ДЖЕМАЛДИН ЯНДИЕВ - ПОЭТ ИНГУШСКОГО НАРОДА

ДЖЕМАЛДИН ЯНДИЕВ - ПОЭТ ИНГУШСКОГО НАРОДА

Sabr 22.03.2016 02:53:12
Сообщений: 7254

1 0

Джемалдин Хамурзаевич Яндиев
(1916-1979)
Первый Народный ингушский поэт (1977 г.). Член Союза писателей СССР с 1937 года. Кавалер Ордена «Знак Почета» (1966 г.) Автор более 20-ти поэтических сборников н ингушском и русском языках. Дж. Х. Яндиева в разное время переводили: А. Тарковский, С. Липкин, Н. Коржавин, А. Передреев, С. Виленский, Н. Асанов, Д. Голубков, Б. Сиротин и др.
Джемалдин Хамурзаевич Яндиев – выдающийся ингушский лирик, о котором его первый переводчик Арсений Тарковский в 1939 году написал: «…большой лирический подъем, соловьиный голос», родился в селении Балта Пригородного района Терской области 5 мая 1916 года (фактическая дата). Официальной датой (с 1966 г.) является 16 октября 1916 года. Родителями поэта были простые крестьяне. Мать умерла в 1920 году, отец – в 1950 году в депортации, в Северном Казахстане.
В 1925 году он поступил в Балтинскую сельскую неполную школу, по окончании которой в 1929 году поступил в подготовительную группу индустриального политехникума в г. Владикавказе. В 1932 году, как писал поэт, «вступил в комсомол и профсоюз. Успешно окончив подготовительную группу, перешел на первый курс тепломеханического отделения, где проучился до окончания, т.е. до 1936 года». Но тепломехаником Дж. Яндиев не стал. Будучи студентом, начал писать стихи и даже публиковать их.
В 1934 году поступил на заочное отделение Литературного института им. Горького, где проучился три года.
С 20 декабря 1936 года начинается профессиональная деятельность Дж. Яндиева как литератора: он работает корреспондентом республиканской газеты «Ленинский путь», а также переводчиком Чечингосиздата в г. Грозном (с марта 1937 г. по 5 февраля 1938 г.). Перевел на ингушский язык произведения Лермонтова, Пушкина, Маяковского, Горького, Шевченко, Хетагурова, Маршака и др.
С начала 1938 г. по май 1938 г. – ответственный секретарь Союза писателей ЧИАССР. С 1938 г. по февраль 1944 г. – председатель правления Союза писателей Чечено-Ингушетии.
С начала Великой Отечественной войны и до депортации ингушского народа активно работал редактором ингушского вещания республиканского радиокомитета и заведующим производством Чечингосиздата в г. Грозном.
Военная лирика этого периода была опубликована в отдельном сборнике, многие стихотворения которого стали народными песнями. Например, «Г1овтта, к1антий,г1овтта!»
В феврале 1944 года вместе со своим народом был репрессирован, прожил в Киргизии с 1944 по 1956 годы. Работал на незначительных хозяйственных работах, не имея возможности писать стихи и издавать их. В ссылке потерял брата, отца, сестру, двух сыновей.
С началом хрущевской «оттепели» Дж. Яндиев вместе со своим другом по судьбе и поэзии Кайсыном Кулиевым приезжает в 1956 году прямо из г. Фрунзе в Москву на Высшие литературные курсы Литинститута им. Горького.
В 1958 году, успешно окончив курсы, возвращается на родину, вернее, в г. Грозный. В Пригородный район, в родную Балту, воспетую им в стихах, ходу не было – там жили чужие люди.
С 1959 по 1966 годы Дж. Яндиев работал главным редактором ингушского вещания на телевидении в г. Грозном. С 1966 по 1975 годы – литературным консультантом Союза писателей ЧИАССР. 23 августа 1979 года после тяжелой болезни поэт скончался, похоронен, согласно его воле, на старинном ингушском кладбище в любимой Балте.
Помимо русского, стихотворения поэта переведены на многие языки народов Северного Кавказа, украинский, эстонский, татарский, немецкий, английский и японский.
Книги Джемалдина Яндиева
на ингушском и русском языках:
1. «Заман кизьга» (Грозный, 1941);
2. «Дега оаз» (Грозный, 1942);
3. «Б1аьсти» (Фрунзе, 1956);
4. «Дега г1оз» (Фрунзе, 1957);
5. «Наьна лоамаш» (Грозный, 1959);
6. «Стихаш» (Грозный, 1961);
7. «Делкъе» (Грозный, 1963);
8. «Уйлаш» (Грозный, 1967);
9. «Хержараш» (Грозный, 1976);
10. «Т1еххьарча шерашкара стихаш» (Грозный, 1983);
11. «Маьлха баьри» (Грозный, 1986),
12. 2-х томное собрание сочинений (неполный корпус стихотворений на ингушском языке. Магас, 2002).
- « -
1. «Поэты Чечено-Ингушетии» (Грозный, 1939);
2. «Чечено-Ингушская лирика» (Грозный, 1941);
3. «Зеркало жизни» (Грозный, 1941);
4. «Сердце матери» (Грозный, 1943);
5. «Горская песня» (Грозный, 1958);
6. «Стихотворения» (Москва, 1958);
7. «Лавина» (Москва, 1963);
8. «Стихи» (Грозный, 1966);
9. «Утренние мысли» (Москва, 1967);
10. «Весенний зов» (Москва, 1986);
11. «Жизнь моя – встревоженная птица» (Москва, 1996).


Изменено: Sabr - 23.03.2016 01:15:45
Sabr 22.03.2016 02:55:20
Сообщений: 7254
100-ЛЕТИЕ НАРОДНОГО ПОЭТА ИНГУШЕТИИ ДЖ. Х. ЯНДИЕВА

http://www.nbri.ru/glavnaya/3-100-letie-narodnogo-pisatelya-ingushetii-dzh-kh-yandieva/100-letie-narodnogo-pisatelya-ingushetii-dzh-kh-yandieva.php
Изменено: Sabr - 22.03.2016 02:56:40
Sabr 22.03.2016 03:01:57
Сообщений: 7254

ПОСЛУШНИК ВДОХНОВЕНИЯ

«Он награжден каким-то вечным детством,
Той щедростью и зоркостью светил,
И вся земля была его наследством,
А он ее со всеми разделил»
А. Ахматова

Джемалдин Яндиев — явление неизученное и даже загадочное. Он остался неузнанным и неразгаданным до сего дня, потому что внешняя житейская, человеческая сторона его жизни очень мало, или совсем не соприкасалась с его внутренней жизнью, жизнью его души.
Эти несовпадения внешней и внутренней жизни легче всего было бы объяснить давлением тоталитарной системы, но, думается, это — не единственное объяснение, потому что каждый настоящий поэт еще и послушник вдохновения.
Джемалдин Яндиев потому и настоящий большой поэт, что жил только вдохновением, только велением духа. Его человеческой и гражданской трагедией была общая для всех мыслящих и страдающих творцов трагедия раскрепощенного сознания, вгоняемого в каноны должного единомыслия путем политиканства, провокаций, подлостей, фарисейства многих людей разного колибра и колера, сквозь шеренгу которых без злобы и ненависти, но с мудрым, всепонимающим снисхождением и аристрократическим презрением прошел поэт и человек Джемалдин Яндиев.
Главнейшими понятиями, составляющими его личность, были понятия чести, благородства и доброты, представленные в нем без каких-либо оговорок. Все это отражено в стихах. И еще одна наиважнейшая характеристика личности Джемалдина Ян- диева — несоучастие во всех сомнительных и заведомо пакостных предприятиях, т.е. своеобразная политическая аскеза при абсолютном понимании происходящего вокруг. У него был какой-то физиологический барьер, не дающий ему ни малейшего шанса даже случайно войти в контакт с любой шайкой или проходимцем от партии, литературы, жизни. Потому что единственным его критерием была нравственная чистота. Я думаю, что он был счастливым человеком только потому, что ему абсолютно чужды были карьеризм, цинизм, лицемерие, т.е. все, что вне поэзии.
Те испытания, через которые ему пришлось пройти, как бы очистили, одухотворили его так, что он совершенно безошибочно улавливал любую ущербность в нравственности человека ли, события, явления. Думаю поэтому он терпеливо, мужественно и с большим достоинством перенес свою непростую судьбу в литературе. Он никогда себя не навязывал, не спорил с современностью, ибо уважал ее и прозорливо был убежден в том, что современность сама к нему обратится. Это время еще, увы, не пришло, но оно обязательно'придет. Наша задача — подготовить встречу с ним.
Яндиевский художественный образ мира, его пространственно-временная модель, стилевые и композиционные особенности, собственная «иерархия» предметов и ценностей весьма убедительно подтверждают, что он — создатель поэтического канона.
Не менее важно и то, что Яндиев создал собственную гомосферу — художественное культурнонравственное пространство, имеющее свою мету.
Под канонам я подразумеваю в данном случае языковой, стилевой и образный комплекс, который модифицировался в чисто яндиевском звучании. Это «свое» Яндиева имеет значение канона не просто в силу несхожести с другими или в силу высшего качества главных его стихов, а потому, что его поэзия обогатила духовный мир и художественную культуру ингушского народа.
Под гомосферой (человекосферой) Яндиева я разумею круг нравственно-этических тем и образов, которые открыл и поэтически совершенно выразил в ингушской литературе именно Джемалдин Яндиев.
Своей судьбой и своей поэзией Джемалдин Яндиев подтвердил мысль о том что, лирика — действительно не прекращающийся открытый разговор о ценностях. Объектом его лучших стихов был духовный мир человека и его многотрудные связи с внешним миром.
В этих стихах Дж. Яндиев не выходил из сферы этической и эмоциональной, оставаясь при этом мудрым и прозорливым созерцателем жизни как гармонично целого. И все явления внутреннего и внешнего мира он оценивал только с точки зрения эмоции и этики. Поэтому Яндиев — огромный поэт мирового уровня.
Все темы души — это вечные темы жизни и смерти, поэзии, чести и совести. Это были главные доминанты поэзии Яндиева.
Тема поэзии в зрелом периоде и последние годы имеет основополагающее значение.
Тема поэзии — это упруго сконцентрированная и лаконично проартикулированная эстетическая система поэта, накопившего огромный драматический творческий и человеческий опыт.
«Мысль поэта», «К поэзии», «Думы», «Родному языку», «А ты не знала» и др.— произведения, в которых поиск истины, напряженный, почти каторжный духовный труд,— суть самостояния поэта.
Как верующий человек Яндиев прекрасно понимал, что никакого окончательного ответа о смысле земной жизни нет. Есть лишь неисчерпаемый духовный опыт, духовный труд, подвиг, наконец, который помогает хоть сколько-то приблизиться к абсолюту. Жизнь человеческая неизбежно трагична, и лишь духовные поиски и прозрения на этом духовном «делании» или лучше сказать «возделывании» жизни — главное призвание поэта. В произведениях последних лет этот ответственный и благодатный духовный труд спасал Яндиева от саморазрушения,
которое уничтожило многих и многих, живших и работавших рядом с ним. В том абсурде, и котором жил и мыслил Яндиев с самого начала, саморазрушение было одной из форм существования человека. Но в этом тоскливом мире абсурда такие, как Яндиев, были убеждены, что мир — это все- таки божественный замысел, и назначение творческой личности — открытие все новых и новых смыслов жизни, не сразу понимаемых, не сразу обнаруживаемых. Яндиев в своем духовном труде постигал и осознавал жизнь как бытие. Не как мрак и мерзость, неотвратимый кошмар, который интеллигентному человеку весьма трудно пережить, не запачкавшись, не ушибившись. То есть он жил как бы вне зависимости от системы, потому что знал, что самый страшный грех — это когда душа становится невосприимчивой к духовным поискам и напряжениям. Поэтому он не ушел в тоску, в саморазрушение, а в глубокий духовный поиск. Тяжкий недуг подорвал его физическое здоровье, но ни в коем случае не духовное. Именно в последней и самой отчаянной схватке с болезнью родились его самые глубокие раздумья о жизни, смерти, назначении поэта.
Стихи Яндиева — это не автобиография, не летопись времени. Это, повторяю, духовное деяние. Поэтому он не морализирует, хотя прожил в эпоху тотального аморализма, но мужественно, настойчиво и чеканно утверждает свою, яндиевскую декларацию обязанностей:

«На землю я пришел
Не ради лжи,
Не для того,
Чтоб, сея миражи,
Перед неправдой сильной на колени
Упасть,—
Когда лишь в правде исцеленъе
И возвышенъе страждущей души!
Не приставал с ножом я, к жизни: дай!
Не посягал с ружьем
На волю стай,
Что в будущее мчатся столь открыто,
Неся над ложью фраз,
Над скукой быта
Завет отцовский:
Правду не предай!»
Это мудрое и великое знание дается лишь при одном условии:

«Когда б не перенес добро и зло,
Откуда б древо мысли проросло?
Без черной тучи на сердце —
Откуда
Я взял бы этой светлой песни чудо?
Давно б мое зачахло ремесло...»
(Перевод Б. Сиротина)
В этих строках — такой огромный и трагический опыт, такая доброта без намека на упрек, на вражду. Боль, утраты, тяготы жизни лишь смягчали, одухотворяли его
Он был стихийным борцом с любой враждой, сам об этой своей борьбе и не знающий, быть может. Но глубоко убежденный, несмотря на трагизм и аморализм времени, в превосходстве любви над ненавистью.
Это убежденное неприятие вражды, зла в мире людей вело его к провидческим озарениям. Он, зная людей и законы системы, увы, не ждал светлого будущего. Он своим внутренним духовным оком давно уже увидел наше страшное сегодня:

«Твердь содрогнулась,
Хлынула вода,
Ребенок закричал, не взвидя света,
И мир погиб...
И в памяти поэта Картина эта Будет жить всегда.»
(Перевод Б. Сиротина)
Место Джемалдина Яндиева в поэзии его времени —одинокое и обособленное. В те еще времена в стихах Джемалдина была какая-то тишина, что несомненно связано с религиозно-нравственной сутью его поэзии, и одновременно чисто яндиевская легкость, идущая от вдумчивости, от сознания трагизма жизни. Он был как бы гражданином некой Атлантиды и поэтому мог сохранять в какой-то мере и свободу от своего времени и исключительную сосредоточенность только на собственных мыслях и чувствах.
Я никогда не забуду выражение его лица, его пластику, когда он, совершенно одиноко и как-то воспарение над всеми, сидел в больничной палате, где было много народу, суматохи, движений. Ничего его не касалось, не приставало к нему: он был только со своими мыслями, он был с людьми и одновременно вне их сообщества.
При этом, он отнюдь не страдал манией величия, не самоизолировался искусственно от людей и проблем. Он жил среди мучающихся, страдающих людей, не убегая от жизни и не заигрывая с ней. Яндиев конечно же не был абсолютно свободным в бытийном аспекте этого слова, он был внутри своего «хронотропа», эпохи со своими неудачами, ошибками, грехами. Но в стихах, в своем вдохновении он был свободен, ибо он творил.
Мы находимся на той стадии духовного развития, когда культура кажется роскошью, каким-то избыточным явлением. Но всегда были в обществе люди, главное занятие которых был не производственный, предпринимательский или интеллектуальный труд, а именно духовная деятельность. Нормальные обыватели с адекватными реакциями не понимают этого. А на самом деле срабатывает биологический механизм самозащиты. Мы не знаем сегодня, что спасет нас завтра, на следующем историческом витке: богатство, передовые технологии или духовное мужество. Его нельзя заказать, приказать, организовать. Оно есть или его нет.
Таким «рыцарем веры» был и Дж. Яндиев.
"Мы рождены для вдохновенья, Для звуков сладких и молитв» —эти пушкинские строки были любимей шими у Джемалдина. Молитвой для него и было, по-моему, единство истины красоты и добра.
Никогда громко не декларируя, не совершая обязательный намаз, Яндиев, возможно, самый религиозный поэт из всех, кого я знаю. Потому что поэтическое творчество не сводится у него лишь к ритмическому изложению мыслей в рифму. Главное у него, как у любого истинного поэта,— поэтическое чувство, художественный образ, не поддающийся анализу в терминах рациональной логики. Так же, как в основе религии лежит внелогическое религиозное чувство. «Тихая ночь», «Весенний зов», «Где я рожден», «Мать поет», «Слеза» и др. произведения поэта являются тому подтверждением.
Особенно эта религиозность присуща зрелым стихам, в которых уже нет шума, а есть выражение смирения перед непостижимым величием Божественного промысла, абсолютно несовместимое с прометеевским или возрожденческим гуманизмом. Человек, увы, не подобен Богу, ибо «рука Аллаха превыше всех других рук». Яндиев смиренно находится как бы внутри земного круга, не покушаясь на ангельский. Поэтому в стихах зрелого поэта органично и потрясающе сильно выражено именно это отношение к природе, как к первичному храму. Это чистейшей пробы мусульманский (экологический) образ мышления. Изначальная гармония мироздания, явленная в слове, помогает человеку, способному воспринимать поэтическое слово, возвратиться к состоянию высшей озаренности (изначально ему присущее, но утраченное в вихрях жизни):

«Ласковый свет мой,
Любезный стихам,
Свет мой небесный!
Лунной дорогой
Спешат к женихам
Звезды — невесты.
Сон вековой ли
В бурьяне зарыт,
Вещие клады?
Или смеются
И плачут навзрыд
Ночью цикады?..»
(Перевод В. Бояринова)

Или:

«Месяц тонет в дымке тонкой,
Гаснет сонный небосклон.
Мать баюкает ребенка,
А над ним
Летает сон.
В дом вступает сновиденье,
Дрема ходит в серебре.
Мать поет.
И спит селенье,
Спит селенье на горе.»
(Перевод А. Тарковского)
Воистину поэт — флейта, озвучивающая дыхание Бога!
Есть какая-то суфистская тишина духовности в самых лучших стихах Джемалдина Яндиева.
В сердцевине человеческого существования, утверждает суфизм, таится тишина, являющаяся своеобразной формой музыки, слышимой только посвященными. Эта тишина — источник всех осмысленных действий и поступков человека, смысла его бытия. Это возможность познать себя, уяснить, кто ты есть, насколько иллюзорны твои представления о себе и мире, наконец — познать Бога. Т.е. это есть переход в мир Духа.
Проводником из мира вещей, форм, несовершенств и поисков в мир Духа является в поэзии Дж. Яндиева образ птицы. Реальной птицы — орла, голубя, птицы-мысли, птицы-сновиденья, птицы- жизни.
По кораническому преданию, Аллах научил Соломона языку птиц, что означало способность к диалогу с существами иного порядка, способность воспринимать поиск истины путем, как бы отличным от собственного.
Искать истину путем преодоления прикованности к только земному.
Я не помню дословно, но удивительно тонко выразил эту соотнесенность с птицей один арабский ученый: те, кто не вполне дома чувствуют себя в этом мире (мимолетных теней), кого влечет обратно их заоблачная родина,— принадлежат к породе птиц, потому крылаты их души, даже если что-то и мешает им воспарить к высотам Божественного.
В одном из стихотворений Джемалдина сосредоточен моральный кодекс ингушского народа.
Я приведу это стихотворение целиком:

«Есть четыре начальных слова,
И каждый народ
Их вручает ребенку навечно беречь и любить.
Слово «Жизнь», потому что и он, будет время, умрет.
Слово «Смерть», потому что обязан он правильно жить.
Слово «Родина», что продавать на базаре нельзя.
«Имя», данное матерью, пусть беспорочно несет...
Вот наследство, которое всем нам дается, друзья,
И отчета от нас будет требовать вечно народ».
(Перевод Н. Асанова)
Тема смерти — самая «вечная» тема в философской лирике. Через эту тему, как через один из самых существенных и постоянных ракурсов, воспринимает в своем зрелом творчестве время Дж. Яидиев. Антитеза жизни и смерти-свидетельствует у поэта о том, что осмысление этих категорий,— самая настоятельная и неотъемлемая духовная потребность человека.
Трактовка ее у Дж. Яндиева дает весьма объемное представление о совершенно новом, но взрощенном на национальной традиции, восприятии мира. Переход от жизни к смерти у Яндиева был отражением драматических противоречий мира, искореженного социально-историческими потрясениями настолько, что бытие отдельной личности и всего народа очень часто оказывались на грани жизни и смерти. Поэт это пережил и прочувствовал лично много раз, поэтому мировоззрение его и сложилось именно как мировоззрение преодоления смерти как способа человеческого бытия, даже быта. Это отнюдь не подвиг, не поступок, это — драматичное и ответственное каждодневное деяние, забота об окружающем мире, о земле, о людях. Об этом в стихотворениях «Жизнь и смерть», «К жизни», «Старость», «Страдает сердце», «Если бы», «Жизнь» и др.
В каждом из этих произведений осмысление жизни и смерти идет в контексте воспоминания. Стихия воспоминания у Яндиева была важнейшим средством организации лирического текста. Память выступает у него не как категория индивидуальная, а всеобще-универсальная. Эта всеобщая память ингушского народа. Поэт был вовлечен в общую историческую жизнь отнюдь не стихийно, а сознательно. Потому что за его личной судьбой и опытом стоит опыт и судьба его народа и времени:

«У лет прошедших
Я сейчас спросил:
— Не много ли ушло когда-то сил
— На выстрелы лихие, холостые,
На речи громогласные, пустые?
— И где добыча добрая моя? —
Спросил у лет прошедшех нынче я,—
Быть может, были выстрелы невинны?
...И долгий гул
Раздался из теснины.
Потом он рос и ширился в горах:
— Забудь свой ложный стыд и жалкий
страх,
Отбрось свою надуманную горесть:
Не убивал ты беззащитных горлиц,
И вся печаль и радость бытия —
И есть добыча добрая твоя;
А вся работа без потуг величья —
И есть твоя бесценная добыча».
{Перевод Б. Сиротина)
Или:

«Время,
Я ухом к земле приник,
Не торопи,
Воли дай сперва!
Вновь пробивается мой родник,
Вновь оживают в сердце слова.
Не торопи,
Внять мне дай лучу,
Чтобы проник он и в плоть, и в кровь,
всколыхнул бы в душе любовь—
Не умолчу о ней, не умолчу.
И без того я долго молчал —
И по своей вине,
И по чужой.
Время,
Ты есть начало начал,
Только не властно ты над душой..
(Перевод Б. Сиротина)
Здесь нет событийного сюжета, а есть лирический сюжет, организующий движение мысли и переживания. Время, эпоха в этих и других произведениях присутствуют рефлекторно, через самосознание поэта, в котором главное — морально-историческая память, являющаяся ипостасью совести. Память как бы персонифицируется путем своеобразного диалога с нею. В этом отношении вершинным является стихотворение «Времени»:

«Скажи мне,
Не исчезнет ли в горах,
Подобно эху выстрела ночного,
Мой голос,
Мое песенное слово,
Отлета не нашедшее в сердцах?..
Но ты меня взрастило в чистоте,
И пусть я долго шел по бездорожью,
Я никогда не путал правду с ложью,
Не изменял добру и красоте...»
(Перевод А. Передреева)
Яндиев — создатель мыслительно-философской рефлексии в ингушской лирике.
Его лучшие стихи организованны именно духом воспоминания, рождающим состояние рефлексии. Принцип воспоминания в стихотворениях о времени, жизни и смерти явился средством индивидуализации лирической ситуации, дающей красоту лирическому размышлению.
...Но вернемся к стихотворению-декларации, в котором у Яндиева обозначены ключевые понятия морального кодекса ингушей.
Родина и имя... Не поэт выбрал себе родину, а она его:

«Где я рожден —
е скале гнездо орлицы,
Где я рожден —
обвал гремящий мчится,
Там водопад
кружит чинары лист,
Как сердце матери,
там воздух чист.
Где поддает
от древней башни тень,
Когда рождался день,
В счастливый день,
Когда кричал олень,
я был рожден».
(Перевод А. Гатова)
Перед нами образ новорожденного, чистого, первозданного мира. Естественного и божественного, не ущербного и не изуродованного. В импресионистском микрокадре запечатлена не просто прекрасная и неповторимая Ингушетия — родина понта. Это прежде всего его голос, в котором страсть, любовь, глубокое понимание мира и своих корней. Зоркий и мудрый крестьянский глаз ингуша «зацепил» эту первоначальную картину, которая насквозь пропитана каким-то беспредельным, пульсирующим чувством добра и истинной красоты.
Родина — единственный якорь, единственное спасение. Это высшая и непобедимая в веках ингушская духовность. Яндиев сумел это выразить.
Он должен был стать тем, кем стал, потому что его Родиной была Балта. Потому что он с детства узнал голоса птиц, как музыку небес, в люльке слышал рев Терека, дышал именно этим воздухом свободы и вобрал в себя все ароматы и запахи Столовой и Лысой гор, которые жили в нем до смерти. Но главное — у него были здоровые гены ингушских земледельцев, пастухов, тружеников, которые

создавали достоинство его Родины — Ингушетии. Он обязан был отблагодарить за ту щедрость и любовную заботу, которые ему посчастливилось иметь на заре жизни. Стихи Джемалдина и есть его прекрасные дары, его сыновья благодарность родине. В стихотворениях, посвященных горам, дому, матери-земле, ясно чувствуешь состояние высочайшей духовной напряженности и энергии. Это наиболее высветленное чувство у Яндиева.
В стихотворениях «Домой», «Родным горам», «Бага», «Мать поет» и др. душевное состояние поэта настолько сливается с родной природой, с преданиями родины, с атмосферой ее бытия, что это слияние образует удивительный мир, в меру условный, но в меру и сущестующий:

«Подняв ресницы, моя земля
Дышала предо мной,
В белых одеждах тополя
Пахли ранней весной.
В ней цвели голубые шелка,
Там вода морская светилась;
Прильнула к ветру моя щека,
А солнце к земле уклонилось.
И остался шум в стороне,
Отошел в туманные дали.
Пела мельница в тишине,
Все утихло.
Сумерки пали

Легкой рысью лошади шли,
И сердцу стало ясно:
Лицо луны мерцает вдали
Молодо и прекрасно.
Подковы стучали, как молотки,
Искры сыпались из-под стали,
И золотые волоски
Очи небесные источали.
Прозвенела звезда стрелой,
Улетела к далекой цели.
Стаей птиц над Столовой горой
Облака, белея, висели...
А в сердце моем — улыбка жила,
Из Москвы я приехал ночью.
Думы кружились.
Природа — светла,
Я это видел воочыо.
Худые плечи, склонив над столом,
Старушка моя родная
Сидела тихонько с наморщенным лбом,
Букварь по складам читая».
(Перевод А. Тарковского)




Стихотворение («Домой») написано, кстати, совсем юным поэтом в конце 30-х годов, что совершенно определенно подтверждает мысль о том, что, Яндиев был поэтом от Бога, от которого нес он некую тайну, высшее значение, делающее его стихи духовными откровениями.


Вместе с этим, это «высшее знание» не абстрагировалось и не абсолютизировалось в его поэзии, а также не противопоставлялось современности, в которой он жил. Нравственная духовная идея (родины, судьбы, времени и т.д.) соотнесена у Яндиева с конкретным социальным опытом. Ему некуда было деться от своего страшного времени, и он не убегал от него, а как мог одухотворял и очищал. Поэтому в стихах о родине, о родной земле раскрыты особенности мировоззрения ингушского труженика-крестьянина, его глубочайшая породненность с миром природы. В этой связи Яндиев и видит следы былого бесценного знания о мире, коренную, основополагающую духовную ценность. И Янда — предок, и бабушка — Нани, и Хагос — мачеха, и другие герои-образы были носителями истинных знаний о мире.
Поиск этой первоначальной духовной гармонии в дисгармоничном мире — главный смысл произведений Джемалдина Яндиева о Родине, о земле, о предках:

«Не говорите мне,
Что я ваш блудный сын,
Любовь к родной земле Пронес я до седин.
И склоны ваши чтил,
И чистоту вершин.

О нет! Не заслужил
Упрека Джемалдин».
(Перевод А. Передреева)
Что значит ИМЯ в ингушском нравственном кодексе? Джемалдин Яндиев это тоже знал хорошо и страстно поверял свое знание миру людей:

«Не говорите мне,
что на земле
Я только гость,
случайно проходящий,
Что дома,
и на улице, во мгле,

Я только призрак,
без следа летящий...
Я видел радость,
видел и беду,
Три пота проливал,
когда трудился,
А если горе встало на виду,
Я слез своих
и боли не стыдился.
Скажите мне,—
а какова цена
Тому,
кто в жизни ничему не верит?
Зачем на небе солнце и луна,
Когда покой души
давно потерян?..
(Перевод Н. Асанова)
Забота о том, что скажут о тебе потомки — знак высшей пробы нравственного качества личности, осмысленно и ответственно стоящей на позициях чести и благородства. Личной чести и личного благородства. Художник, поэт, не защищавший и не отстаивавший эти понятия, даже ценой собственного благополучия,— не творец, а действительно «призрак, без следа летящий».
Двадцатый век весьма наглядно показал огромное количество чудовищных примеров человеческого бесчестия. И наоборот — примеры безоглядного мужества и бесстрашия на поле брани с бесчестием, низостью и подлостью. Яндиев — один из тех одиноких «рыцарей чести», которых предавали и продавали ради богатства и должности близкие и «друзья», но он великодушно прощал их, ибо жалел слабых. Ведь только очень сильный, духовно сильный и ответственный человек может так обратиться к своему времени:

«Скажи мне, не исчезнет ли в горах,
Подобно эху выстрела ночного,
Мой голос,
Мое песенное слово,
Ответа не нашедшее в сердцах?
Или останусь я в сердцах людей
И отражусь в глазах моих потомков?
Я жизнь прожил среди людей не волком,
Что за добычей рыскает своей.
Не скажут ли, кляня мой бедный прах,
Что мой язык коварный сеял смуту?
Ведь и при жизни я претил кому-то
И неугоден был в моих горах.
Но ты меня взрастило в чистоте,
И пусть я долго шел по бездорожью,
Я никогда не путал правду с ложью,
Не изменял добру и красоте.
Ведь все ты знаешь.
Расскажи, как жил,
Что радовало, что меня томило.
Что отчий край, где мать меня вскормила,
Не забывал я и, как жизнь, любил.
Что я журчанья горных родников,
Как в жаркий полдень жнец усталый,жаждал,
Что бьются они в строчке моей каждой
И в каждом слове всех моих стихов».
(Перевод А. Передреева)
Я повторюсь, но это весьма важная позиция в духовно-нравственном воззрении Дж. Яндиева: ответственность перед потомками, перед будущим. Потому что, как знамя, несомое ИМЯ — важнее любого богатства и славы. Несмотря на кошмар и бессердечие действительности, Яндиев был ориентирован да добро, истину и красоту.
Проповедь и утверждение этих понятий во мраке жизни он считал своим духовным призванием и смыслом.
Эта духовная позиция Дж. Яндиева удивительным образом совпадает с Екклезиастом:
«Запомни: ИМЯ доброе важней
Богатства, красоты, происхожденья.
А если надо выбирать из дней:
Кончины день — важнее дня рожденья».
(Перевод Г. Плисецкого)
В этом не просто тематическое и словесное совпадение, а великая связь истинных духовных воззрений и традиций разных народов, разных цивилизаций и религий. Очеловечивание, очищение мрака бытия честным и чистым словом, одухотворенным мощным опытом твоего народа и его культуры.

