения здесь невелики. Так называемые успешные авторы не в счёт.
Можно долго перечислять, чего лишается вышедший на пенсию литератор. Получается, он не имеет права не только издаваться, но и переиздаваться. А ведь понятно, что переиздаются наиболее достойные сочинения. Он не имеет права быть переведённым на другой язык, то есть не имеет права представлять нашу словесность за рубежом. А ведь понятно, что перевода удостаиваются именно значительные произведения. Он не имеет права на подведение итогов своего творчества, а ведь по естественным законам творчество – накопительно. Он не имеет, таким образом, права на юбилеи, на юбилейные издания.

Глядя на неприкаянных, некогда почтенных литераторов, молодые писатели уже не стремятся быть профессионалами, потому литература у нас во многом превратилась в любительство, в хобби. Отсюда и качество…
Sabr 21.07.2016 02:53:42
Сообщений: 7254
Отвага и боль Валентина Сорокина
Литература / Литература / Писатель у диктофона
Сычёва Лидия




«Беречь Россию не устану, Она – прозрение моё, Когда умру, то рядом встану Я с теми, кто берёг её». Эти строки очень точно характеризуют их автора, Валентина Сорокина. Известный русский поэт отмечает своё 80-летие.

«ЛГ»-досье
Валентин Сорокин (1936 г.р.) – поэт и публицист. После ФЗУ – оператор в мартеновском цехе Челябинского металлургического завода. Окончил вечернюю школу и горно-металлургический техникум, затем, переехав в Москву, – Высшие литературные курсы. Работал в журналах «Волга» и «Молодая гвардия», был главным редактором издательства «Современник». С 1983 года руководит ВЛК. Лауреат премии Ленинского комсомола, Госпремии РСФСР, Международной премии им. М.А. Шолохова и многих других.

Валентин Васильевич, в благополучные «застойные» годы вы были главным редактором «Современника» – крупнейшего издательства страны. И вдруг вас демонстративно выселяют из квартиры, чтобы разместить там миллиардершу Кристину Онассис. А дальше – вами заинтересовался Комитет партийного контроля. Как вы сейчас смотрите на эти факты биографии?
– Сейчас я на это смотрю точно так же, как сорок лет назад. Никогда не надо уходить от вздоха народа, если вздох этот – горький. Никогда не надо забывать то, что говорит о жизни, о государстве, о руководстве народ. Если поэт убегает от этого знания, он превращается или в очень сытого кота, или в лёгкую, шуршащую мышку.
Десять лет я отдал «Современнику». Вёл через цензуру произведения Чивилихина, Солоухина, Тендрякова, Распутина, Белова и многих других писателей. Роман «Ошибись, милуя» Ивана Акулова – друга моего, прекрасного, изумительного прозаика – четыре журнала отказались печатать, а я запустил в производство.
В Главлите все спорные дела вёл я. И там относились ко мне в тысячу раз лучше, чем в ЦК КПСС. Цензоры были умнее и смелее партийцев. Они читали талантливые произведения, и наше писательское слово делало их честнее.
Помню, звонит Екатерина Фурцева, министр культуры СССР: «С вами говорит член ЦК КПСС. Вы зачем издаёте Можаева? Его повесть «Живой» надо выбросить! Я её сняла с постановки в Театре на Таганке…» – «Нельзя равнять то, что идёт на сцене, и что в книге. Это же разные, по сути, произведения. И представьте: не издадим мы его. Что дальше? Можаев – не Солженицын. Он держит себя в сто раз честнее, не ищет возможностей стать диссидентом». – «Изымите повесть, приказываю!» – «Невозможно, тираж отпечатан, книга пошла по магазинам». – «Ну так, да?» – и бросила трубку.
Минут через пять звонит председатель Комитета по печати РСФСР Николай Васильевич Свиридов. «Что у тебя с Фурцевой было?» – «Ничего, – говорю, – она лет на двадцать меня старше. У меня есть другие возможности». – «Хулиган! Немедленно приезжай ко мне».
Вхожу в кабинет, он сидит не в кресле председательском, а на столе. Рядом – Иван Акулов. Рассказал им суть дела. Свиридов вздохнул: «Ты – уралец, и Акулов – уралец. С двумя уральцами как мне тяжело…»
Конечно, такая чёткая позиция издательства – мы же за народ болели! – не всем нравилась. Результат? Стоим мы с Борей Можаевым на улице и видим, как из окошка моей квартиры книги выбрасывают, вещи, рукописи. Леонид Леонов, узнав, как меня выкинули из дома с детьми и матерью, сказал: этот случай после 1937 года – самый ужасный факт.
Поясним читателю: сотрудник советской внешнеторговой организации Сергей Каузов и Кристина Онассис решили пожениться. Говорили, что решение по «молодым» принималось на самом верху. И вот громкую пару решили поселить в вашей квартире. Зачем?!
– Психические атаки, давление. Если бы это сейчас случилось, я бы вёл себя ещё беспощаднее. И с тех пор ни одного поэта, расстрелянного, безвинно посаженного, мерзавцам никогда не прощу.
Супруг мадам Онассис, между прочим, унизил мою жену циничным замечанием, мол, дешёвые обои и шкафы у вас. Хотя вчерашний коммунист, партбилет сдал на хранение в ЦК КПСС перед неравным браком…
А следователь Комитета партийного контроля Соколов? Он, по-моему, из тех, кто мог людей расстреливать, палачом работать. Привязался к аттестату зрелости: «Неправильно получен». Я пошел в московскую школу и сдал экзамены экстерном ещё раз. Приношу документ. В то время я курил, и вот вытащил из кармана зажигалку и прямо на глазах у Соколова старый аттестат стал жечь. Он как заорёт: «Не смейте!» Перепугался, что «вещдок» сгорит. Я ему говорю: чего вы переживаете, ещё один аттестат зрелости есть, новый!
Они ж привыкли, что все перед ними по струнке ходят. Когда был суд Комитета партийного контроля над руководством «Современника», так и говорили: «Сорокин, становись к стенке!»
В чём вас обвиняли?
– В недоплате партвзносов, хотя я их переплатил, о чём и заявила на КПК Лидия Савицкая – участница войны, лётчица, мать космонавта Светланы Савицкой, жена легендарного маршала авиации. Она работала секретарём Кунцевского райкома, где я стоял на партучёте.
И тогда Арвид Пельше, был такой партдеятель, член Политбюро, руководивший КПК, предостерёг коллег: «Вопросов Сорокину не задавать!» Мне объявили выговор и отпустили.
Когда терзали семью, меня, ночью я взвешивал каждое выступление, не только своё, но и всех, кто помогал мне. Изучал: не солгал ли я, не струсил ли? И что заметил: когда ты, атакованный человек, оказываешься в таком тяжёлом положении, когда некоторые боятся тебя защитить, а другие, наоборот, идут на подмогу, невероятные силы родятся в душе! И появляется жалостливая ирония к тем, кто боится. Я даже потом иногда думал: хорошо, что так вышло! Я хоть самого себя увидел другим. Здорово, думаю, что я не трусливый и не вор. Хотя Иван Фотиевич Стаднюк мне говорил: в старости, Валя, тебе будет горько вспоминать это время.
Суд КПК прошли два поэта: Маяковский и Сорокин. Маяковского я очень люблю.
Существовала ли «русская партия» в позднесоветское время, о чём много сегодня говорят?
– Тогда её ещё в большей степени не было, чем сейчас… Моя поэма «Бессмертный маршал» о Георгии Жукове 13 лет была запрещена цензурой. Кстати, первым среди писателей помог этому произведению Юрий Поляков. Тогда он был главным редактором «Московского литератора», дал в газете хороший отклик на неё и опубликовал главу.
Это литература. А жизнь? Семья у нас была 12 человек: 8 детей, дед с бабкой и родители. Отец пришёл на костылях с фронта. Мы недоплатили налог, и у нас пришли забирать со двора бурёнку. Агент повёл её, а она так обиделась, оглянется на нас, замычит… И вдруг как налетит на налоговика, как бруханёт его, он испугался и бросил корову. Как это забыть?! Я, например, прекрасно понимал с детства, где правда, а где ложь.
Сейчас мне говорят: как же ты сорок лет назад предчувствовал, что Советский Союз развалится? Да не видел этого или человек тупой, или жрущий и молоко, и масло от бурёнки по имени Родина наша.
Детство моё прошло на Южном Урале, на хуторе Ивашла. Заключённые рядом гнали по горным рекам лес. Это были инженеры, учителя – образованные люди. Мама то картошки им посылала отнести, то каши. Они были расконвоированные, и мы, ребятишки, носили им передачи. Я сижу у костра, а заключённые читают наизусть стихи Павла Васильева, Сергея Есенина, Бориса Корнилова.
Когда я повзрослел, стал изучать биографии расстрелянных поэтов. До сих не понимаю: откуда эта жестокость?! Как можно было подписать документ: такого-то поэта расстрелять? Да и любого безвинного человека. Никогда этого не прощу! Никогда.
Знаменитый лингвист Лев Скворцов попросил вас написать предисловие к одному из словарей. Где истоки вашего чувства родной речи?
– Мы работали вместе со Львом Ивановичем, дружили. Это был настоящий учёный. И человек честный, благородный.
Просто говорить о русской речи, о слове, о языке невозможно. Надо говорить о государстве, о времени, о том, как народ живёт, о промышленности, о селе, о земле. Язык всегда реагирует на ситуацию: когда страна разрушена, народ голодает, или когда идёт победная война и страна на подъёме, новые слова входят в песню, в пословицу, в жизнь.
Возьмём безграмотную бабушку, у которой 4–5 классов образования. Но она честная, молящаяся, детей вырастила сама, муж на войне погиб. Поговорите с ней! И вы услышите красивую речь! Сколько в этой бабушке благородства, любви, уважения к собеседнику, впервые увиденному… И посмотрите на объевшееся существо, которому животный мир ближе, чем человеческий. Оно обязательно скажет: драйв, шопинг, дилер, киллер и пр. Почему говорит-то? Потому что существо богатое и должно от нас чем-то отличаться. Ему во что бы то ни стало надо превосходить уровень жизни народа.
Писатели как бы редактируют язык. Лев Толстой, Сергей Есенин, Иван Бунин – изу­мительные художники, они очищают наш язык и делают его ещё интересней, музыкальней. Но речь-то родную даёт народ! Кто выращивает язык, как пшеницу, как цветущий горох? Народ! А откуда он берёт всё это? От жизни, от своей судьбы, от грядки.
Когда закончилась война, а погибли миллионы, у невест – женихи, у молодых жён – мужья, в семьях – отцы, то даже в нашем казачьем хуторе появились разводы. И в частушке народная беда выговорилась: «Вот иду я на рассвете, Мну я кофту белую. У него жена и дети, Что я, что я делаю?»
Опустела деревня! И какая тоска, грусть: «Я иду по берегу, Малина сыплется в реку. Некрасива я, девчонка, Никого не завлеку»… Я могу сейчас заплакать – красота какая! Ясно, что это сочиняла деревенская девушка, и она не имела никакого отношения к крупным лирикам и диссидентам.
Что же мы видим сейчас в нашей культуре, на телевидении? Трагедию опустынивания. Песню русскую отобрали, музыку отобрали. А музыка и песня сопровождают каждое поколение. И родятся в нём, усиливая предыдущее. А этого нет сейчас. На что же мы опираться будем?!
Национального на экране ничего не осталось. Мы не отличим выступление на концерте американского или европейского артиста от своего. Что-то национальное есть пока только в республиках наших. Кончится всё это трагедией. Мне, седому поэту, тяжело говорить об этом. Но законы жизни неколебимы.
Валентин Васильевич, позвольте пожелать вам добра, счастья и здоровья. На таких людях, как вы, держится Россия!