Джемалдин Яндиев сумел протянуть золотую нить Духа из ингушского микрокосмоса в общемировой космос культуры. В этом непреходящее значение его поэтического наследия и его личности.
Марьям Яндиева, кандидат филологических наук
Изменено: Sabr - 22.03.2016 03:34:44
Sabr 22.03.2016 03:46:53
Сообщений: 7254
Билал ЛАЙПАНОВ

ТОМУ, КТО РОДИНУ СВОБОДНОЙ ХОЧЕТ ВИДЕТЬ...
Поэту Джемалдину Яндиеву посвящается

Когда в наш дом захватчики пришли,
Когда нас гонят прочь с родной земли,
Я людям должен рассказать об этом!
Но наша речь родная под запретом...

Когда нет справедливости нигде,
И оказался мой народ в беде,
Когда в тоске сжимаются сердца,—
Воззвать к свободе — это долг певца!

Но трудно на родной земле поэтам,
Когда и песни наши под запретом!
Заплакал — но послышались угрозы.
Так, значит, под запретом даже слезы?

Хотел к земле припасть, еще не зная,
Что под запретом — и земля родная!

Но надо мной раздался голос Бога:
Иди! Пусть нелегка твоя дорога!
Тому, кто Родину свободной хочет видеть,
Не запретишь любить и ненавидеть!

Я не представляю себе ингушскую поэзию без Джемалдина Яндиева, как балкарскую без Кайсына Кулиева, как родной наш Кавказ без белоснежных вершин. Вершины на то и вершины, чтобы мы смотрели на них и тянулись вверх.

Джемалдина переводили лучшие русские поэты — Тарковский, Липкин, Коржавин... Но, как сказал Александр Межиров: «И вновь из голубого дыма / Встает поэзия, — она / Вовеки непереводима, / Родному языку верна». Тем не менее, в добротных переводах видна поэтическая мощь Яндиева. Не могу удержаться — приведу небольшое стихотворение Яндиева в переводе Тарковского.

ЗИМА

Зимних дней безмолвные кочевья!
Тишина! Твоя пастель бела,
Обнищали тихие деревья.
Осень их одежды унесла.

Наши горы вдаль глядят без речи,
Неподвижен елей строгий ряд,
Шалями окутаны их плечи:
Так на свадьбах девушки стоят.

Топоры не блещут над водою,
Сами воздвигаются мосты,
И порой метели бродят, воя,
Поджимая белые хвосты!

Всего три строфы, но какие: читаю и вижу до боли родную землю и родной народ. Конечно, балкарцев, карачаевцев, ингушей, чеченцев объединяет вера, Кавказ, судьба, обычаи... Мы братья. Может, поэтому так близка мне поэзия Яндиева. Но стихи Джемалдина заворожили и писателей, и читателей всей громадной страны. Дело, конечно, в огромном таланте ингушского поэта.

Бессмертны тот язык и народ, которым отдал свой великий дар и жизнь Джемалдин Яндиев. Ингушский гений останется на все времена одной из высочайших вершин поэтического Кавказа, призывая нас беречь родной язык и родную землю, быть мужественными, стойкими и добрыми.
Изменено: Sabr - 22.03.2016 04:51:10
Sabr 27.03.2016 00:25:30
Сообщений: 7254
В год столетия ингушского гения Джемалдина Яндиева, конечно же, будут появляться стихи, статьи, книги, посвященные Ему.
Видный карачаево-балкарский поэт Абдуллах Бегиев выпустил книгу переводов. Среди великих имен и Джемалдин Яндиев.

К НОВЫМ НЕОТКРЫТЫМ ОСТРОВАМ

Новый поэтический сборник Абдуллаха Бегиева «Возвращаясь к неповторимому»
уже одним названием заставляет читателя напрячь слух и углубиться в чтение предлагаемых автором переводов. В сборнике избранных переводов, выпущенном книжным издательством «Эльбрус», 26 блистательных имён Востока и Европы, Татарстана и Прибалтики и, конечно же, А. Пушкин с М. Лермонтовым. Имена, к которым прикипело сердце такого неуёмного и беспокойного балкарского поэта.

Именно об Абдуллахе Бегиеве хочется сказать, что у него мировая скорбь на челе. Он до всего доходит сам только сердцем. Порой живёт на разрыв аорты и по примеру «горлана и главаря» пытается, порой безуспешно, докричаться – достучаться до наших сердец. На этом пути его настигают шипы, отодвигая розы, они ранят, предупреждают, пытаясь потеснить его такое страстное и беспокойное эго. Но тут ничего не поделаешь: Абдуллах – поэт пассионарных проявлений чувств, и не случаен для переводов его выбор поэтов, творчество которых как бы звучит в унисон его сердцу.

В новом сборнике поэт собрал ряд уже знакомых читателю переводов:
это и великие русские классики Пушкин, Лермонтов, а также фрагменты татарского эпоса «Едигей», за который руководство Татарстана присвоило Бегиеву высокое звание заслуженного работника культуры.

В сборнике «Возвращаясь к неповторимому» автор представил избранные переводы из русской и зарубежной поэзии, а также рубаи Омара Хайяма, среднеазиатского (узбекского) суфийского поэта Ахмеда Ясави, к творчеству которого в последние десятилетия балкарские поэты особенно внимательны. Впервые читаем отрывок из поэмы древнебулгарского поэта Кул Гали «Юсуф и Зулейха».

Читателю будет интересно узнать, что А. Бегиев одинаково привержен к двум сторонам света – Европе и Азии. В магнитном поле его притяжения также Махтумкули, Сергей Есенин, Владимир Солоухин, Василий Казанцев, Вячеслав Куприянов, Габдулла Тукай, Муса Джалиль, Джемалдин Яндиев, Расул Гамзатов, Юстинас Марцинкявичюс, Юрий Семендур, Сапфо, Франсуа Вийон, Уильям Шекспир, Генрих Гейне, Шандор Петефи, Хуан Рамон Хименес, Исикава Такубоку, Пабло Неруда, Абдулкаххар Эрлат. Словом, поэтическая галактика, где звезда с звездою говорит. И дирижёром этой интернациональной полифонии является Абдуллах Бегиев.

Работяга, чернорабочий литературного цеха, упрямый, неуступчивый в своих творческих притязаниях, он – воплощение поэта в абсолютном значении этого слова. Его поэтика, владение стихотворной стилистикой давно снискали ему славу (не побоимся пафоса) самого мастеровитого из многих называющих себя поэтами.

Бегиев не только демонстрирует акцентированное мастерство,
виртуозно работая со словом, но и вторгается в семантические дебри, позиционируя себя толмачом (толкователем, разъяснителем) многих лексических единиц, демонстрируя широту познаний.
Как бы кому-то из нас ни хотелось, но имя Бегиева в балкарской поэзии никак нельзя замолчать, ибо его поэзия – свершившийся культурный пласт национального карачаево-балкарского искусства слова. Слова, которому поэт «без лести предан» и готов служить ему «до дней последних донца».

Для большей достоверности своих слов приведу авторитетное мнение о Бегиеве доктора культурологии Фатимы Урусбиевой:«Абдуллах Бегиев – один из талантливых, многогранных деятелей национальной культуры. Он поэт, историк фольклора и литературы, публицист, переводчик и литературный критик. В каждом жанре он первооткрыватель… Бегиев практически закрыт для суесловия и празднования. Он настолько искренен и первичен в слове, что все слова вообще отстают, как шелуха. «Тавро» поэта создаётся не единым днём, а безоговорочностью его присутствия в культуре, ремесле, в отношении читателей, круг которых в данном случае расширяется до понятия народ. Хочу выделить особо нераздельность слова и дела Бегиева, если иметь в виду его усилия по собиранию тюркского слова и раскрытию его неисчерпаемых возможностей».

Авторская ремарка «Вместо предисловия» очень точно характеризует Бегиева, поэта и исследователя, находящегося в неустанном поиске тем для творческого воплощения. Думается, и сборник «Возвращаясь к неповторимому» ещё больше расширит представления о нём читателя, даст понять, что именно Бегиев способен показать ему артезианские глубины поэтического мышления с непередаваемо прекрасными высотами возможностей родного слова.

Светлана МОТТАЕВА
http://www.kbpravda.ru/node/10212
"Кабардино-Балкарская Правда" 22.03.2016
Изменено: Sabr - 27.03.2016 00:30:05
Sabr 31.03.2016 01:46:44
Сообщений: 7254
Кайсын КУЛИЕВ

* * *
Джемалдин Яндиевге

Бата туруп кеме тенгизге,
Юллени ичгенин къоймагъан,
Жеринден да къымылдамагъан,
Аллай беклик къолундан келген
Капитан! Мен сени ёмюрге
Сюйгенме. Турабыз биз бирге!..
1947
Изменено: Sabr - 31.03.2016 01:50:24
Sabr 31.03.2016 01:53:33
Сообщений: 7254


Джемалдин Яндиев Бегийланы Абдуллахны китабында башха онглу назмучула бла бирге
Изменено: Sabr - 31.03.2016 02:43:12
Sabr 14.04.2016 15:52:11
Сообщений: 7254
...
Изменено: Sabr - 15.04.2016 17:43:27
Sabr 15.04.2016 17:32:52
Сообщений: 7254
ВСАДНИКИ:
Джемалдин Яндиев
Кайсын Кулиев


Джемалдин Яндиев (1916-1979) и Кайсын Кулиев (1917-1985) – два «зАмковых камня» в литературах и культурах своих народов, обеспечивающих их «тектоническую прочность». Изъятие, замалчивание, небрежение по отношению к ним невозможно по определению: культурно-историческая «конструкция» будет изуродована, искажена и обрушаема.
Лучшие их произведения – это ценнейшие проводники к тому, что называется «цивилизационным кодом» ингушского и балкарского, карачаевского народов как в определенный социально-исторический период, так и в вечности. Потому что:
- они великие в силу того, что утверждали великие (вечные) идеи – честь, совесть, мужество, добро и красоту;
- у них свой, узнаваемый язык, наполненный глубокими смыслами национального и общечеловеческого бытия;
- отсюда узнаваемость в ритме, синтаксисе языка, образно-литых словесных конструкциях и стиле;
- абсолютное четкое, не пафосное, а драматическое и подчас трагическое понимание «взаимоотношения с собственной душой и Родиной» (Е.Евтушенко), что обеспечило несиюминутность, непродажность и морально-этическую высоту их произведений и личностей;
- в их жизнях и стихах много подлинного мужества, человечности и мужского (не синтетического, тефлонового симулякра). Такого крепкого сцепления стиха и судьбы, жизни и поэзии уже не встретишь;
- сила Яндиева и Кулиева прежде всего в том, что они – личности. Можно не помнить наизусть их стихов, даже не знать ни одной строки, но когда говоришь «Джемалдин» и «Кайсын» - перед глазами встают силуэты, у которых нет ни аналогов, ни двойников;
- и в силу этого их поэтическая и личностная судьба – неотъемлемая и органичная часть большого человеческого космоса гармонии и красоты.
Представляется, что к Дж. Яндиеву и К.Кулиеву применим метод, который позволяет обнаруживать в их произведениях разных периодов существования советского социума (сталинского, постсталинского) «нечто общее… и устойчивое (не зависимое от конкретных исторических обстоятельств)». Отсюда следует, почему их поэзия «стала (и по сей день остается) явлением …мировой культуры: изображая… человека с полнотой, не потерявшей содержание до сих пор», они явили в своих стихах «полноту человеческого как такового, не зависящего только от национальной принадлежности…»1).
Они познакомились во Фрунзе в 1945 году, в депортации. Этот город в 40е-50е годы ХХ века был своеобразным «заповедником», в котором спасалась интеллигенция разных народов-изгоев: ингушей, балкарцев, карачаевцев, чеченцев и др.
Дж. Яндиев и К.Кулиев к этому времени имели за плечами разный жизненный опыт и социальный статус – системного поэта–функционера и системного поэта – героя-фронтовика.
Кайсын Кулиев, как представляется, не пережил такой «смены парадигмы», как Джемалдин Яндиев. Он очень органично вошел после депортации в могущественный ареопаг государственных поэтов, как незаурядный общественно-политический деятель, достойно пройдя все испытания, выпавшие на долю его народа и его как выдающегося представителя. В отличие от Дж. Яндиева, спокойно, без какого-либо эпатажа отошедшего от государственной службы к «личной независимости». (Прямо согласно призыву Б.Пастернака к писателям: «Умоляю вас – не организуйтесь! Организация – это смерть искусства. Важна только личная независимость».).
…С детства увлеченный стихами, книгами, знаниями, устремленный к «большой и светлой жизни», Джемалдин Яндиев буквально семимильными шагами шел в профессиональную литературу. После окончания Владикавказского политехникума, в стенах которого написал (и даже опубликовал) свои первые стихи и поступил в Литературный институт им. Горького на заочное отделение в 1934 году, он уезжает в г.Грозный, в котором с 1936 года началась его профессиональная жизнь литератора. Корреспондент республиканской газеты «Ленинан некъ» («Ленинский путь»), переводчик Чечинггосиздата, он в 1937 году был принят в члены Союза писателей СССР, избран ответственным секретарем Союза писателей ЧИАССР и через год, в 1938 году - председателем Правления. К этому времени Джемалдин Яндиев состоялся и как переводчик на ингушский язык поэзии М.Лермонтова, В.Маяковского, К.Хетагурова, А.Пушкина, позже Т.Шевченко, С.Маршака и др. Как незаурядного поэта-лирика его отметил мэтр советской (русской) литературы Арсений Тарковский. Он и Николай Асанов в это время перевели на русский язык его стихотворения, несколько из которых сразу стали классическими: «Мать поет», «Зима», «Сердце», «Лейла» (пер. А.Тарковского), «Слеза» (пер. Н.Асанова). «Большой лирический подъем, соловьиный голос» юного Джемалдина, как писал А.Тарковский, обеспечили ему место первого поэта в сильно поредевшем строю чечено-ингушских литераторов, прореженных репрессиями 1936-1938 годов. Талант и «выдвиженческая разнорядка» помогли двадцатидвухлетнему балтинскому парню («ингушскому Есенину») войти в престижные ряды советских писателей совсем вскоре после создания Сталиным Союза советских писателей как единого центра управления и наблюдения за творцами поэтических и прозаических текстов.
Из документов из фондов ЦГАЛИ видна невероятно энергичная, добросовестная и изнурительная работа молодого литературного начальника Яндиева по структурированию местного Союза, формированию и практической реализации его функционала в жестких рамках сталинского регламента для так называемых «младописьменных литератур» (которые «родились» после 17-го года и патерналистски опекались и развивались, согласно планам Национальной комиссии «большого» Союза писателей). Например, он активный деятель совещаний (3-8 января 1938 г.) по разработке проекта ингушского и чеченского алфавитов при участии Н.Ф. Яковлева (Центральный институт языка и письменности народов СССР) по линии Наркомпроса ЧИАССР; редактор и корректор учебно-методических изданий по линии Чечинггосиздата учебников и пособий по двум языкам (ингушскому и чеченскому); активнейший лоббист прохождения «в верхах» издательских, культурно-просветительских, социально-значимых проектов, обеспечивающих элементарное (хотя бы наравне с другими национальными союзами) развитие чечено-ингушского союза советских писателей.
Из переписки Дж. Яндиева с А.Фадеевым (1939 г.):
«…1. Нам нужно издавать ежемесячный журнал.
2. У нас много молодых драматургов. Им нужна консультация. Для консультации просим с молодыми драматургами прислать к нам т.Бородина с месячной командировкой.
3. Просим одного нашего писателя, если только это возможно, сделать внештатным работником литературной газеты, чтобы на страницах литгазеты освещалась работа Чечено-Ингушских писателей.
4. Чечено-Ингушские поэты только один раз ездили в Москву. Просим сборник стихов в переводе А.Тарковского издать в Гослитиздате в 1940 г.
5. Мы хотим организовать экскурсию Москва-Ленинград с 1 ноября 1939 г. лучших Чечено-Ингушских писателей…»2).
Он прикладывал немало сил для того, чтобы вывести чечено-ингушский союз писателей на всесоюзную орбиту.
Особо следует отметить его хлопоты как руководителя, стремящегося развивать лучшее и перспективное для своей культуры, - издание в Москве «Антологии Чечено-Ингушской литературы».
Из письма к А.Дееву, зам. ответственного Секретаря бюро национальных комиссий СП СССР:
«…План Антологии:
1. Нарт-Эрштхоевский эпос (древнейший эпос народов Чечено-Ингушетии на языках чеченском и ингушском). Описание жизни и подвигов народного богатыря Нарта Эрштхоевского. Эпос собран и сведен в одну грандиозную поэму размером около 25.000 строк. Из этого эпоса мы предполагаем включить в антологию 8.000 стихов.
2. Народно-героический эпос, относящийся к эпохе покорения Кавказа (Сказания об отдельных героях, связанных между собою общностью героев и времени действия). Общий размер эпоса около 20.000 строк. В антологию включаются лучшие сказания об отдельных героях: 15-20 песен объемом до 3.000 строк.
3. Народные песни-иллеш (военные, пастушечьи, охотничьи, бытовые, подблюдные, застольные, свадебные, обрядовые, антирелигиозные и т.д. – песни прошлых веков). Общим размером 1.500 строк.
4. Сказители и ашуги (умершие и ныне живущие): Айсханов, Нучаев, Беки Дешниев, Хамхоев, Анзорова, Сулейманов, Батаев и др. – общим количеством 1.000 строк.
5. Поэты – Беков, Музаев, Гадаев, Муталиев, Мамакаев, Фатима Мальсагова, Исаева, Муртазалиева, Базоркин, Яндиев и др. (современные поэты. Из них Беков и Мальсагова умерли, остальные продолжают свою творческую деятельность. Общий объем – 2.000 строк).
Общий объем отобранного и предложенного к изданию материала около 20.000 строк или 30-40 печатных листов…»3).
С началом войны издательская, пропагандистская, организационная работа удесятерилась. Об этом свидетельствуют документы. Из них следует, что сам Яндиев и все члены союза писателей «подали заявления о зачислении их в ряды РККА. Однако добровольцев в Армию не брали, и мы остались для работы на местах (в качестве корреспондентов, пропагандистов, политруков в партизанских отрядах в случае оккупации. – М.Я.). В это время писатели выступали на митингах, строительных оборонных сооружениях с читкой своих произведений, включались в концертные бригады для госпиталей и обслуживали призывные пункты.
Выступления писателей и главным образом поэтов на страницах местных газет и у микрофона стали самым распространенным методом работы.
Члены Союза привлечены и к переводческой работе. Они переводят сводки Информбюро, доклады членов Правительства и множество антифашистских брошюр, листовок, политических лозунгов и других печатных материалов оборонного значения…» (Из Докладной записки Дж. Яндиева А.Фадееву от 29 апреля 1942 г.)4). Из документа также следует, что союзом инициированы публикации антифашистских оригинальных текстов и переводов в местной и центральной печати («Известиях», «Правде»). Гонорары передавались в фонд обороны. Собственные антивоенные стихи Джемалдина были опубликованы в книге «Дега оаз» (1942 г.), переведены на русский язык и изданы под названием «Сердце матери» (1943 г.). Некоторые стихи из этой книги стали народными песнями. Его активная работа была отмечена Почетной грамотой Президиум Верховного Совета ЧИАССР летом 1943 года5).
В архивных документах есть записка в Правление Союза писателей СССР (в Бюро национальных литератур) А.Тарковского по итогам поездки в Грозный от 20 декабря 1939 года, в которой среди прочего он пишет: «…Должен сказать, что Яндиев исполняет в союзе все обязанности…, начиная от председательских, кончая – секретарскими. Пишет он урывками, между двумя посетителями…»6).
Отчеты, записки о проделанной работе, хлопоты о бытовых условиях писателей, их питании во время войны и т.д. составляют довольно внушительный объем в коллекции ЦГАЛИ и свидетельствуют о том, что Дж. Яндиев немало сил, энергии, времени, столь необходимого творчеству («интеллектуальной медитации»), отдал бюрократической рутине, искренне участвуя в «общем» советском деле вплоть до последнего дня его жизни гражданина с правами, а не только обязанностями, - до 23 февраля 1944 года, когда он перестал быть полноправным гражданином СССР, а стал бесправным спецпереселенцем с особым режимом поселения в Средней Азии.. .
Как председатель Правления Союза писателей Чечено-Ингушетии (1938-1944) Дж. Яндиев составил «Список членов Союза Советских писателей Чечено-Ингушской организации на 28 января 1944 года»7)(!), состоящий из пятнадцати человек. Помимо самого Яндиева, там значатся И.Базоркин, М.Гадаев, Б.Анзорова, Б.Саидов, М.Хашагульгов, А.Хамхоев, М.Сулаев, М.Исаева, Л.Семенов8) и М.Хамидов. Кроме Леонида Семенова, все остальные члены-поэты, писатели и драматурги – ровно через месяц были этапированы в Среднюю Азию и Казахстан.
Счет, учет, пересчет – «классика» бюрократического управления в сталинской деспотии. И Союз писателей также подлежал тщательному учету и пересчету его членов перед тотальной депортацией всех этнических ингушей и чеченцев с родины (воистину, «хворост для костра подносили сами жертвы»…).
Еще более трагическим по своей сути является «Удостоверение», выданное «тов. Яндиеву Джемалдину Хамурзаевичу в том, что он действительно с 1938 года является членом и Председателем Правления Союза Советских Писателей СССР Чечено-Ингушской организации. Что и удостоверяется.»9). Пожелтевший от времени документ от 22 февраля 1944 года, возможно, помогавший поэту в бесправной ссыльной жизни, формально свидетельствует о том, что Союз Советских Писателей ЧИАССР «имел место быть» по адресу: «г. Грозный, здание Верховного Совета ЧИАССР, 3ий этаж, комн. 34, тел. 5-51». Ингушские и чеченские «инженеры человеческих душ» со следующего дня, 23 февраля 1944 года, стали спецпереселенцами, людьми без имени, родины, работы.
Джемалдин Яндиев как номенклатурное лицо был депортирован с молодой женой в составе других «ответработников» литерным составом (а не скотским, как остальные ингуши и чеченцы) 28 февраля 1944 года. За две недели дороги он увидел то, что в последующие несколько лет ссылки только приумножалось количественно: гибель людей, безымянные брошенные трупы, невозможность нормального погребения в смертельном холоде новой каторжной жизни… Согласно «Списку руководящих работников Чечено-Ингушской республики, прибывших на станцию Пишкек 13/III-1944 года»10), их (семей) было восемнадцать: пятнадцать ингушских семей, три – чеченские.
Яндиев с женой был распределен на жительство в г. Токмак, административный центр на севере Киргизии в Чуйской долине. Но очутился в поселке Ивановка Ивановского района Фрунзенской области, находившегося в сорока километрах от столицы республики на автодороге Фрунзе - Рыбачье. Это была по тем временам жуткая глухомань…
Родившиеся у него мальчики-близнецы (жена Тамара, Тамуся ехала в ссылку на сносях) умерли в марте на руках Джемалдина, прожив совсем недолго. Это были первые похороны в его спецпереселенческой жизни. Вскоре начали умирать один за другим члены большой карачаевской семьи – его соседи. И Джемалдин хоронил их, обмывая, обертывая в саван и закапывая в чужую, мерзлую землю…
Видимо, еще по инерции (потому что ранее обращался по рабочим вопросам), памятуя о доброжелательном к себе отношении, Джемалдин написал из Ивановки своему начальнику по цеху А.Фадееву только одно письмо о том, что с ним и народами произошло. Он получил лаконичный ответ (после которого до смерти Сталина никаких писем никому не писал): «Сожалею, ничем помочь не могу». Дж. Яндиев помнил эти слова до конца жизни… И тем не менее, «движение» со стороны Москвы было: в ноябре 1944 года во Фрунзе в Союз писателей Киргизии на имя председателя киргизских писателей Баялинова пришло письмо от Чертовой, ответственного секретаря Национальной Комиссии ССР СССР с «просьбой взять на учет Союза писателей Киргизии Яндиева Д.Х., Базоркина И.М. и Хашагульгова М.М., проживавших в Ивановке»11).
Товарищи из большого Союза похлопатали перед коллегами из киргизского Союза писателей. Общими усилиями (также и усилиями своего тогдашнего тестя Эглау Чабиева, у которого были заслуги перед властью12)) Джемалдин с женой в конце 1944 года переехал из Ивановки (по существу пригорода столицы Киргизии) в г. Фрунзе. Имеется архивный документ, подтверждающий это: «Начальнику РО НКВД Ивановского района Фрунзенской области Киргизской ССР. Союз Советских Писателей Киргизии 4 ноября 1944 г. В связи с тем, что Союз Советских Писателей Киргизии вызывает на постоянную работу члена нашей организации Яндиева Джемалдина Хамурзаевича (ныне проживающего в селе Ивановка), Правление ССР просит выдать ему пропуск для переезда с семьей на жительство в городе Фрунзе. Председатель Правления ССР Киргизии К.Баялинов».13).
Ни одного дня в Союзе писателей Киргизии Джемалдин не работал, а «работал» на обувных фабриках и ликеро-водочном заводе в г. Фрунзе экспедитором и снабженцем, что горячо обсуждалось столичными депортантами как «изумительное» недоразумение и «игра судьбы». Он нигде долго не задерживался – какой уж из него экспедитор-снабженец, слава Богу, не угодил за решетку по банальной халатности. О его хозяйственных «достижениях» по Фрунзе курсировали веселые слухи. Но весело ему не было…
Все обстоятельства первых (особенно) лет пребывания в депортации свидетельствуют о том, что Джемалдин Яндиев даже и не собирался «творить» новый мир, обустраиваться «как люди». После всех потерь он словно медленно шел к смерти, не собираясь преуспевать ни на какой ниве: житейско-бытовой, профессионально-карьерной в писательском союзе Киргизии. Клеймо изгнанника-спецпереселенца, высланного навечно, возможно, для него как поэта было пострашнее, чем участь арестанта-лагерника:
«Мне выселенцу, Яндиев Джемалдину Хамурзаевичу, 1916 г., проживающему – Кирг. ССР, г. Фрунзе, Первомайский р-н, Красноармейская 94, объявлен Указ Президиума Верховного Совета ССР, 26 ноября 1948 года о том, что я выселен на спецпоселение навечно без права возврата к месту прежнего жительства и за самовольный выезд (побег) с места обязательного поселения буду осужден на 20 лет каторжных работ. Подпись выселенца – Яндиев. Указ объявил нач. ОББ УМВД капитан Чеканов. 11 декабря 1948 года.»14)
Отдел по борьбе с бандитизмом, спецкомендатура, в которой он ежемесячно отмечался, никак не способствовали его самоощущению как «члена общества». Наоборот, он чувствовал себя бездомным чужаком, безкорневым бродягой. Утратив свою «корневую систему» (семья, Балта, Кавказ), Джемалдин потерял «наиболее важную потребность человеческой души» (С.Вайль).
Его асоциальность (жил без прописок, терял паспорт, часто не работал) не была нарочистой или аффектной (тем более, это был не «нарцистический мазохизм»). Он просто перестал слышать жизнь…
…Кайсын Кулиев, одаренный всесторонне (не только образным видением мира, но и певучестью), до депортации имел иной, чем Джемалдин, бэкграунд. В 1935 году он поступил в ГИТИС (Театральный институт им. Луначарского), по окончании которого стал преподавателем литературы в г. Нальчике. Он не стал артистом, как Джемалдин не стал тепломехаником, на которого учился, получив диплом в 1935 году. У того и другого к началу войны были изданы стихотворные сборники: «Зеркало жизни» у Яндиева (1941) и «Здравствуй, утро!» у Кулиева (1940). Оба творили на языках своих народов, о чем очень точно в своей автобиографии К.Кулиев написал следующее: «Как бы хорошо ты не знал другие языки и достижения литератур других народов, главным являются образцы, созданные на родном языке»15).
В 1940 году К.Кулиев ушел служить в Красную Армию: «Я был молод, здоров и счастлив этим, несмотря на то, что, как и многие, чувствовал все нарастающую угрозу войны. Тогда мы не могли представить себе размеры предстоящих испытаний и бедствий… никак не думали, что одни из нас погибнут на фронте, а другие через пять лет встретятся так далеко от родных гор…»16).
Парашютист-десантник, он служил в Заполярье, воевал в Прибалтике, под Орлом, печатаясь в «Правде», «Красной звезде» и др. Поэт-фронтовик был ранен в боях за родные рубежи, вовремя замечен и выделен. В 1942 году после госпиталя Кулиев приехал в Москву, и его встретили как героя. «Пошел к Фадееву. Он был ласков со мной. Сказал много приятных слов о моих стихах… он распорядился, чтобы организовали мой творческий вечер. На нем среди других литераторов присутствовали Фадеев, Пастернак, Асеев, Самед Вургун, Перец Маркиш, Мамед Рагим. Переводы моих стихов читали известные мастера – Вера Звягинцева, Михаил Зенкевич, Мария Петровых, Дмитрий Кедрин. Мне была оказана честь. Я это понимал.»17). Благодарный и честный, он это понимание и уважение к грандам советской литературы пронес через всю свою многотрудную и яркую жизнь человека и поэта.
Уговоры демобилизоваться на самом высоком уровне (например, бывшего секретаря Ленина Е.Стасовой, организовавшей переводы поэта на европейские языки) ни к чему не привели, и Кулиев вновь возвращается на фронт. После ранения он уже не мог быть парашютистом. И было принято решение (Фадеевым и Симоновым), что он поедет на Кавказский фронт, где будет корреспондентом «Красной звезды». В конце 1942 года Кулиев находился на Сталинградском фронте: «С газетой «Сын Отечества» я прошел по многим военным дорогам, участвовал в боях за освобождение Ростова-на-Дону, Донбасса, Левобережной Украины, был свидетелем и участником упорнейших боев в районе Мелитополя – там, где шло кровопролитное сражение за Крымский перешеек…»18). Его человеческое и художественное «трагическое мужество» было испытано известием о депортации балкарцев, которое он получил на передовой: «Я сразу узнал почерк поэта Керима Отарова… . Еще не раскрыв письма, я понял, что случилась беда…»19). Вновь раненый, К.Кулиев попадает на Кавказ, в Симферопольский госпиталь, где ему вручают орден и партбилет (!). Последний раз посетив родину в декабре 1944 года, он приехал в Москву, где за него хлопотали высокие писательские начальники в лице Н.Тихонова о разрешении не ехать в ссылку. Он отказался. Единственной его просьбой было помочь получить разрушение перевезти мать, сестер и других родственников из Северного Казахстана, где они уже отбывали каторгу, во Фрунзенскую область. «И это было сделано… в середине апреля 1945 года я уехал в Среднюю Азию… . Во Фрунзе я приехал поздно вечером. Утром увидел горы. Они были рядом, как в Нальчике. Я подумал: хорошо, что хоть не разлучили с горами…»20).
В отличие от Джемалдина, Кайсын Кулиев «…был принят на службу в Союз писателей. Работал. Писал для себя.»21). За этой краткой информацией стоит колоссальный труд, упорная работа переводчика, очеркиста, «пахавшего» во имя достойного выживания и профессионализма. «Я работал чрезвычайно много. «О чем жалеть?» - сказал Пушкин. Довольно долгое время я работал председателем Русской секции Союза писателей, был консультантом, членом редколлегии русского журнала… Одно время я переводил лермонтовского «Демона» для себя, чтобы учиться… В Средней Азии… я написал немало».22). Кулиев назвал эту свою неукротимость в работе и учебе мудростью. Но это была еще и величайшая дисциплинированность и четкое видение перспективы. Опыт и мужество воина, десантника, идейность коммуниста, очевидно, помогали выстоять и сохранить великолепную профессиональную форму.
Джемалдин Яндиев, накануне депортации принятый в кандидаты членов партии, вплоть до самой смерти не говорил о партии никак – ни хорошо, ни плохо. Его жизненная и творческая программы были автономны от директивного официоза. Он стал жить не «по течению», не «в течении», а отдельно. Общественно-энтузиастический пыл был уничтожен в ссылке навсегда. Развился «пыл» частной жизни. Особенно после смерти Сталина, когда забрезжили надежды на выползание из унизительного спецпереселенческого бытия, в котором ему «не пелось».
О том, как вписывалось в контур личности и судьбы Кайсына Кулиева и Джемалдина Яндиева столь трудно совместимое и даже взаимоисключающее: абсолютное понимание происходящего и принятие его, - говорят следующие точные слова: «Такое было время. Оно испытывало не только… холодом и голодом. Оно в буквальном смысле испытывало душу на разрыв. И каждый пишущий переживал это испытание по-своему. Кто-то приспосабливался, кто-то замолкал, кто-то продолжал работать, гоня от себя «неудобные» мысли, боясь не только реальных житейских неприятностей, но и – инстинктивно-разрушительного внутреннего раздвоения».23).
Несмотря на нелегкую спецпереселенческую жизнь, Дж. Яндиев и К.Кулиев не испытывали то, что сегодня называется «когнитивным диссонансом». Никакого личностного распада у них ни в депортации, ни после не произошло. Они с честью прошли «испытание на разрыв», потому что «не были прекраснодушными детьми, которым открыл глаза только известный ХХ съезд правящей партии.»24). Может быть поэтому «взаимоисключающие, казалось бы, стихи - отнюдь не перечеркивают друг друга, наоборот: «каким-то непостижимым образом даже самые риторичные, безнадежно, казалось бы, устаревшие для сегодняшнего дня строки обретают в этом противостоянии новую драматичность и остроту.»25).
В депортации Джемалдин практически замолчал (о чем свидетельствует небольшой объем стихов), Кайсын – с головой ушел в работу; оба при этой разности оставались цельными личностями, удержавшими свое человеческое и художническое достоинство и честь. Это их объединяло, и дружба, случившаяся в несчастливые годы во Фрунзе, была честной и не прагматичной. Потому что оба были независимы. Джемалдин Яндиев - от обильных материальными плодами сияющих лавров «большого государственного поэта»: он был и остался ингушским народным поэтом, выразившим в образном слове неповторимый национальный дух; Кайсын Кулиев – от благодеяний советской власти, заслуженно утвердившей его на постаменте выдающегося государственного поэта, вознесшего в мировой космос национальный мелос балкарского народа. Он был и до конца оставался коммунистом с трагическим пониманием жизни. (М.Цветаева все-таки в иные, досоветские, времена спросила у старого революционера о том, можно ли быть поэтом и быть в партии? Услышав в ответ: «Нет», сама себе также ответила: «Нет».). Джемалдин Яндиев – природным стоиком, органично, без надрыва принимавшим жизнь как испытание. В основе личностей обоих был масштаб и сильные характеры, обеспечившие каждому свое уникальное, единственное место в национальной истории и культуре ингушского и карачаево-балкарского народов.

Sabr 15.04.2016 17:36:21
Сообщений: 7254
ВСАДНИКИ:
Джемалдин Яндиев
Кайсын Кулиев
(продолжение статьи)
В депортационном бытии они прошли испытание пересечением и житейского «сюжета»… В ингушско-балкарской дружной и хлебосольной семье Радимы Пшемаховны Мальсаговой и Мухажира Ахматовича Кульбаева в 1948-1949 гг. произошла встреча К.Кулиева и Раисы Созеркоевны Мальсаговой (1920-2000), двоюродной сестры Р.П. Мальсаговой. В этом доме бывали люди всех «неправильных» национальностей города Фрунзе, которые, несмотря ни на какие тяготы послевоенной, режимной жизни, хотели общаться, дружить, радоваться, любить. Обаятельный, остроумный, с широким кругозором, никогда не унывающий Кайсын отметил, вероятно, определенное сходство своего характера с Раичкиным (так называли ее все). И очень скоро сделал ей предложение. Он знал практически всех ингушей ее круга: Дошлако Мальсагова, Тамару Тонтовну Мальсагову, Джабраила Картоева и др. «Меня приятно удивила эрудиция Кайсына: он знал километры стихов наизусть, разбирался во многих отраслях знаний. Был самостоятелен в суждениях, но главное, что нас объединяло – мечта о Кавказе, о родине, на которую мы обязательно должны вернуться», - вспоминала Р.Мальсагова. Инженер по образования, трезвый и земной человек с антисоветской биографией (отец – офицер-белоэмигрант, находившийся в Великобритании), но твердыми принципами, неженской логикой и поступками порядочного и отзывчивого человека, она была известной ингушкой во Фрунзе, где спецпереселенцы нуждались в помощи и поддержке друг друга ежечасно. Работая в Министерстве местной промышленности Киргизии, занимаясь абсолютно мужскими делами, обязательная и требовательная к себе и людям, да еще с такой биографией, Раичка не каждому могла составить партию. (Как она говорила: «То сын муллы, то простой работяга, то искатель дельной невесты с достатком»). Об этом не без самоиронии в своих мемуарах Р.С. Мальсагова написала так: «Когда мы переехали во Фрунзе, мне уже исполнилось двадцать пять лет. Отношение ко мне со стороны всех наших людей было очень теплым, уважительным и доброжелательным. Это, прежде всего, выражалось в искреннем стремлении многих способствовать устройству моей личной жизни. В этой связи любому появившемуся «на горизонте» кандидату в женихи, независимо от его возраста, образования и т.д. (не спрашивали при этом меня), предлагали на рассмотрение мою кандидатуру. Правда, выбор был невелик, но так было. Среди моих «женихов» были и такие, которых их отцы, что называется, принуждали обратить на меня внимание.»26). Она была слишком образованной и самостоятельной для одних и слишком с тяжелой биографией из-за отца для других. И ей тоже подходили не все… Вот такая ингушская невеста произвела серьезное впечатление на К.Кулиева, а он – на нее. Поэт засватал Р.Мальсагову, был назначен день свадьбы, и было сшито свадебное платье невесты… . Но вмешалась судьба, и «великому балкарскому поэту» родные Раички (дядья Султан и Макшарип Измайловы) вернули данное слово… «Наверное, мы все равно не ужились бы – ведь Кайсын бредил своим Чегемом, Балкарией, а я не представляла себе жизни без Грозного и моих родных», - говорила она много позже, уже будучи женой «великого ингушского поэта».
К.Кулиев вскоре (1951) женился на очень красивой ингушке Макке Дахкильговой, тоже, кстати, дочери офицера – сначала царского, потом советского… . Раичка в 1952 году вышла замуж за Джемалдина, и первый человек, который пришел к нему с поздравлениями и словами: «Ты – счастливый человек, Джим. Она спасет тебя», - был друг Кайсын. Она и вправду спасла… Джемалдин был большим ребенком, совершенно «безбытным» человеком в ссылке. Его беспомощность пред грозной и немилосердной обыденностью жизни многих даже ужасала. Потеряв паспорт, например, он жил, не задумываясь о последствиях этой потери в режиме спецпоселения. Р.Мальсагова была в этом смысле – житейской смекалки и практичности – полной ему противоположностью (и паспорт она ему, к слову сказать, выправила»)…
О том, как в депортационной «давильне жизни» и «мессиве народов» Джемалдин сохранил свой дар поэта, а Раиса Мальсагова «прямую душу», пронзительно нежно и потрясающе точно выразил выдающийся современный поэт, переводчик, интеллектуал Михаил Синельников в своем стихотворении под названием «Надпись на книге Р.С. Мальсаговой «Другая жизнь»»:
То утра драгоценные оттенки,
То соловей, взывающий в ночи,
И это – юность спецпереселенки,
Любви и веры вещие ключи.
Когда-нибудь, устав и отработав,
Сказать, как трудно было уберечь
В давильне жизни, в мессиве народов
Прямую душу и родную речь.
Но цвет весны, но огненное лето
И молодость, и осень, и зима,
И свежесть утра, и любовь поэта,
Она сильней, чем ссылка и тюрьма.
Жить, выживать, конечно, было надо,
Соприкасаясь с повседневным злом…
Тянь-Шаня серебристая громада
Всегда стояла в поле за углом.
Ночь на 22 февраля 2013.
И.М. Синельников, сам проведший детские годы в Киргизии среди народов-изгнанников, лично знакомый с К.Кулиевым, поэтически проникновенно запечатлел трагедийное мужество жизни «с повседневным злом» при сохранении чистоты и достоинства – женщины, поэта, личности. Это удивительный гимн подлинности – человеческой, женской, художнической (почти исчезающей нравственной субстации в современно мире подмен..).
Первые пять лет были самыми катастрофическими в депортационной жизни Джемалдина Яндиева: гибель детей, смерть родного брата и его сыновей-близнецов (судьба била братьев Джемалдина и Аюба в изгнании, даря и забирая сыновей…), сводной сестры и отца, на похороны которого он не смог выехать из Фрунзе в Северный Казахстан. Кульминацией всех бед стал разрыв с семьей - женой Тамарой и сыном Рустамом. Уход от сына остался незаживающей раной навсегда. Он в прямом смысле лишился дома как крова и скитался по чужим углам, был близок к смерти…
Боль Джемалдина стала и болью Кайсына. В большом поэтическом наследии К.Кулиева есть три стихотворения, имеющих непосредственное отношение к Дж. Яндиеву. Два из них - собственно посвящения ингушскому другу.
Это следующие стихотворения: «Джемалдин Яндиевге» («Джемалдину Яндиеву»), написанное на балкарском языке в 1947 году; «Гибель всадника», написанное в 1948 году, переведенное на русский язык и опубликованное в 1-ом томе собрания сочинений в 3х томах в 1976 году; «Другу в беде», написанное в 1951 году и опубликованное в переводе Н.Тихонова в 1957 году .27)
Джемалдин Яндиевге
Джемалдину Яндиеву
Бата туруп кеме тенгизде,
Юллени ичгенин къоймагъан,
Жеринден да къымылдамалъан,
Аллай беклик къолундан келген
Капитан! Мен сени ёмюрге
Сюйгенме. Турабыз биз берге!...
(балкарск.)
И даже когда корабль начал тонуть,
Он не вынул трубку изо рта (он продолжал курить),
С места не сдвинулся.
Обладающий таким непоколебимым мужеством.
Капитан! Зауважал тебя навеки.
Стоим плечом к плечу. Мы вместе.
(подстрочный пер. – Б.Лайпанов)
Абсолютно экзистенциальная картина мира и образы (тонущего корабля, капитана, двух смертников)! Прошедший войну, храбрец Кайсын, израненный, чудом выживший и принявший после победы тяжелое решение добровольной ссылки, ошеломлен отчаянным мужеством Джемалдина, изхлестанного невзгодами, без упреков и стенаний идущего к гибели. Два товарища, два поэта были, что называется, лицом к лицу («плечом к плечу») поставлены перед экзистенциальными условиями человеческого существования в депортации. «Условия эти очерчивают метафизическую участь человека в мире, роковые пределы его судьбы, такие первичные реальности его бытия, как физическая конечность, природа, время, Бог, свобода, «другие», тоска и боль, одиночество и отчаяние.»28)
В депортации, после войны (и какой!) экзистенциальное сознание, можно сказать, проявилось в чистом виде. Яндиев и Кулиев прошли через «пограничную ситуацию» (Кайсын еще на фронте, Джемалдин – в обрушившихся лавой бед) и «смерть себя прежних» (С.Семенова).
«Они были исторгнуты в классическую экзистенциальную ситуацию заброшенности в чужой «абсурдный» мир, посторонность, одиночество.»29)
В этой ситуации у того и другого была своя собственная стратегия личного существования и сосуществования со всякого рода институциями, общественной «гуртовой коллективностью». Они явили две разные реакции на трагедию депортации, что нашло свое выражение в стихах (Кайсын) или в их долгом отсутствии (Джемалдин).
Тонущий корабль и капитан, даже не шелохновшийся для спасения (что усугубляется застывшей во рту трубкой), - не только для горца шокирующий образ экзистенциального сознания. Готовность к смерти вдвоем – это сильнейшее переживание трагедии бытия, которое трансформируется, согласно классической экзистенциальной традиции, в позицию трагического стоицизма. Стойкое приятие зла как «смысловой текучести», которое надо мужественно перетерпеть, ибо ничто не может изменить волю Бога.
Человеческое существование, трактуемое как «бытие – к – смерти» (Г.Хайдеггер), означает состояние человека, который ясно осознал свою смертность в «пограничной ситуации» (К.Ясперс) и живет в этом осознании. В этом коротком стихотворении обреченность на уход проявляется через мотив погружения корабля жизни в бездну, в метафорическое пространство смерти. Корабль с поэтами, уходящий на дно… Мотив погружения, восторг перед невозмутимым капитаном (Джемалдином), потерявшем почву (в прямом смысле) под ногами в «безосновном мире» (Сартр) – бесповоротное движение к смерти – показатель экзистенциального мироощущения К.Кулиева в 40е годы.
В следующем стихотворении «Гибель всадника» условная «тема Джемалдина» претерпевает определенную трансформацию: от абсолютной готовности к смерти (как единственному выходу) – к приятию нерадостного бытия как судьбы.
Гибель всадника
Ты мчался, как ветер,
Но пуля
Сразила тебя на лету.
Твой конь на траве растянулся,
А кажется – скачет еще.
Он черен как тень,
Его ноги
Таят напряженье прыжка.
Как ветром отброшена грива,
Копыта еще горячи.
О всадник,
Сраженный в полете,
Ты весь – еще срастный порыв.
И ветер
Скорбит над тобою,
И песня рыдает моя.
И ветер, и песня родились
В один этот
Горестный миг.
Одною землей рождены мы,
О, всадник,
Сражённый в пути.
И песня, и ветер,
Рыдая,
Помчатся в твой горестный дом,
И, вестники горя,
Заплачут
Они вместе с бедной женой,
И с матерью рядом
Заплачут
У гаснущего очага.
И песня –
Твой грустный глашатай.
Ведь песня –
Родная сестра
Тебе,
Вольно мчавшийся всадник,
Она также мчится в простор.
Ты лишь половину дроги
Проехал –
И умер, сражен.
Быстра и сильна всегда
Пуля.
Она тебя здесь догнала,
А песня, сестра твоя,
Слышишь,
Помчалась в твой дом,
А потом
Взвилась,
Полетела по миру.
Не сразить ее
На полпути.
«Плач» по вольному всаднику характеризуется фольклорной поэтикой: быстрый, как ветер, всадник, верный конь, продолжающий бег без хозяина; скорбящий ветер и рыдающая песня, осиротевшие мать и жена. Но нет гор! Гибель гордого всадника произошла вне родных ущелий и теснин, в пространстве чуждого, враждебного мира. Мотив смерти выводит сознание лирического «я» за грань обыденности, в небо, в полет, вдаль от земли. Утрата родной земли, дома - показатели экзистенциального мироощущения. Ветер, пуля, бездомность - метафоры незащищенности, противопоставлены в стихотворении уюту материнского очага. Всадник гибнет во враждебном мире за пределами дома («Дома»), недостижимого «рая», ставшего «горестным домом».
Образ «горестного дома» соединяет «семантику изгнания с семантикой смерти» и фиксирует «отчаяние от невозможности возвращения Домой» (А.Алехнович). При этом в стихотворении есть зыбкая надежда: неубитая «песня-сестра» «полетела по миру», избежав гибели от пули, в отличие от всадника.
Из опасного мира, бытия, где убит вольный всадник, необходимо «умчаться», чтобы уцелеть (песне). Но куда?... Полет песни (души, судьбы?) в неизвестность – эфемерная надежда остаться в вечности, не исчезнуть навсегда – некий залог возможного будущего возрождения и даже примирения с враждебным бытием.
«Поэтическое «я» существует в пространстве земного (ситуация гибели всадника и осиротевшего коня, сбитых на половине пути вдали от земли, где «рождены мы» - М.Я.) и надземного (ветер и песня – горестные глашатаи; песня, взвившаяся прочь от опасной земли ввысь – М.Я.), настоящего (смерть и горе – М.Я.) и вечного (песня – душа поэта, полетевшая по миру – М.Я.) одновременно, в каждом мгновении, которое, согласно Кьеркегору, то двусоставное, где время и вечность соприкасаются друг с другом, в результате чего выдвигается такое понятие временности, в котором время разрывает вечность, а вечность постоянно пронизывает собой время.»30) Кайсын Кулиев и Джемалдин Яндиев – поэты-спецпереселенцы, депортанты – возможно, чувствительней других испытали на себе «катастрофичность своего времени, его мировоззренческую шаткость, но главное – были выброшены в социальную пустоту, в одиночество, в безнадежность».31)
Они осуществили (каждый по-своему) личностный выбор как экзистенцию. Это означало обретение своей личной свободы как тяжкого бремени, открытие в своем одиночестве состояния, которое «ошеломленно и тревожно говорит о готовности к смерти» (С.Семенова). Но вместе с тем и о постепенном понимании стоического приятия жизни.
Об этом выходе на иной уровень восприятия жизни - следующее посвящение К.Кулиева Дж. Яндиеву:

Другу в беде
Не плачь, мой друг. Как облако спокоен
Средь этих тягот и лишений будь.
Со всяким может быть такое –
Нам всем случалось горюшка хлебнуть.
Что для тебя теперь беда?
Пустое!
Будь мудр. Пойми, что я всецело прав.
Кто потерял коня – тому не стоит
Страдать и плакать, плетку потеряв.
(пер. Н.Тихонова)
Это стихотворение впервые было опубликовано в книге Кайсына Кулиева «Хлеб и роза» (1957), которую он подарил Яндиеву с надписью: «Джемалдину Яндиеву – одному из ярких и талантливых поэтов книжного Кавказа, человеку, с которым я в самые трагические дни нашей жизни делил кусок хлеба и глоток вина. С любовью Кайсын Кулиев. Москва, 30 августа 1957 года». Книга с дарственной надписью сгорела вместе с библиотекой и квартирой Джемалдина Яндиева в огне первой «русско-чеченской войны» в Грозном летом 1996 года…
Конкретные жизненные обстоятельства, близко к сердцу принятые другом-поэтом и выразившиеся в «стихотворении-утешении», являют образ горя человека, горца, мужчины, изгнанника, лишившегося всего, кроме жизни. Подразумевающийся «архетипический» образ всадника, потерявшего коня и плетку, как бы размыт в тексте. В котором главное – мотив сострадания и благородного искреннего сочувствия собрату по судьбе. «Национальная ментальность и народный характер балкарцев отличают такие черты, как оптимизм, мера, прагматизм, спокойствие, отсутствие фатализма, берущие начало в древнетюркском мировосприятии… определили истоки кулиевской внутренней гармонии, ясности и оптимистического приятия мира…»32). Подобное спокойствие и отсутствие фатализма не были свойственны Джемалдину Яндиеву, носившему в себе ингушскую ментальность, в которой, как и в национальном характере его народа, фатализм, стоицизм, закрытость и скупость на внешние проявления личного горя являются главными маркерами. Он, благодарный за сочувствие и щемящие строки друга, ответил ему своим стихотворением «Всадник» - с метафорической иносказательностью, исключающей «плач», символическим образом личной и национальной катастрофы:
Всадник
Кайсыну Кулиеву
Джигит непреклонный,
Он сросся с конем
В бескрайней дороге
И ночью и днем.
С ним песня, бывало,
Как сокол летит,
И эхо в ущельях
Гремит от копыт.
Вдруг - буря, джигит
Опрокинут грозой.
Нет эха в горах.
Песня стала немой.
И горы седели,
Молчанье храня,
Пока гордый всадник
Бродил без коня…
Он – снова в дороге!
Он – вновь на коне!
И песня
С зарей обнялась в вышине…
(Пер. А.Гатова)33)
Перевод, безусловно, не отражает все языковые нюансы первоисточника, но достаточно точно передает в образе одинокого всадник романтическо-трагическую суть ингушского «мифопоэтического архетипа». В котором, согласно К.Юнгу, выражено «невольное высказывание о бессознательных событиях на языке объектов внешнего мира» (гор, дороги, бури, сокола, коня).
Представляется, что стихотворение Кулиева «Гибель всадника» продлилась в стихотворении «Всадник» Яндиева. Яндиевский всадник был повержен (не насмерть) на землю враждебной стихией, бродил одиноко, и горы (точная локализация родины) стояли «без сердца», песня (душа) оставались безъязыкой, безмолвной. Песня Кулиева улетела ввысь, а песня Яндиева, «заиграв» в горах, стала спутницей воспрявшего всадника, продолжившего свой путь. Джемалдин как бы «прозрел» долгий и счастливый путь всадника – Кайсына, сына гор, достойно прошедшего все испытания, уготованные судьбой. Как в свое время Кайсын глубоко прочувствовал и близко к сердцу принял (как личную) трагедию друга Джемалдина…
…Об истории первого публичного чтения стихотворения «Всадник» в марте 1979 года нам рассказал сам К.Кулиев в присутствии Д.Кугультинова, Р.Гамзатова, Э.Кулиева и, конечно, Дж. Яндиева во время их последней встречи в Москве за обедом в гостинице «Москва».
…В 1956 году Дж. Яндиева и К.Кулиева пригласили на съезд писателей Киргизии, куда они приехали из Москвы, где в этом время учились после ссылки на Высших литературных курсах при Литинституте им. Горького. Счастливые, свободные, взволнованные (уже почетными гостями, а не спецпереселенцами), оба прилетели во Фрунзе.
«Джемалдин, никогда не отличавшийся любовью к ораторствованию, записался на выступление. Когда его объявили, он своей легкой походкой взлетел на трибуну и очень коротко и сердечно сказал о том, что земля Киргизии приютила и обогрела его в самый трагический период жизни. Он всегда будет благодарен за это. А во Фрунзе долго еще будут помнить две телогрейки – Кайсына Кулиева и Джемалдина Яндиева (это была единственная в те годы верхняя одежда). Киргизия не стала нашей второй родиной, потому что настоящая родина только одна, но эта земля и те добрые люди, которые встретились нам за долгие годы, помогли выстоять, выдержать, навсегда в наших сердцах… После этого Джемалдин прочитал свое стихотворение «Всадник» - «Говра баьри» на ингушском языке».34)
Е ди, е бийса къоаста ца еш,
Уйла къоьга дог ловзадаьнна,
Вода говра баьри.
Доккхача дунех – доаккхал деш
Б1аьхача цу наькъ m1а ваьнна
Водар кура баьри.
Лоамашка ловзар
маьрша илли
Майрача лаьчанца декаш.
Водар чехка – г1оза баьри
Кер чура дог делаш.
Цкъаьннахьа
Ди mехар
Лаьтта аьгар.
Говра баьри
Дын m1ара вежар.
Дын боацаш
Баьри мел лел,
Баьри воацаш
Дын мел лел
Дог доацаш
лоамаш лаьттар,
Мотт боацаш
илли дисар.
Наьна дог деладеш
Баьри юха а
новкъа ваьннав.
Лакха лоамаш кхайкадеш
Илли 1уйренца
ловзадаьннад.
(канонический текст)
День, ночь
Не различая,
Песней (мыслью) ясной (прозрачной)
Сердце радуя,
Ехал всадник.
Большому (огромному)
Миру – большое воздавая,
Встав на эту длинную
Дорогу (этот путь),
Ехал гордый всадник.
В горах играла (звенела)
Счастливая песня,
Подхваченная смелым соколом.
Быстро ехал радостный всадник
С внутри смеющимся сердцем.
В какое-то время (одно время)
День ударил,
Земля затряслась.
Всадник
С коня упал.
(Пока) без коня
всадник ходил,
(Пока) без всадника
конь бродил,
Без сердца
горы стояли,
Без языка (немая)
осталась песня.
Сердце матери радуя
Всадник снова
на дорогу (путь) встал.
Высокие горы сотрясая,
Песня (мысль) с утром
заиграли.
(подстрочный перевод)
Он очень точно передал по-ингушски удар, который снес его с орбиты жизни и лишил почвы под ногами: трясущаяся земля не дает возможности стоять прямо… Синтаксис стиха меняется по ходу развития как бы «романтического» сюжета об одиноком всаднике, сквозь который прорывается трагическая суть и пафос пережитого. Фольклорный каркас «держит» глубоко символические образы, характерные для эстетической системы Дж. Яндиева, в которой нет событийного сюжет (биографии), а есть – духовная рефлексия.
В 1956-1958 годах в Москве, в Литинституте на Тверском бульваре, в Переделкино (в общежитии), в дружеских посиделках (тогда на ВЛК собрался необыкновенный «цветник» кавказских поэтов: Рашид Рашидов, Мурат Паранук, Давид Чачхалия, Давид Дарчиев), в совместных поездках к Пастернаку Джемалдин и Кайсын крепили свою мужскую дружбу. А после Москвы каждый пошел своим путем.
Кайсын Кулиев – в большой космос человечества, став первым поэтом в Балкарии и государственным поэтом в бескрайнем СССР, снискав все статусные лавры: депутата Верховных Советов СССР и КБ ССР, орденоносца, члена Правления СП СССР и РСФСР, лауреата Государственной и Ленинской (посмертно) премий, членство в многочисленных международных организациях и т.д.
Джемалдин Яндиев, «по-гусарски» прожив два года в Москве после ссылки, вернулся в Грозный. И, уйдя в пространство личной независимости, дорого ему стоящей, навсегда отошел от государственного колосса, внутренне убежденный в том, что приближение к какому-либо официозному (даже очень важному для решения в житейских и творческо-издательских дел) «партеру» и «президиуму» чревато для него потерей «явления языка как необъяснимого вида энергии» (А.Потебня)…
Литературовед, профессор МГУ, писатель Р.Г. Бикмухаметов (1928-1995) написал Дж. Яндиеву в 1965 году: «…один ты остался прежним, неизменным, громогласным. В моих ушах стоит твой крик: «Кайсын! Кайсын!» В этом крике и торжество и дружба. Больше ты так никому не кричишь…»35).
Донской писатель Н.М. Егоров (род. 1923 г.), хорошо знавший Дж. Яндиева и К.Кулиева, написал в 1991 году: «Кайсын нежно любил Джемалдина и высоко ценил его как поэта. Сопровождая слова характерным для него широким жестом, Кайсын провозглашал: «О, Джемалдэддин, гусар! Это поэт от бога, это мастер. Горжусь моим братом Джемалэддином!»36)
Известный поэт Г.А. Гагиев (1945-2015) записал свои впечатления о дружбе Джемалдина Яндиева и Кайсына Кулиева: «…с каким радушием встречал его Кайсын (незадолго до смерти Джемалдина) в Нальчике: зарезал барана, созвал писателей. А как встречал Кайсына в Грозном Джемалдин я могу засвидетельствовать сам: тоже зарезал барана и тоже пригласил писателей – и чечено-ингушских, и участников проходившего тогда в Грозном (1977 год) выездного заседания Секретариата Союза писателей РСФСР. Мне посчастливилось провести тот вечер в доме Яндиева в обществе Кайсына Кулиева, Давида Кугультинова, Даниила Гранина, Анатолия Чепурова, Якова Козловского, Исхака Машбаша… На вечере в доме Джемалдина Кайсын провозгласил замечательный тост в честь хозяина дома… Он встал из-за стола, подошел к Джемалдину, обнял и поцеловал его. Я знал, что за этим объятием стоят и давняя литературная дружба, и тринадцать лет, прожитых в изгнании, когда друзья делились не только поэтическими замыслами, но и хлебом лишений… я особенно отчетливо вижу, какими щедрыми, мудрыми, благородными людьми были Кайсын Кулиев и Джемалдин Яндиев…, сумевшие создать большую поэзию… После Кулиева и Яндиева оглядываемся вокруг и с горечью видишь, как мельчают человеческие души… Поэты действительно, как дети. Трудно угадать, что способно обрадовать их, а что огорчить… Джемалдин Яндиев говорил мне: «Я посвятил ему… такое стихотворение. Мужественное, значительное! А он мне – не плачь, будь спокоен… Разве мужчины плачут?»… Взаимоотношения Яндиева и Кулиева остались в нашей памяти. Как прекрасная, светлая песня, как символ богатства людей. Дружба, даже чужая, излучает свет и тепло, которые освещают и согревают и наши судьбы…
И Джемалдин и Кайсын смотрели на мир удивительно ясными, красивыми глазами. Эта глубинная красота взора делала их похожими друг на друга… И Джемалдин и Кайсын – оба полностью соответствовали тому понятию, которое народ вкладывал в слово «Мужчина». А мужчиной горцы назовут не каждого носителя штанов и не каждого обладателя усов. Мужчиной в представлении горцев является только тот, кто честен, благороден, умен, отважен великодушен, щедр, воспитан… Ни льстец, ни ябедник, ни трус, ни алкоголик, ни хам, ни скупец не могут претендовать на звание «мужчина». Ни от Джемалдина, ни от Кайсына никто и никогда не видел ничего мелочного, неблагородного…».37)
Через много лет, в 2000 году, «символ и лицо осетинской науки» Нафи Джусойты (род. в 1925 г.) в пронзительном эссе, посвященном нынешней кавказской трагедии, «Послании друзьям в страну безмолвия» напишет о своих «горестных заметах сердца», ставя их – Кайсына и Джемалдина – рядом как великих гуманистов Кавказа, без которых на Кавказе и окрест наступило тягостное и убийственное безмолвие: «…тихо, но внятно шепчу им… О Кавказе и кавказцах, которые оказались в водовороте великой беды. О Кавказе – нашем общем доме. Ведь я говорю с Кайсыном Кулиевым, …Джемалдином Яндиевым… они – отзывчивые и мудрые кавказцы, люди редкостного благородства…»38).
Самый яркий из учеников К.Кулиева современный карачаевский классик Билал Лайпанов вдохновенно сказал о поэтах: «Я не представляю себе ингушскую поэзию без Джемалдина Яндиева, как балкарскую без Кайсына Кулиева, как родной наш Кавказ без белоснежных вершин. Вершины на то и вершины, чтобы мы смотрели на них и тянулись вверх». ….
Мужественные и благородные всадники кавказской поэзии оказались счастливее своего собрата, абсолютной мегазвезды Расула Гамзатова. Потому что успели вовремя умереть в той стране, в которой, каждый по-своему, были значимыми национальными символами. «…Есть художники могущественнее Кремля (в значении храм, терем, центр государства – М.Я.). Они стоят в центре государства, и их незримой мощью поддерживается над государством купол небес… Таким столпом советского государства был Расул Гамзатов… любимец советского государства. Оно награждало его премиями, издавало миллионными тиражами… Возлагало на него большие надежды. Несло его славу за пределы Союза. Гамзатов был столп, поддерживающий свод государства, был прожектором, который светил из Москвы на все континенты… Когда государство погибло, разлетелось, как страшный взрыв, оставив вокруг бесформенные, бессмысленные обломки, Гамзатов остался один. Так в черном безжизненном космосе продолжает парить корабль, утративший связь с землей. Он умер среди развалин страны, как умирают на голых камнях изнуренные жизнью орлы…»39). Эти точные слова отражают драму большого государственного художника (не только Р.Гамзатова). Потому что подлинно «национальный проект» от Бога универсален и вечен, в отличие от «великого государственного проекта», пуповиной связанного с судьбой государства, процветающего, погибающего, возрождающегося.
…А два гордых всадника, верные только своему предназначению, продолжают путь в вечности, невзирая на «геополитические катастрофы» и «смены вех».
ПРИМЕЧАНИЯ
1. Мильдон Валерий. Вся Россия – наш сад (русская литература как одна книга). М., 2013.
2. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д. 283. Л. 9,9 об.
3. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д.614. Л.Л.1,2.
4. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д.669. Л.Л. 177-178.
5. Копия документа: «Указ Президиума Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР о награждении писателей Почетными грамотами Президиума Верховного Совета ЧИАССР»/Газета «Грозненский рабочий», 1943, 13 июля, № 144 (вторник). С.2.
6. ЦГАЛИ. Ф.631. Оп.6. Д.541. Л.16.
7. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
8. Семенов Л.П. (1886-1959), ученый-кавказовед, археолог, литературовед, специалист по Лермонтову, всю жизнь прожил во Владикавказе. Бессменный сотрудник сначала Северо- Кавказского НИИ краеведения, а затем Ингушского НИИ краеведения. Был его руководителем, организатором комплексных экспедиций в Ингушетии с 1925 года. Вместе с ним в Ингушском НИИ работали такие корифеи, как экономист Г.Мартиросиан, географ А.Вильямс, зоолог Л.Бёме; почетными членами НИИ были академик Н.Марр, этнограф Б.Далгат. Очевидно, Л.П. Семенов был принят в Союз писателей Чечено-Ингушетии как автор классических работ: «Лермонтов на Кавказе», «Кавказские поэмы Лермонтова», «Лермонтов и фольклор Кавказа», «Ингушская и чеченская народная словесность» и др.
9. Подлинник документа/Архив Джемалдина Яндиева.
10. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
11. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
12. Чабиев Эглау Тагиевич (1892-1962), партийно-государственный деятель Северного Кавказа, первый начальник транспортной милиции региона (1918), председатель Ингушского Совета, Ингушского ревкома (1920), начальник административно-организационного управления ЧК Горской республики (1922), начальник и комиссар Владикавказской железной дороги. В период депортации (в первые годы) Э.Чабиев как профессиональный чекист командировался из Киргизии на Северный Кавказ, где уговаривал остававшихся в горах людей и повстанцев сдаваться властям и ехать в ссылку. Подробную миссию осуществляли религиозные авторитеты, например, Б.Арсанов.
13. Копия документа /Архив Джемалдина Яндиева.
14. Копия документа/Архив Джемалдина Яндиева.
15. Кулиев Кайсын. Автобиография/literus.ru/biografiya – Kaysyin – Kuliev. html.
16. Там же.
17. Там же.
18. Там же.
19. Там же.
20. Там же.
21. Там же.
22. Там же.
23. Фоняков Илья. Испытание на разрыв/magazines.ru/Zvezda/2000/5/foniak.html.
24. Там же.
25. Там же.
26. Мальсагова Р.С. Другая жизнь. Записки спецпереселенки. М. – Назрань, 2011. С.70.