Беседу вела Лидия СЫЧЁВА
Sabr 04.09.2016 03:24:49
Сообщений: 7254
http://magazines.russ.ru/zvezda/2016/8/ya-ne-shpion.html
БРУНО МЕЙСНЕР

Я не шпион! Моя родословная.
Публикация Игоря Куберского

Об авторе этих воспоминаний Бруно Мейснере известно пока немного. Надеемся, что наша публикация прольет свет на судьбу этого незаурядного человека и его многострадальной семьи — сестры Киры Ивановны Мейснер, детей Алисы Бруновны (1932-г. р.) и Леонарда Бруновича (1937-г. р.) и, возможно, внуков.
Машинопись воспоминаний принесла в «Лениздат» его дочь в 1989-г. Книга должна была выйти в свет в 1992-м, но, уже сверстанная, была исключена из плана. С тех пор оригинал-макет хранился у меня — я рассчитывал когда-нибудь обязательно его оцифровать и разместить в Интернете на каком-нибудь достойном сайте. К счастью, теперь за это взялась редакция «Звезды».
Бруно Иванович Мейснер (12. III. 1906—1970-е?) родом из русских немцев, с 1923-го по 1927-г. учился в Петрограде в знаменитой школе Карла Мая, стал затем инженером, а в 1937 г. был арестован по сфабрикованному НКВД «Делу о вредителях» на Уральском вагоностроительном заводе. После второго ареста в 1941 г., на сей раз как «немецкого шпиона», последовали годы заключения, в том числе в Воркутинском лагере. В книге О. Б. Боровского (создателя рентгеновских аппаратов в тюремных мастерских) «Рентген строгого режима» (М., 2009) есть упоминания о Б. И. Мейснере, сотруднике той же самой шарашки, где работал сам Боровский. Как сотни тысяч других заключенных, Б. И. Мейснер вышел на свободу только после смерти Сталина. Судя по всему, данные воспоминания были написаны им в 1970‑е гг.
К сожалению, пока не удалось установить адреса наследников Мейснера. Про его дочь известно, что с 1942-го по 1956-г. она жила на поселении в Тюменской области и была реабилитирована лишь в 1996-г. Вторая часть мемуаров, если она существует, должна была быть посвящена отцу Мейснера, известному народовольцу Ивану Ивановичу Мейснеру (1864—1931). Приговоренный в 1887 г. к смертной казни за изготовление бомб (метательных снарядов), он затем был осужден на девятнадцать лет каторжных работ на Сахалине. В 1901-м бежал из России, жил в Германии, Швейцарии, Франции. Вернулся в Россию в 1917-г., работал в ряде советских организаций, в том числе в торгпредстве в Берлине. О нем есть подробная справка в «Энциклопедии Сахалинской области»: http://encsakhalin.ru/object/1804568158?lc=ru#.
Жена Б. И. Мейснера, Мария Александровна Мейснер (рожд. Сементовская), родилась в 1858 г. и умерла в блокадном Ленинграде.
Игорь Куберский

Тот, кто сознательно умалчивает о совершившихся фактах,
— ​наверно, не меньший мошенник, чем тот,
который выдумывает происшествия, никогда не имевшие место.

Аммиан Марцеллин, римский историк

ДОРОГИЕ МОИ ДЕТИ, ВНУКИ И ПРАВНУКИ!

Когда до вас дойдут эти записи, то вряд ли я буду еще в состоянии отдавать должное радостям земным. И, читая мои записи, знайте, что даже горе людское не заставит, как бывало, то замирать, то бешено биться мое сердце… И никто и ничто не сможет больше устрашать тело мое и терзать душу мою...

В те мрачные дни 1942 года, когда смерть была мне милее жизни, я поклялся, что, если меня по халатности сталинских контрразведчиков минует смерть, я обязательно напишу об увиденном и услышанном. И пусть всех моих товарищей давно заставили замолчать, я расскажу и о них. Чтобы их матери и отцы, их братья и сестры, их жены и дети знали — ​родной и близкий им человек ни в чем не повинен, он стал жертвой УЗАКОНЕННОЙ кровавой расправы!

Ленин учит: «Нам нужна полная и правдивая информация. А правда не должна зависеть от того, кому она должна служить».
После такого благословения, казалось бы, — ​в добрый путь.

Однако я тут же наталкиваюсь на беззубую формулировку КПСС, согласно которой «Сталин имел заслуги перед партией и коммунистическим движением. Однако, находясь на ответственных партийных и государственных постах, он допустил грубые нарушения ленинских принципов коллективного руководства и норм партийной жизни, нарушение социалистической законности, необоснованные массовые репрессии против видных государственных политических и военных деятелей Советского Союза и других честных советских людей».

Ленин твердо заявил бы снова и снова: «Верх позора и безобразия: партия у власти защищает „своих“ мерзавцев!!»
Но сошлюсь еще на одно его весьма внушительное поучение:
«Фарисеи буржуазии любят изречение: о мертвых либо молчат, либо говорят хорошее. Пролетариату нужна правда о живых политических деятелях и о мертвых, ибо те, кто действительно заслуживает имя политического деятеля, не умирают для политики, когда наступает их физическая смерть».

Вот как рубит Ленин! Теперь и новоиспеченным ленинцам не удастся меня ублажить: о Сталине у меня свое собственное мнение. Хотя это вопрос деликатный: выходит, что я, такой-сякой немазаный, гнушаюсь официальным мнением партии и правительства, а это весьма и весьма опасно… А посему еще разок заглянем в Полное собрание сочинений В. И. Ленина. В указателе имен 32-го тома на с. 563 читаем: «Круссер — ​прапорщик. Был арестован буржуазным Временным правительством за речь на митинге в действующей армии в Скулянах (Бессарабия) в мае 1917 года. В своей речи Круссер призывал не доверять Временному правительству, отказываться от наступления на фронте, доказывал необходимость братания с немцами».

Вот как Ленин среагировал на этот факт: «А с арестом Круссера дело вполне ясное: за речь на митинге хватать человека в тюрьму, разумно ли это? Не значит ли это прямо-таки потерять голову? Да ведь у вас, господа кадеты и правые, объединенные в министерстве с народниками и меньшевиками, в десять, если не во сто раз больше экземпляров ежедневных газет, чем у ваших противников!! И при таком перевесе главного орудия агитации — ​хватать в тюрьму за „речь на митинге“!! Неужели вы обезумели от страха, господа?»

Хорошо, сильно сказано! Совершенно очевидно, что если у правительства в десятки миллионов раз больше экземпляров ежедневных газет, чем у оппозиции, если, кроме того, у властей предержащих в руках еще все радиостанции и все телевидение в стране, то только обезумевшие от страха правители могут преследовать не поддакивающего официальному мнению… Но чтобы окончательно закрепить


ПРАВО на несогласие с правительственными заявлениями, забьем еще один мощный костыль: на первых же страницах своих совместных трудов Маркс и Энгельс пишут: «Закон, карающий за образ мыслей, НЕ есть ЗАКОН, ИЗДАННЫЙ ГОСУДАРСТВОМ для ЕГО ГРАЖДАН, это — ​Закон одной партии против другой.
Преследующий за тенденцию закон уничтожает равенство граждан перед законом. Это — ​закон не единения, а разъединения, а все законы разъединения реакционны. Это не закон, а ПРИВИЛЕГИЯ. <…> НРАВСТВЕННОЕ ГОСУДАРСТВО предполагает в своих членах ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ОБРАЗ МЫСЛЕЙ, если даже они вступают в ОППОЗИЦИЮ ПРОТИВ ОРГАНА ГОСУДАРСТВА, против ПРАВИТЕЛЬСТВА».

Итак, все три классика марксизма-ленинизма доказывают нам, что гражданин любого государства должен иметь право на критические высказывания в адрес своего правительства… И пожалуй, забьем, для полной ясности, еще один костыль. Я имею в виду хорошо известное среди юристов (но нигде и никогда не приводимое юристами школы Вышинского) высказывание Маркса — ​Энгельса по случаю запрета «Leipziger allgemeine Zeitung» в январе 1843 года: «…Никто не может быть заключен в тюрьму либо же лишен своей собственности или другого ЮРИДИЧЕСКОГО права на основании своего морального характера, на основании своих ПОЛИТИЧЕСКИХ и РЕЛИГИОЗНЫХ убеждений. <…> Мы требуем неприкосновенного ПРАВОВОГО ПОЛОЖЕНИЯ для всякого негодного существа не потому, что оно негодно, а постольку, поскольку его порочность остается в пределах ЕГО ОБРАЗА МЫСЛЕЙ, для которого не существует НИ ТРИБУНАЛА, НИ КОДЕКСА. Мы, таким образом, противопоставляем ДУРНОЙ ОБРАЗ МЫСЛЕЙ, для которого не существует ТРИБУНАЛА, ДУРНЫМ ДЕЯНИЯМ, для которых в случае, если они ПРОТИВОЗАКОННЫ, существует ТРИБУНАЛ и УЛОЖЕНИЕ о наказаниях. Мы, таким образом, утверждаем, что и негодное существо, несмотря на свою негодность, имеет право на существование, если только последнее не ПРОТИВОЗАКОННО».

Согласно вышеприведенным цитатам и в полном соответствии с духом научного коммунизма, гражданин любого государства, в том числе и социалистического, должен иметь полное право на критику действий своего правительства. Эту неумолимую логику учел даже лично товарищ Иосиф Виссарионович СТАЛИН, когда готовил свою Конституцию 1936 года, а посему статья 125 гласит:

«В соответствии с интересами трудящихся и в целях укрепления социалистического строя гражданам СССР гарантируется законом:
а) свобода слова;
б) свобода печати;
в) свобода собраний и митингов;
г) свобода уличных шествий и демонстраций».
Даруемые свободы, естественно, ограничены иезуитским крючкотворством: «…в целях укрепления социалистического строя» (то есть допускаются только аплодисменты), но все же «верный ученик и соратник В. И. Ленина, великий продолжатель его бессмертного дела, вождь и учитель Коммунистической партии Советского Союза, советского народа и трудящихся всех стран», — ​все же он не посмел urbi et orbi[1] заявить, что свобода критики правительственных действий допустима только при буржуазно-демократическом строе.
Так что воспользуюсь статьей 125 сталинской Конституции и «в целях укрепления социалистического строя» опишу реальную действительность кошмарного прошлого, чтобы оно никогда, никогда не повторилось…

НАПОМИНАЮ:
17 июля 1941 года, поздно вечером, меня вторично арестовали. И двое здоровых молодых людей в штатском, следователи госбезопасности, в поисках обличительных материалов половину ночи рылись в жалких пожитках моей семьи. Занимались они этим гнусным вынюхиванием весьма прилежно, учитывая, что на этом «незримом фронте» куда легче было заработать почести и награды, чем на передовой…
18 июля 1941 года я попал в камеру №-58 внутренней тюрьмы Большого дома (из подвалов которого Соловки видны). Там находился очень приятный, высококультурный интеллигент лет сорока с русской фамилией. Он мне сообщил, что до меня в камере находился другой немец, по фамилии Вебер, и что, по превратности судьбы, этот Вебер еще четверть века назад сиживал именно в этой камере №-58 Шпалерки, 25 <…>. В царское время его точно так же обвинили в шпионаже. И получилось согласно старинному четверостишию:

Все превратно в этом мире,
И мы встретимся опять:
На Гороховой, четыре,
На Шпалерке, двадцать пять.