27. Балкарский поэт, историк литературы и фольклора, переводчик, литературный критик и крупнейший специалист по творчеству К. Кулиева Абдуллах Бегиев любезно предоставил нам полный свод всех публикаций стихотворения К. Кулиева “Другу в беде”: Кайсын Кулиев. «Горы», стихи. М.: Советский писатель, 1957. Стр.226. «Не плачь и постарайся, друг…». Преревод Николая Тихонова. Указано посвящение – Джемалдину Яндиеву. Къайсын Кулиев. Сайламала. 2 том. (Избранное: В 2 томах. На балкарском языке.). Нальчик: Кабардино-Балкарское книжное издательство, 1958. Стр. 171. Это стихотворение в оригинале. В оригинале – заголовок: «Къыйынлыкъ жетген тенгиме» (Дословный перевод: «Другу, подвергшемуся насилию». «Другу в беде» не передает того, что хотел сказать автор.). (См. В переводных публикациях – вместо заголовки – три точки (звёздочки). Здесь же посвящение не указано (неизвестно – по какой причине), но уже ясно – кому посвящено стихотворение. Кайсын Кулиев. Избранные произведения: В 2 томах. М.: Художественная литература, 1970. 1 т. стр. 158. «Не плачь и постарайся, друг…». Преревод Николая Тихонова. Указано посвящение – Джемалдину Яндиеву. Кайсын Кулиев. Собрание сочинений: В 3 томах. М.: Художественная литература. 1976. Т. 1. Стр. 286. «Не плачь и постарайся, друг…». Преревод Николая Тихонова. Указано посвящение – Джемалдину Яндиеву. Къули Къайсын. Жазгъанларыны юч томлу жыйымдыгъы (Избранное: В 2 томах, на балкарском языке). Нальчик: Книжное издательство «Эльбрус», 1981. «Жиляма, тенгим, сабыр бол…» (Не плачь и постарайся, друг…». Стр. 313. Указано посвящение – Джемалдин Яндиевха, но без названия (вместо названия – три звёздочки (***).

28. Семенова Светлана. Два полюса русского экзистенциального сознания/ Новый мир, 1999, № 9/magazines.russ.ru/novyu_mir/1999/9/semen/htme.
29. Там же.
30. Больнов О.Ф. Философия экзистенциализма. Философия существования. СПб., 1999. С.222.
31. Семенова С.Г. Метафизика русской литературы. М., 2004. С.164.
32. Джанхотова З.Х. Система архетипических образов в балкарской поэзии 30х-50х годов ХХ века (на материале произведений К.Кулиев)/refdb.ru/look/1343417-pall/html.
33. Стихотворение «Всадник» («Говра баьри») в переводе Александра Гатова (1899-1972) впервые было опубликовано в книге «Стихотворения» (издательство «Советский писатель») в Москве в 1958 году. Издание стало библиографической редкостью практически сразу. На ингушском языке стихотворение увидело свет в 1959 году в сборнике «Наьна лоамаш», также ставшим редкостью вследствие небольшого тиража. В посмертном сборнике «Маьлха баьри» (Грозный, 1986) стихотворение было опубликовано в усеченном виде. (Ошибка повторилась в I томе Собрания сочинений Дж. Яндиева в 2х томах (Магас, 2002)). Это стало причиной искаженного трактования в книге воспоминаний, документов и материалов «Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый» (Грозный, 1992). Редактор «Маьлха баьри» А.Зязиков сознательно/бессознательно (Бог ведает!) своим бесцеремонным обращением с оригинальным текстом поэта совершил «в лучшем случае кощунство, в худшем же – увечье или убийство» (И.Бродский). В настоящей работе мы устраняем «историческую несправедливость» в отношении этого важнейшего произведения Дж. Яндиева.
34. Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. Грозный, 1992. С.85.
35. Там же. С.117.
36. Там же. С.34.
37. Там же С.С.26, 27, 28, 29.
38. Джусойты Нафи. Послание друзьям в страну безмолвия/Защита будущего. Кавказ в поисках мира. М., 2000. С.с.89,90.
39. Проханов Александр. Расул – песнопевец/Газета «Завтра», 2013, № 39 (1036). С.1.
Марьям ЯНДИЕВА
Март 2016 г.
Москва
Изменено: Sabr - 15.04.2016 17:40:32
Sabr 10.06.2016 23:04:03
Сообщений: 7254
«ГОРЕСТНЫЙ КЛИЧ»: ОДИНОКИЙ ГОЛОС ЧЕЛОВЕКА

Снискавший все возможные и мыслимые прижизненные лавры выдающийся осетин Нафи Джусойты (1925 г.) к столетию ингушского классика Джемалдина Хамурзаевича Яндиева (1916-1979) издал (за собственный счет) книгу стихотворений (своих переводов на осетинский язык избранных произведений Джемалдина) и эссе (о «друге Джиме» и тревожной судьбе Кавказа, кавказских языков и взаимоотношений народов). Сорок стихотворений Дж. Яндиева из его посмертного сборника «Весенний зов» (М., 1986) переведены Н.Г. Джусойты на осетинский и органично существуют под одной обложкой с его пронзительнейшей «прозой» - размышлениями о судьбе Кавказа и воспоминаниями о незабвенном ингушском друге.

Отобранный корпус стихотворений и следующие за ними «горестные заметы» свидетельствуют о том, что человеческая, мужская и творческая дружба непреходяща и есть фундаментальная основа для глубинного ощущения и осмысления прожитого и пережитого в прошедшем веке, кровавым вихрем ворвавшегося в век XXI.

Н.Джусойты – свидетель и мыслитель, умеющий не только эмоционально-чувственно, пластически детализировать, но и философски обобщать. Он говорит о трагедии Кавказа и его народов взволнованно, ярко и мудро, давая читателю возможность активного размышления и личностной сосредоточенности на онтологических проблемах нашего бытия. Предельно искренне, обнажая свое внутреннее смятение, растерянность и ясно чувствуемый драматизм в оценках и переживаниях отнюдь не пасторальной современности, Н.Джусойты щедро и бескорыстно предлагает каждому свою, джусойтовскую, нравственно-этическую лоцию для ориентации в мутной социально-политической, культурной и духовной взвеси с тем, чтобы четко прозреть и отделить подлинный золотник от грязной мути.

Много переживший и передумавший за долгую жизнь, он не испытывает никаких иллюзий и тоски по «золотому веку» (а только по дорогим и незабвенным друзьям и единомышленникам), потому что как истинный мудрец и поэт знает: у нас не будет иного времени («времена не выбирают, в них живут и умирают»), не будет другой поэзии, других народов и иной географии. Будет только то, что мы имеем. А поэтому с бесстрашием и какой-то щемящей открытостью он начинает новый диалог, не пафосный, не имитационный (кажется, ему чужда «пальмиро-вагнеровская» эстетика художественно-политических проектов в кровавом ландшафте исторических руин и человеческих бед), но негромкий и сердечный разговор. Выбирая для этого очень точную и уместную форму и интонацию: монологического диалога, печального и взыскующего к сердцу и уму каждого человека, для которого единственной родиной на свете является вечный Кавказ и язык его народов. Он размышляет со слезами и бесконечной печалью, «а мы слушаем и плачем с ним вместе: столь высока взятая им нота». Ум, опыт и благородство Н.Джусойты, на сегодняшний день единственного, храброго начавшего путь к миру и вочеловечиванию расчеловеченного, растерзанного кавказского пространства (в его российском сегменте), — залог возможного успеха наступления эры нового гуманизма и добрососедства. Он выстрадал знание о том, что только высокая, подлинная литература, поэзия в частности, помогает дезориентированному, замороченному масскультом и телепропагандой современнику отделить добро от зла. А поэтому он в прямом смысле дает каждому в руки книгу: умиротворяя, объединяя, возвращая в этическое лоно всех выпавших из него по своей и чужой злой воле в последние трагические годы.

В «Послании друзьям в страну безмолвия» (первая публикация состоялась еще в 2000 году) Н.Джусойты предупреждает о том, что войны приводят к исчезновению языков небольших народов (ингушского, осетинского, как и других языков Северного Кавказа), и единственным выходом из этой катастрофы является солидарность всех кавказских народов – несчастливых игрушек в преступных геополитических играх конца ХХ – нач. XXI вв. Он взывает к «высокой гряде подлинных друзей», «тихо и внятно» шепчет им «свои горестные заметы сердца о Кавказе и кавказцах, которые оказались в водовороте великой беды. О Кавказе – нашем общем доме. Ведь я говорю с Кайсыном Кулиевым, с великим певцом из Чегемского высокогорья, с Магометом Мамакаевым из Чечни, Джемалдином Яндиевым из Ингушетии, с Адамом Шогенцуковым из Кабарды, с Аткаем Аджаматовым из Дагестана, а они все – отзывчивые, мужественные и мудрые кавказцы, люди редкостного благородства. Верю, что мы, как были, так и остались близкими по сердечной сути и разумению мира людьми, потому мне вовсе не в тягость этот разговор с безмолвием друзей, хотя говорю о великой печали в нашем общем доме».1)

Обращение к «великим ушедшим» связано с утратой в современной Н.Джусойты и нам реальности «сердечной сути» и общего «разумения жизни», худо-бедно «имевших место быть» в постсталинской стране в среде творческих элит Северного Кавказа. Сегодня одинокий голос Нафи обращен к «художественной, гуманитарной интеллигенции» всех народов, находящихся с начала 90х годов прошлого века на тропе войн, неприязни и в ситуации фактических духовно-нравственных и психологических блокпостов как символов новой постсоветской России, «встающей с колен», когда она ставит других на колени…

Перед мудрым и бесстрашным Н.Джусойты возникла сложнейшая по своей нравственно-психологической сути и ответственности титаническая проблема: найти в образовавшемся «широком поле неприязни и недоверия» единственно верную и прямую дорогу к миру и добрососедству ингушей и осетин после позорного акта 33-х осетинских «инженеров человеческих душ», в апреле 1993 года обратившихся со страниц «Северной Осетии» к своему народу с предложением проведения референдума на тему: «Жить или не жить с ингушами на своей земле». Подписанты девяностых с нацистской свирепостью требовали от родного руководства – не жить. В их коллективном письме четко просматривалась монументальность сталинского «большого стиля»: «Братья и сестры, народ осетинский! История еще раз испытывает на прочность потомков громадного в прошлом скифо-сармато-аланского государства. Державные земли, некогда принадлежавшие нам, сузились до маленькой Осетии. Каждый, кто гордится своей принадлежностью к аланской нации, уже сегодня должен осознать роковой смысл предстоящих нам испытаний… Земля мала, но отступать некуда! ...».2) Очень точно об этом тексте в свое время написала И.Дементьева: «Замечено, что интерес к могучим предкам появляется в определенных исторических условиях. Муссолини называл итальянцев римлянами, немецкие национал-патриоты двенадцать лет, начиная с 1933 года, бредили древними германцами…».3)

Нафи Джусойты – гуманиста высокой нравственной пробы – тревожит «этически беспокоющее знание» о трагедии насильственного исхода ингушей из зоны Пригородного района и г. Владикавказа страшной осенью 1992 года со всеми политическими, социально-экономическими, юридическими и моральными последствиями сталинского этногеноцидального преступления, испепеляющим смерчем повторившегося в тогдашней (на заре «демократии») военно-политической практике конкретных федеральных и региональных начальников (их поименный список зафиксирован во множестве документов и материалов «лихих 90-х»). Это преступление утопило в крови и бесчестии многих и многих участников и лояльных статистов первой человеческой трагедии в постсоветской России. В том числе и писателей, среди которых не было и не могло быть Нафи Джусойты, гуманиста и друга Джемалдина Яндиева.

Сегодня он единолично (пока) пытается «перейти широкое поле неприязни и недоверия, … чтобы выйти на простор межэтнических контактов доброжелательства и приязни. И этот процесс одоления вражды и недоверия механически, сам по себе, не состоится и не последует за политическими акциями разрешения конфликтов».4)

Оригинальный творец, интеллектуал и мыслитель, Нафи предлагает свой личный проект умиротворения и восстановления соседства – конкретным культурным «продуктом».

Высокая поэзия и новый диалог культур – это слово и дело Нафи Джусойты, отважно бросившего перчатку агрессивному невежеству, политической конъюнктуре и циничной демагогии национал-патриотов всех мастей.

Нафи Григорьевич недаром в первом эссе сравнил кровавую вражду между нашими народами со снежной лавиной в горах, которую трудно остановить и тем более одолеть. За тридцать лет до безумия 90-х годов, в 60е годы Джемалдин Яндиев написал стихотворение «Лавина», давшее название сборнику (М., 1963), в котором он провидчески предвидит будущие кавказские беды:

Собравшись на горе,
Образовавшись [уплотнившись] на горе,
Как конь, испугавшийся волков,
Как гроза, низвергается лавина,
Катятся, взрываются высокие горы,
Содрогается земля,
Когда она [лавина] идет.
Уничтожив, как враг, все, что
Попадается на ее пути.
Она выходит на равнину.
Потом, разогретая [размягченная]
Солнечными лучами, превратившись
В воду, она исчезает с земли.
Почему она принесла людям
Столько горя, если у нее нет
Силы [мужества] жить?
(подстрочный перевод)

Образ вселенского разрушения, уничтожения мира, зафиксированный в сердце поэта, изображен еще в одном профетическом (пророческом) стихотворении Джемалдина «Сердце поэта»:

Мир содрогается,
Земля лопается [трескается],
Вода, хлеб [зерно, посевы],
Горы, человечество
Уничтожено, говорят.
Это горе, этот траур
В сердце поэта стоит, говорят.
(подстрочный перевод)

Поэт увидел и много раньше других в своем сердце пережил случившее через несколько десятилетий горе своего и других народов и как бы послал предупредительный «вербальный месседж» благодушным современникам, еще наивно уповавшим на счастливую участь их национальной судьбы «в свете решений ХХ съезда партии». Настоящие поэты действительно предвидят не только свою личную судьбу, но и общественные коллизии, подтверждая слова Аристотеля о том, что «…задача поэта – говорить не о том, что было, а о том, что могло бы быть, будучи возможно в силу вероятности или необходимости.»5)

Джемалдин Яндиев, как мог, умиротворял, очеловечивал пространство жизни, и его счастье, что он успел умереть, не увидев, не приняв еще одну ингушскую трагедию. Нафи Джусойты труднее всех своих ушедших в безмолвие друзей-творцов, созидавших Красоту и Добро: он остался на истерзанной и изувеченной социально-политическими и военными практиками постсоветского обрушения земле Кавказа, чтобы начать благородную миссию по восстановлению жизни как культуры взаимопонимания, а не взаимоуничтожения. Нафи любит цитировать Ованеса Туманяна, написавшего после геноцида армян в 1916 году Аветику Исаакяну о том, что ему не пишутся стихи, и он делает из дерева игрушки для детей. Чтобы они выросли хорошими людьми и хорошими армянами. Сам Нафи Джусойты, переводя ингушские классические тексты Джемалдина и их смыслы, издавая их книгой и щедро одаривая всех без выяснения этнической и иной принадлежности, взращивает поколение хороших осетин, как он это понимает: открытых, добросердечных, готовых к новым дружбам и взаимопониманию без чванства и высокомерия недальновидных предшественников. Он очищает от скверны очерствения людей изнутри, занимаясь практически тем, что ныне называется «ментальной экологией». Обращение к поэзии Джемалдина Яндиева сегодня и переводы такого немалого объема стихов давно ушедшего поэта – проявление этой высокой миссии проводника культуры и просвещения народов, потерявшихся в подлых лабиринтах «реал политик».

Как сказал современный русский писатель, культура – это масштабы и пропорции, и когда они смещаются или перемешиваются до той степени, как сейчас у нас, это уже называется бескультурием. Все сложнее определяются иерархия подлинных творцов (а не рифмоплетов) и их наследия. Вот поэтому и важна культура высокий строй мыслей и чувств профессионала, точно понимающего, что истинный поэт – это не специальность, не назначение на должность, – «это рождение». Рожденный поэтом, Дж. Яндиев создал национальные образы мира на ингушском языке, наполнив их универсальными смыслами, понятными каждому, кто жаждет не нравоучительной дидактики, а истины, красоты и смирения перед Всевышним. Это тонко и точно чувствует Нафи Джусойты, предъявляя осетинскому читателю высокие образцы ингушской национальной культуры и пропорции ингушской поэзии, явленные в лирике Джемалдина Яндиева.

Второе эссе книги называется «Прощание с другом» (2016), состоит, несмотря на небольшое, лаконичное, эмоционально напряженное повествование, из нескольких тематических узлов. В «Горестном кличе» «брату Джиму» (так называли Джемалдина только очень близкие друзья), в котором физически ощущаемо одиночество и светлая грусть душевно одаренного человека, взыскующего в безвоздушном пространстве тефлоновой современности подлинного братства, дружества и искренности.

Следующий за этим эмоциональными строками короткий мемуар о печальном лете 1979 года, когда ушел Джемалдин. Он представляет большой интерес не только для друзей и близких, но и для исследователей истории кавказских литератур. Здесь говорится о Кайсыне Кулиеве, Грише Плиеве, Магомеде Сулаеве – поэтах, вписанных в национальные и всечеловеческие культурные анналы. Сквозь призму прощания с другом, братом, единомышленником, человеком, с которым в буквальном смысле общался на одном языке, – Джемалдин говорил и писал по-осетински, как носитель языка, – мы нестерпимо (до сердечной боли) ощущаем калибр и породу ушедших, не воспроизводимых и не повторимых более: «…Я стал петь, сидя за шофером, ты сидел рядом с ним и молча слушал. Но через какое-то время повернул голову к Тереку, и я заметил под твоим левым глазом слезу… Меня ужалила в сердце горестная догадка: «Этот мужественный баьри (всадник) знает о близком трагическом эпилоге своей судьбы. Но скрывает неизбывное горе. Я продолжал петь героические песни – плачи, о которых еще Коста Хетагуров сказал:

Звучат болезненной тоскою
В ущельях песни…

Я пел и плакал, громко и тоскливо, чтобы боги на Столовой горе тоже рыдали о горестной судьбе своего сына…».6) В этом отрывке, как и во всем тексте, обращает внимание особая частотность слова «горе». Сразу вспоминается факт творческой биографии Дж. Яндиева – его перевод с осетинского на ингушский в 1939 году самого знаменитого стихотворения К.Хетагурова «Додой» («Горе»). И последняя поездка двух друзей через незабвенную Балту по Военно-Грузинской дороге обретает в воспоминательной рефлексии Нафи Джусойты совсем другое измерение: дорога, путь большого поэта и человека – это череда страданий, горя и потерь, которые он по-горски стоически проходит без злобы, упреков и страха, запечатлеваясь в памяти нетленным символом подлинности и человечности.
Особенно важно в этом эссе упоминание о Балте – родовом гнезде Джемалдина, где родились высокие образцы и смыслы его уникальной и универсальной поэзии. Очень тонко и значимо для современников (ингушей и осетин) Н.Джусойты акцентирует слова и поведение Джемалдина, приехавшего летом 1979 года в Осетию на свой последний пир с друзьями, как принимающего гостей балтинца, уроженца своего безумно любимого им села, потчующего дорогих гостей, друзей-горожан. А ведь после возвращения из сталинской депортации в 1957 году, он ни разу не переступил порог отцовского дома: там жили чужие люди… С тех пор стихи и только они были его единственным и неотчуждаемым домом и родиной. В Яндиевском дворе в Балте и сегодня живут очередные случайные хозяева, не виноватые в грязных политиграх сильных мира сего, но, безусловно, хорошо осведомленные о том, на руинах чьего родового гнездовья они нашли приют…
Только интеллектуально и духовно состоявшаяся личность могла написать: «Дорогой мой Джим! Я свое старческое одиночество одолеваю лишь в те минуты и часы, когда с печалью и отрадой делюсь с вами, моими друзьями – с тобой, Кайсыном, Гришем и другими побратимами – своими грустными думами и неотвязным горем.

И смиренно принимаю стародавнее народное умозаключение: из братьев, сколько бы их не было, наследником остается самый дурной из них… Это мне выпала такая жалкая доля…».7)

Нафи Джусойты глубоко и честно видит и прочитывает мир и тексты не только в силу своего почтенного возраста и мудрости. Он, безусловно, наделен визионерским даром: видит и чувствует драму и трагедию современности как некий текст о прошлом, настоящем и вневременном. Люди, о которых он вспоминает, его стихи и эпос, как бы вовлекаются им в современный бездуховный и примитивный контекст и очеловечивают его.

В современном литературоведении есть расширительное понимание ритмической фигуры повторения – анафоры (скреп, возвращение – с греч.). Как соединения времен, эпох, идей, культур людей, т.е. как бы некоей формы времени. При подобном толковании анафоры можно видеть ушедших поэтов, достойных личностей не как меморатные объекты, а живыми и страдающими современниками. Смерть, жизнь, уход из нее обретают новые смыслы и звучание в мире масскульта и массовидного потребления. Человек книги и интеллектуальной деятельности – это духовный подвижник, который надо перечитывает и истолковывает мир постоянно, находя новые смыслы. Н.Джусойты – такой подвижник, объединяющий художественные реальности, современность и вечность, т.е. время, пространство и культуру. Прекрасно понимая главную цель культуры и поэзии как ее органичной части – как спасение человека и человечества от забвения.

Н.Джусойты в своих эссе и раздумиях-диалогах с ушедшими друзьями, с Джемалдином в частности, осмысливает смерть (память о ней) как возвышенное напоминание людям о ценности жизни, невозвратимой, роковой и неповторимой. Разговор и раздумия о смерти – это и есть память, которая не даст исчезнуть в «реке времени», «океане забвения». Поэзия в этом смысле как образное воспроизведение жизни и времени, преображая реальность, побеждает забвение. Н.Джусойты тревожится о национальных языках, потому что хорошо понимает, что сохраненный язык и поэзия (настоящая) универсальны, а потому бессмертны.

Интеллектуал-одиночка Нафи Джусойты очень важен в нашем культурном пространстве, потому что он алкает истины, а не власти (он вне политики); он генерирует новый взгляд на искаженные социально-культурные отношения и своей деятельностью говорит «нет» текущей контьюктуре; он говорит голосом тех, кто, возможно, не может сказать правду сам; он не ментор и не «мэтр», а жаждущий истины мыслитель-современник, живущий вместе с нами в жестоком мире вражды и насилия; он мужественно и убедительно превосходит эту современность, освобождая от химер своих современников (если, конечно, они хотят от них освободиться). И в этом его главный урок свободы: он предлагает всем признавать друг друга вне зависимости от «внешнего Левиафана», выйти за пределы свих локальных культур и создать пространство дискурса без предрассудков и стереотипов…
…До него спокойного и предметного разговора между представителями ингушской и осетинской культур после 1992 года не было. Истеричные выкрики в сетевых «дискуссиях» патриотически озабоченных националистов с обеих сторон – область антропопатологии. Профессионал-политологи-пропагандисты, традиционно колеблющиеся с «линией партии», часто оказываются в агрессивном хоре дилетантов-пассионариев, а все вместе находятся в одной трясине. И некому возрождать к жизни выжженное поле…

Ни историки, ни говорливые политологи-социологи, ни писатели никак не могут начать честный человеческий разговор на тему строительства нового добрососедства. Нафи Джусойты сделал первый шаг. Разговор он начал на материале Поэзии и в своих личных размышлениях о кавказской трагедии. Современному ингушу или осетину, оглушенному телевизионным агитпропом, сложно освободиться от потоков урапатриотической лжи, фальшивых эмоций, рефлекторных потребительских клоунад. Но не все примитивные роботы. И для них, рефлектирующих и самостоятельно размышляющих, посыл Нафи Джусойты. Который трезво оценивает с высоты своих лет и заслуг плачевную культурную ситуацию осетинского и ингушского народов с их постсоветской закомплексованностью, одержимостью (у одних собственным величием, у других – судорожными поисками своей идентичности в религии и истории), удручающей задвинутостью тех и других на культурную периферию глобального мира, бездарностью и трусостью национальных элит, безразличием, бездушием и пренебрежением друг к другу, ведущими в общую черную дыру одичания. Применяя медицинскую символику, можно сказать, что вымывание-убывание культурных слоев в общественно-политической ткани (как в остеопорозе потеря кальция ведет к ломкости кости) чревато разрывом ее в мелкие лохмотья и клочья.

Выползающие на культурный и политический олимп полуобразованцы, невежественные и агрессивные маргиналы, не обремененные глубокими знаниями, ведут наши общества в болото реакции и животной злобы. Это общее понижение культурного уровня в постсоветском обществе, конечно, связано с бездумным вытаптыванием остатков «советской интеллигенции», еще оказывающей какое-то мерцающее влияние… Но в целом на авансцену вышли «новые варвары». Именно поэтому в столь тревожной ситуации важны «мыслящие тростники», среди которых на сегодняшний день главный Нафи Джусойты, искренне стремящийся удержать нас всех от падения в бездну. Мы бесконечно благодарны ему за это. Мы слышим Вас, Нафи Григорьевич…

Марьям Яндиева
май 2016 г., Москва

______________________________
1. Джусойты Нафи. Послание друзьям в страну безмолвия/Джемалдин Яндиев. Уалдзыгон сидт. Владикавказ, 2016. С.С.49,50.
2. Дементьева Ирина. Я, конечно же, ангажирована…» М., 2012. С.51.
3. Там же.
4. Джусойты Нафи. Послание друзьям. С.53.
5. Аристотель. Сочинения в 4х тт. Т.4. М., 1983. С.655.
6. Джусойты Нафи. Прощание с другом/Джемалдин Яндиев… С.61-62.
7. Там же. С.62-63.
Изменено: Sabr - 10.06.2016 23:13:00
Sabr 27.06.2016 19:05:06
Сообщений: 7254
ПРОЩАНИЕ С ДРУГОМ


Джим!


Брат мой, друг мой, человек несказанной доброты! Около 30-ти лет мы в неодолимой разлуке. Я слышу твой «весенний зов», но ты не отвечаешь на мой горестный клич...
И все равно мы неразлучны с тобой в своем неотвязном старческом одиночестве.
Вот и ныне предо мной наша последняя встреча, наше печальное расставание...

Это было за четыре недели до твоего ухода в страну молчания... В Нальчике я встретился с Кайсыном Кулиевым и он мне рассказал о том, как посетил тебя в одной Московской больнице. Твой лечащий врач открыл ему тайну болезни: «Мы сделали все, что могли и ныне он кажется совершенно здоровым, но ему остается 2-3 месяца до расставания с жизнью...»
Погоревали вместе, и я вернулся во Владикавказ работать в Доме отдыха писателей Северной Осетии. Нас там было четверо. Один из них твой давний друг Гриш Плиев. С тобой нас познакомил именно он, равно как и с Кайсыном Кулиевым, с которым они учились в первой половине 30-х годов в театральном училище в Москве. Он был опечален, но помочь тебе также ничем не мог...

Вскоре представилась возможность выехать с одним знакомым в Грозный к его хорошему другу, преподавателю университета и там удалось нам повидаться и поговорить. Ты выглядел здоровым и жизнерадостным и мы весело провели часа два вместе.

Я вернулся в дом писателей работать. И через неделю ты явился туда на машине вместе с Магометом Сулаевым (писателем) со всем необходимым для большого и роскошного пиршества. Гриш прямо светился от радости, но пожурил тебя: «Джим, ты поступил так, словно не ты у нас, а мы у тебя в гостях!..» Ты сразу согласился: «Верно, Гриш, я же рядом живу в деревне Балта, а вы из города пришли, от семей оторвались и мой долг угостить вас, живущих ныне вдали от домашних очагов... И знаешь что, Гриш, вы с Магомедом займитесь устройством застолья, а мы с Нафи поедем через Балту к месту впаденья речки Армхи в Терек. Это недалеко и мы скоро вернемся и "дадим дрозда", как говорит обычно Кайсын Кулиев в такой ситуации...»

Мы вдвоем поехали через Балту повидать чистые шумливые волны Армхи, впадающие в Терек с правой стороны. Когда проезжали через Балту, ты мне указал на высокое грушевое дерево на пригорке за деревней с какой-то светлой грустью: «Под этой грушей я провел все свои мальчишеские оды...»

Когда удалились от деревни, то вдруг слышу твою тихую просьбу «Нафи, ты знаешь много народных песен и с Кайсыном поете прилично. Спой мне осетинские песни, только громко, чтобы на Столовой горе боги тоже слышали...»
Я стал петь, сидя за шофером, ты сидел рядом с ним и молча слушал. Но через какое-то время повернул голову к Тереку и я заметил под твоим левым глазом слезу... Меня ужалила в сердце горестная догадка: «Этот мужественный баьри (всадник) знает о близком трагическом эпилоге своей судьбы, но скрывает неизбывное горе". Я продолжал петь героические песни-плачи, о которых еще Коста Хетагуров сказал:
"Звучат болезненной тоскою
В ущельях песни..."


Я пел и плакал, громко и тоскливо, чтобы боги на Столовой горе тоже рыдали о горестной судьбе своего сына...
Вернулись мы к Грише и Магомеду, поговорили, повеселились, но это было не пиршеством, а самым тоскливым, но скрываемым друг от друга прощанием... Прошло несколько недель и Гриш Плиев сообщил мне о твоем уходе в страну безмолвия...

Прошло уже много лет, Джим. Ты был тогда старше меня на девять лет, а ныне я старше тебя на 28 лет... В той стране земные люди навеки остаются в том возрасте, в каком приходят туда...

Дорогой мой Джим!
Я свое старческое одиночество одолеваю лишь в те минуты и часы, когда с печалью и отрадой делюсь с вами, моими друзьями - с тобой, Кайсыном, Гришем и другими побратимами - своими грустными думами и неотвязным горем.
И смиренно принимаю стародавнее народное умозаключение: из братьев, сколько бы их не было, наследником остается самый дурной из них... Это мне выпала такая жалкая доля...

Нафи Джусойты
5.03.2016 г.
Изменено: Sabr - 27.06.2016 19:42:04
Айшат 27.06.2016 19:23:21
Сообщений: 1986
Такой текст душевный... до слёз.

Если радость придет, радость прими
И не гордись, будь достоин ее.
Если горе придет, губы сожми
И не страшись, будь достоин его.

К. Кулиев
Sabr 27.06.2016 19:59:42
Сообщений: 7254
У великих людей и дружба великая. В наше, тяжелое в любом смысле время, стихи Джемалдина Яндиева перевел на осетинский язык и издал за свой счет Нафи Джусойты. Достойные сыны Кавказа - пример для нынешних и будущих поколений.

Sabr 11.07.2016 17:24:51
Сообщений: 7254
http://www.smikbr.ru/2016/pressa/litkb/03.2016.pdf

Журнал "Литературная Кабардино-Балкария", 2016, №3, стр.97-104
статья Тамары Биттировой, доктора филологических наук.


ДЖЕМАЛДИН - ИЗ ПЛЕМЕНИ ОРЛОВ
Sabr 24.07.2016 14:33:15
Сообщений: 7254
Джемалдин ЯНДИЕВ
(1916-1979)

Джемалдин Яндиев был не просто человеком, а легендой своего времени. Он был острословом, шутником, выдумщиком, романтиком, мудрецом и Поэтом в одном лице.
Его любили, почитали, дружбой с ним гордились. Его знали все и везде. Он имел массу приятелей, друзей и поклонников не только в Чечне, Ингушетии, на Северном Кавказе, но и во всех уголках бывшего Советского Союза. Где бы вы не упомянули его имя, в ответ сразу же слышалось восторженное, почтительное и радостное: О-о, Джемалдин! Знаем Гусара. Как он там?» И этим было все сказано. Уважение к нему было столь велико, что выходило порою за грань разумного.
Об этом говорит такой факт, который имел место быть в годы депортации народов Кавказа. Известно , что балкарцы были выселены с родных почти на год раньше чеченцев и ингушей – 8 марта 1943 года. И вот, когда такая же участь постигла и вайнахов, Дж. Яндиев, член Союза писателей СССР с 1938 года, попал в Киргизии в одну писательскую организацию с ставшим впоследствии знаменитым на весь мир балкарским поэтом Кайсыном Кулиевым. В 1946 году на собрании писателей встал вопрос об исключении из творческого Союза Джемалдина только за то, что он «спецпереселенец», Кайсын, говорят, заявил мужественно: «В Союзе писателей, где не находится место Джемалдину, считаю невозможным состоять» - и ушел вместе с другом. Ушли тогда с ними с собрания уже известные в те годы писатели калмык Давид Кугультинов и чеченец Нурдин Музаев. Не каждый мог решиться в те времена на такой шаг. О том, какие последствия могли иметь такие демарши, тем более со стороны писателей-спецпереселенцев, догадаться не трудно.
Естественно, как всякий писатель без вины отлученный от дела всей жизни, Джемалдин Яндиев тяжело переживал свое исключение из Союза писателей СССР. Вот что он писал в письме к Ответственному секретарю Президиума Союза советских писателей Алексею Суркову в 1954 году: «Я – литератор, поэт. Имею напечатанные книги. Меня переводили на языки братских народов… Для меня как национального поэта наша нарождающаяся литература являлась единственным событием, подаренным Великим Октябрем (Великой октябрьской социалистической революцией – А.К.) Поэтому известие об исключения меня из Союза советских писателей оказалось более тяжелым и трагичным, чем переселение 1944 года. Ни прошлое, ни настоящее мое ничем не запятнано. Своими убеждениями я служил, служу и буду служить честно своим сердцем нашей Великой Родине»

А Кайсын Кулиев успокаивал друга-поэта в своем стихотворении, посвященном Джемалдину Яндиеву:
Не плачь, мой друг. Как облако, спокоен
Средь этих тягот и лишений будь.
Со всяким в жизни может быть такое –
Нам всем случалось горюшка хлебнуть.

Что для тебя теперь беда? Пустое!
Будь мудр. Пойми, что я всецело прав:
Кто потерял коня, тому не стоит
Страдать и плакать, плетку потеряв.

И еще случай, связанный с любимым выражением Джемалдина Яндиева – Гусар. Когда он хотел воздать кому-нибудь высшую похвалу, или выразить к нему уважение, или проявить дружеское расположение, он называл человека Гусаром. Он произносил это слово так часто и так естественно, что вскоре его самого стали называть Гусаром. Это его выражение получило такую популярность и распространение, что им стали проявлять уважение ко всему Союзу писателей Чечено-Ингушетии.
Так, однажды в семидесятые годы прошлого столетия в Дагестане проходили Дни литературы и искусства. И вот в день приезда делегации литераторов и деятелей искусств Чечено-Ингушетии журналисты республиканской газеты «Молодежь Дагестана» в избытке дружеских чувств над логотипом издания вместо привычного и обязательного лозунга «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» разверстали на всю страницу крупно набранные слова приветствия по-кавказски: «Салам, Гусары!» Другая газета тоже вышла с броской шапкой над логотипом: «Вперед, Гусары!» Редакторы сделали это от чистого сердца, стараясь выразить этим всю полноту уважения дагестанцев к дорогим гостям. Но они едва не поплатились должностями за эту вольность.
Известный чеченский писатель Зияудин Абдулаев свои воспоминания о Дж.Яндиеве тоже назвал просто: «Слово о Гусаре».

Таким он был, этот удивительный человек и Поэт, который имел право говорить о себе:
Как вставшее утро, светел мой мир,
Душа прозрачна, как горный родник.
Или еще:
На землю я пришел не ради лжи,
Не для того,
Чтоб, сея миражи,
Перед неправдой сильной на колени
Упасть,
Когда лишь в правде – исцеленье
И возвышенье страждущей души.

Таким и помнится он мне, этот остроумный, дружелюбный, доверчивый, мудрый человек и поэт-новатор в ингушской литературе, о котором доктор филологических наук Хасан Туркаев в своей монографии «Путь к художественной правде»: «Джемалдин Яндиев с первых же творческих шагов привнес в ингушскую литературу столько емких по содержанию, великолепных по форме, выразительности и ассоциативному строю художественных образов, что он по праву считается подлинным новатором в области родного стихотворчества. Поэт никогда не выбирал легких путей в поэзии, никогда не повторял других. Все, о чем он писал, было выстрадано и пережито им.»
Как и все люди, отмеченные большим талантом и особой одаренностью, был он человеком простым, снисходительным, добродушным и общительным. Как говорится, был «душа нараспашку» Глаза его всегда светились доброй улыбкой. Он был шумным и бескорыстным, как ребенок.
Поэт быстро сходился с людьми: они тянулись к нему, потому что он заражал их всех своим оптимизмом, жизнелюбием и душевной щедростью. Любил пошутить и понимал шутку. Его любимые слова, фразы и шутки повторялись всеми и становились вскоре афоризмами и притчами, потому что были всегда точными, меткими, естественными оригинальными - по характеристике, емкими и краткими – по мысли. Мне особенно нравилось его выражение презрения к плохому человеку: «Две копейки в базарный день – цена ему». Или о плохих стихах: «И копейку не стоят они в базарный день». Такую оценку, бывало, давал и моим стихам, которыми был недоволен6 он не терпел издевательства над поэзией. В своих оценках был он всегда прям и высказывал свое мнение прямо в лицо, как бы человеку это неприятно не было.
Говорю обо всем этом так уверенно, потому что много лет близко знал Джемалдина Яндиева, дружил с ним, хотя он был почти что на двадцать два года старше меня, он относился ко мне как к равному. Много раз бывал у него в гостях – он жил на третьем этаже в четырехэтажном доме по проспекту Революции в Грозном. И он не однажды бывал моим гостем. Не однажды выступал вместе с ним на встречах с читателями и в Грозном, и в селах республики, Участвовал в днях литературы и искусства в Дагестане, Северной Осетии, Кабардино-Балкарии. Я гордился дружбой с ним, человеком и поэтом, одним из ветеранов литературы, которые, как пишет Х.Туркаев в названной выше своей монографии, уже «пришли к первому Съезду Союза советских писателей в 1934 году с яркими творческими успехами». Я до сих пор бережно храню, как память о нем сборник его стихотворений «Лавина» с размашистой дарственной надписью: «Моему другу и поэту .- истинному Гусару – Адизу Кусаеву. От всего сердца. Дж. Яндиев». :
Родился Джемалдин Яндиев в октябре 1916 года в селе Балта Пригородного района Ингушетии в семье горца-земледельца. Позже об этом горном крае поэт писал так:
Где я рожден – в скале гнездо орлицы;
Где я рожден – обвал гремящий мчится.
Там водопад кружит чинары лист,
Как сердце матери, там воздух чист.

Ему было всего четыре года, когда умерла мать в 1920 году. Отец его умер позже, в депортации в 1950 году.
В 1925-1929 годах учился в Балтинской сельской школе, в 1929-1932-м Джемалдин учится на рабфаке политтехникума во Владикавказе-на тепломеханика в том же в том же техникуме, по окончании которого получил диплом тепломеханика. Но тепломехаником не становится, а увлекшись журналистикой, с ней связывает многие годы своей жизни. В 1936-1938 годах Дж.Яндиев работает корреспондентом в редакции Чечено-Ингушской республиканской газеты «Ленинский путь» и одновременно становится переводчиком Чечено-Ингушского республиканского книжного издательства. И в эти же годы он учится на заочном отделении Литературного института им.Максима Горького Союза писателей СССР. В 1937 году его принимают в Союз писателей СССР и назначают в начале Ответственным секретарем Союза писателей Чечено-Ингушетии, а затем избирают Председателем Союза писателей ЧИАССР. Работает поэт в этой должности с 1938 по 1944 годы. До самого трагического дня в истории чеченцев и ингушей – 23 февраля 1944 года, когда был депортирован вместе со всем народом в Киргизскую ССР, Джемалдин – заведующий редакцией литературно-драматических программ Чечено-Ингушского республиканского радиокомитета.
Об этом времени так вспоминал профессор из Ленинграда, старший научный сотрудник института этнографии Академии наук России Борис Путилов, работавший в военные годы в Чечено-Ингушском радиокомитете вместе с Дж.Яндиевым: «Джемалдин – высокий, стройный, подтянутый, одетый в военную форму – всегда входил в радиокомитет стремительно. Мне нравилась его внешность, красивое темнокожое лицо, крупный нос с горбинкой, большие, навыкате, глаза, высокий лоб мудреца и всегдашнее творческое горение. Голос у него был сильным, густым. Поэтому тексты, особенно – стихи, он читал своеобразно: начинал во весь свой мощный голос, а заканчиал фразу едва слышно – голос его постепенно затихал, как угасающий костер»,
О нем упоминает в своих воспоминаниях и выдающийся чеченский ученый-языковед, доктор филологических наук Юнус Дешериев, который был послан по заданию ЦК ВКП(б) в республику для активизации идеологической работы и работал главным редактором Чечено-Ингушского радиокомитетеа в 1942-1943 годах. «С радиокомитетом сотрудничали, - писал ученый, - замечательный ингушский поэт Джемалдин Яндиев, чеченский поэт-драматургНурдин Музаев…»
Это было время, как писал в 1943 годах известный советский писатель Павел Павленко, который в это трудное время находился в Грозном, в газете «Известия», когда
Настроение «было спокойно-суровое, и уверенность в своих силах проглядывалось решительно во всем. Это сказывалось и в литературе. Стихи чечено-ингушских поэтов звучали по радио ежедневно. Имена их появлялись в печати и в радиовыступлениях так часто, что, казалось, ониработали без отдыха».
В ссылке жил до 1956 года в городе Фрунзе (сейчас – Бишкек), пока в том году не выехал вместе со своим другом Кайсыном Кулиевым в город Москву на учебу в Высших литературных курсах при Литературном институте им. М.Горького. В них он пробыл до конца 1958 года и в 1959 году наконец-то возвращается на родину, С 1959 по 1967 год работает в городе Грозном редактором, старшим редактором редакции литературно-драматических программ ингушского вещания Грозненской студии телевидения Государственного комитета ЧИАССР по телевидению и радиовещанию. Там на одном из общих собрании сотрудников Комитета я и встретился с ним в первый раз в 1966 году. С того дня наша дружба продолжалась до его кончины в 1979 году. С 1967 по 1979 год Дж.Яндиев работал литературным консультантом Союза писателей Чечено-Ингушетии.
И, надо сказать, наставником он был хотя и добрым, но очень строгим, добросовестным и требовательным. Ни одно наше произведение не оставалось без его внимания и суровой или похвальной критики и оценки.
Поэтический дар Джемалдина Яндиева проявился рано – еще в годы учебы в педагогическом училище, но публиковаться в печати он начал в 1936 году. И сразу же привлек внимание читателей и критики оригинальностью и новизной своего творчества. Первые же его стихи вошли в коллективный сборник молодых чеченских и ингушских поэтов «Наши песни»(1940 год). А первая книжка его стихотворений «Зеркало времени» вышла из печати в 1941 году. И с этого времени тема времени становится одной из главных в его творчестве. К нему он обращается во всех своих сборниках с настоятельной просьбой:

О, дай мне, время, дай мне, время,
В седло вскочить дай, время, в раз.
Дай, время ногу вставить в стремя,
Отбросить робость, словно бремя,
От Родины в счастливый час
Похвал дождаться
Дай мне, время,
И, как трубы призывной медь,
В горах родимых прозвенеть…

О первых шагах Дж.Яндиева в поэзию так вспоминал мэтр чеченской литературы
Магомет Мамакаев: «Начинающих в те довоенные годы было много. И не всегда у нас для них находилось время. Но внешний вид Дж. Яндиева был поэтически очень притягательным. И я, работавший тогда, в 1936-1937 годах, редактором газеты «Ленинский путь» решил выслушать его… Он начал читать. Уже само чтение у него было не как у других – монотонное, заунывное. Это было страстное, горячее извержение чувств, облеченных в яркие поэтические образы. После нескольких стихотворений я дал положительный отзыв на всю рукопись: ведь нет необходимости съедать весь чурек, чтобы оценить его вкус. И никогда впоследствии мне не пришлось краснеть за него: стихи Дж. Яндиева, его поэтические сборники, выходившие позже, были один лучше другого».
А издал их Джемалдин Яндиев после первого сборника в разные годы более двадцати на ингушском и русском языках в Москве и в Грозном. На родном языке такие, как: «Голос сердца», «Родные горы», «Полдень», «Раздумья»; на русском языке: «Сердце матери», « Стихотворения», «Горская песня»., «Эхо в горах», «Лавина. Стихи разных лет», «Утренние раздумья», «Избранное» и другие. Последний сборник его поэзии «Жизнь моя –встревоженная птица» на русском языке и 2-х томное собрание сочинений на ингушском языке увидели свет после смерти поэта.
Стихи Дж.Яндиева часто печатались в республиканских газетах и альманахах «Сердало». «Грозненский рабочий», «Лоаман 1уире» «Орга» и в центральных журналах и газетах – «Октябрь», «Дружба народов», «Наш современник», «Огонек», «Литературная газета» «Литературная Россия» в прекрасных переводах А.Тарковского, С.Липкина, Н.Асанова, А.Передреева, Н.Гребнева и других. Достойное место заняли его стихотворные подборки и в Антологиях чечено-ингушской поэзии «Поэзия Чечено-Ингушетии (г.Москва, 1959 г.) и «Чечено-Ингушская поэзия» (г.Грозный, 1981г.) Его стихи были переведены на многие языки народов бывшего Советского Союза.На стихи поэта написано множество песен, которые, как и сами стихи автора, становились быстро народными.
За этот неоценимо большой вклад в развитие ингушской литературы поэт и отмечен был достойно: он первым из ингушских литераторов получил высокое и почетное звание – Народный поэт Чечено-Ингушетии и орден Знак почета.
Он был мастером стиха, особенно –любовной поэзии и лирической миниатюры. Вот, например, коротенькое всеми любимое и часто цитируемое стихотворение «Слеза», которое после первого же прочтения я запомнил на всю жизнь, как образец высокой поэзии:

Как тяжкая капля из тучи,
Когда созревает гроза,
Из глаз ее, ясных и жгучих,
Так первая пала слеза.
Я бросился, чтоб удержать ее,
Я руки подставил, моля…
Прожгла она руки и сердце –
И в черные пала поля!

Об этой особенности и своеобразии поэзии Дж. Яндиева ученый-литературовед Х.Туркаев писал в монографии «Путь к художественной правде»: «Лирике поэта никогда не была присуща поверхностность переживаний, мысли. Он показывал нам душу лирического героя. Любовь для поэта – это одно из таких святых понятий, как родина, мать, родная природа. Чувства к любимой заставляют его жить, творя для людей добрые дела, оставляя на земле о себе добрую память».
Но главным своим долгом поэт считает служение своей стране, своему народу. Это он подчеркивает даже в любовной лирике. В стихотворении «Женщине» он пишет:

Я был бы всюду и везде с тобой,
Я за тобой всегда бродил бы тенью,
Когда б Отчизна не звала на бой
И мужество не звало б в наступленье.
Ведь, если Родины лишусь своей
И не пойдем на зов, что всех дороже,
Я не дождусь прощенья от людей,
Моей любви ты не поверишь тоже.

Я бы мог писать о своем друге и наставнике Джемалдине Яндиеве бесконечно много. Но, думаю, что он завоевал себе бессмертие и без моих свидетельств об его необыкновенном и неповторимом, ярком и выдающемся таланте. И не скажу лучше, чем классик чеченской литературы, известный писатель Магомет Сулаев, который писал: «Дж.Яндиев не обманул людей, заявив первыми стихами о своем таланте. Он уверенно вошел в ингушскую литературу и сразу утвердился в ней. Потому он и был дорог дюдям, что дарил своей поэзией душевную радость читателям всех поколений. Потому и бессмертен он, что неувядаемы его стихи».
Дж.Яндиев, как и каждый творец часто думал о грядущем и, обращаясь ко времени, задавал вопрос о будущем своей поэзии:

Скажи мне, не исчезнет ли в горах,
Подобно эху выстрела ночного,
Мой голос, мое песенное слово,
Ответа не нашедшее в сердцах?
Или останусь я в сердцах людей
И отражусь в глазах моих потомков?
Я жизнь прожил среди людей не волком,
Что за добычей рыскает своей.

Сомнения поэта о забвении своего в будущем были напрасны: его имя и его поэзия забвению не подлежат. Он жил.
Он жив,
Он будет жить!

Адиз Кусаев, чеченский поэт, прозаик, журналист
Изменено: Sabr - 24.07.2016 14:41:20
Sabr 18.08.2016 14:16:48
Сообщений: 7254
http://www.smikbr.ru/2016/pressa/litkb/04.2016.pdf

читайте в журнале "Литературная Кабардино-Балкария" статью Марьям Яндиевой "Горестный клич": Одинокий Голос Человека".
О чем эта статья? О Нафи Джусойты? Да, и на его примере - какой должна быть интеллигенция.


"Снискавший все возможные и мыслимые прижизненные лавры выдающийся осетин Нафи Джусойты (1925 г.) к столетию ингушского классика Джемалдина Хамурзаевича Яндиева (1916-1979) издал (за собственный счет) книгу стихотворений (своих переводов на осетинский язык избранных произведений Джемалдина) и эссе (о «друге Джиме» и тревожной судьбе Кавказа, кавказских языков и взаимоотношений народов). Сорок стихотворений Дж. Яндиева из его посмертного сборника «Весенний зов» (М., 1986) переведены Н.Г. Джусойты на осетинский и органично существуют под одной обложкой с его пронзительнейшей «прозой» - размышлениями о судьбе Кавказа и воспоминаниями о незабвенном ингушском друге.

Отобранный корпус стихотворений и следующие за ними «горестные заметы» свидетельствуют о том, что человеческая, мужская и творческая дружба непреходяща и есть фундаментальная основа для глубинного ощущения и осмысления прожитого и пережитого в прошедшем веке, кровавым вихрем ворвавшегося в век XXI.

Н.Джусойты – свидетель и мыслитель, умеющий не только эмоционально-чувственно, пластически детализировать, но и философски обобщать. Он говорит о трагедии Кавказа и его народов взволнованно, ярко и мудро, давая читателю возможность активного размышления и личностной сосредоточенности на онтологических проблемах нашего бытия. Предельно искренне, обнажая свое внутреннее смятение, растерянность и ясно чувствуемый драматизм в оценках и переживаниях отнюдь не пасторальной современности, Н.Джусойты щедро и бескорыстно предлагает каждому свою, джусойтовскую, нравственно-этическую лоцию для ориентации в мутной социально-политической, культурной и духовной взвеси с тем, чтобы четко прозреть и отделить подлинный золотник от грязной мути.

Много переживший и передумавший за долгую жизнь, он не испытывает никаких иллюзий и тоски по «золотому веку» (а только по дорогим и незабвенным друзьям и единомышленникам), потому что как истинный мудрец и поэт знает: у нас не будет иного времени («времена не выбирают, в них живут и умирают»), не будет другой поэзии, других народов и иной географии. Будет только то, что мы имеем. А поэтому с бесстрашием и какой-то щемящей открытостью он начинает новый диалог, не пафосный, не имитационный (кажется, ему чужда «пальмиро-вагнеровская» эстетика художественно-политических проектов в кровавом ландшафте исторических руин и человеческих бед), но негромкий и сердечный разговор. Выбирая для этого очень точную и уместную форму и интонацию: монологического диалога, печального и взыскующего к сердцу и уму каждого человека, для которого единственной родиной на свете является вечный Кавказ и язык его народов. Он размышляет со слезами и бесконечной печалью, «а мы слушаем и плачем с ним вместе: столь высока взятая им нота». Ум, опыт и благородство Н.Джусойты, на сегодняшний день единственного, храброго начавшего путь к миру и вочеловечиванию расчеловеченного, растерзанного кавказского пространства (в его российском сегменте), — залог возможного успеха наступления эры нового гуманизма и добрососедства. Он выстрадал знание о том, что только высокая, подлинная литература, поэзия в частности, помогает дезориентированному, замороченному масскультом и телепропагандой современнику отделить добро от зла. А поэтому он в прямом смысле дает каждому в руки книгу: умиротворяя, объединяя, возвращая в этическое лоно всех выпавших из него по своей и чужой злой воле в последние трагические годы.

В «Послании друзьям в страну безмолвия» (первая публикация состоялась еще в 2000 году) Н.Джусойты предупреждает о том, что войны приводят к исчезновению языков небольших народов (ингушского, осетинского, как и других языков Северного Кавказа), и единственным выходом из этой катастрофы является солидарность всех кавказских народов – несчастливых игрушек в преступных геополитических играх конца ХХ – нач. XXI вв. Он взывает к «высокой гряде подлинных друзей», «тихо и внятно» шепчет им «свои горестные заметы сердца о Кавказе и кавказцах, которые оказались в водовороте великой беды. О Кавказе – нашем общем доме. Ведь я говорю с Кайсыном Кулиевым, с великим певцом из Чегемского высокогорья, с Магометом Мамакаевым из Чечни, Джемалдином Яндиевым из Ингушетии, с Адамом Шогенцуковым из Кабарды, с Аткаем Аджаматовым из Дагестана, а они все – отзывчивые, мужественные и мудрые кавказцы, люди редкостного благородства. Верю, что мы, как были, так и остались близкими по сердечной сути и разумению мира людьми, потому мне вовсе не в тягость этот разговор с безмолвием друзей, хотя говорю о великой печали в нашем общем доме».1)

Обращение к «великим ушедшим» связано с утратой в современной Н.Джусойты и нам реальности «сердечной сути» и общего «разумения жизни», худо-бедно «имевших место быть» в постсталинской стране в среде творческих элит Северного Кавказа. Сегодня одинокий голос Нафи обращен к «художественной, гуманитарной интеллигенции» всех народов..."
Изменено: Sabr - 18.08.2016 14:27:40
Sabr 18.08.2016 14:29:48
Сообщений: 7254
http://pisateli-kavkaza.ru/files/file/LK_52_7.pdf

Читайте в газете "Литературный Кавказ" (издание клуба писателей Кавказа) №7 (52) , июль 2016
материалы, посвященные Джемалдину Яндиеву.