3 августа 1941 года я оказался среди тех счастливчиков, которых эвакуировали еще по железной дороге. Этап длился 22 суток. 25 августа нас выгрузили в Андижане и запрессовали в феноменальный клоповник, официальное название которого «Тюрьма №-4 Узбекской ССР».
Там меня несколько раз вызывали к следователю, но я категорически отвергал все клеветнические обвинения. Кончилось тем, что дали подписать документ, в котором говорилось, что с меня снимается обвинение в антисоветской агитации… После чего следователь зловеще заявил:
— Но измена родине остается… У нас есть методы заставить вас признаться в контрреволюционных преступлениях!
Январь 1942 года — ​меня этапируют из тюрьмы №-4 в неизвестном направлении…
И вот, мои дорогие дети, внуки и правнуки, когда меня этапом доставили по месту назначения, я оказался в тисках НКВД!..
________________

полный текст читать:
http://magazines.russ.ru/zvezda/2016/8/ya-ne-shpion.html
Sabr 28.09.2016 21:40:23
Сообщений: 7254
На защите отечественной культуры
Политика / Новейшая история / Смотрите, кото пришёл!





В состав Государственной Думы 7-го созыва избраны представители отечественной культуры. Все они – люди известные и авторитетные, многие не раз были авторами «ЛГ» или героями наших публикаций. Они представляют не только партию, завоевавшую подавляющее большинство мест в нижней палате Федерального собрания, но и другие партии.
Хотелось, чтобы каждый из них и все они вместе служили дальнейшему развитию российской культуры, её защите, укреплению её патриотических основ. Ведь многонациональная культура России – это именно то, что объединяет всех нас.
Кто-то уже не в первый раз стал депутатом парламента, а кто-то, как журналист Елена Ямпольская, писатель Сергей Шаргунов и телеведущий Пётр Толстой, избраны впервые.
«ЛГ» поздравляет всех их с избранием в Госдуму, желает доброго здоровья и выражает надежду, что депутаты не пожалеют сил для решения актуальных проблем культурного развития страны.


Елена ЯМПОЛЬСКАЯ, главный редактор газеты «Культура»; Станислав ГОВОРУХИН, кинорежиссёр, продюсер; Иосиф КОБЗОН, певец; Сергей ШАРГУНОВ, писатель; Вячеслав НИКОНОВ, историк, политолог; Владимир БОРТКО, кинорежиссёр; Елена ДРАПЕКО, актриса; Пётр ТОЛСТОЙ, тележурналист
Sabr 28.09.2016 21:46:29
Сообщений: 7254
Миллет культураланы сакъларыкъ депутатла уа бармыдыла орусдан башха халкъладан? Билген бар эсегиз, былайгъа бир салыгъыз.
Sabr 24.10.2016 04:24:45
Сообщений: 7254
Банкет у Кадырова морально травмировал абхазов

18 октября, 10:20
Рамзан Кадыров

Вице-президент Абхазии Виталий Габния, присутствовавший на инаугурации вновь избранного главы Чечни Рамзана Кадырова, признался, что за все время посещения республики самые неизгладимые впечатления ему оставил чеченский банкет.

По словам Габния, он впервые присутствовал на банкете, где совсем не было алкоголя. В этой связи ему было даже нелегко выступить с речью.

«Мне, как человеку из Абхазии, где у нас свои традиции виноделия и застолья, хотя я не могу отнести себя к людям выпивающим, было трудно привыкнуть к столу, где вообще не было никакого алкоголя, выпивки, и говорить, в принципе, как мне показалось, тоже очень сложно, когда нет предмета, с чего можно начать…», — сказал с улыбкой глава абхазской делегации, которого цитирует Sputnik.
«А что пили – чай или что?..», — спросили у Габния участники пресс-конференции в Сухуме.
«Местные лимонады, местные соки. Ровным счетом никакого алкоголя вообще», — ответил вице-президент Абхазии, вызвав удивление у присутствующих.

В то же время Габния признался, что до визита в Чечню был уверен — чеченцы добились успеха сугубо благодаря федеральной финансовой помощи из Москвы. Теперь же он понял, что федеральная поддержка составляет меньше половины бюджета Чечни.
«Большая часть складывается за счет помощи чеченской диаспоры. Практически все чеченцы, занимающиеся бизнесом, кроме самых неуспешных, отдают десятую часть прибыли в Фонд Кадырова или фонд развития. Эти отчисления дают республике такие колоссальные финансовые возможности», — отметил вице-президент Абхазии.


Он также обратил внимание на впечатляющую демографическую динамику в Чечне на фоне спада рождаемости в современной Абхазии.
«У самого Кадырова уже 12-й ребенок родился. Если такая демографическая динамика сохранится, то там и до трех миллионов недалеко», — добавил Габния.

http://www.islamnews.ru/news-508781.html


Sabr 03.11.2016 05:57:12
Сообщений: 7254
Валентин Распутин: „Это в каждом из нас…“
Литература / Литература / Только в «ЛГ»





Фото: Борис Дмитриев

Неизвестная беседа с прославленным писателем

В июле 2007 года писатель побывал на Киренге, притоке великой Лены, и дал интервью, оставшееся неизвестным широкому кругу читателей.
Но прежде в составе группы из нескольких человек, включавшей издателя Геннадия Сапронова и служителей православных храмов, Валентин Распутин посетил Усть-Кут – небольшой портовый город в Иркутской области. Его ещё называют «воротами на Север», поскольку сюда стягиваются все виды грузового транспорта – авиационный, железнодорожный и автомобильный, а дальше, в Якутию, движение осуществляется только по Лене. В Усть-Кут иркутяне прилетели самолётом. Гости осмотрели Исторический музей и встретились с журналистами обеих местных газет, после чего отправились на машине в старинное село Казачинское соседнего Киренского района. Уже оттуда на большой моторной лодке двинулись по Киренге, в верховьях которой бьют целебные Мунокские источники, ставшие концевой точкой маршрута. Там, на берегу северной красавицы, и состоялась встреча писателя с автором очерковой заметки, публикуемой ниже. Замечу, что собеседником писателя выступил не профессиональный журналист, но тем неприглаженней и, соответственно, правдивее детали, которые обнаружит читатель – главным образом, в ответах Валентина Григорьевича. Мне кажется, уже эта непосредственность в пересказе есть подлинное достоинство текста.

Андрей Антипин



Я не могла и мечтать о такой встрече, соотнося масштаб его личности с нашей будничной суетной жизнью, но и на этот раз убедилась в истине, что все по-настоящему великие люди просты и доступны в общении…
Они поднялись вверх по Киренге на моторных лодках, а мы с Владимиром Фёдоровичем Огарковым, главой администрации посёлка Улькан, встречали их в дивно красивом местечке под названием «Талая». Это база отдыха посреди северной тайги.
…Писателя уже поджидают учителя и ученики ульканской школы.
– Ну, здравствуйте, местные жители! – говорит Валентин Григорьевич.
Вечером, несмотря на усталость от долгой дороги, он в течение почти трёх часов внимательно смотрит и слушает концерт, который специально для него приготовили дети. Не всё в их выступлении было удачным. Но едва со сцены раздаётся русская песня в исполнении ансамбля «Кудёрушки» ульканского ДК, Валентин Григорьевич заметно веселеет. А когда к пению ансамбля присоединяются мужчины из числа зрителей и начинают петь: «И жить будем, и гулять будем!», Распутин оборачивается к нам и говорит улыбаясь:
– Мы непобедимы!
Особенно порадовал всех солист-одиннадцатиклассник. В одной из исполненных им песен есть слова: «Пой, златая рожь, пой, кудрявый клён, пой о том, как я в Россию влюблён». Валентин Григорьевич чуть слышно подпевает, а после того как юноша заканчивает петь, подходит к нему и о чём-то недолго говорит…
Уже стемнело. Большой костёр освещает лицо писателя, которого окружили и дети, и взрослые. Прежде чем поставить автограф, он непременно разговаривает с каждым, задаёт вопросы, высказывает пожелания. Среди книг, которые подают писателю, есть «Сибирь. Сибирь…» двухтысячного года выпуска, а другие книги в основном советских и перестроечных из­даний.
– Вы устали, Валентин Григорьевич? – не выдерживаю и спрашиваю я.
– Да не устал. Жить тяжело…
Я, словесник по основной профессии, говорю о том, как нужны его произведения. Он слушает внимательно, но молчит. Очень скромный человек. Когда в конце встречи с учениками стоящий рядом мужчина говорит ему: «Спасибо вам, великий русский писатель!», Валентин Григорьевич даже сердится: «Никакой я не великий! Я себе цену знаю!»
– Но честный писатель! – вступаюсь я за мужчину.
– Так тоже нельзя говорить, – не соглашается и с этим. – Вы, наверное, работали в 80-е годы? Но тогда много было честных писателей. Нельзя называть меня одного…
Наутро мы идём с Валентином Григорьевичем по лесной дорожке от базы отдыха к берегу Киренги (группа должна была отправиться дальше, вверх по реке). Пользуясь случаем, спрашиваю у писателя разрешение на интервью с ним для усть-кутской газеты. Он не сразу, но соглашается.
– Валентин Григорьевич, ваша родная деревня – Аталанка? Так писали ваши ранние биографы. Но потом появилась Усть-Уда как место вашего рождения… Кто прав?
– Нет, я родился в Усть-Уде. Но это всё рядом. В Аталанку я переехал с родителями. Была хорошая большая деревня. Люди занимались сельским хозяйством, потом появился леспромхоз. Но теперь там мало народу – деревня гибнет. Я помогал чем мог: построил там хорошую большую школу. Борис Александрович Говорин (губернатор Иркутской области в 1997–2005 гг. – Прим. А.А.) хорошо помог, практически взял на себя руководство строительством, лично следил за поставкой цемента, кирпича, других стройматериалов. Я ему за это очень благодарен. Хотя остановить гибель Аталанки, как и других деревень, невозможно: народ изнемог.
– В своё время в связи со строительством гидроэлектростанций вы писали о том, что нельзя так бездумно относиться к земле. Не помню дословно, но вы спрашивали: зачем нам столько электроэнергии? И сами же отвечали: «Чтобы гнать её, дешё­вую, в Китай, жертвуя прекрасными пашнями, хлеборобными полями, затопляя родные дома, сгоняя людей с обжитых мест…» Сегодня электроэнергия продаётся в Китай. Что вы об этом думаете?
– Это нам уже так аукнулось! Но самое страшное ещё впереди. Посмотрите: человек перестал работать на земле, утратил с нею связь, кровную связь. Человек из земли приходит и в землю же уходит! Мы же без земли – ничто. Страшная запущенность земель, сколько их выведено из оборота… Земля не работает, а раз не работает, то разрушается, как любой живой организм. Когда мы поймём, что нельзя бесконечно выкачивать из земли нефть и газ? Надо на земле работать!
– В 1980-е годы Виктор Петрович Астафьев заявил, что нет уже такой общности – русский народ. Меня тогда это неприятно задело и даже обидело. Но спустя годы убеждаюсь, что он был прав. А как считаете вы?
– Думаю, что народ опомнился. Даже молодёжь. Потому что многие поняли, что дальше – тот самый край, гибель, бездна…
– Что же, совсем нет надежды? Спасение в чём?
– В жизни – нет. Надежда на то, что Бог поможет. Начнётся возрождение души.
– Но ведь это непросто – прий­ти к Богу! Особенно нашему поколению, воспитанному атеистами…
– К Богу ведут две дороги. Первая – воспитание с детства. Вторая – это когда человек осознаёт, что это ему необходимо, что только это ему и поможет, и спасёт его. Конечно, это трудно, и мне непросто прийти в храм, даже сейчас… Но придёшь, послушаешь службу – и легче становится на душе.
– А как вы относитесь к тому, что в 90-е многие наши «правители» всех уровней выстроились перед образами со свечами в руках?
– Это показуха.
– Валентин Григорьевич, как человек умудрённый, многое переживший, можете сказать, где брать силы, что помогают душе жить?
– Человек сам дал себе ответ на это. Если есть в тебе эта духовная сила, то она и помогает жить. Надо думать о душе и помнить о ней.
– Скажите, что привело вас на Киренгу? Может, есть ка­кие-нибудь творческие планы, цель какая-то?
Фото автора