Прекрасная статья "Голос кристальной чистоты".
Автор - Х.В. Туркаев, доктор филологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ
Изменено: Sabr - 18.08.2016 14:40:58
Sabr 28.09.2016 14:34:48
Сообщений: 7254
Зеркало жизни Джемалдина Яндиева
Быть может, себя самого
Я встретил на глади зеркальной.
А.Блок

Образ и мотив зеркала в лирике Дж. Яндиева, несмотря на небольшое количество стихотворений, затрагивающих «зеркальную» тематику, очень важен и концептуален.
В первом авторском сборнике 1941 года, который назывался «Заман кизга» («Зеркало времени»), есть три стихотворения, связанных с зеркалом: «Дунен т1а мух баьлча» («Над миром ветер поднимется»; в переводе Н.Асанова – «Только дунет ветер над морем» - опубликовано в 1958 году в книге «Стихотворения»); «Заман кизга» («Зеркало времени»; в переводе Н.Асанова – «Зеркало времени» - опубликовано в коллективном сборнике «Чечено-Ингушская лирика» в 1939 году); «Заман тешага» («Верящим времени», посвященное чеченскому поэту Арби Мамакаеву, бывшему близким другом Джемалдина).
В сборнике стихов поэта «Дега оаз» (1942 г., на русском языке – «Сердце матери», 1943 г.) есть стихотворение «Са кизга» («Мое стекло»), датированное 1941-м годом, которое было переведено А.Гатовым. Мы знакомы с ним по публикации в книге произведений Дж. Яндиева «Стихотворения», 1958 г., под названием «В бурю».
В сборнике стихотворений «Делкъе» 1963 года («Полдень») – еще одно стихотворение «Заман кизга чу хьежаш» («Глядя в зеркало времени»). И, наконец, стихотворение под тем же названием, написанное перед смертью, было опубликовано в первой посмертной книге произведений Дж. Яндиева «Т1еххьарча шерашкара стихаш» (1983 г. В переводе А.Передреева стихотворение под названием «Зеркало жизни» увидело свет в 1986 году в книге «Весенний зов»).
Символика, семантика и функции зеркала наилучшим образом исследованы в классических работах М.М. Бахтина и современного ученого А.З. Вулиса («Эстетика словесного творчества». М.. 2002; «Зеркала». М. 2002).
Бахтин говорил о зеркале как о способе самопознания лирического героя через свое отражение. Зеркало – это граница между «внешним-внутренним», «своим-иным», «живым-мертвым» и т.д.; зеркало – своеобразный экран, на котором оживающие образы (прошлого, настоящего, будущего) становятся символами памяти, хранящей информацию; зеркало – не просто отражение, а целый театр, в котором каждый видит «свой маленький спектакль, сыгранный для себя», свои самые сокровенные желания; наконец, зеркало – это и тема двойничества, тени, портрета, отпечатка, запечатленной картины. Последнее важно для поэтики Яндиева, о чем мы будем говорить далее.
А.Вулис говорит о зеркале как «метафоре окрестного мира» (метафорического изображения метафоры), которая богата бездонными подтекстами. Высокую эмоциональность «зеркальных метафор» исследователь объясняет свойством зеркала видеть невидимое, находить ненайденное, обозначить необозначенное. Подобная «зеркальность» характерена для выражения глубоко потаенных, даже подавляемых смыслов стихотворений Яндиева, в которых образ и тема зеркала имеют концептуальное значение. В ингушской мифологии, в сравнении с другими традициями, образ зеркала, стекла, кажется, не столь разработан. Что не помешало Яндиеву поэтически адаптировать классическое трактование зеркала в мифологиях многих народов как души человека – его тени, судьбы. Это было связано с глубокими эмоционально-психологическими личностными переживаниями поэта. В его случае зеркало само по себе «не генерирует зло или добро», а отражает то, что он остро переживал и рефлектировал на глубинном, сокровенном уровне. Джемалдин в своих «зеркалах» не запечатлевал какие-то внешние, фактически достоверные обстоятельства, явления, события. Он всматривался в себя, свой внутренний мир, побуждая душевные переживания самого себя: кто он на самом деле… И в 30е, и в 40е, и в 60е-70е годы эта экзистенциальная проблема была наиважнейшей, хотя и не столь проявленной количественно. Его сознание, постоянно просветляемое вопросами личностного существования в рамках отведенного Богом земного времени, как башня его прародителя Янда, устремлялось вверх, воспаряя над «свинцовыми мерзостями» соцреалистической каждодневности. Зеркало у Яндиева было символом его индивидуального познания (прежде всего), несмотря на то, что во внешнем «фасаде» стихов (в их «сюжете») доминирует время, отраженное в зеркале. В этих стихотворениях постоянно существует дихотомическая антитеза: «плохое-хорошее», «настоящее-будущее», «холод-тепло», «прошедшее-грядущее», «кровь, дым – отмытое от крови проясненное», «старый-молодой», «жестокое-доброе», «солнце-затмение» и др. Все стихи, за исключением посвященного другу А.Мамакаеву, как прямому собеседнику, - это обращения к себе, диалог с собой, связанный с затаенным (даже задавленным)страхом и непониманием безумия мира, его жестокости.
…Как от холода и тепла
Пар ложится на зеркало,
Плохое, хорошее, мною слышимое,
Отражено в моих глазах.
или:
…Сколько есть зрения я в него (зеркало) смотрел,
Кровь, дым. Только дым, кровь видя,
Черными тучами обложенное,
Мое зеркало потемнело…
(подстрочные переводы)
Он пристально вглядывается в свое внутреннее зеркало, пытаясь «осознавать» себя и свое жуткое время и рефлектировать. Эти раздумия выявляет очень важные мгновения «потока сознания» лирического героя Джемалдина Яндиева, восходящего к глубинной философской рефлексии о подлинности и лживости своей жизни, своего «великого времени» (с большой буквы). Поэт, вернее его лирический герой, становится фактически иллюстратором серьезнейшей психической деятельности тонко чувствующего и остро переживающего человека – узнавать, искать себя нестоящего, подлинного в своем внутреннем зеркале. С этим зеркалом у него связана готовность его рассудка, сознания к познанию себя и реальности без бутафории и позолоты «великой эпохи». Его зеркало отражает определенные ситуации: готовность верить и любить свое время с большой буквы, усталость от него, тревожное ожидание лучшего, бессильную тоску и печаль от того, что лучшее будущее наступит лишь после того, как «моей кровью умытое очистится мое зеркало» и т.д. Но помимо этого, зеркало способствует проявлению глубоко скрытой нравственной самооценки и переоценки многого лирическим героем поэта. Он как бы «верифицирует бытие»: устанавливает истинное знание о жизни и себе самом, обозначает невидимую постороннему глазу связь со своим спрятанным от всего и вся духовным внутренним миром.
Влажно мое стекло,
Мое завтра темным делая,
Черные тучи наведя,
Оно хорошее затемнило…
Гром ударит, еще сильнее ударит.
Так, идущим следом светом,
Моей кровью умытое,
Очистится мое зеркало.
(подстрочный перевод)
Это самое зашифрованное из «зеркальных» стихов произведение «Са кизга» («Мое стекло»), датированное 1941-м годом. Условно говоря, не Стендалевское зеркало (как метафора отражения всего того, с чем художник, идущий по дороге жизни, встречается, точно фиксируя любую деталь). Здесь вглядывание в самого себя и горестное прозрение цены, которую поэт (лирический герой) должен заплатить за будущее счастье.
Он очень хочет увидеть себя в грядущем «великом Времени», но… попадает в самообман в своем ожидании.
…Идет Время, идет Время,
Как конь вскормленный.
Я сижу, сижу я,
Уставший от обрушившихся мыслей.
Идет Время, идет Время,
К большому счастью, зная, что идет.
Я сижу, сижу я
В зеркале Времени свое отражение
желая увидеть.
(подстрочный перевод)
«Заман кизга» («Зеркало времени») написано в те же годы, что и «Са кизга», но в нем открыто и прямо звучит (даже гремит) эта страстная мечта – вера – тоска по доброму, справедливому времени, в котором не будет страха и усталости от него. Лирический герой заклинает (прямо даже кричит) это огромное безжалостное сталинское время (с большой буквы) быть человечным, ведь его зеркало знает будущее…
Поэт как бы говорит сам собой (в приведенных выше и других стихах), поэтому стихотворения построены на внутренних диалогах-оценках своей жизни и поступков в своем, жестоком (добром), счастливом (несчастливом) мире. Он хочет видеть только хорошее, но просвечиваемая подтекстом тревожно-вопросительно-восклицательная интонация только усиливает рефлексию, смятение поэта, несущего и свою долю ответственности за происходящее в его «великое время». Он зашифровал то, что открыл в горьком прозрении в себе самом и в своем несчастном поколении и передал потомкам мысль о том, сколь высока ответственность поэта за все, что происходит в жизни. Ведь лирический поэт – эмоциональный отражатель ее. Именно поэтому в стихотворениях Дж. Яндиева о зеркале столь важен образ поэта (лирического героя), старающегося быть честным, и подтекстом, а не в прямых речениях, выразить муку, тоску своей души. Его неявная боль обнаруживает боль и тоску как отдельной личности, так и целого поколения, трагически выживавшего в сталинском неолите.
Мы убеждены, что стихотворения с «зеркальной» тематикой – наиважнейшие в так называемой теме «поэта и поэзии» с собственно яндиевскими драматическими поисками ответов на вопросы, которые он задавал только себе самому. «Это крик души поэта, душа которого терзается не личной болью, а болью окружающего его мира, «пустого безлюдного поля»…, где хозяйничают бесы и нечистая сила, где человек страшно одинок и несвободен… Смысл… состоит в том, что поэт не может уйти от зла и болезни окружающего мира. Наоборот, он сам является отражением этого мира, и если мир болен, трещина проходит через сердце поэта» (Шубникова-Гусева Н.И. Поэмы Есенина. От «Пророка» до «Черного человека». М., 2001. С.С.578,579).
Сокровенная, глубоко запрятанная тревога и боль определили в этих стихотворениях (и не только в этих) поэтику неявного, сокрытого диалога в «зеркальной» теме. Это своеобразная лирическая (очень страстная) исповедь поэта, в которой зашифровано как глубоко личное переживание, так и онтологическая проблема несовершенного мира, смысла человеческой жизни и ответственности художника, пытающегося воссоздать образы этого мира. Поэтому важной чертой поэтики этих стихов является их внешняя и внутренняя полемичность. Это полемический диалог поэта с самим собой (или с другом), не столь открыто понятен и даже внятен, но он очень важен. И в этой связи представляется, что «зеркальные» стихи Джемалдина Яндиева напоминают «айсберг, часть которого открыта и понятна каждому…., а основная остается скрытой, как бы невысказанной. Богатство подтекста определяют рассеянные… намеки…» (Шубникова-Гусева Н.И. С.593).
«Рассеянные намеки», например, в стихотворении «Заман кизга чу хьежаш» («Глядя в зеркало жизни»), написанном незадолго до смерти, - это строки о пережитом, выстраданном сердцем, не высказанном прямо большому миру им самим и его неперемолотыми современниками.
Поэт не декларирует страдания этого поколения для вынесения приговора «веку-волкодаву». Не Зло эпохи, а Добро прожитой человеческой жизни фиксируется на его зеркале:
…Я все познал (пережил),
Я перенес все через сердце.
В зеркале жизни портрет (лицо) человека,
Чтобы не оставить страшным,
(Только) Земной жизни добро
Так же по-доброму поставить
(зафиксировать в зеркале).
(подстрочный перевод)
Как истинный гуманист, Джемалдин Яндиев не хотел множить Зло посредством открытого публицистического «документирования» ужасов времени в своем поэтическом слове. Как мог, он очеловечивал пространство человеческого бытия в свой жестокий век, и ровно так же он не хотел взращивать и множить «гроздья гнева» у потомков, оставляя им в наследство злобную ярость и неизбывную боль свидетеля и современника «великой эпохи» расчеловечивания. Его жизнь в 30е-40е годы вполне можно охарактеризовать, как триллер, со страхами, ожиданием смерти, унижениями, репрессиями и т.д. Это пережили многие люди его поколения. Современникам более важно понять глубокий подтекст и драматизм его произведений, спроецировав их смыслы в нынешнюю ситуацию духовного уныния, отчаяния и нравственного одичания. И постараться оценить негромкость и этическую силу его стоицизма и впечатляющую «непрогнутость по линии достоинства» (А.Битов). К Джемалдину Яндиеву, многое пережившему и перетерпевшему, применимы слова А.Сладковского о Д.Шостаковиче: «Свойство гения предусматривает мягкую силу, он - не железный дровосек, который все сокрушает, не силач…, «принимая все к сведению», он не сгибается… Но надо понимать, что в этот период… в СССР была сконцентрирована вся мировая модель развития, это был грандиозный планетарный эксперимент, и [художник] полотно за полотном описывал натурально и честно каждую его веху. И писал он кровью…».
Марьям Яндиева
сентябрь 2016 г.
г. Москва
Изменено: Sabr - 28.09.2016 14:36:21
Sabr 28.09.2016 14:40:06
Сообщений: 7254
Джемалдин Яндиев –
явление ингушского национального духа
Целью искусства, высокой поэзии, в частности, является нравственное совершенство (Л.Толстой). Поэзия Джемалдина Яндиева, приглашает каждого читателя к совместной духовной работе по обретению нравственных ценностей, к личному и человеческому опыту их поиска. Он очеловечивает не назиданием и готовыми универсальными рецептами «как жить», но предлагает старому и малому найти свой собственный путь в бесконечном пространстве любви, ненависти, горя и радостей, обрести лично выстраданный опыт отношений, принципов нравственной формулы жизни. Его стихотворения в их лучших образцах выстраивают ценностное сознание человека, способствуют видению жизни образно, эстетически значимо. Поэзия Яндиева «стоит» на ингушском фольклоре и этической философии, являясь при этом удивительно современной. Он всегда был человеком, вовлеченным в жизнь, и свидетельствовал о красоте или несовершенстве мира не как холодный фиксатор, а сердечно заинтересованный человек, способный смотреть и видеть, глубоко чувствовать и объяснять свои переживания в образах и смыслах. Подтверждая, что его лирика – неотъемлемая органичная часть живой национальной и общечеловеческой культуры и жизни. Перспективным и актуальным является подход к творчеству ингушского лирика с точки зрения единства, целостности этико-эстетического (нравственно-эстетического) анализа поэтики, одухотворенности произведений – эстетического отношения к миру и человеку, способствующего развитию личности.
Современные исследователи сверхзадачей (сверхцелью) при исследовании творчества какого-либо поэта анализируют текст произведения, подтекст и метатекст (жизнь стихотворения за рамками самого себя). Это новаторский подход, предполагающий активное отношение читателей (особенно молодежи) к наследию классиков. Поэт создает свой стих, прежде всего, для себя, исходя из своей внутренней потребности, но жизнь классического произведения - в перечитывании. Потому что человек, его интересы, устремления, жизненный опыт, его способность к сопереживанию имеют «решающее значение для дальнейшей судьбы литературного произведения» (Л.Тимашова).
Вдумчивого читателя интересует, прежде всего, личность поэта, его эстетическая и этическая позиция в воспроизведении своего времени и его тревог. Д.С. Лихачев в свое время писал о важности историко-бытового контекста творца, знании его биографией, литературно-художественных процессов времени, в котором он жил и творил: «Любой реальный историко-литературный комментарий к памятнику есть в какой-то мере одновременно и комментарий эстетический».
В силу этого истинно классическое произведение несет в себе одновременно и историческое содержание, и вечные истины и ценности. Поэтому с годами не исчезает их художественное значение, более того, эти произведения обрастают новыми смыслами и новой художественной глубиной. Такие стихотворения Дж. Яндиева, как «Со ваьча лоамаш» («Горы, где я рожден»), «Хьо деттале, са дог» («Ты бейся, мое сердце»), «Поэзега» («К поэзии»), «Наьна лаьтта» («Материнская земля»), «Сагот ма де, ва нани» («Не грусти, мама»), «Хьанала ваьхав» («Честно жил»), «Ва, Хьагос» («О, Хагос»), «Алал сога, алал» («Скажи мне, скажи»), «Хало я аьнна» («Сказав, что трудно»), «Наьна меттага» («Родному языку»), «Са шераш» («Мои годы»), «Сом венавац» («Я не пришел»), «Нагахь санна» («Если бы»), «Ши т1адам» («Слеза») и многие другие необходимо рассматривать в этико-эстетическом ракурсе, а не только в рамках времени, в котором были написаны эти произведения. В них – не устаревший и не обесцененный – вечный общечеловеческий смысл, современность и своевременность.
К сожалению, в настоящее время превалирует убежденность в том, что поэтом можно стать. Поэтом стать нельзя, поэтами рождаются, и «это рождение совпадает по времени с рождением человека не как физического явления, а в целостном смысле слова». (В.Кожинов. Стихи и поэзия. М., 1998. С.11).
Чтобы создать настоящие стихи, необходимо особое состояние мира, поэтическая эпоха. 30е-70е годы прошлого века, в которые творил Дж. Яндиев, были «большой советской эпохой» с ее трагедиями, потрясениями, выразить которые в «национальных образах мира» (Г.Гачев) он и был призван милостью Божьей.
«Необходим весь тот огромный жизненный опыт, состоящий из бесконечной цепи впечатлений, который человек приобретает от рождения до зрелости и который включает в себя память прошлого, переживание настоящего, предчувствие будущего. (Здесь и далее выделено нами. – М.Я.). Духовная жизнь всякого человека и, тем более, истинного поэта вбирает в себя не только непосредственно воспринятое, но и давний опыт своих близких, всего своего народа, целого человечества… Суть поэзии – в её человеческом обаянии, в том, что в поэтическом слове заключена и бьется живая человеческая душа и реальная человеческая судьба» (В.Кожинов. Стихи и поэзия. С.С.15,17). Эти точные слова и про Джемалдина Яндиева, в живом и сердечном поэтическом образе выразившего неповторимость горной Ингушетии, чудо родного сел Балта, Дарьяльского ущелья, быта и бытия своего народа с его нравственной философией и стоицизмом; экзистенциальные «практики» в контексте катастроф 30х-40х годов ХХ века, эсхатологические предвидения и ощущения будущих трагедий ингушского народа, Кавказа и мира в целом в XXI веке. Все запечатлено в стихах Джемалдина... Образы и смысла лирики Яндиева, создающие красоту и обаяние многих и многих его строк и строф, органично «растворены» в интонации, ритме, музыке стиха, и как элементы формы как бы невидимы. Это важная проблема его поэзии: поэтическое (отнюдь не сюжетное) содержание стихотворений Яндиева «рождалось» вместе с формой и только в ней. Даже по его черновикам видно, что он не воображал заранее («не заготавливал»), загодя содержание будущего стиха, а потом создавал под него форму, призванную выразить это содержание (подбор метафор, рифмы, ритма и т.д.).
У него не было «плана» произведения, но была четкая фиксация мыслей, наблюдений. Те или иные элементы содержания воплощались в черновых записях в уже созданные элементах поэтической формы. Образ, темпоритм Яндиева существуют в органичном сплаве, и именно поэтому у него нет сугубо формальных приемов, деталей. Все содержательно. Даже небольшое изменение формы связано с изменением смысла, содержания. И наоборот: каждый смысловой нюанс возможен лишь в данной форме. Именно поэтому у Джемалдина Яндиева нет собственно формалистических конструкций в стихах, где содержание было бы вторично. Нет необычного порядка слов, нарочитых инверсий и т.д. Очень важен яндиевский строфический ряд или его отсутствие, когда строка идет за строкой с разбивкой или, наоборот, без разбивки на строфы (что часто игнорировалось неряшливыми редакторами). Безусловно, в поэтическом корпусе Дж. Яндиева есть, но мало формальных стихов, но в целом слова, ритм, сами гортанные звуки его стиха и составляют непосредственно содержательное явление.
«Лаконизм и энергия выражения» (Б.Эйхенбаум» - авторский знак Джемалдина (особенно в зрелые годы и в последний период творчества), генетически производное от самой природы Дарьяла, Балты, предков-тружеников, личной отваги, горя и трагедий ингушского народа, передавшего поэту многовековой культурный код, в котором добро, красота и свобода – главнейшие маркеры.
В чем смысл человеческой жизни, что есть добро и зло, истина и красота. В поисках ответов на эти вопросы можно провести всю жизнь… Дж. Яндиев посвятил свою жизнь поэта духовным поискам ответов на них. Путь был непростой, упорный, потому что это было личное лирическое «исследование» человека в бесконечном процессе его самосозидания и становления, обретения способности гармонично (или разрушительно) устраивать свою жизнь, природу взаимоотношений с миром. Созданная им «поэтическая антропология» (этическое и эстетическое восприятие жизни через человека) и «поэтическая онтология» (этическое и эстетическое в отношении мира) органично связаны с ингушским языком, ингушским фольклором, ингушской этикой Эздел, высокими образцами русской классики (Лермонтов, Блок, Заболоцкий, Пастернак) и трагической историей советского ХХ века.
По прошествии многих лет со дня ухода Джемалдина и более объемного видения историко-литературного процесса советского прошлого из сегодняшнего дня можно сказать, что, биографически «выйдя» из этнографического «интерьера» в социально-исторический и национальный, Яндиев в силу разных обстоятельств не вошел в свое время в глобальный интернациональный контекст. Но нравственно-этические смыслы его поэзии не узко-национальны, они универсальны. Что связано с такой важной для современников и потомков особенностью его поэзии как неравнодушие к человеческой личности как таковой, к судьбе своего народа и сбережения духовного фундамента ингушей, архетипа народного сознания, его исторической памяти и нравственно-этического кодекса.
Проживший личную судьбу вместе с судьбой своего народа, Дж. Яндиев нашел адекватные способы и приемы отражения единства этой общей судьбы в стихотворном слове. Ингушский язык в его поэзии достиг высочайшего уровня своего лексико-синтаксического, семантического и духовного проявления. Он имел право сказать: «Я выстроил башню на склонах родных из песен моих». Поэтическое слово Джемалдина (эпитеты, метафоры, сравнения), зафиксировав его собственный человеческий опыт (житейский, творческий, духовный), стало бесценным проводником этого опыта во времени и пространстве, перейдя из географических и этнических границ прошлого век в нашу современность.
Яндиевская поэзия – уникальный индивидуальный лексикон, сформированный из перлов ингушского народного языка и фольклора, а также из лексико-семантической и интонационной сокровищницы собственного дара и интеллектуального усилия. Ритмическая конструкция его стихотворений - разговорная, песенная, раздумчивая – узнаваема и обеспечивает изумительно искренне и душевно существование стиха.
Дж. Яндиев – творец оригинальных языковых, чисто лирически, средств, сотворивших уникальный ингушский поэтический текст профессиональной литературы ХХ века, запечатлевший историческую и ментальную самобытность и всечеловечность ингушей.
Согласно современной науке, «этика» употребляется в двух смыслах: представляет принципы практического поведения человека (должного) и учение об этих принципах. В первом значении этика воплощается в человеческих поступках; во-втором - в речах и трактатах. Джемалдин – это первое: его стихи (лучшие из них) в основном надо истолковывать как этический поступок. В его случае произошло совпадение слова, поведения, даже его молчания как этических поступков во времена тотальной унификации в идеологическом, культурном, бытовом пространстве советского государства как в периоды террора, так и разноградусных «оттепелей». Поведение и дела поэта, высветленные этикой, несли в себе признаки противостояния общепризнанному в конкретной жизненной ситуации часто в рисковом личностном воздействии на нее. Потому что этический поступок – «не некое доброе пожелание, но борьба с той или иной силой. Иначе любой болтун на моральные темы был бы этическим героем». (В.Кожинов. Поэзия и критика/Литературная Россия, 1975, 12 сентября, №37).
Стихотворения Джемалдина сугубо философской, а не текущей социально-политической актуальности в эпоху «развитого соцреализма», неучастие в трескучей окололитературной «болтологии» дирижируемого и направляемого литпроцесса 60х-70х годов, исчезающе малое количество «партийно-вождистских» произведений в опасный для жизни (в прямом, физическом смысле) период сталинского каннибализм, наконец, его молчание последних лет жизни – были поступками человека нравственно-этического «формата». При этом он не бал «мэтром», «ментором», изрекающим вечное и нетленное, а размышляющим и сомневающимся человеком, хорошо осознающим, что поэзия – не каталог правил и норм, а нечто другое: художественное преображение жизни. «Само по себе поэтическое произведение, взятое вне той ситуации, в которой оно обнародовано, есть, конечно, плод художественной, а не этической деятельности. Правда, в поэтическом произведении в той или иной мере воплощается определенный этический смысл, но в подлинной поэзии этот смысл всецело подчинен художественной цели, и, изолируя его от этой цели, мы получаем в результате лишь некую этическую «версию». (В.Кожинов. Поэзия и критика). В лирике Дж. Яндиева, в лучших ее образцах, готовых «этических версий» нет. Используя традиционные образцы ингушского народно-поэтического творчества, Яндиев наполнял их новой этической и, прежде всего, эмоциональной силой реального социального и индивидуального опыта жизни, в которой он жил как художник, творец художественных образов и смыслов. Подтверждая мысль о том, что «этика не тема, а строй ценностей в поэзии» (Л.Аннинский).
Этический ценностный строй – чрезвычайно важная компонента лирики Дж. Яндиева, но она органично привязана к эмоции, чувству. Ведь его стихи в прямом и точном смысле этого слова (от древнегреческого «aesthesis» - чувство, ощущение) отразили целый комплекс «характерных чувств времени и личности» (Л.Аннинский). Яндиевский стих эмоционален по своей «самой строчечной сути» (Н.Асеев), что было отмечено профессиональными переводчиками и критиками еще в 30е годы.
В современных размышлениях о поэзии есть, как представляется, продуктивное определение «баланса» этического и эстетического, которое называется «непроизвольной этической доминантой» (А.Тавров). Исследователь отмечает, что вне этики поэзия остается без внутренней энергии, без внутренней пружины, без этого поэзия – игра в бисер. Через призму этического поэт (в данном случае Дж. Яндиев) как бы заглядывает «в начало-начал, в область бесконечной и внесловесной потенциальности, которая является родиной и источником жизни и сил любого, вне зависимости от того, ведает он об этом или нет» (Андрей Тавров. Из письма другу об эстетической и этической поэзии//russulliber. libejournal.com/629523.html). При этом в стихах присутствует то, что «Лорка называл дуэнде, Цветаева – огнь, Есенин – никак», т.е. вдохновение. Абсолютное и неизреченное проявляется часто через окно священной одержимости при помощи внесловесного ветра. Внесловесный ветер вдохновения намного тоньше и изысканнее тех слов, которые он, долетев до поэта, рождает в его душе и гортани. Слова, которые он вызывает к жизни, во-первых, намного грубей этого источника паруса, а во-вторых, вынося слова на поверхность, этот необусловленный порыв каким-то образом влияет на природу слов, утончает и преображает их. Весь этот процесс происходит вне осмысления его поэтом в период написания стихотворения, хотя бы потому, что раскладываясь, как в квадратики киноленты, проецируясь на них, создающих иллюзию времени, сам свет вдохновения расположен вне времени. Попросту говоря, не может ли порыв вдохновения для эгоцентричного (эстетического) поэта до какой-то степени задаром проделать ту работу, которую выполняет поэт этический через глубинное созерцание вещей и явлений? Не может ли он на миг самого поэта сделать «святым», причем понятно, что эта «святость» (этическая безупречность) надолго не удерживается, но все же реально присутствует… Может быть, в поэзии существует такой канал, через который эгоцентрический (т.е. эстетический) и недостойный этически поэт достигает изначальной Чистой Земли и имя ему – вдохновение, огнь, дуэнде» (Андрей Тавров. Указ. работа). «Зеркало жизни» Джемалдина зафиксировало его присутствие на земле исключительно как достойное. Поэтому мы из нашего сегодня можем говорить о том, что он действительно был счастливым человеком и поэтом, несмотря на все тяготы прожитой жизни. Этическое вдохновение (не назидательно - риторически и дидактически) присутствует в его лучших стихах: «Мать пет», «Где я рожден», «Горсть Земли», «Дай мне, время», «Слеза», «Весенний зов», «Зима», «Коню», «Мысль поэта», «Жизнь», «Хагос» («Глиняная чаша»), «Ласковый свет», «Терек», «Ребенок говорит», «Вернусь», «Почему с такою жаждой», «Пойду я медленно, как вол», «Бейся, сердце», «Уходят годы», «Что поделать с думами», «Мысль поэта», «Я вернулся» и др.
Современные специалисты по литературе и философы, размышляя о «божественной помощи» (вдохновении), говорят о том, что иногда эта «помощь» является как удачный случай, редкое везение, счастливая «встреча» и имеет мистическую природу. Приводя слова выдающегося физик ХХ в. П.Дирика о том, что если человек «восприимчив и кроток», мысль (чувство) само ведет тебя за руку, нужно терпеливо ждать этого момента. «Открытость Богу» и «кротость пред Ним» - откроют несуетливому «тропы», ведущие к новым землям».
Есть и несколько иной облик вдохновения – «как особой силы духа пред лицом тяжелых испытаний. Опасностей природы и общественного зла. Голос неба, услышанный человеком, может придать ему невероятную мощь…, даря силу духа, громадную силу, требующуюся иногда, чтобы всего лишь не упасть…» (А.Буров, Г.Прашкевич. О молчании/magazines.russ.ru/druzba/2016/o-molchanii.html).
Приведенные выше стихотворения Дж. Яндиева как бы подтверждают оба «определения вдохновения: эти стихи не декретированы социальностью и личными пристрастиями», а материализованным в слове «голосом неба», придавшим поэту духовную силу.
В этих произведениях Яндиева личностная картина мира «вбирает» в себя абсолютные культурные ценности – этические и эстетические: высокие моральные истины, красоту, добро, радость и боль земной жизни. У Джемалдина органическая приверженность им зиждется, прежде всего, на сердечной душевности, открытости чувства и безусловно – разуме, который «работал» по закону морального императива (отношение к себе и миру с позиций нравственного выбора), что говорит о духовно развитой личности поэта, формирующего гуманистическое отношение к людям, окружающему миру (природе, социуму).
Сегодня в социальной жизни границы добра и зла, истины и мнимости, нравственности и аморальности настолько размыты, что «выстоять, не сломаться и не потерять себя…, способна личность, умеющая преломлять влияние внешнего мира через самобытный внутренний мир, богатый разнообразными «резервами» для распознавания и оценки получаемой информации» (Есикова М., Дробжева Г. Этика в зеркале поэзии. Тамбов, 2004. С.4).
Джемалдин Яндиев своим высоким лирическим словом взывал к этим «резервам», убежденный в изначальной, Богом данной, духовной «адекватности» человека, получившего бесценный дар жизни, которую надо прожить совестливо, с достоинством и мужеством.
В лучших своих образцах его стихи «взращивают» в человеке нравственное отношение к жизни и ставят каждого перед моральным выбором не в нравоучительной дидактике провозглашения неких догм (идеологических, культурных, социальных, религиозный), а в личном эстетическом опыте осмысления этических проблем с точки зрения «золотого правила нравственности»: «Поступай с людьми так, как ты хотел бы их поступков в отношении тебя», т.е. милосердно, справедливом с любовью.
В советское время единственным способом познания всего и вся был марксизм-ленинизм. Сегодня, несмотря на серьезную духовную ущербность и фарисейство (все-таки почти семьдесят пять лет атеистического оболванивания сделали свое дело), этический поход к жизни, социальным явлениям, способ познания реальности и себя («этический способ моделирования мира») все-таки актуализируется (хотя бы вербально).
Дж. Яндиев на генетическом уровне знал (как одаренная свыше личность), что этическое начало в человеке и его взаимоотношениях с миром – не примитивный набор морализаторских изречений, а органичный способ видения мира как «духовного и социального творчества, гармонизирования мира» (И.Ерошенко). Это очень важно для понимания его менталитета как единого идейно-эстетического комплекса ингушского Эздела – «формулы земной и вечной жизни» (И.Абадиев).
Ингушский поэт Джемалдин Яндиев формировался как личность естественным подключением к морально-нравственной деятельности (как виду духовной деятельности) прежде всего через ингушский язык, быт, горский ландшафт. Ингушская национальная этика – Эздел – вошла в него с первой каплей материнского молока и звуком ингушской речи в доме отца Хамурзы. С первой сказкой бабушки Нани, рассказанной ему у балтинского очага. Этико-эстетические императивы требовали от человека, семьи, рода нормы и гармонии в одежде, речи, в приеме пищи, в поступках и взаимоотношениях, выражении чувств. «Во всем соблюдается мера реально возможного в действительности как главной тенденции в изображении и эстетическом осмыслении материального мира. Еще ярче и заметней этот критерий меры возможного выступает в изображении духовных ценностей. Обычаи, традиции, этикет, широко разработанные этические нормы, весь уклад народной жизни этнографически верны действительности. Значит, как материальные, так и духовные ценности формировались, создавались здесь по эстетическому закону меры реально возможного… Вид объектов, их содержание, функции находятся друг с другом в полном согласии. Красивый человек совершает достойные, красивые поступки, красивый конь никогда не подводит своего хозяина, верно ему служит, красивое оружие – всегда самое меткое оружие, красивый обычай сближает людей, укрепляет дружбу и мир. Соблюдается согласие и у обратной закономерности…» (А.Танкиев. Духовные башни ингушского народа. 1997. С.93).
Постигая жизнь, обогащаясь духовными богатствами инонационального мира (прежде всего, ранним «подключением» к русской классике, невероятно энергичным стремлением на всех этапах жизни к общению с разными людьми, к поездкам по малой и большой patrii), впитывая их и «растворяя» в своей личностной культурной субстанции, поэт и человек Яндиев изначально основополагался на ингушской эталонной гармонии и мере. Где «Сий» (честь), «Эздел» (благородство), «Куц» (физическое и моральное совершенство), «Яхь» (соревновательность в благородстве, чести, достоинстве) и т.д. формируют «социоантропологическую реальность высшего ориентира (И.Ерошенко). При этом важно отметить, что ингушский этический свод адекватен общечеловеческому кодексу интеллигентного личного поведения на все времена. В нем – достоинство человека, его скромная самодостаточность, благородная честность, ироничность, дистанцированность от сомнительных и грязных "кормушек". Такими были многие порядочные советские люди…
Сегодняшняя деэтизация «социоантрологического пространства» свидетельствует о морально-нравственной деградации, несмотря на все потуги государственных религиозных институтов занять место «ведущего морально-нравственного института». Нынешние элиты (управленческие, творческие, научные, увы, не воспринимаются как эталон нравственности, а даже наоборот. Этический кризис в обществе (ингушском, кавказском, российском, мировом) безусловно способствует кризису идеологическому, политическому, экономическому и т.д. Ситуация почти катастрофическая…
Вот когда полезнее всего обратиться к художественной литературе, поэзии, которая более всего споспешествует (если она, конечно, подлинная, а не имитационный симулякр) овладению личностью этическим (морально-нравственным) способом мировидения и взаимоотношения с миром. Возможно, как никогда ранее, нужен истинно человеческий идеал, воплощенный в эксклюзивном культурном «продукте», в котором остро нуждается отравленный суррогатом масс-и попкульта современник.
Лирическая медитация Дж. Яндиева в конкретных стихотворениях и миниатюрах «алкающему» подлинности современнику поможет в поиске этико-эстетического идеала, упорядочивающего видимый внешний хаос мира с внутренним душевным космосом растерянного и ошеломленного человека.
Стихи Джемалдина о самоценности и самодостаточности индивидуального бытия (особенно в последние годы жизни), внутренняя диалогичность его лирического героя (который является персонифицированной нравственно-этической идеей поэта) четко выявляют наиболее устойчивые смысловые элементы, повторяющиеся в текстах, т.е. основные мотивы его поэзии. Это тема Родины, развивающаяся на протяжении всего творчества; время и вечность как «собеседники» взволнованного лирического разговора о каждодневности, прочных связях с историко-национальным бытием и обостренном понимании тревожной неустойчивости мира, ему современного и будущего; любовь – универсальный мотив: прежде всего к Родине, матери, природе, людям, женщине; смерть – предмет философской рефлексии в творчестве 70х годов, связанный со временем, любовью и т.д.; память и забвение как онтологические признаки прошлого-настоящего-будущего; путь, дорога как конкретное эмпирическое движение и символический путь судьбы; след – постоянная рефлексия о жизни и поисках смысла и цели своего присутствия на земле.
Джемалдин Яндиев не выбирал и не менял на другую свою так называемую «малую родину». Горная Ингушетия в конкретных приметах, ее святыни, история и люди, с судьбами которых воедино была слита его судьба, – доминанты лирики. Сюжетно-этнографических, собственно историософских стихотворений немного, но есть философия ингушской национальной жизни, сопричастность своему времени со всеми коллизиями, радостями и горестями, «разлитая» в пейзаже, природе, ритме и интонации ингушской речи, в постоянных напряженных размышлениях о своем месте среди современников и в памяти потомков. Из дня сегодняшнего, уже много зная об ингушской судьбе в ХХ и начале XXI века, мы можем утверждать, что такая нравственная укорененность во времени и конкретной истории (30е-70е годы прошлого века) давала поэту духовные силы и чувство «бессмертия души» (не пафосно-трескучее, а глубоко интимное).
Отчизнолюбие Яндиева выразилось в образах узнаваемого «первозданного рая» Дарьяльского ущелья, Столовой горы, вечного Терека, горной Ингушетии. Природа любимой Ингушетии – это резервуар восстановления душевных сил. Создается устойчивое впечатление, что в его стихотворениях все о природе (или почти в каждом); ее присутствие поражает специфической уникальностью и универсальностью одновременно в произведениях: «Колыбельная», «Мать поет», «Зима», «Ласковый свет», «Весенний зов», «Вернусь», «Хоть и скользя», «Где я рожден», «Родным горам», «Обида», «Зерно», «Терек», «Моему стиху», «Приди, вдохновенье, приди!» и т.д. Подтверждая слова Цветаевой о Пастернаке: что бы ни писал поэт – это всегда природа, «возвращение вещей в ее лоно».
Носителями природного начала являются деревья, реки, звери, люди и само время. Поэтому понятен восторг Джемалдина перед жизнью во всех ее формах. Лето, осень, дождь, жеребенок, осел, даже разрушительная лавина воспеты с интонацией восторга и изумления. Отсюда следует и понимание его поэзии как продолжения жизни, данной Богом, во всех ее проявлениях. Родная природа Ингушетии (даже когда Джемалдин был отлучен от нее долгие годы сталинской депортации) присутствует в стихах наравне с другими родами жизни и наравне с ним самим как целительный эликсир, являясь «причиной поэзии и целью бытия».
Природная естественная жизнь – неиссякаемый источник творчества, лирического утверждения гармоничного мира. Впечатление, что поэт – сам явление природы, как Столовая гора и Терек, или горский скакун, которого жесткая по своей сути (подчас бесчеловечная) советская повседневность не смогла «взнуздать». Гордого всадника-поэта никто не смог «запрячь», и серые будни как бы «стекали по коже», не коснувшись его чистого и свободного (независимого) нутра. Джемалдин Яндиев был «говорящими устами» ингушской природы. Его образы исходили из национального фольклора в традиционных символах и самом духе, подтверждая мысль о том, что «поэтика искусства со специфическими способами рождения и специфическими способами взаимодействия с реальной действительностью…, творимых в момент их воспроизведения – чудо лирического творения» (Б.Путилов. Фольклор. Поэтическая система. М., 1977. С.19-20).
Воплощая «чувство древности» своей родной земли, Яндиев цепко фиксировал неизбежные изменения материального плана, ибо природа – отражатель «деятельности» человека. В его сознании в связи с этим появлялись видения будущих потрясений и катаклизмов: «Твердь содрогнулась», «Здесь спит ребенок», «Лавина», «Журавли». В этих и других стихах – ясно выраженная тревога за жизнь как таковую, обращение ко всем людям, невзирая на границы, неприязнь и агрессивную злобность человечества.
Родная земля Ингушетии в его лирике не только территория, где родился поэт, но понятие «идейное, духовное, нравственное, объединяющее людей в единство народа не только по признакам происхождения от единого корня, но и по их идейно-нравственному устремлению» (Ю.Селезнев. Глазами народа. Размышления о народности русской литературы. М., 1986. С.11).
Ингушский национальный характер и «инстинкт общечеловечности» (В.Троицкий) органично «сосуществует» в поэзии Дж. Яндиева. Он, безусловно, гордился тем, что он ингуш, человек корневой, и хорошо понимал, что жил и творил в трагическое время. И как истинно национальный поэт запечатлел в своем художественном слове национальную психологию, в которой явлена личность, вовлеченная в общечеловеческую драму бытия. Правда человеческого характера, эмоциональное переживание – сильная сторона его поэзии. Джемалдин Яндиев – настоящий лирический поэт, ибо «постигает, улавливает общезначимое, типическое переживание, и нас при этом меньше всего интересует, есть ли это его личное переживание в данных обстоятельствах его жизни, или это переживание других лиц, или это вообще возможное в определенных прилагаемых обстоятельствах и наиболее типичное для них переживание, которое поэт воспроизвел вначале в своем сердце и потом прямо из него – в стихотворении, уже как собственное переживание, ибо он действительно сжился с ним» (А.Буров. Эстетическая сущность искусства. М.. 1956. С.130).
В сердечной отзывчивости Яндиева на «драму бытия» прослеживается исламская традиция, суть которой во всеобщей связи, единстве, единении и воссоединении всего сущего, созданного Богом. Эта идея всеединства реализовалась в «глобальной ассоциативности» его художественного мышления: в богатстве и убедительной красоте яндиевских изобразительных средств, прежде всего в метафорах. Они рождены поэтом на основе ассоциаций, мыслительных сходствах, подобиях и единениях, связях, т.е. всеобщего единства как «отражения Единства Верховного Бытия».
Марьям Яндиева
2016 г.
Sabr 28.09.2016 14:48:10
Сообщений: 7254
https://www.youtube.com/watch?v=WEza7w9hgoE&feature=youtu.be