– Да никакой цели! Не был здесь ни разу. Жалею, что не приехал раньше: такие красивые места! И ещё потому по­ехал, что знаю: рядом в поездке – хорошие люди. Да и пока есть ещё возможность поехать…
– Не утомительно? Всё-таки более ста километров в лодке.
– Нет, хорошо. Красивые места, душа отдыхает. Тишина… Это же не пешком! Пешком, конечно, трудно.
– Вновь возвращаясь к вашему творчеству… Ваша повесть «Пожар» опалила душу! Мне тогда показалось, что это предсказание, а не реальность. Я не права?
– Нет. Всё это было уже тогда. Это же публицистика.
– После прочтения повести «Дочь Ивана, мать Ивана» осталось тягостное чувство: совсем всё у нас безнадёжно? Выход где?
– Осталась только надежда на Бога. Я же ничего не придумал. Мне дали судебное дело. Это ведь происходило тогда не только в Иркутске, но и по всей стране. Народ был в растерянности. Об этом надо было писать, чтобы возникало сопротивление.
– В дикие 90-е годы разрухи внутренняя сила героини рассказа «Изба» не только удивляла и восхищала, но и не давала опустить руки перед обстоятельствами: стыдно было опустить… У неё есть прототип?
– Да, есть. Это та же тётка Улита – героиня одноимённого рассказа. И старуха – подруга Анны – из «Последнего срока». Была у нас в деревне такая. Спросишь её: «Куда бежишь, тётка Улита?» И она – на ходу: «Куда-никуда, а бежать надо». Очень шустрая, боевая, всегда в работе…
– Часто перечитываю ваш очерк о Шукшине «Твой сын, Россия, горячий брат наш…» Вы были знакомы с Василием Макаровичем?
– Нет… несколько мимолётных встреч было. После мне давали читать его записи: он хорошо отзывался о моих книгах. То есть мы были близки по духу! (Вижу, как это важно моему собеседнику. – Прим. Т.К.)
– После смерти Шукшина, некоторое время спустя, журнал «Наш современник» написал о вашем приезде в Сростки, на гору Пикет, где проходили Шукшинские чтения: «Он спускался к людям откуда-то сверху, как патриарх русской литературы…»
– Ну это и вы могли написать!
– А вы считаете себя патриархом?
Борис Дмитриев
– Ну что вы! Какой я патриарх?!

– Валентин Григорьевич, у вас, видимо, хорошая память: вы из своего деревенского детства вынесли такой яркий язык, выразительную народную речь!
– У меня плохая память! Это же в каждом из нас (прикладывает руку к груди. – Прим. Т.К.). Надо только дать этому вовремя открыться.
– В «Уроках французского» есть фраза, которую нельзя не запомнить: «Откуда мне было знать, что никогда и никому ещё не прощалось, если в своём деле он вырывается вперёд? Не жди тогда пощады, не ищи заступничества, для других он выскочка, и больше всего ненавидит его тот, кто идёт за ним следом». Вы и сейчас так считаете?
– Конечно. Это же зависть. Она всегда была и есть. Вроде росли, учились в одной школе, а потом кто-то выбивается вперёд. И со мной такое было, тем более что в школе я ничем не отличался от других. А потом что-то получаться стало…
– Есть ли у вас среди ваших произведений любимые?
– Наверное, это те, которые получились. Считаю, что получились «Уроки французского», «Прощание с Матёрой».
– А ваша пронзительная повесть «Живи и помни»?!
– Она очень трудно писалась. Потому, наверное, не могу назвать её любимой. А вот «Матёра» писалась легко и быстро.
– И, пожалуй, главный вопрос: есть ли надежда у ваших читателей, что вы вернётесь к художественной прозе?
– Не знаю… Не могу давать обещаний. После последних событий вообще не знаю, смогу ли. Всё ещё так недавно было… (Речь идёт об авиационной катастрофе, в которой погибла дочь писателя. – Прим. А.А.)
…У берега уже ждёт лодка. Собираюсь с духом и прошу Валентина Григорьевича написать несколько слов для нашей газеты. Слышу слегка укоряющий голос матушки из саянского храма: «Утомляете Валентина Григорьевича!» А он без раздражения берёт ручку и раскрытый заранее блокнот и пишет.
Я говорю ему, что благодарна судьбе за такую встречу… От волнения сбиваюсь на шаблонные слова, но по его глазам вижу, что говорю точные: «Пусть Бог даст вам сил перетерпеть, пережить эту боль…» Пожал руку, поблагодарил.
Садится в лодку. Я фотографирую.
– Помашите мне рукой! – прошу как при расставании с близким и родным человеком.
Улыбается и машет.


Татьяна Кузакова

На могиле великого русского писателя Валентина Распутина (1937–2015) в некрополе Знаменского монастыря в Иркутске установлен и освящён крест. Региональные власти планируют к юбилею знаменитого земляка открыть его музей. В Москве же, с которой у Валентина Григорьевича связано немало, похоже, про него забыли. Даже разговоров о памятнике или увековечении его имени в названии столичной улицы нет. А восьмидесятилетие со дня рождения стремительно приближается…
Sabr 09.11.2016 23:45:31
Сообщений: 7254
Выше писательского – статуса нет
Спецпроекты ЛГ / Многоязыкая лира России / Мастера
Ермакова Анастасия




Канта Ибрагимов убеждён, что каждый язык на земле – это одна из красок души человечества

«ЛГ»-ДОСЬЕ
Канта Хамзатович Ибрагимов родился в 1960 году.
Лауреат Государственной премии Российской Федерации в области литературы и искусства, председатель Союза писателей ЧР, народный писатель ЧР, академик Академии наук Чеченской Республики, доктор экономических наук, профессор, член Союза писателей РФ.


Канта Хамзатович, вы председатель Союза писателей Чечни. Как бы вы охарактеризовали литературный процесс в республике?
– По моему мнению, литературный процесс в нашей республике успешно развивается. В основе этого, конечно же, значительная поддержка со стороны руководства республики. Поэтому мы каждый год выпускаем по 30–40 книг. Произведения наших авторов переводятся и издаются на многих языках мира, участвуют и побеждают в престижных всероссийских и международных литературных конкурсах. В плане-графике Союза писателей – авторские вечера, презентации, встречи со школьниками и студентами, литературные фестивали и конкурсы. Мы помогаем молодым авторам, издаём их труды. Мы не забываем и наших классиков – каждый год переиздаём их произведения.
Помимо чисто литературного процесса Союз писателей Чеченской Республики ведёт и научно-исследовательскую, а порою, так пришлось, и мы, кажется, справились, даже искусствоведческую деятельность.
Так, в текущем году исполняется 200 лет со дня рождения выдающегося художника – Академика живописи Петра Захарова-Чеченца (1816–1846). В честь художника 2016 год объявлен Годом Петра Захарова в Чеченской Республике. Пётр Захаров – уникальная личность, с очень трагической и сложной судьбой. Хочу констатировать, что 10 лет вместе с коллегами я занимался исследованием жизни и творчества этого художника, в результате в 2016 году Союз писателей выпустил в свет фундаментальный научный труд «Академик Пётр Захаров» (документально-романизированная биография), а также альбом-каталог всех известных работ художника.
Такое же исследование Союз писателей проводит по жизни и творчеству поэта Айбулата Розена (1817–1865), 200-летний юбилей которого мы будем отмечать в 2017 году.
Вот такой, вкратце, деятельностью занимается Союз писателей Чеченской Республики.
У русскоязычного автора, несомненно, больше шансов стать известным в России. А как быть писателям, пишущим на национальном языке?
– Думаю, первая часть вопроса адресована непосредственно мне, и поэтому постараюсь ответить, исходя из своих нынешних жизненных позиций. Я чеченец, а как автор – русскоязычный, и горжусь этим. Так сложилось, что я учился в русской школе и поэтому писать на родном языке хорошо не мог. К моему удовлетворению, это уже в прошлом. Большие тексты выдать не смогу, а три рассказа и одна пьеса на родном языке уже написаны, и этим я тоже горжусь.
Однако задан вопрос об известности в России. Если кто-то хочет получить посредством чисто литературного труда известность, то это, по-моему, изначально уже не литература. Хотя у каждого свой взгляд и свой путь.
А писателям, пишущим на национальном языке, я хочу сказать только одно: я восхищаюсь вами, вы все великие авторы, которые сохраняют, оживляют и развивают родной язык. Ибо каждый язык на земле – это одна из красок души человечества.
Что нужно сделать для того, чтобы национальные литературы смогли полноценно влиться в общероссийский литпроцесс?
– Ничего нового изобретать не надо. Просто нужно вспомнить, как помогали национальным авторам и литературам в советский период. Была создана школа переводчиков, и переводчик получал гонорар не менее, чем сам национальный автор, книги которого издавали и продвигали из Москвы. Так или примерно так – во всяком случае, сами национальные авторы это подтверждали – у нас появились такие авторы, как Кайсын Кулиев, Расул Гамзатов, Давид Кугультинов и многие другие. Есть ли сегодня в национальных республиках России писатели такого же уровня? По-моему, есть. Однако пробиться на общероссийский уровень почти невозможно. Хотя бы мой пример. Ни в одном городе, ни в одном книжном магазине, кроме Грозного, мои книги не продаются и на продажу не выставляются. И я рад, что, хотя бы с помощью пиратских сайтов все мои романы есть в свободном доступе в интернете. Вот такая ситуация в литпространстве и с авторским правом у нас в стране.
Вместе с тем следует отметить, что в этом году сделан значительный шаг по поддержке национальных литератур. Так, создан оргкомитет Программы поддержки национальных литератур Российской Федерации на 2016–2017 годы. Подготавливаются к изданию три антологии: «Современная поэзия», «Детская литература» и «Проза народов России». Кстати, я являюсь членом оргкомитета и редактором антологии современной прозы, и для меня это большая честь.

Вы автор нескольких знаковых романов о современной действительности. Какая тема видится вам сейчас наиболее актуальной в творческом смысле?
– Вопрос очень сложный, и однозначного ответа на него быть не может, но я постараюсь высказать своё мнение.
Дневники я не веду, но, будучи по специальности экономистом, я периодически делаю в блокнотах некие пометки. И вот недавно совершенно случайно обнаружил следующую запись: «05.10.1996 – защита докторской»; «13.10.1996 – начал писать роман о войне». До этого никогда ничего литературного не писал, разве что некие стишки в юности, что у многих бывает. Правда, стать писателем мечтал всю жизнь и мечтал сразу сесть за роман. Думаю, что эта мечта так бы и осталась мечтой, если бы не война в Чечне. Всё горело внутри, хотелось высказаться, написать свою правду, чтобы война прекратилась и более никогда не возникала нигде. Вот так в 1999 году, когда мне уже было под сорок, появился мой первый роман – «Прошедшие войны». Однако война не закончилась, а, наоборот, разразилась с новой дикой силой в том же году. Новые жертвы, новая боль и утраты. И никого эта бойня не пощадила. И я страдал, потому что писал войну с натуры… Позже меня почему-то стали называть военный писатель, порою даже думая, что говорят комплименты. Нет! Я не военный писатель, я антивоенный писатель. И об ужасах войны – почти все мои произведения… Всё это я к тому, что сегодня со всех сторон, отовсюду очень много военной риторики, даже призывы к войне, к грубой силе, к насилию. И более того, появилась даже какая-то победная эйфория, бравада. А надо бы вспомнить послевоенную советскую классику и её главный вывод – «Лишь бы не было войны!».
Вас дважды номинировали на Нобелевскую премию. Как думаете, в третий раз повезёт?
– Нобелевская премия по литературе – высшая награда для писателя. И я, как и, наверное, многие писатели мира, о ней думаю и мечтаю.
Беседу вела Анастасия Ермакова
Три обязательных вопроса:
Статус писателя сегодня?
– Я вырос в так называемом образцовом доме, где проживала почти вся номенклатура Чечено-Ингушской АССР и в какой-то период, в начале семидесятых, здесь же жил и первый секретарь обкома КПСС. Это был человек очень скромный и вежливый, и его никто не охранял, но перед ним почти все как-то суетились.
И вот случилось неожиданное. В школе нас собрали в актовом зале. И я вижу – первый секретарь волнуется, суетится: высокий гость из Москвы. Он действительно был высокий, важный. Сел на сцене в кресло, словно хозяин. Это был Сергей Михалков, он баллотировался в депутаты Верховного Совета СССР от ЧИАССР. Вот когда я понял, что надо стать не космонавтом или футболистом, а только писателем!
Ещё один пример – современный.
В последние годы по приглашению китайских коллег я два раза был в Китае. Когда-то, ещё во времена культурной революции, китайцы по нашему опыту создали Союз (или ассоциацию) писателей Китая и, в отличие от нас, развили эту организацию до такой степени, что ныне у них есть писатели I, II, III категории. Когда я об этом в первый раз услышал, долго смеялся. Однако по мере того как познаёшь Китай, и не только в самом Китае, начинаешь понимать, уважать и восхищаться почти всем, что делают китайцы, в том числе и в области литературы. Так, писатель I категории по статусу и привилегиям приравнен к академику. И я не помню, сколько получает писатель I категории или академик в Китае (думаю, что очень достойно), однако знаю, каков оклад за звание академика РАН – 100 тысяч рублей. Плюс ещё зарплата в вузе или НИИ, плюс, может быть, большая пенсия и прочие блага – такие как квартира, поликлиника, дача, машина и прочее. В общем, если мы сегодня очень дружим и кое в чём пытаемся перенять нынешний опыт Китая, то можно было бы перенять и их практику в организации литпроцесса.
А для убедительности ещё один конкретный факт, раз уж вы эту тему затронули: за последние 15 лет китайские авторы дважды стали лауреатами Нобелевской премии по литературе. И как мне говорили китайские коллеги, у Мо Янь (2012) в самом Китае было много равнозначных авторов-конкурентов.
Вот таков статус писателя, китайского писателя, который за свой труд если не премию получит, то I категории достигнет и не будет ходить на поклон к парадным подъездам с протянутой рукой, не будет писать в угоду и с оглядкой.
Впрочем, ещё один, если можно, пример.
Мой отец – учёный; нам, детям, дал наказ, чтобы мы тоже стали учёными и у нас в семье появилось пятеро учёных, докторов наук по разным специальностям. А вот когда ныне я спрашиваю у своих детей: «Кто из вас станет писателем?» – энтузиазма нет. Однако я сам очень рад, что мечта моего детства сбылась, что я стал писателем. Выше статуса нет!
Какой, на ваш взгляд, должна быть литературная критика?
– Критика, в том числе и литературная, должна быть. А иначе не будет развития.
Ваш совет начинающим авторам?
– Учиться, трудиться, терпеть…
Sabr 02.08.2017 16:00:28
Сообщений: 7254
Литературная газета, № 29 (6607) (26-07-2017)
http://lgz.ru/…/-29-6607-26-…/bez-rodiny-ne-mozhet-chelovek/
http://lgz.ru/article/-29-6607-26-07-2017/bez-rodiny-ne-mozhet-chelovek/
БЕЗ РОДИНЫ НЕ МОЖЕТ ЧЕЛОВЕК
Поэтический портрет Карачаево-Черкесии


Так повелось на Кавказе – Слово было и остаётся правдивейшим выражением души человеческой. В нём народы Кавказа воплощали свои думы и чаяния, боль и радость, свои надежды.

Современная поэзия горцев – карачаевцев, черкесов, абазин и ногайцев – выросла на многовековых поэтических традициях, берущих начало в общекультурном памятнике – эпосе «Нарты», в мифопоэтических традициях многожанрового фольклора народов, создателей монументального эпоса. Опираясь на эти традиции, развивая и обогащая их, творцы новой поэзии воспевали родной Кавказ, Эльбрус – как некую духовную высоту.

Во многих литературоведческих трудах учёных подчёркивается мысль о том, что при всём своеобразии литератур народов Северного Кавказа их развитие неразрывно связано с общим процессом развития национальных литератур народов России. Эта традиция имеет глубокие исторические корни. Гений русской поэзии А.С. Пушкин первый приоткрыл для русского читателя своеобразие народов Кавказа, Лермонтов продолжил его поэтическое освоение, о чём Расул Гамзатов скажет: «Не русские штыки завоевали Кавказ, его покорил поручик Лермонтов».

В культурном диалоге поэзии Кавказа с поэзией России, в этом важнейшем процессе, большую роль сыграли переводчики – посредники культурного сближения. Это были выдающиеся мастера поэтического перевода – Я. Козловский, Н. Гребнев, С. Липкин, Н. Матвеева, Н. Тихонов.

К сожалению, начало нового XXI века ознаменовалось утратой профессионального переводческого дела как важнейшего звена, которое способствовало не только взаимодействию культур, но и выходу на мировую арену талантливых поэтов. Их имена известны – Расул Гамзатов, Кайсын Кулиев, Алим Кешоков, Халимат Байрамукова, Исхак Машбаш и другие.

Тем не менее перевод лучших произведений национальных авторов Карачаево-Черкесии не прекратился. Иногда их переводили сами авторы, иногда их коллеги по поэтическому цеху, в достаточной мере владеющие русским языком – Ф. Сидахметова, А. Чотчаева, Ю. Созаруков, Н. Суюнова и др. В последние годы в эту работу включился талантливый поэт и переводчик В. Романенко. Всё это в какой-то мере помогает продвигать произведения карачаевских, черкесских и ногайских авторов к русскоязычному читателю, но не снимает проблему полностью. По-прежнему переводческая деятельность практически не финансируется и ведётся в основном на общественных началах.

Поэтическое русло северокавказской поэзии – поэзии абазин, карачаевцев, ногайцев, черкесов определяет существо философских раздумий поэтов, черпающих вдохновение от родной природы. Характерны в этом отношении строки стихотворения Б. Лайпанова:

Наш язык – это голос,
Что вместе с другими слагает
звучанье напева
И звенит много лет на земле,
Мой народ – это ветвь
в мощной кроне могучего древа...

...Пусть же молнии страшной
его не постигнет удар,
Пусть лишь в сердце людском
Пламенеет, как в жертвенной чаше,
Сострадания огненный дар.

Воспитание чувств посредством художественного слова у народов Кавказа было связано с воспитанием человека.
У горцев главной похвалой была человечность, означающая долженствование жить по Божеским законам. Большое внимание уделяется поэтами осмыслению традиционных понятий добра и добродетели как составляющего начала понятия человечности. У поэта Н. Хубиева многоцветная радуга после дождя, соединившая два ущелья, ассоциируется с Россией, объединившей в одну семью многие народы, и отныне в этом общем доме – единый очаг.

Поэты-лирики философски осмысливают непреходящие духовные ценности своих народов. Объект раздумий – настоящее, прошлое и будущее. Такова поэзия И. Семёнова, X. Байрамуковой, Н. Хубиева, А. Кубанова, А. Турклиева, А. Акбаева, М. Кубанова и других известных карачаевских поэтов.

Отличительной особенностью поэзии второй половины XX века является отход от схематической описательности, умение связать духовной идеей прошлое, настоящее и будущее. Мир художественных образов, талантливость авторского слова определяется философской идеей, выраженной в фольклоре: пока живёт человек, он должен себя обрести, а после смерти – оставить след живым. Нравственным ориентиром современных черкесских поэтов является Эльбрус, у подножия которого собирались Нарты и состязались в забрасывании мифического камня на его вершину.

Становление человека в лирической поэзии народов Карачаево-Черкесии, формирование его личности неотделимо от нравственных представлений народа об идеале. Черкесский поэт Хизир Абитов вступает в поэтический диалог с седоглавым Эльбрусом:

У горы, а не у человека
Спрашивал я, стоя в облаках:
«Почему, Эльбрус, не видно снега
На соседних от тебя горах?»
Великан, задумавшись, ответил:
«Эти горы – мне родные дети.
В ледниковую, седую пору
По ущельям шёл мороз, трубя.
Вот тогда и защитил я горы
И весь холод принял на себя!»

В связи с новаторскими исканиями черкесской поэзии второй половины XX века необходимо сослаться на лирику В. Абитова, А. Шорова, М. Нахушева, М. Бемурзова, X. Тохтамышева, которые пишут свои творения с опорой на традиции, созданные А. Охтовым, X. Гашоковым, А. Ханфеновым и другими поэтами старшего поколения.

Творчество абазин, как и других народов Карачаево-Черкесии, материализовалось в языке и фольклоре. Из этого неисчерпаемого источника берут абазинские поэты образы, выражающие мысль стиха, его идею. Неразрывность с традицией, созданной П. Цековым, К. Джегутановым, Б. Тхайцуховым, Д, Лагучевым, М. Чикатуевым, наблюдается в творчестве М. Тлябичевой, К. Мхце, Ф. Апсовой.
Глубокий лиризм и многообразие тем характерны и для современной ногайской поэзии. Нравственные искания современных поэтов обогатили понятие национального, воссоздали в поэзии концепцию человека, выразили его философскую и социальную суть. Подтверждение мы находим в творчестве А. Киреева, М. Аубекижева, И. Капаева.