Загрузка плеера

Мой Джамалдин на Русском Севере
Изменено: Sabr - 28.09.2016 14:48:36
Sabr 23.10.2016 03:30:58
Сообщений: 7254
О ДЖЕМАЛДИНЕ ЯНДИЕВЕ


Сегодня мы отмечаем столетие со дня рождения Джемалдина Хамурзаевича Яндиева - классика ингушской советской литературы, человека, чьё творчество и сегодня во многом определяет как лицо национальной поэзии, так и пути её дальнейшего развития. Он принадлежал к той плеяде авторов, мировоззрение и творческие принципы которых формировались одновременно со становлением новой страны, новой культурной среды. И ныне, пытаясь определить роль и значение таких художников, как Багаудин Зязиков, Хаджибекир Муталиев, Идрис Базоркин, Ахмед Ведзижев, Ахмед Боков в истории ингушского народа, мы должны признать, что, вероятней всего, для них писательский труд изначально являлся ответом на запросы системы, на социальные и политико-идеологические ожидания государства.

Таково было время, и литературы всех народов огромной державы, включая и русскую, испытывали серьёзнейшее давление со стороны философских и этико-эстетических концепций марксизма-ленинизма в его наиболее жестком, большевистском формате. Никто из прозаиков и поэтов 20-х, 30-х годов не избежал этого влияния, практически все находились во власти идеологии, базировавшейся на постулатах равенства, во власти гипнотического воздействия гигантских социальных подвижек и перемен. Символика и концептуалистика советского строя были реальным вдохновляющим началом и содержанием произведений той эпохи. Надо признать, харизма новой действительности оказалась настолько сильна, что из произведений писателей попросту «вымывались», вытеснялись любые тематико-семантические составляющие литературного процесса, кроме революционной классовой борьбы и романтики грандиозного общественного строительства.

И значение творчества Джемалдина Яндиева, роль его таланта - именно в преодолении унифицированных стандартов художественного воззрения, в реабилитации национального начала и возврате этничности в поэзию. Уже в раннем своем творчестве он, конечно же, не избежав прессинга советской идеологии и соцреалистической эстетики, обращается к образам и символике, берущих начало в ингушском фольклоре, основывающихся на архетипических представлениях вайнахов о прекрасном и уродливом, чести и человеческой низости, об этичном и безнравственном. В большинстве его довоенных стихов мы видим не только лозунговые призывы и восхваления советской власти, но и эмоции, связанные с родной землёй, с её природой и чувством собственной сопричастности к жизни народа, а некоторые из его текстов напрямую обращены к устойчивым мотивам и образам народной словесности. Величие Яндиева - поэта - в том, что, начав этот длительный и, зачастую, небезопасный процесс возврата к этническим истокам художественного восприятия, как равный среди равных, как один из целой когорты авторов, он сумел пройти его до конца, фактически воплотив в своем творчестве все стадии и эволюционные периоды национальной культуры.

И, конечно же, подобное движение не может быть признано сугубо тенденциозным явлением. Невероятная природная одаренность – обязательное условие для прохождения столь длительного пути. Талант Яндиева, точнее планетарный масштаб этого таланта, никогда не мог быть подвергнут сомнению. Дистанциируясь от многочисленных оценок его поэзии, данных в разные годы в заслуженно превосходных тонах, можно отметить хотя бы тот факт, что в длинном ряду его переводчиков присутствуют Арсений Тарковский и Наум Коржавин - люди, принципиально работавшие лишь с высокохудожественными текстами, отмеченными яркой индивидуальностью и тем, что называется «божьей печатью». Более дюжины сборников стихов Яндиева сопровождали ингушский народ на практически всё время его советской истории именно на таком, высочайшем уровне эстетического качества, формируя национальные цензы понимания литературы и искусства в целом. Устойчивость же этнического содержания поэзии великого ингушского поэта, значимость его философии и эстетики для вновь пришедших поколений читателей обусловили полноценное присутствие Джемалдина Хамурзаевича Яндиева и в современном литературном контексте Ингушетии, Северного Кавказа и всей Российской Федерации.

Хасан Тхазеплов,
писатель, главный редактор журнала «Литературная Кабардино-Балкария»,член Адыгской Международной Академии Наук (АМАН),Заслуженный деятель культуры РФ,Заслуженный работник культуры РИ

14 октября 2016 с. Балта
Изменено: Sabr - 23.10.2016 03:34:09
Sabr 23.10.2016 03:38:49
Сообщений: 7254
ДРУЖБА ГИГАНТА И ГУСАРА
Кайсын Кулиев и Джемалдин Яндиев

Речь о дружбе двух кавказцев - ингуша Джемалдина Яндиева и балкарца Кайсына Кулиева. Кайсын называл Джемалдина Гусаром, а тот Кайсына - Гигантом. И правда, Джемалдин был сухопарым, лёгким на подъём, похожим на мужественного воина-гусара (Кайсын знал историю, культуру хорошо и неслучайно нашёл это имя Джемалдину), а Кайсын выглядел несколько тяжеловатым, неторопливым. Оба на лицо настоящие кавказцы и по характеру тоже: готовые помочь любому в беде. Но вспыльчивые и резкие, когда это касалось чести их народов. В то же время быстро остывающие горцы.

Правилом для Джемалдина были слова из его раннего стихотворения:
Один завет сквозь вьюгу
И сквозь ночь
Светил нам на дороге
К дням грядущим:
«Отставшему обязан ты помочь
И поспевать за впереди идущим!».

А вот Кайсын. Тоже сказанные в самые трудные дни его жизни:
Орлы Кавказа, с кем дружить без вас?
Родные пляски, как прожить без вас?
Друзья мои! Кому служить без вас
И голову за что сложить без вас?
Конечно же, люди, носившие в себе такие откровения, не могли не встретиться, судьба их не могла не свести, а самые крутые повороты жизни не могли их разлучить. Вся их жизнь тому свидетельство. На Кавказе, как известно, мужчинам не принято клясться в дружбе. Кайсын говорил: «Скупа, я знаю, дружба на слова». Мужская кавказская дружба подкрепляется только делом и проверяется только самой жизнью. Моё поколение, которое испытало горечь переселения и раньше времени ставшее взрослым, знает много таких настоящих друзей. И если мы сегодня необязательны в дружбе, то мы просто плохие ученики наших учителей - Кайсына и Джемалдина, которых многие из нас знали лично. В течение многих лет Кайсын старался держать меня около себя. Я видел его отношение ко многим, и отношение к Кайсыну тоже многих. Но такого тёплого, молчаливо преданного, некрикливо возвышавшего их самих перед лицом знавших их людей, как дружба между Кайсыном и Джемалдином, я редко встречал. Я не могу похвалиться вниманием ко мне Джемалдина. Но я близко знал Кайсына. Поэтому, наблюдая их взаимоотношения, я возвышался сам в своих глазах - ведь я становился свидетелем великой дружбы, которую я про себя называю академией мужской дружбы, где надо учиться бесконечно, чтобы что-то от тебя осталось следующим за тобой молодым людям...
Кайсын умер в 67 лет. Джемалдин скончался в 63. Я сегодня старше Кайсына на 10 лет и старше Джемалдина на 14 лет. Но их пример для меня урок, которому следую до сих пор и стараюсь передать другим. Мне лично становится не по себе, если я где-то веду себя не так, как могли бы себя повести они - Гигант и Гусар.

Их дружба была предопределена самой их судьбой: Джемалдин рос без матери, Кайсын рос без отца. Оба лишились одного из родителей в одно и то же время. Джемалдин, как я узнал значительно позже, был чуть, на один годик, старше Кайсына. Во взаимоотношениях эту разницу в возрасте, казалось бы, не надо брать во внимание. Ан нет. Кайсын никогда об этом не забывал. Когда сидели за столом вместе, а это в их жизни бывало часто, Кайсын не притрагивался ни к чему на столе, пока не начнёт есть Джемалдин. Одно время во Фрунзе они немного жили вместе на квартире, и тогда Кайсын не ложился спать, пока бодрствовал Джемалдин.
Всё это я говорю со слов Кайсына.

И таланты их раскрывались в одно время - Кайсын был известен уже в самом начале 30-х годов прошлого века, Джемалдин тоже. И свела их трагедия своих народов - изгнание их из родной земли.
Как рассказывал Кайсын, они с Джемалдином встретились в городе Фрунзе, куда Кайсын приехал из Москвы в 1944 году, отказавшись от права жить, где хочет, кроме Москвы и Ленинграда, с разрешения самого Сталина. А Джемалдин был уже там - во Фрунзе (ныне город Бишкек, столица Кыргызстана). И с тех пор, до конца своих дней, эти Гигант и Гусар были неразлучны.
Кстати сказать, оба тесно приблизили к себе своего, говоря словами Кайсына, киргизского младшего брата - Чингиза Айтматова, гонимого в те годы в своей республике, как сына врага народа.
И ещё, кстати, тоже со слов Кайсына: они с Джемалдином очень конкретно способствовали друг другу в создании собственных семей. И сегодня можно безошибочно догадаться, почему Кайсын стал зятем ингушского народа, женившись на Макке Дахкильговой, ингушской красавице, подарившей балкарскому народу троих талантливых сыновей - одного кинорежиссёра, одного киноактёра-режиссёра, одного художника.

Джемалдин был старше Кайсына на год, как я уже сказал.
Откуда я это узнал?
Когда Джемалдин приезжал в Нальчик к своему другу, то Кайсын всегда шёл с левой стороны Джемалдина. Таков обычай гор. Правда, я тогда не мог знать, насколько Кайсын младше Джемалдина. Но зато они вели свои беседы-разговоры на равных, подтрунивали друг над другом, настолько они были по-братски близки.

Однажды Кайсын приехал ко мне в район, где я работал редактором районной газеты. Район назывался Советский, в сорока километрах от Нальчика. Год, примерно, 1967. Середина лета. В этом районе расположены пять вершин-пятитысячников из семи, имеющихся в республике, знаменитые карстовые Голубые озёра, расположенные недалеко от районного центра. Гостей республики обычно возят туда. Кайсын тоже часто приезжал с гостями туда, особенно, когда я там работал.

Джемалдин, знакомый с горами не понаслышке, удивляясь красоте наших гор, говорит мне:
-Не зря Кайсын сразу предложил мне поехать к своему племяннику (Кайсын так называл меня - моя мать была близкой подругой старшей сестры Кайсына Мариям, и были они соседями - двор ко двору).
Я, как и принято, в таких случаях, подготовился. Мы сели за стол. Кайсын говорит:
- Джамалэддин (так Кайсын звал Джемалдина), давай посадим тамадой моего племянника. Пусть учится вести стол. Мы же не вечны. Кому, если не им, мы оставим наши кавказские обычаи, которые ни в коем случае не должны быть преданы забвению. Только, пожалуйста, Джамалэддин, не говори при моём племяннике то, что ты обычно говоришь, когда мы с тобой встаём из-за стола.
И, улыбнувшись, посмотрел на меня. Джемалдин тоже улыбнулся, яркой, открытой, тёплой своей улыбкой. Этот среднего рост поджарый, жилистый на вид, с ясным взглядом, с до блеска выбритой головой человек ничем не выдавал, что он перенёс в своей жизни. А эти два действительно кавказских гиганта через многое прошли, но никогда не охали и не ахали. Держались мужественно, как настоящие кавказцы.
- Ладно, сказал Джемалдин, - тогда расскажу, как ты объезжал необъезженного коня под городом Фрунзе.
- Ну, что ты. Это будет нескромно.
И всё-таки Джемалдин после некоторого времени застолья рассказал, как Кайсын объезжал коня. Кайсын не мешал, видя, что мне это интересно.

...Как-то они прогуливались и ушли, сами того не заметив, за город. Вдруг увидели, как несколько киргизских молодых людей, среди них и их общий знакомый и друг, киргизский писатель Тугельбай Сыдыкбеков, столпившихся вокруг коня. Один держит уздечку внатяжку, остальные стараются помочь подсадить на коня молодого человека. Конь никак не даётся, ржёт, иногда прыгает на собравшихся. Эти двое подошли к ним. Тугельбай, естественно, сразу узнал их. Кайсын, посмотрев на Джемалдина, мол, давай попробуем, сказал ребятам:
- Дайте уздечку мне, сами станьте по бокам лошади и упритесь руками в его бока, и как только я запрыгну на спину, сразу разбегайтесь, пусть конь понесёт меня.
Никто не ожидал такого от Кайсына. Даже Джемалдин, чрезвычайно бережно относившийся к Кайсыну, зная ему цену. Между прочим, они оба ценили друг друга, я это замечал не раз.

Кайсын запрыгнул на неосёдланного коня. Ребята отскочили по сторонам. Конь понёс Кайсына. Его долго не было. Потом на горизонте появилась начисто побритая (кстати - как и у Джемалдина) голова Кайсына, сидящего на вспотевшей спине от устали понуро еле передвигавшего ноги коня.
- Мне показалось, что я совсем не дышал, пока не появился на горизонте Кайсын,- говорит Джемалдин,- ругал себя на чём свет стоит за то, что я разрешил ему ринуться на такой рискованный шаг. Скажи лишь одно слово против этой затеи я, он бы не посмел ослушаться меня. То было правдой - Кайсын всегда слушал внимательно старших и слушался их при всём его горячем характере. Бывал горяч, но самообладания не терял. По словам Кайсына, точно таким по характеру был Джемалдин.

Их дружба и по-настоящему братские отношения начались, формировались и крепли именно самой жизнью, общей судьбой и, к сожалению, общей болью. Оба изгнанники, оба лишённые своей родной земли, оба впитавшие горе своих народов. Они аккумулировали в своих сердцах всю тяжкую судьбу своих народов. Оттого они всегда готовы были встать рядом с тем, кто нуждался в помощи. Судьба великого Чингиза Айтматова красноречивее всего свидетельствует об этом (у меня имеется запись интервью с Чингизом Айтматовым, взятым мной в 1962 году в Литературном институте им. Горького в Москве).

После кончины Джемалдина, которую очень тяжело перенёс Кайсын, я уговорил как-то на прогулке Кайсына рассказать тот случай, о котором он просил Джемалдина не говорить при мне. Вот этот рассказ.
Всем известно, что в 1956 году, когда комендантский режим по отношению к спецпереселенцам поослаб, Кайсын и Джемалдин вместе поехали учиться на Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького. По-другому и не могло быть.
Между прочим, известно со слов самого Чингиза Айтматова, что Кайсын и Джемалдин, вместе с великим классиком казахской литературы Мухтаром Ауэзовым, способствовали поступлению на Высшие литературные курсы Чингиза.
Они все трое учились на курсах в одно время. К ним присоединился и дагестанский кумыкский поэт Аткай Аджаматов. Трое кавказцев - Кайсын, Джемалдин и Аткай - жили, как говорится, по-кавказски широко, вольготно в то время: обедали, ужинали, словом - ели, пили вместе. Частенько заходили в кафе под названием «Эльбрус», что тогда располагалось на углу Цветного бульвара и ул. Горького. Джемалдин, который называл его гигантом в поэзии, сравнивал его с Гомером, выходя из кафе, говорил: «Кайсын, я тебя в базарный день за три копейки не куплю».
Ну и Кайсын не оставался в долгу. Однажды они с Яндиевым зашли в аудиторию сдавать экзамены по экономике. Пришли, как всегда, последними. Сидят оба, перешёптываются. Преподаватель экономики Ишутин (Кайсын меня знакомил с ним) ждал, и спросил:
- Ну, кто из вас начнёт первым?
Кайсын, на положении младшего, пошёл первым. Берёт билет. А там вопрос: «Деньги и их сущность».
Кайсын положил билет на стол и сидит, задумавшись. Ишутин, подождав немного, спросил:
- Так, что же такое деньги, дорогой слушатель Высших литературных курсов Кайсын?
Кайсын в этот раз не заставил долго ждать и ответил громко, чтобы отчётливо было слышно и Джемалдину:
- А деньги, дорогой профессор, это то, что всегда не хватает, когда Джемалдин Яндиев посещает кафе «Эльбрус».
Профессор Ишутин от души рассмеялся и сказал с долей шутливой иронии Кайсыну:
- Правильно, дорогой слушатель Кулиев. Я Вам хочу поставить четвёрку за Ваш правильный ответ... Вы не обидетесь.
И тут нашёлся Кайсын:
- Да что Вы, уважаемый профессор, лишь бы не обиделся вон там,- полуобернувшись, показывает на улыбающегося, сидящего в ожидании своей участи Джемалдина.

Так они жили, эти два друга - Гигант и Гусар, - шутками разбавляя трудности своего бытия.

И меня связывает с Джемалдином какая-то общность во взглядах на мировую поэзию, как на предмет, обогащающий и объединяющий людей: он перевёл на ингушский Пушкина, Лермонтова, Шевченко и многих других. Я перенял у него эту любовь и внимание к литературам других народов и перевёл на свой язык тех же Пушкина, Лермонтова, Шевченко, и многих других.

В изгнании, в столичном городе Фрунзе они иногда под вечер выходили на центральную улицу города и, идя в обнимку, бесшумно плакали, глядя на беловершинные горы Киргизии, представляя себе кавказские горы с их Эльбрусом и Казбеком. Именно в один из таких дней и родилось стихотворение Кайсына, посвященное Джемалдину:

Не плачь и постарайся, друг,
Спокойным быть, как облака,
Что в небе плавают вокруг.
Кого не бьёт беды рука?
Чернее быть не может дня,
Потери - больше. Ты не прав:
Будь мудр - кто потерял коня,
Не плачет, плётку потеряв.
Тем самым Кайсын успокаивал и себя.

Хочу эти небольшие заметки закончить стихами самого Джемалдина:

Скажи мне, не исчезнет ли в горах,
Подобно эху выстрела ночного,
Мой голос,
Моё песенное слово,
Ответа не нашедшие в сердцах?

Хочу сказать ему:
- Нет, дорогой Джемалдин, не исчезнет, пока живы мы - твой и мой народы, пока будут читающие люди. Ведь сказала же карачаевка Хафиза Чотчаева, что вы - две вершины кавказской поэзии - олицетворяете настоящее братство народов. Я этому верю.

Салих Гуртуев, балкарский поэт,
Почётный президент Клуба писателей Кавказа,
Народный поэт Карачаево-Черкесской Республики,
Почётный гражданин города Тбилиси.

октябрь 2016 г.
г. Нальчик
Изменено: Sabr - 23.10.2016 03:57:04
Sabr 23.10.2016 04:00:15
Сообщений: 7254
В Москве прошел вечер памяти основателя ингушской поэзии
21.10.2016


Ингушетия отмечает 100-летний юбилей мастера пера, первого Народного поэта Джемалдина Яндиева.

Накануне в доме-музее Марины Цветаевой на Новом Арбате прошел вечер памяти ингушского поэта Джамалдина Яндиева. Мероприятие собрало большое число людей – от творческой интеллигенции до представителей студенчества. На вечере были и официальные лица – советник Главы РИ Павел Кутузов и заместитель Постпреда РИ при Президенте РФ Бекхан Атигов. Каждый пришедший хотел высказать уважение человеку, которого уже 37 лет нет с нами, но по-прежнему согревающему людей своим творчеством.
Каждый из выступавших тепло отзывался о Джамалдине Яндиеве. Да и само мероприятие, как отметила поэтесса Раиса Дидигова, прошло «по-яндиевски душевно, скромно, содержательно. Вообще все, что связано с Джамалдином Яндиевым отдает какой-то добротой, каким-то светом. Именно той добротой и душевностью, которой наполнена была вся его жизнь».
Собравшиеся гости читали стихи Яндиева, и в переводе, и в оригинале. Заслуженная артистка России Тамара Яндиева прочла отрывки из произведений своего однофамильца. Она исполнила свою авторскую песню «Эрзи», об их с Джамалдином Яндиевым родовом ауле в Горной Ингушетии. «100-летие – это значимая дата. Мне очень приятно, что сегодня мы здесь собрались в такой творческой и теплой атмосфере. Хорошо, что не было помпезности, а была скромность и душевность», – считает Тамара Яндиева.
Такого же мнения и дочь поэта – Марьям Яндиева. «Мероприятие прошло тепло, искренне и, действительно, душевно. На улице холодная осень и не радостная погода, а тут атмосфера стала теплой и потрясающей. Очень разные люди собрались, выразили свою любовь, уважение к поэзии и получилось такое духовное объединение всех. Спасибо им за это», – делится своими впечатлениями она.