Кельдихан Кумратова заложила основы жанра лирической поэзии в ногайской литературе. Языком сердца женщины, достойной дочери своего народа, поведала она о мире души, нравственных заповедях ногайцев. Её поэзия – это глубокие раздумья о жизни, судьбе народа, о человеке.

Слышу я дыхание земли,
Точно это дышит человек.
Все мои дороги пролегли
Сквозь её дыхание навек.

Философичность лирики К. Кумратовой, автора слов: «Несчастий полон путь без светофоров, темна без глаз учителя земля» – нашла продолжение и дальнейшее развитие в лирике молодых её последователей. Среди них – Фарида Сидахметова, которая в своём творчестве ориентируется на опыт предшественников в поисках ответа на вопрос: кто мы, откуда, куда идём?

Мой самый древний предок, кто же ты?
Имя твоё затерялось в веках.
Кто бы ни был ты, где искать
Твой надмогильный камень?
Потомки рассеяны по миру.
(Перевод Н. Суюновой)

Поиском своих истоков, утверждением лирического «Я» ознаменована и лирика молодой ногайской поэтессы З. Булгаровой. Она вглядывается в мир родной степи, вслушивается в её звуки и песни ветров, которые воссоздают образы далёких предков, их внутренний мир:

…И ветра услышат тогда,
Зов ушедших в вечность номад.
И меня вознесут туда –
В степь небес, где звёзд мириад,
В невозвратные те края,
Где витают память и грусть…
Давних предков там встречу я
К их кольчугам в тоске прижмусь.

В поэтическое кружево народов Карачаево-Черкесии гармонично вплетается и творчество русских авторов. Их также волнует тема Родины, единства и взаимопонимания всех проживающих на благословенной земле Кавказа. Читателю давно полюбилось творчество В. Прыткова, М. Бегера, А. Полянского, А. Трилисова и В. Романенко, которому принадлежат вдохновенные строки:

Никак нельзя прожить свой долгий век
Без дома, без дорог и без друзей.
Без Родины не может человек,
Как дерево без почвы и корней.
Но что есть дом, дороги и друзья?
Ведь это ты, о Родина моя!

Наряду с творческими достижениями в жизни литераторов Карачаево-Черкесии немало серьёзных трудностей, которые, вероятно, характерны и для других организаций Союза писателей. Кроме уже упомянутых проблем с переводами, это прежде всего совершенно недостаточные для публикации книг средства, которые выделяются из бюджета региона, вследствие чего тиражи ничтожно малы – порядка 2–3 десятков экземпляров. Но, кроме того, – полностью разрушенные межрегиональные связи писателей. В доперестроечную эпоху обмен писательскими делегациями, взаимные встречи, конференции были устоявшейся реальностью работы Союза писателей. Сегодня, к сожалению, всё это забыто. Хотелось, однако, чтобы лучшее из практики прошлых лет было восстановлено и вернулось в нашу жизнь.

Лейла Бекизова,
доктор филологических наук, профессор, председатель СП Карачаево-Черкесии
http://lgz.ru/…/-29-6607-26-…/bez-rodiny-ne-mozhet-chelovek/
Sabr 04.08.2017 21:07:17
Сообщений: 7254
ПРОВАЛ ДАГЕСТАНСКОГО НАПРАВЛЕНИЯ В ФЕДЕРАЛЬНЫХ ЛИТЕРАТУРНЫХ ПРОЕКТАХ. Почему столичная команда экспертов Роспечати отдала всё на откуп местным чиновникам от литературы?

Никогда в постсоветской России органы высшей власти столь масштабно не поддерживали литературу, как они это сделали в рамках «Программы поддержки национальных литератур народов Российской Федерации на период 2016–2017 гг.». Наконец-то умные люди наверху поняли, что общероссийское единство укрепляется не однодневными мероприятиями, а глубинными качественными проектами длительного действия. Как много лет потребовалось политикам, чтобы понять: такая задача решается не декларациями, речами и призывами, не шашлычно-блинными переплясами, а культурой. Выпуск в издательстве «ОГИ» антологии поэзии – это, безусловно, прежде всего мощный политический проект. Редкий случай, когда совпали желания власти и деятелей культуры, работающие на интересы государства, общества, литераторов. Но насколько удачно реализован этот проект?
Наверное, ожидания политиков антология поэзии оправдала. Конкретный результат налицо: всем можно предъявить огромный фолиант, где, «парадом развернув своих страниц войска», во всей красе предстали пусть далеко не все языки народов страны, но львиная их доля. Власть (а от неё требовались политическая воля, организация и финансы) свои задачи выполнила. Ей есть чем отчитаться, а возможность отчёта для власти чаще всего и есть результат. А как с точки зрения содержательной? Так ли всё просто?


В СМИ и отчётах пишут: «Осуществление проекта потребовало серьёзной полуторагодовой подготовки. Слаженная работа органов государственной власти, творческой и научной интеллигенции, региональной и столичной, дала позитивный результат».
Про слаженную работу хотелось бы сказать особо. Всей полнотой информации по общему проекту я не владею, но хорошо знаю печальную ситуацию по работе над страницами по дагестанской литературе. Разобщённость между творческими союзами, невладение ситуацией в этой сфере местными властями или поддержание ими «своего» союза писателей, тем более, сидящего на их бюджете, безответственность, алогичность, глухота одних и беспомощность других, добавьте в этому очень короткий срок для подготовки качественных переводов – и как итог – в целом посредственная с точки зрения содержания антология, в которой трудно найти яркие, самобытные, талантливые произведения.

Это открытый вопрос: либо стихи, которые авторы пишут на родных языках, достаточно стандартны и не дают возможности переводчику выявить авторское дарование, либо переводчики выступили как заурядные ремесленники. Учитывая, что родные языки умирают и всё меньше людей, пишущих на родном языке, таких авторов поддерживают на всех уровнях, сам факт творения на родном языке уже становится доблестью. Предложил же как-то председатель Союза писателей Дагестана Магомед Ахмедов на одной из книжных ярмарок в Москве издавать всех подряд всех поэтов, пишущих на национальном языке только по одному этому факту. И тут не знаешь, какую позицию занять: язык выбирать или искусство, когда они не совпадают. С другой стороны, когда хорошим поэтам и переводчикам, тому же Виктору Куллэ, например, работающим над антологией, пришлось за эти полтора года перевести около полутораста стихотворений поэтов, представляющих десятки национальных литератур, читая переводы, невольно задумаешься: а было ли у них время успеть освоиться в поэтиках разных литератур? Такой вопрос возникает, потому что заявленное в предисловии «лица необщее выражение» далеко не везде удаётся разглядеть.

В антологии есть оригиналы текстов и переводы, но нет подстрочников, за кадром остаётся вопрос, как готовились подстрочники, потому что переводчики не прочувствовали в ряде случаев язык, поэтику, манеру, знатоку языка видны ощутимые зазоры между оригиналом и переводом. Безусловно, невозможно полностью сохранить поэтику родного языка, но задача переводчика – найти тот поэтический инструментарий в русском языке, который максимально близко позволит передать настроение, чувства и вызвать соответствующий отклик у читателя.

Вот, например, оригинал стихотворения Ильяса Магомедова на лакском языке «Любимая, прости». Замена переводчиком настоящего времени – прошедшим, перевод личного обращения в тексте в безлично-обобщённое, отказ от авторской вопросительной конструкции – и вот уже лирическая исповедальность текста превращается в набор поэтических условностей или штампов. Вроде мелочь: у автора «Лепесток розы», – у переводчика «роз пламенных краса» – и пошло абсолютно другое звучание. В оригинале чередование мужской и женской рифмы даёт мягкость и раздумчивость звучания, переводчик использует только мужскую рифму и стихотворение звучит отрывисто и резко. Скорее марш, чем лирика. Нет, это не создание переводческой школы, это всеядность переводчиков, вынужденных галопом работать над текстами, учитывая сроки.

А что национальные авторы? Они чаще всего счастливы, что их вообще перевели на русский язык, тем более известные люди, да ещё и публикуют в авторитетном издании – кто же будет пристрастно подходить к переводу? Правильно, единицы. Так, один из крупнейших аварских поэтов Адалло, которого в советское время переводили крупнейшие русские поэты (Юрий Кузнецов, например), категорически отказывался от переводов на русский язык, не желая ни искажать свой голос, ни присваивать себе лавры таланта переводчика. Такая щепетильность говорит о высокой требовательности к себе.

Но требовательные к себе талантливые дагестанские авторы не попали в антологию. Непонятно, почему заявленные критерии отбора не были выдержаны. Как можно представлять современную аварскую литературу посредственными поэтами, не включая Адалло? Учитывая, что дагестанских авторов отбирал Союз писателей Дагестана, руководители которого бывшие супруги Магомед и Марина Ахмедовы известны преследованием талантливых авторов и борьбой за личную гегемонию в литературе, у Адалло, великого и негласно-опального для власти поэта, не было шансов занять своё заслуженно достойное место в этой книге. К тому же издатели выдвинули требование представлять стихи только живых и здравствующих поэтов, а Адалло ушёл из жизни за год до сбора материалов. Вместе с тем вышедшая антология поразила тем, что это правило касалось, оказывается, не всех национальных авторов: в неё вошли стихи поэтов, умерших за десятилетие до издания книги. Как этот разнобой в требованиях объяснить? Поэтому говорить о равноценной и объективной представленности национальных литератур не приходится.

Бедная современная аварская литература, если её открывает российскому читателю Максуд Зайнулабидов, излюбленный жанр которого – оды власть и деньги имеющим. Разве что потому, что Марина Ахмедова-Колюбакина перевела. Что узнают российские читатели о Дагестане по этой антологии, кроме того, что он варварски обращается с русским языком? Впрочем, это русские переводчики. А что же они так сплоховали? Гонорар торопились отработать? Имя вписать в анналы признанной властью или отобранной с учётом её вкуса литературы? Не знаю. Но перевод М. Ахмедовой-Колюбакиной с его диким русским языком не выдерживает никакой критики. Как экспертная комиссия могла допустить включение в антологию переводов, превращающих произведения в пародию, если в предисловии приводятся слова В.Путина о том, что переводы внесут «значимый вклад в сохранение и развитие национальных литератур России»? Нет, экспертный совет устранился от задачи отбора литературного материала по качественному критерию.
И это было худшее, что он мог сделать. В корявых переводах стихотворений С.Касумова, М.Зайнулабидова, выполненных М.Ахмедовой-Колюбакиной, удивляет абсолютная эстетическая глухота, стилевой разнобой, низкий художественный уровень произведений.
Многокилограммовый том поэзии в полтысячи страниц внешне весом. Он даёт возможность узнать имена современных авторов, а хотелось бы современных талантливых авторов. И не отдельные их имена, а всех или самых-самых из них, если их так много, что невозможно всех включить. Дагестан не зря называют страной поэтов, но почему в этой книге страницы дагестанской литературы открывать не хочется? Судите сами. Откроешь страницу и читаешь первые строки Сибирбага Касумова в переводе той же Марины Ахмедовой, щедро снабдившей антологию своими переводами:

Дагестан не падаль дохлой клячи,
Чтобы вороньё его терзало…
Не курдюк какой-нибудь висячий,
Чтобы стая псов подстерегала…

Дальше дочитать может только извращенец. Полуграмотный русский язык, штампы, стилевая нелепица. Как попали такие тексты в антологию? Элементарно. Имена ответственных за проект – Дмитрий Ицкович, Максим Амелин – обещали уровень. Но что случилось с командой экспертов, что они настолько отстранились от задачи обеспечения качества издания и отдали всё на откуп начальникам от литературы на местах? Почему чиновничья вертикаль сломала их и почему они сдались без боя? Ведь поначалу команда издательства прекрасно начала работать, удивив желанием обеспечить объективный отбор. Издатели прекрасно понимали, что литературная жизнь сложнее чиновничьих подходов, что в регионах несколько творческих союзов, между ними непростые отношения, (литературная жизнь предполагает творческие и личные разногласия), что есть союзы – застойные рудименты советской эпохи, сращённые с властью, прикормленные ею, и нужно такие вопросы решать не через директивы чиновников.

Так и шла работа: встречались с авторами, обсуждали, отбирали с учётом таланта, и вдруг спустя несколько месяцев вся эта работа была перечёркнута. Почему? Заработал порядок исполнения поручения Президента страны через органы власти: письмо от С.Нарышкина ушло к главе республики Р.Абдулатипову, а он не признаёт никакие творческие литературные союзы кроме Союза писателей Дагестана. СПД думает точно так же, поэтому спешно был создан редакционный свет из членов своего же союза, в антологию вошли авторы, отобранные Мариной Ахмедовой по принципу «свой-чужой» и «своя рука владыка».

Обращение к директору издательства «ОГИ» не изменило ситуацию. Мне казалось, что они как исполнители могут объяснить заказчику (властям) своё право рассматривать материалы, присланные не только союзами – литературными канцеляриями власти, но и другими существующими творческими объединениями. Это право, вытекающее из целей реализуемой Программы, однако они оказались либо бессильными и стали играть по правилам бюрократии, либо нерешительными. Я до сих пор так и не поняла, почему Москва испугалась брать на себя ответственность за окончательный отбор. Это, в конце концов, исторически свойственная русской культуре миссия, прекрасно утвердившаяся в советском опыте, – находить в национальной литературе таланты, поддерживать их и возвращать субъекту. Так возникли феномены всех тех авторов, чьи имена приводит В.Путин в предисловии к антологии, так возникли имена Р.Гамзатова, Ф.Алиевой и других.

Полагаю, не надо относиться к национальным литературам как к неполноценным и приветствовать любое «ничего» только для фиксации факта творчества на родном языке. Очень трудно искать со стороны её самобытное ядро, её имена, если сами национальные литературы не поднимают со всей глубиной и ответственностью вопросы собственного развития. Русскоязычная литература национальных авторов уже заявила о себе как мощный феномен, создавший своё самобытное встречное движение к русской и мировой литературе, но она пока незнакома и малоинтересна центру и широкому читателю. Значит ли это, что национальная литература на родном языке и русскоязычная литература фиксируют сегодня неоднородность художественной и интеллектуальной элиты этносов? Очень много процессов в современной общероссийской литературе, которые не осмыслены литературоведами и критиками, кружащимися вокруг одних и тех же тем, положений и имён.

Задуманный проект мог быть гораздо сильнее, если бы политическая и бюрократическая составляющая не перевесила художественную, если бы вопрос её формирования не отдали на откуп деятелям, либо ничего не понимающим, либо продвигающим свои интересы. В антологии дагестанской литературы нет, например, имён наших современных классиков аварской, лакской, табасаранской литератур Адалло, Миясат Шурпаевой, Эльмиры Ашурбековой, в неё вошли слабые стихи и переводы, произведения авторов, ещё не проявивших себя. Почти нет имён, которые можно открыть, мало произведений, в которых автор свидетельствует о времени, о человеке, демонстрирует свой взгляд на мир, свой стиль. Половину антологии составляют стихи, однообразные и узнаваемые стандартностью содержания и образов. Как под копирку.

Это политики могут быть довольны антологией, им нужно символизировать работу (такова, увы, у нас реальность управления), а литературный цех должен судить по гамбургскому счёту, с точки зрения подлинного искусства. Что же, для начала и это результат – символ работы власти, отчасти символ литературной деятельности. В чём-то удачный, но в целом, учитывая реальную картину литературной жизни, задействованные средства, силы и кадры, а самое главное, учитывая требования, предъявляемые к искусству, это действительно блин комом, согласна с редактором «Литературной России» (Вячеслав Огрызко. Не поспешили ли? Первый блин напомнил ком / «ЛР», № 23, 30 июня 2017), и у блина этого достоинства не в результате, а в намерении. Само по себе это тоже важно, главное – продолжение работы.

Антология – не итог, а начало. В том числе опыта взаимодействия власти и деятелей культуры. Пока опыт оставляет желать лучшего. Власть должны не навязывать свои методы работы, а бережно подходить к таким решениям, подходить с точки зрения законов искусства, а художники, люди творческого труда должны уметь отстаивать прежде всего интересы высокого искусства.


Миясат МУСЛИМОВА
Sabr 04.10.2017 17:21:26
Сообщений: 7254
Душа, не знающая мерыТруды и дни „слабой женщины“
Литература / Литература / Цветаева – 125
Смирнов Владимир



Марина Цветаева, 1914 г.

Стихи – одна из форм существования поэзии. Наверное, архитектурно самая совершенная. Как раковина хранит шум моря, так стихи, если в них живут, по слову поэта, «творящий дух и жизни случай», хранят музыку мира. Без неё мир «безмолвен», как некогда писал композитор и музыковед Борис Асафьев.

В стихе кристаллизованы все возможности языка. Язык и выражает, и хранит, и таит. Лишь стихи способны в «нераздельности и неслиянности» объять содержательно-понятийное, интонационно-звуковое, музыкально-ритмическое, живописно-пластическое и множество других языковых начал. Только молитва и стих (песня!) способны разомкнуть внутреннюю форму слова, освободить смыслы, позволить прикоснуться к прапамяти и внять пророчествам. Верно, люди чаще всего внимают иллюзиям и обманам. Они, да простит Пушкин, «обманываться рады».

Стихи далеко не всегда проговариваются поэзией. В замысле и в исполнении устроение их должно совпасть, пусть и не полностью, с «многосоставностью», по слову Иннокентия Анненского, личности художника (как правило, человека не столь жизни, сколь судьбы) и текучей многосмысленностью поэтического слова. С тем, что – до слова, в – слове, за – словом и после слова.
У Цветаевой об этом просто: «Равенство дара души и глагола – вот поэт». Таким поэтом она и пребывает в бескрайности русского мира, в нашем национальном мифе, в бесконечном «часе мировых сиротств». Несчастная и торжествующая, любимая и порицаемая, и всегда родная.

Марина Цветаева прожила почти пятьдесят лет. Но каких лет! Как прожила! Обо всём этом нынче хорошо известно. Вот уж к кому в ХХ веке применимо пушкинское – «и от судеб защиты нет». А обстоятельства личной жизни! А каждо­дневное палачество быта, с первых лет революции и до смертного часа! И при всём том непостижимая творческая мощь, «ослепительная расточительность» и «огненная несговорчивость» (выражения Георгия Адамовича по другим поводам, но чрезвычайно точные применительно к Цветаевой).
Количественные характеристики, как правило, отношения к искусству не имеют. Но размах иной художественной силы измеряется и подобным образом. Анна Саакянц, замечательный исследователь и биограф поэта, приводит в одной из своих работ такую «статистику»: «Марина Цветаева написала:

более 800 лирических стихотворений,
17 поэм,
8 пьес,
около 50 произведений в прозе,
свыше 1000 писем.
Речь идёт лишь о выявленном; многое (особенно письма) обнаруживается до сих пор».
Таковы труды и дни «слабой женщины». Даже в неудавшихся вещах, а их у поэта не так мало, вибрируют чудодейственная артистичность и атлетическая изобразительность. Если же образы и смыслы, интонации и вещий ритм, синтаксис взрыва, лавины, каменоломни – родственно и живо согласуются, то миру явлена поэзия высшего порядка.

Прокрасться…

А может, лучшая победа
Над временем и тяготеньем –
Пройти, чтоб не оставить следа,
Пройти, чтоб не оставить тени
На стенах…
Может быть – отказом
Взять? Вычеркнуться из зеркал?
Так: Лермонтовым по Кавказу
Прокрасться, не встревожив скал.
А может – лучшая потеха
Перстом Себастиана Баха
Органного не тронуть эха?
Распасться, не оставив праха
На урну…
Может быть – обманом
Взять? Выписаться из широт?
Так: Временем как океаном
Прокрасться, не встревожив вод…

Вот он – «голос правды небесной против правды земной».

Цветаева жила не во времени – «Время! Я тебя миную». Она жила во временах. Её стих несёт в себе напряжённую звучность, пронзительный и пронзающий лёт стрелы, пущенной воином Тамерлана сквозь века в вечность.

Променявши на стремя –
Поминайте коня ворона!
Невозвратна как время,
Но возвратна как вы, времена
Года, с первым из встречных
Предающая дело родни,
Равнодушна как вечность,
Но пристрастна как в первые дни…

Это не славолюбивые хлопоты о будущем и не надежда на посмертное признание, но своеволие одержимого художника.
Философ, историк, публицист Георгий Федотов в статье «О парижской поэзии», которая была напечатана в Нью-Йорке в 1942 году (автор не знал о смерти Цветаевой), писал: «Для неё парижское изгнание было случайностью. Для большинства молодых поэтов она осталась чужой, как и они для неё. Странно и горестно было видеть это духовное одиночество большого поэта, хотя и понимаешь, что это не могло быть иначе. Марина Цветаева была не парижской, а московской школы. Её место там, между Маяковским и Пастернаком. Созвучная революции, как стихийной грозе, она не могла примириться с коммунистическим рабством». С последующим утверждением Федотова – «на чужбине она нашла нищету, пустоту, одиночество» – согласиться трудно. Вернее, с абсолютностью этого утверждения. Тогда откуда же при столь мертвящей скудости, в жизненной и житейской пустыне, вулканическое извержение творчества, вдохновенное и неукротимое? Для этого нужны небывалые источники. В пустыне их нет. У Цветаевой, несмотря ни на что, они были. О чём-то мы знаем, о чём-то догадываемся.

Писать стихи Цветаева начала с шести лет, печататься – с шестнадцати. Будучи гимназисткой, она издала первый поэтический сборник «Вечерний альбом» (1910 г., 500 экз.). Отклики были доброжелательные. Спустя два года появилась вторая книга «Волшебный фонарь». Отзывы на него были довольно критичны. В 1913 году Цветаева выпускает небольшое «Избранное». Часть написанного в 1916–1920-х гг. была напечатана в двух сборниках (1921–1922 гг.). Последней книгой Цветаевой, выпущенной в Москве, была драма «Конец Казановы». Центром её поэзии той поры была Москва в самых различных сравнениях и уподоблениях. Небывало красочная, яркая. Сразу припоминается фраза обожаемого ею Рильке, который, приехав в Москву, чудесно заметил: «Если бы моя душа была городом, она была бы Москвой». В эмиграции – «После России» – Цветаева прожила 17 лет. Несколько месяцев в Берлине. С 1922 по 1925 г. в Чехии. С ноября 1925 г. по июнь 1939 г. во Франции. 19 июня 1939 г. она с сыном Георгием приехала в Москву. Два с небольшим года жизни на родине до смертного часа переполнены трагическими обстоятельствами и жутким неустройством. Подготовленная Цветаевой в 1940 г. книга стихов света не увидела. Оказались в заключении её сестра Анастасия, муж Сергей Эфрон и дочь Ариадна. В эти годы Цветаева занималась главным образом переводами. Среди них – перевод знаменитого стихотворения Шарля Бодлера «Плавание». Несмотря на неимоверные трудности, от духовно-нравственных до материально-бытовых, её творчество достигает редкостных высот. В дни эвакуации Цветаева с сыном оказалась в Елабуге. Её состояние было ужасным. 31 августа 1941 г., когда в доме никого не было, Марина Ивановна Цветаева покончила с собой. Похороны состоялись 2 сентября на местном кладбище. Могила – неизвестна.
Сознавая, что «ясновидение и печаль» есть тайный опыт поэта, опыт неделимый и сокровенный, можно с большой долей вероятности предполагать, что животворящий источник её поэзии – Россия, родина – во всей полноте временны́х и пространственных измерений, красочно-пластических, звуковых, слуховых и многих других начал, «того безмерно сложного и таинственного, что содержит в себе географическое название страны» – так некогда писал один поэт. О том, как присутствует Россия во всём, что писала и чем жила Цветаева, говорить излишне и неуместно, ибо – очевидно. Конечно же, это блоковская «любовь-ненависть». Потому для неё и царская Россия (страна матери, детства, юности, любви, семьи, поэзии, счастья); и «белая» Русь (подвиг, жертвы, героика, изгнание); и СССР, где обитают «просветители пещер», где после возвращения «в на-Марс – страну! в без-нас страну!», «и снег не бел, и хлеб не мил», – одна вечная родина. Сложно множится и её отношение к революции, большевикам, Белому движению.
13 марта 1921 года. «Красная» Москва. Через год Цветаева покинет её. Пора витийственного вандейства, песнословий «Дону», Добровольческой армии, и –

Как закон голубиный вымарывая, –
Руку судорогой не свело, –
А случилось: заморское марево
Русским заревом здесь расцвело.
………………………………………..
Эх вы, правая с левой две варежки!
Та же шерсть вас вязала в клубок!
Дерзновенное слово: товарищи
Сменит прежняя быль: голубок.
Побратавшись да левая с правою,
Встанет – всем Тамерланам на грусть!
В струпьях, в язвах, в проказе – оправдана,
Ибо есть и останется – Русь.

Её русскость сказалась во многом. Как, впрочем, и европейскость. А как у неё звучит такое наше – дорога, дорожное, станции, вокзалы, рельсы, встречи, расставания – «провожаю дорогу железную»!
Её искусство развивалось с невероятной интенсивностью и на родине, и в эмиграции. Очаровательная домашность первых стихов, их искренность вырастает в сильной изобразительной воле, сдерживающей патетику духовно-душевного максимализма и воинствующего романтизма. Поэтический мир Цветаевой всегда оставался монологическим, но сложнейшим образом оркестрованным вопросительными заклинаниями, плачем и пением. При устойчивой, обуздывающей традиционности её поэзия восприимчива к авангардным способам лирического выражения (Андрей Белый, Хлебников, Маяковский, Пастернак).

Духовно и эстетически близкий Цветаевой выдающийся историк литературы и критик Дмитрий Святополк-Мирский, человек странно-страшной судьбы, писал: «С точки зрения чисто языковой Цветаева очень русская, почти что такая же русская, как Розанов или Ремизов, но эта особо прочная связь её с русским языком объясняется не тем, что он русский, а тем, что он язык: дарование её напряжённо словесное, лингвистийное…» Святополка-Мирского и Цветаеву на протяжении долгих эмигрантских лет связывали дружеские отношения. Но это не помешало ему в гениальной англоязычной книге о русской литературе (вышедшей в Лондоне в 1926 г.) так охарактеризовать прозу Цветаевой – «…самая претенциозная, неряшливая, истерическая, и вообще самая плохая проза, когда-либо написанная на русском языке».

В эмиграции ей, как и многим русским изгнанникам, открылась убийственная недолжность миропорядка вообще. Европа, где «последняя труба окраины о праведности вопиет», «после России» обернулась не меньшим адом. Антибуржуазность в крови у русских художников. Цветаева не исключение. В этом она наследница наших гигантов XIX века и Александра Блока (святое для неё имя). Потому именно ей принадлежит высокая и гневная скрижаль – стихотворение «Хвала богатым». Нелепы объяснения того, что в нём выражено цветаевским «наперекор всем и всему», неустроенностью, неотступностью бед, нищетой, скитальчеством. Если предположить невозможное – её благополучие на чужбине – она бы осталась Цветаевой в каждом слове, в каждом поступке, в каждом шаге и каждом вздохе.
Всюду у Цветаевой звучит отказ от мелочного торгашества времени, тюремно-казарменных «эпох», чертовщины урбанизма («Ребёнок растёт на асфальте и будет жестоким как он»). С годами всё сильней мучает искушение «Творцу вернуть билет» –

Отказываюсь – быть.
В Бедламе нелюдей
Отказываюсь – жить.
С волками площадей
Отказываюсь – выть.
С акулами равнин
Отказываюсь плыть –
Вниз – по теченью спин.
Не надо мне ни дыр
Ушных, ни вещих глаз.
На твой безумный мир
Ответ один – отказ.

На заре торжества и всевластия «печатной сивухи», по слову так ценимого поэтом Василия Розанова, она с твёрдой правотой и брезгливостью отвергла в стихотворении «Читатели газет» развоплощенье человеков перед «информационным зеркалом», нарастающим до наших дней планетарным бедствием:

Газет – читай: клевет,
Газет – читай: растрат.
Что ни столбец – навет,
Что ни абзац – отврат…
О, с чем на Страшный суд
Предстанете: на свет!
Хвататели минут,
Читатели газет!
……………………………
Кто наших сыновей
Гноит во цвете лет?
Смесители кровей
Писатели газет!

Как всякий значительный поэт, Цветаева у одних вызывала и вызывает восхищение и признательность, у других – отторжение и неприятие. Не в счёт капризно-раздражённые сентенции «нарциссов чернильницы». В связи с этим очень важны суждения её многолетних, в эмигрантскую пору, оппонентов-соперников, недругов-петербуржцев. Язвительной пристальностью и «стильной» солью оценок они донимали Цветаеву. Один из них – поэт и критик Георгий Адамович, «соборная личность», как его называли, эмигрантской литературы и культуры. Другой – гениальный лирик прошедшего столетия Георгий Иванов.
Адамович и Цветаева – это долгая литературная война, с бездной взаимных претензий и выпадов; война не мелочная, вызванная глубинной чуждостью замечательных людей.

«Первый критик эмиграции», так заслуженно именовали Адамовича, был последователен и беспощаден ко всему, что считал у Цветаевой слабым, недолжным, кокетливым, истерическим. Из его сокрушительных «мнений» можно составить небольшую антологию. Цветаева, кстати, отвечала тем же. Но вот в рецензии на последний сборник её стихо­творений «После России» в июне 1928 г. Адамович, изложив обычные для него и читателей соображения об «архивчерашней поэзии Цветаевой», неожиданно заключает: «Марина Цветаева – истинный и даже редкий поэт <…> Есть в каждом её стихотворении единое цельное ощущение мира, т.е. врождённое сознание, что всё в мире – политика, любовь, религия, поэзия, история, решительно всё – составляет один клубок, на отдельные источники не разложимый. Касаясь одной какой-нибудь темы, Цветаева всегда касается всей жизни». Здесь Адамович ясно и просто назвал самое существенное у Цветаевой, «строительное» начало её поэзии и личности – «всегда касается всей жизни». Адамович прожил долгую жизнь, он умер во Франции 80-летним «патриархом» в 1972 г. Незадолго до смерти он напечатал одно из последних своих стихотворений «Памяти М.Ц.». Таинственная вещь.

Поговорить бы хоть теперь, Марина!
При жизни не пришлось. Теперь вас нет.
Но слышится мне голос лебединый,
Как вестник торжества и вестник бед.

Не лучшие стихи Адамовича, простенькие стихи. Но всё искупает ровный и мягкий свет прощания и прощения.
Тяжкими были последние годы некогда баловня судьбы Георгия Иванова. А стихи писал он тогда «небесные». Несколько строк из его письма Роману Гулю из Франции в Америку (50-е гг.): «Насчёт Цветаевой… Я не только литературно – заранее прощаю все её выверты – люблю её всю, но ещё и «общественно» она очень мила. Терпеть не могу ничего твёрдокаменного и принципиального по отношению к России. Ну, и «ошибалась». Ну, и болталась то к красным, то к белым. И получала плевки от тех и других. «А судьи кто?» <…> И, если когда-нибудь возможен для русских людей «гражданский мир», взаимное «пожатие руки» – нравится это кому или не нравится – пойдёт это, мне кажется, по цветаевской линии». Странное, поразительное и проницательное признание. Его стоило привести хотя бы потому, что во многих писаниях о Цветаевой, в угоду безбрежной апологии поэта замалчивается или искажается неизбежная сложность его искусства и жизни. Как большой художник, как «душа, не знающая меры», она всё это несла в себе. Такими, всяк на свой лад, были её «братья по песенной беде» – Есенин, Маяковский, Пастернак.

О словесно-образной манере Цветаевой, её стиховом симфонизме превосходно, с отчётливой краткостью писал Владислав Ходасевич в 1925 г. в рецензии на поэму «Мóлодец». В частном (сказочное, народно-песенное и литературно-книжное, авангардистское) он провидчески «схватил» общее: «Некоторая «заумность» лежит в природе поэзии. Слово и звук в поэзии не рабы смысла, а равноправные граждане. Беда, если одно господствует над другим. Самодержавие идеи приводит к плохим стихам. Взбунтовавшиеся звуки, изгоняя смысл, производят анархию, хаос, глупость. Мысль об освобождении материала, а может быть, и увлечение Пастернаком принесли Цветаевой большую пользу: помогли ей найти, понять и усвоить те чисто звуковые и словесные знания, которые играют такую огромную роль в народной песне. <…> Сказка Цветаевой столько же хочет поведать, сколько и просто спеть, вывести голосом, «проголосить». Необходимо добавить, что удаётся это Цветаевой изумительно. <…> Её словарь и богат, и цветист, и обращается она с ним мастерски». Слова Ходасевича справедливы применительно ко всей поэзии Цветаевой, поэзии насквозь музыкальной и в фольклорном, и даже в сложно-модерном смыслах. В этом отношении после Блока ей нет равных.

Язык Цветаевой поражал и поражает. Хотя оригинального писателя без оригинального языка не бывает вообще. Суть не в самой оригинальности стиля, а в его природе. «Писать надо не талантом, а прямым чувством жизни», – заметил Андрей Платонов. Стиль – уже следствие. Цветаевское мировидение, мирочувствие и породили именно «цветаевское» мировоплощение.
В 1916 г. с дерзким задором она выкрикнула:

Вечной памяти не хочу
На родной земле.

Но именно на родной земле ей дарована вечная память.
Читают тему (гостей: 1)

Форум  Мобильный | Стационарный