Пресс-служба Постоянного представительства РИ при Президенте РФ
Sabr 23.10.2016 04:02:31
Сообщений: 7254
Джемалдин Яндиев и периодическая печать



В прежние годы самые известные и рядовые писатели начинали свой творческий путь с журналистики, а многие из них до конца жизни поддерживали связь с печатной прессой, не считая это зазорным делом.Не был исключением и ингушский поэт и переводчик, один из основоположников ингушской художественной литературы Джемалдин Хамурзаевич Яндиев (1916-1979). Закончив в 1936 г. Владикавказский индустриальный политехникум и заочные курсы Литературного института им. М. Горького при Союзе писателей СССР, Джемалдин Яндиев
начал работать корреспондентом Чечено-Ингушской республиканской газеты «Ленинский путь» («Ленина некъ»).
«С 20 декабря 1936 г. работал корреспондентом республиканской газеты «Ленинский путь», - пишет поэт в своей «Автобиографии». (Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. Воспоминания, посвящения, письма. Составители: М. Д. Яндиева и Ю. Б. Верольский. Грозный, 1992, с.5).
О своей встрече с Дж. Яндиевым вспоминает и выдающийся чеченский лингвист Юнус Дешериев: «Моя первая встреча с Джемалдином произошла в редакции чеченской газеты «Ленинан некъ» («Ленинский путь»). В большой комнате сидели молодые чеченские, ингушские журналисты, поэты, прозаики, артисты национального театра и горячо обсуждали вопросы родной литературы и искусства. Среди них был и Джемалдин Яндиев. Среди своих сверстников жизнерадостный, обаятельный Джемалдин выделялся бросавшимися еще тогда в глаза задатками лирика» (Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. с.37).
Но первыми опытами в журналистике Дж. Яндиева, пожалуй, следует считать его работы в годы учебы во Владикавказском политехникуме, где русский язык и литературу им преподавала Виктория Константиновна Абрамова. Она привила юному Джемалдину Яндиеву и его ингушским ровесникам - слушателям двух техникумов – индустриального и педагогического – любовь к литературе и организовала литературный кружок.
«В этом кружке у нас были литературные журналы, в которых мы все печатались. Один из них – «Красные ростки». В нем впервые были напечатаны Джимовские (Джемалдина Яндиева - Я. П.) стихи и мои рассказы. В обоих техникумах выпускались стенные газеты, где опять мы печатали стихи и статьи на злободневные темы», - писал его друг Идрис Базоркин в 1991 г. в своей статье «Слово о друге». (Базоркин И. Собрание сочинений в 6 т. Т.5, Магас, 2002, с.231).
Во время Великой Отечественной войны Джемалдин Яндиев, как и многие его коллеги, по образному выражению «к штыку приравнял перо». В 1942 г. работает главным редактором ингушского вещания Чечено-Ингушского радиокомитета.
«Не прерывая свою работу в литературе, с пером в руках в эти годы боролись с врагом Идрис Муртузович Базоркин, Хаджи-Бекир Муталиев, Хамзат Осмиев, Джемалдин Яндиев. Именно в их произведениях этих лет нашли свое продолжение и развитие лучшие традиции национальной чечено-ингушской литературы. Оставшись в тылу, эти писатели и поэты работали день и ночь. Почти ежедневно на страницах республиканских газет «Грозненский рабочий», «Сердало», «Ленинский путь», «Ленинец», а также в передачах Чечено-Ингушского радио появлялись их стихи, песни, очерки и рассказы, лейтмотивом которых был страстный призыв к защите Родины, гнев и ненависть к зарвавшемуся врагу», - пишет ингушский литературовед Абу Мальсагов. (Мальсагов А. В боевом строю. Грозный, 1971, с. 78-79).
Именно тогда появились такие стихи Джемалдина Яндиева, как «Песня о Маташе Мазаеве», «Песня о матери» и «Матери». Стихи, как того и требовало время, носили публицистический характер, воспевали героев, призывали смело защищать Отечество.
«Мы с Джимом отправили семьи в горы, а сами остались в Грозном, который немец бомбил. Чечено-Ингушский обком партии определил нас в партизанский отряд на случай прихода немцев. Вести партизанскую работу на своей территории нам не пришлось, так как немцы до нас не дошли. Но они дошли до соседней Осетии, и мы постоянно выезжали туда на передовые. Джим читал солдатам свои стихи, я - рассказы. Затем возвращались домой и печатали в газетах данные с фронта», - свидетельствует Идрис Базоркин. (Базоркин И. Указ соч. с. 233-234).
«Союз советских писателей Чечено-Ингушетии, работники книжного издательства, газет, радио, театров и кино разработали и осуществляли конкретные мероприятия. Подавляющее большинство произведений художественной литературы поэтов и писателей Чечено-Ингушетии было посвящено борьбе против немецко-фашистских захватчиков», – отмечается в «Очерках истории Чечено-Ингушской АССР. 1917-1970 гг.» (Том. 2. Грозный, 1972, с. 252).
Заметим, что Джемалдин Яндиев, который в 1938 г., в неполные 22 года, был избран председателем Союза писателей Чечено-Ингушетии, непосредственно организовывал работу творческого союза по защите Отечества от немецко-фашистских захватчиков.
Жанром журналистики можно назвать и чтение стихов на многолюдных митингах. «26 августа 1942 года, в самые трудные дни Великой Отечественной войны на антифашистском митинге молодежи Северного Кавказа в Грозном прозвучал поэтический императив Джемалдина Яндиева: «Вставайте, горцы, суровее грома, за наш любимый цветущий Кавказ! Бить врагов без устали и промаха – таков нерушимый отцовский наказ!» В глубине, точности и призывности мысли сила поэзии Яндиева», – пишет Юрий Верольский в своих воспоминаниях о поэте. (Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. с.21).
Не случайно приехавший в регион известный русский писатель Петр Павленко позднее писал: «Те, кто пережили минувшую зиму в Грозном, навсегда сохранят в памяти его эпические будни. Население города составило тогда гарнизон крепости, которая, в случае необходимости, встретила бы врага на своих улицах, превращенных в узлы сопротивления. Настроение было спокойно-суровое и уверенность в своих силах проглядывалась решительно во всем. Это сказывалось и в литературе. Стихи чечено-ингушских поэтов звучали по радио ежедневно. Имена Яндиева и Базоркина появлялись на радио, в печати и в устных выступлениях так часто, что, казалось, они работали без отдыха» (Павленко П. На Северном Кавказе. – Газ. «Литература и искусство», 12 июня 1943 г.)
"Выступления писателей и главным образом поэтов на страницах местных газет и микрофона стали самым распространённым повседневным методом работы", - сообщает председатель Союза советских писателей Чечено-Ингушетии Дж. Яндиев в отчете на имя руководителя Союза писателей СССР А. Фадеева 29 июня 1942 г. (Материалы к биографии Дж. Яндиева).
«Во время войны он практически не спал. Постоянно выступал на радио, ездил по всем районам республики, причем часто в седле. Он готовился к работе комиссара в партизанском отряде на случай отступления в горы», - пишет дочь поэта Марьям Яндиева по рассказам отца. (Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. с.74).
Вскоре последовала и высокая государственная награда. 30 июня 1943 года «за активную работу в области развития литературы в дни Отечественной войны» Президиум Верховного Совета Чечено-Ингушской АССР наградил Идриса Муртузовича Базоркина и Джемалдина Хамурзаевича Яндиева Почетной грамотой. (См. газ. «Грозненский рабочий», 13 июля 1943 г.)
В 1944 г. Дж. Яндиев вместе со всем народом оказывается в ссылке и не имеет возможности работать по специальности и публиковаться. И с наступлением оттепели активно включается в литературную жизнь.
Хорошо понимавший толк в печатном слове, Джемалдин Яндиев с радостью воспринимает сообщение о предстоящем выпуске газеты "Знамя труда" в Казахстане для ссыльных чеченцев и ингушей: "Постановление ЦК КПСС об организации газеты "Знамя труда" на чеченском языке является большим и радостным событием в жизни нашего народа. Решение об издании в Казахстане при газете произведений наших писателей и блокнот агитатора ещё больше доказывает воспитательное значение этого важного мероприятия среди чеченцев и ингушей", - отмечает поэт в письме к секретарю ЦК КП Казахской ССР Брежневу Л. И. 5 сентября 1955 г. (Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. с.106).
Возвратившись на родину, Джемалдин Яндиев начинает работать в радиожурналистике. С 1960 по 1966 год Дж. Яндиев на работе, прерванной депортацией. Шесть лет он находится на посту редактора по ингушскому вещанию на республиканском телевидении.
«...в радиокомитете я познакомился с Джемалдином Яндиевым. Он заведовал редакцией Ингушского литературно-драматического вещания", – вспоминает Борис Путилов из Ленинграда в 1989 г. (Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый. с.49).
Помимо прямой журналистской работы, Джемалдин Яндиев активно публиковался в газетах и журналах Советского Союза.
Самая первая публикация стихов юного поэта также началась с газеты. 11 мая 1937г. (№42) на литературной странице ингушской национальной газеты «Сердало» («Свет») было опубликовано стихотворение «Даьхе» («Отчество»). Других публикаций Дж. Яндиева в газете «Сердало» до 1944 г. не замечено.
В 1937 г. стихи Дж. Яндиева начали регулярно публиковаться в чеченской газете «Ленинхо», где и работал поэт.
Регулярно стихи Дж. Яндиева в ингушской газете «Сердало» стали появляться лишь с 1957 г. Думается, это связано с тем, что с 1934 по 1944 год «Сердало» была органом Чечено-Ингушского обкома партии и Пригородного райкома ВКП(б) и райисполкома. Газета освещала события только Пригородного района Чечено-Ингушетии, практически не касаясь остальной территории Ингушетии. И печаталась в г.Орджоникидзе. А поэт жил и работал в г. Грозном.
С восстановлением Чечено-Ингушетии «Сердало» стала общереспубликанской газетой, готовилась и печаталась в Грозном, где Дж. Яндиев работал по возвращении на родину из депортации.
Первая публикация стихотворения Дж. Яндиева в газете «Сердало» после репатриации поэта приходится на 12 декабря 1957 г. Это стих «Матери-земле». Параллельно стихи поэта публикуются в чеченских газетах «Ленинан некъ», «Къинхьегаман байракх» («Знамя труда»). В том году Дж. Яндиев начинает публиковаться в альманахе на ингушском языке «Лоаман Iуйре» («Утро гор»).
С начала 60-х годов поэзия Дж. Яндиева в переводах на многие языки народов Советского Союза появляется на страницах осетинской газеты «Растдзинад» («Правда») и осетинского журнала «Мах дуг» («Наша эпоха»), кабардинского и балкарского журналов «Ошхамахо» и «Мингитау», украинских «Комсомолец Полтавщины», «Зори Полтавщины» и «Сельские вести», в периодической печати на балкарском, грузинском и других языках.
Помимо газет «Грозненский рабочий» и «Комсомольское племя», выходивших в г.Грозном, поэзия Дж. Яндиева на русском языке дается в главном печатном органе Союза писателей СССР «Литературной газете», «Литературной России», всесоюзных газетах «Правда», «Советская Россия», «Труд», региональной печати: газетах «Социалистическая Осетия», «Кабардино-Балкарская правда», популярных журналах «Дон», «Огонек», «Наш современник», «Дружба народов» и «Октябрь».
Многие журналы и газеты и поныне продолжают публиковать изумительные стихи классика ингушской литературы Джемалдина Яндиева.
Якуб Патиев
"Сердало"
Изменено: Sabr - 23.10.2016 04:03:33
Sabr 23.10.2016 04:04:58
Сообщений: 7254
В с. Балта открыли мемориальную доску ингушскому поэту Яндиеву

В школе в селе Балта, где учился классик ингушской литературы Джемалдин Яндиев, открыли мемориальную доску, посвященную 100-летию поэта.
«Поэзия моего отца — призыв к миру, добру и красоте. Его стихи полны любви к людям, Отечеству. Его поэтическое слово дает надежду, призывает жить достойно, невзирая ни на какие трудности», — отметила, выступая на вечере, дочь поэта Марьям Яндиева.
В школе, где с 1925—1929 годы учился Джемалдин Яндиев, была открыта мемориальная доска поэту, состоялась презентация сборника его стихов, переведённых на осетинский язык народным писателем Осетии, поэтом, драматургом, публицистом и академиком Нафи Джусойты.
«Ингуши, читайте Джемалдина Яндиева. В его поэзии — все, на ингушском языке он Пушкин», — сказал Джусойты на презентации, передает ТАСС.
Джемалдин Яндиев — первый в Ингушетии народный поэт, член Союза писателей СССР, автор более 20 поэтических сборников на ингушском и русском языках. Его стихи переведены на языки народов Дагестана, чеченский, балкарский, осетинский, грузинский, немецкий, украинский, эстонский, японский.

etokavkaz.ru

Подробнее: http://region15.ru/news/2016/10/17/11-14/
Изменено: Sabr - 23.10.2016 04:06:18
Sabr 23.10.2016 04:07:20
Сообщений: 7254
Мемориальную доску ингушскому поэту Яндиеву открыли в родном селе Балта



В школе в селе Балта, где учился классик ингушской литературы Джемалдин Яндиев, открыли мемориальную доску, посвященную 100-летию поэта. «Поэзия моего отца — призыв к миру, добру и красоте. Его стихи полны любви к людям, Отечеству. Его поэтическое слово дает надежду, призывает жить достойно, невзирая ни на какие трудности»,
— отметила, выступая на вечере, дочь поэта Марьям Яндиева. В школе, где с 1925—1929 годы учился Джемалдин Яндиев, была открыта мемориальная доска поэту, состоялась презентация сборника его стихов, переведённых на осетинский язык народным писателем, поэтом, драматургом, публицистом и академиком Нафи Джусойты. «Ингуши, читайте Джемалдина Яндиева. В его поэзии — все, на ингушском языке он Пушкин», — сказал Джусойты на презентации, передает ТАСС. До 1944 года село Балта входило в состав Ингушской автономной области, после вошло в состав соседней республики. В этом селе родился Джемалдин Яндиев, там же он и похоронен. Джемалдин Яндиев — первый в Ингушетии народный поэт, член Союза писателей СССР, автор более 20 поэтических сборников на ингушском и русском языках. Его стихи переведены на языки народов Дагестана, чеченский, балкарский, осетинский, грузинский, немецкий, украинский, эстонский, японский.
Изменено: Sabr - 23.10.2016 04:08:43
Sabr 23.10.2016 04:12:12
Сообщений: 7254
В НБ РИ В РАМКАХ 100-ЛЕТИЯ НАРОДНОГО ПОЭТА ИНГУШЕТИИ ДЖЕМАЛДИНА ЯНДИЕВА СОСТОЯЛИСЬ III-И ЯНДИЕВСКИЕ ЧТЕНИЯ
15.10.2016
В Национальной библиотеке, носящей имя выдающегося ингушского поэта Джемалдина Яндиева, состоялись ставшие традиционными Яндиевские чтения. В мероприятии принял участие Глава Республики Ингушетия Ю. Б. Евкуров, председатель Народного собрания РИ З. С. Евлоев, представители министерств и ведомств, научная и творческая интеллигенция республики, учащаяся молодежь, читатели-поклонники творчества Дж. Яндиева.
В качестве почетных гостей на мероприятии присутствовали сестры поэта Лема и Дибихан, дочь Марьям Джемалдиновна Яндиева, внук Янд Яндиев.

С приветственным словом к участникам форума обратился Глава Республики Ингушетия Юнус-Бек Баматгиреевич Евкуров. Глава республики подчеркнул актуальность и непреходящую ценность поэзии Дж. Яндиева для нашего народа, призвал вдумчиво читать и изучать творчество поэта. Ю. Б. Евкуров сказал также о необходимости популяризации творчества и увековечения памяти Дж. Яндиева и других выдающихся ингушских классиков.

На мероприятии выступил председатель Народного собрания РИ З. С. Евлоев.

С докладом о творчестве поэта выступили председатель Союза писателей РИ Р. А. Дидигова, литературовед, редактор Х. А. Накостоев, главный редактор журнала «Литературная Ингушетия» Л. М. Тамасханова.



С большим интересом было воспринято выступление Почетного члена Союза писателей республики Иссы Аюповича Кодзоева.

Национальная библиотека представила презентацию мультимедийного проекта «Народный марафон «Мой Джемалдин», проекта «Классики в воспоминаниях современников: Джемалдин Яндиев».

Хава Гадаборшева, зав. отделом периодики НБРИ, представила композицию на стихотворение Дж. Яндиева «Полюбите ее».

Самым ярким и зрелищным стало выступление воспитанников Центра детского творчества Сунженского района, которые под руководством педагога К. Боковой представили литературно-музыкальный спектакль на стихи Джемалдина Яндиева.


На мероприятии состоялось награждение победителей Литературного конкурса стихотворений и эссе «Я пишу о Джемалдине Яндиеве». Награды победителям вручила дочь поэта Марьям Джемалдиновна Яндиева.


Министр культуры и архивного дела РИ М. Б. Газдиева рассказала о том, какая деятельность проводится министерством культуры в рамках 100-летия Дж. Яндиева, поздравила дочь поэта М. Д. Яндиеву, родных и близких поэта.

III-и Яндиевские чтения завершились, но деятельность по популяризации и изучению творчества выдающегося ингушского лирика будет продолжена в Национальной библиотеке, носящей его имя.

Изменено: Sabr - 23.10.2016 04:14:00
Sabr 23.10.2016 04:20:05
Сообщений: 7254
Высокая поэзия Джемалдин Яндиев — явление ингушского национального духа 15.10.2016 13:37 Комментариев 3







Целью искусства, высокой поэзии, в частности, является нравственное совершенство (Л. Толстой). Поэзия Джемалдина Яндиева, приглашает каждого читателя к совместной духовной работе по обретению нравственных ценностей, к личному и человеческому опыту их поиска.
Он очеловечивает не назиданием и готовыми универсальными рецептами «как жить», но предлагает старому и малому найти свой собственный путь в бесконечном пространстве любви, ненависти, горя и радостей, обрести лично выстраданный опыт отношений, принципов нравственной формулы жизни. Его стихотворения в их лучших образцах выстраивают ценностное сознание человека, способствуют видению жизни образно, эстетически значимо. Поэзия Яндиева «стоит» на ингушском фольклоре и этической философии, являясь при этом удивительно современной. Он всегда был человеком, вовлеченным в жизнь, и свидетельствовал о красоте или несовершенстве мира не как холодный фиксатор, а сердечно заинтересованный человек, способный смотреть и видеть, глубоко чувствовать и объяснять свои переживания в образах и смыслах. Подтверждая, что его лирика — неотъемлемая органичная часть живой национальной и общечеловеческой культуры и жизни. Перспективным и актуальным является подход к творчеству ингушского лирика с точки зрения единства, целостности этико-эстетического (нравственно-эстетического) анализа поэтики, одухотворенности произведений — эстетического отношения к миру и человеку, способствующего развитию личности.
Сверхзадача современных исследователей при исследовании творчества какого-либо поэта — анализ текста произведения, подтекста и метатекста (жизнь стихотворения за рамками самого себя). Это новаторский подход, предполагающий активное отношение читателей (особенно молодежи) к наследию классиков. Поэт создает свой стих, прежде всего, для себя, исходя из своей внутренней потребности, но жизнь классического произведения — в перечитывании. Потому что человек, его интересы, устремления, жизненный опыт, его способность к сопереживанию имеют «решающее значение для дальнейшей судьбы литературного произведения» (Л. Тимашова).
Вдумчивого читателя интересует, прежде всего, личность поэта, его эстетическая и этическая позиция в воспроизведении своего времени и его тревог. Д. С. Лихачев в свое время писал о важности историко-бытового контекста творца, знании его биографии, литературно-художественных процессов времени, в котором он жил и творил: «Любой реальный историко-литературный комментарий к памятнику есть в какой-то мере одновременно и комментарий эстетический».
В силу этого истинно классическое произведение несет в себе одновременно и историческое содержание, и вечные истины и ценности. Поэтому с годами не исчезает их художественное значение, более того, эти произведения обрастают новыми смыслами и новой художественной глубиной. Такие стихотворения Дж. Яндиева, как «Со ваьчалоамаш» («Горы, где я рожден»), «Хьодеттале, са дог» («Ты бейся, мое сердце»), «Поэзега» («К поэзии»), «Наьна лаьтта» («Материнская земля»), «Саготма де, ванани» («Не грусти, мама»), «Хьаналаваьхав» («Честно жил»), «Ва, Хьагос» («О, Хагос»), «Алалсога, алал» («Скажи мне, скажи»), «Хало я аьнна» («Сказав, что трудно»), «Наьна меттага» («Родному языку»), «Сашераш» («Мои годы»), «Сом венавац» («Я не пришел»), «Нагахь санна» («Если бы»), «Ши т1адам» («Слеза») и многие другие, необходимо рассматривать в этико-эстетическом ракурсе, а не только в рамках времени, в котором были написаны эти произведения. В них — не устаревший и не обесцененный — вечный общечеловеческий смысл, современность и своевременность.
К сожалению, в настоящее время превалирует убежденность в том, что поэтом можно стать. Поэтом стать нельзя, поэтами рождаются, и «это рождение совпадает по времени с рождением человека не как физического явления, а в целостном смысле слова» (В. Кожинов. Стихи и поэзия. М., 1998. С. 11).
Чтобы создать настоящие стихи, необходимо особое состояние мира, поэтическая эпоха. 30-70-е годы прошлого века, в которые творил Дж. Яндиев, были «большой советской эпохой» с ее трагедиями, потрясениями, выразить которые в «национальных образах мира» (Г. Гачев) он и был призван милостью Божьей.
«Необходим весь тот огромный жизненный опыт, состоящий из бесконечной цепи впечатлений, который человек приобретает от рождения до зрелости и который включает в себя память прошлого, переживание настоящего, предчувствие будущего. (Здесь и далее выделено нами. — М. Я.). Духовная жизнь всякого человека и, тем более, истинного поэта вбирает в себя не только непосредственно воспринятое, но и давний опыт своих близких, всего своего народа, целого человечества... Суть поэзии — в её человеческом обаянии, в том, что в поэтическом слове заключена и бьется живая человеческая душа и реальная человеческая судьба» (В. Кожинов. Стихи и поэзия. С. 15, 17).Эти точные слова и про Джемалдина Яндиева, в живом и сердечном поэтическом образе выразившего неповторимость горной Ингушетии, чудо родного села Балта, Дарьяльского ущелья, быта и бытия своего народа с его нравственной философией и стоицизмом; экзистенциальные «практики» в контексте катастроф 30-40-х годов ХХ века, эсхатологические предвидения и ощущения будущих трагедий ингушского народа, Кавказа и мира в целом в XXI веке. Все запечатлено в стихах Джемалдина... Образы и смысла лирики Яндиева, создающие красоту и обаяние многих и многих его строк и строф, органично «растворены» в интонации, ритме, музыке стиха, и как элементы формы как бы невидимы. Это важная проблема его поэзии: поэтическое (отнюдь не сюжетное) содержание стихотворений Яндиева «рождалось» вместе с формой и только в ней. Даже по его черновикам видно, что он не воображал заранее («не заготавливал»), загодя содержание будущего стиха, а потом создавал под него форму, призванную выразить это содержание (подбор метафор, рифмы, ритма и т. д.).
Дж. Яндиев с женой и детьми, 1964 год

У него не было «плана» произведения, но была четкая фиксация мыслей, наблюдений. Те или иные элементы содержания воплощались в черновых записях в уже созданные элементах поэтической формы. Образ, темпоритм Яндиева существуют в органичном сплаве, и именно поэтому у него нет сугубо формальных приемов, деталей. Все содержательно. Даже небольшое изменение формы связано с изменением смысла, содержания. И наоборот: каждый смысловой нюанс возможен лишь в данной форме. Именно поэтому у Джемалдина Яндиева нет собственно формалистических конструкций в стихах, где содержание было бы вторично. Нет необычного порядка слов, нарочитых инверсий и т. д. Очень важен яндиевский строфический ряд или его отсутствие, когда строка идет за строкой с разбивкой или, наоборот, без разбивки на строфы (что часто игнорировалось неряшливыми редакторами). Безусловно, в поэтическом корпусе Дж. Яндиева есть, но мало формальных стихов, но в целом слова, ритм, сами гортанные звуки его стиха и составляют непосредственно содержательное явление.
«Лаконизм и энергия выражения» (Б. Эйхенбаум) — авторский знак Джемалдина (особенно в зрелые годы и в последний период творчества), генетически производное от самой природы Дарьяла, Балты, предков-тружеников, личной отваги, горя и трагедий ингушского народа, передавшего поэту многовековой культурный код, в котором добро, красота и свобода — главнейшие маркеры.
В чем смысл человеческой жизни, что есть добро и зло, истина и красота? В поисках ответов на эти вопросы можно провести всю жизнь... Дж. Яндиев посвятил свою жизнь поэта духовным поискам ответов на них.
Путь был непростой, упорный, потому что это было личное лирическое «исследование» человека в бесконечном процессе его самосозидания и становления, обретения способности гармонично (или разрушительно) устраивать свою жизнь, природу взаимоотношений с миром. Созданная им «поэтическая антропология» (этическое и эстетическое восприятие жизни через человека) и «поэтическая онтология» (этическое и эстетическое в отношении мира) органично связаны с ингушским языком, ингушским фольклором, ингушской этикой «эздел», высокими образцами русской классики (Лермонтов, Блок, Заболоцкий, Пастернак) и трагической историей советского ХХ века.
По прошествии многих лет со дня ухода Джемалдина и более объемного видения историко-литературного процесса советского прошлого из сегодняшнего дня, можно сказать, что, биографически «выйдя» из этнографического «интерьера» в социально-исторический и национальный, Яндиев в силу разных обстоятельств не вошел в свое время в глобальный интернациональный контекст. Но нравственно-этические смыслы его поэзии не узконациональны, они универсальны. Что связано с такой важной для современников и потомков особенностью его поэзии, как неравнодушие к человеческой личности как таковой, к судьбе своего народа и сбережения духовного фундамента ингушей, архетипа народного сознания, его исторической памяти и нравственно-этического кодекса.
Проживший личную судьбу вместе с судьбой своего народа, Дж. Яндиев нашел адекватные способы и приемы отражения единства этой общей судьбы в стихотворном слове. Ингушский язык в его поэзии достиг высочайшего уровня своего лексико-синтаксического, семантического и духовного проявления. Он имел право сказать: «Я выстроил башню на склонах родных из песен моих». Поэтическое слово Джемалдина (эпитеты, метафоры, сравнения), зафиксировав его собственный человеческий опыт (житейский, творческий, духовный), стало бесценным проводником этого опыта во времени и пространстве, перейдя из географических и этнических границ прошлого века в нашу современность.
Яндиевская поэзия — уникальный индивидуальный лексикон, сформированный из перлов ингушского народного языка и фольклора, а также из лексико-семантической и интонационной сокровищницы собственного дара и интеллектуального усилия. Ритмическая конструкция его стихотворений — разговорная, песенная, раздумчивая — узнаваема и обеспечивает изумительно искренне и душевно существование стиха.
Дж. Яндиев — творец оригинальных языковых, чисто лирически, средств, сотворивших уникальный ингушский поэтический текст профессиональной литературы ХХ века, запечатлевший историческую и ментальную самобытность и всечеловечность ингушей.
Согласно современной науке, «этика» употребляется в двух смыслах: представляет принципы практического поведения человека (должного) и учение об этих принципах. В первом значении этика воплощается в человеческих поступках; во втором — в речах и трактатах. Джемалдин — это первое: его стихи (лучшие из них) в основном надо истолковывать как этический поступок. В его случае произошло совпадение слова, поведения, даже его молчания как этических поступков во времена тотальной унификации в идеологическом, культурном, бытовом пространстве советского государства как в периоды террора, так и разноградусных «оттепелей». Поведение и дела поэта, высветленные этикой, несли в себе признаки противостояния общепризнанному в конкретной жизненной ситуации, часто в рисковом личностном воздействии на нее. Потому что этический поступок — «не некое доброе пожелание, но борьба с той или иной силой. Иначе любой болтун на моральные темы был бы этическим героем» (В. Кожинов. Поэзия и критика/ Литературная Россия, 1975, 12 сентября, № 37).
Стихотворения Джемалдина сугубо философской, а не текущей социально-политической актуальности в эпоху «развитого соцреализма», неучастие в трескучей окололитературной «болтологии» дирижируемого и направляемого литпроцесса 60-70-х годов, исчезающее малое количество «партийно-вождистских» произведений в опасный для жизни (в прямом, физическом смысле) период сталинского каннибализма, наконец, его молчание последних лет жизни — были поступками человека нравственно-этического "формата«.При этом он не был «мэтром», «ментором», изрекающим вечное и нетленное, а размышляющим и сомневающимся человеком, хорошо осознающим, что поэзия — не каталог правил и норм, а нечто другое: художественное преображение жизни. «Само по себе поэтическое произведение, взятое вне той ситуации, в которой оно обнародовано, есть, конечно, плод художественной, а не этической деятельности. Правда, в поэтическом произведении в той или иной мере воплощается определенный этический смысл, но в подлинной поэзии этот смысл всецело подчинен художественной цели, и, изолируя его от этой цели, мы получаем в результате лишь некую этическую «версию» (В. Кожинов. Поэзия и критика). В лирике Дж. Яндиева, в лучших ее образцах, готовых «этических версий» нет. Используя традиционные образцы ингушского народно-поэтического творчества, Яндиев наполнял их новой этической и, прежде всего, эмоциональной силой реального социального и индивидуального опыта жизни, в которой он жил как художник, творец художественных образов и смыслов. Подтверждая мысль о том, что «этика не тема, а строй ценностей в поэзии» (Л. Аннинский).
Этический ценностный строй — чрезвычайно важная компонента лирики Дж. Яндиева, но она органично привязана к эмоции, чувству. Ведь его стихи в прямом и точном смысле этого слова (от древнегреческого aesthesis — «чувство», «ощущение») отразили целый комплекс «характерных чувств времени и личности» (Л. Аннинский). Яндиевский стих эмоционален по своей «самой строчечной сути» (Н. Асеев), что было отмечено профессиональными переводчиками и критиками еще в 30-е годы.
В современных размышлениях о поэзии есть, как представляется, продуктивное определение «баланса» этического и эстетического, которое называется «непроизвольной этической доминантой» (А. Тавров). Исследователь отмечает, что вне этики поэзия остается без внутренней энергии, без внутренней пружины, без этого поэзия — игра в бисер. Через призму этического поэт (в данном случае Дж. Яндиев) как бы заглядывает «в начало начал, в область бесконечной и внесловесной потенциальности, которая является родиной и источником жизни и сил любого, вне зависимости от того, ведает он об этом или нет» (Андрей Тавров. Из письма другу об эстетической и этической поэзии//russulliber. libejournal. com/629523.html).При этом в стихах присутствует то, что «Лорка называл дуэнде, Цветаева — огнь, Есенин — никак», т. е. вдохновение. Абсолютное и неизреченное проявляется часто через окно священной одержимости при помощи внесловесного ветра. Внесловесный ветер вдохновения намного тоньше и изысканнее тех слов, которые он, долетев до поэта, рождает в его душе и гортани. Слова, которые он вызывает к жизни, во-первых, намного грубей этого источника паруса, а во-вторых, вынося слова на поверхность, этот необусловленный порыв каким-то образом влияет на природу слов, утончает и преображает их. Весь этот процесс происходит вне осмысления его поэтом в период написания стихотворения, хотя бы потому, что раскладываясь, как в квадратики киноленты, проецируясь на них, создающих иллюзию времени, сам свет вдохновения расположен вне времени. Попросту говоря, не может ли порыв вдохновения для эгоцентричного (эстетического) поэта до какой-то степени задаром проделать ту работу, которую выполняет поэт этический через глубинное созерцание вещей и явлений? Не может ли он на миг самого поэта сделать «святым», причем понятно, что эта «святость» (этическая безупречность) надолго не удерживается, но все же реально присутствует... Может быть, в поэзии существует такой канал, через который эгоцентрический (т. е. эстетический) и недостойный этически поэт достигает изначальной Чистой Земли, и имя ему — вдохновение, огнь, дуэнде" (Андрей Тавров. Указ. работа). «Зеркало жизни» Джемалдина зафиксировало его присутствие на земле исключительно как достойное. Поэтому мы из нашего сегодня можем говорить о том, что он действительно был счастливым человеком и поэтом, несмотря на все тяготы прожитой жизни. Этическое вдохновение (не назидательно — риторически и дидактически) присутствует в его лучших стихах: «Мать поет», «Где я рожден», «Горсть Земли», «Дай мне, время», «Слеза», «Весенний зов», «Зима», «Коню», «Мысль поэта», «Жизнь», «Хагос» («Глиняная чаша»), «Ласковый свет», «Терек», «Ребенок говорит», «Вернусь», «Почему с такою жаждой», «Пойду я медленно, как вол», «Бейся, сердце», «Уходят годы», «Что поделать с думами», «Мысль поэта», «Я вернулся» и др.
Современные специалисты по литературе и философы, размышляя о «божественной помощи» (вдохновении), говорят о том, что иногда эта «помощь» является как удачный случай, редкое везение, счастливая «встреча» и имеет мистическую природу. Приводя слова выдающегося физика ХХ в. П. Дирика о том, что если человек «восприимчив и кроток», мысль (чувство) сама ведет тебя за руку, нужно терпеливо ждать этого момента. «Открытость Богу» и «кротость пред Ним» откроют несуетливому «тропы», ведущие к новым землям.
Есть и несколько иной облик вдохновения — «как особой силы духа пред лицом тяжелых испытаний. Опасностей природы и общественного зла. Голос неба, услышанный человеком, может придать ему невероятную мощь.., даря силу духа, громадную силу, требующуюся иногда, чтобы всего лишь не упасть...» (А. Буров, Г. Прашкевич. О молчании/magazines. russ. ru/druzba/2016/o-molchanii. html).
Приведенные выше стихотворения Дж. Яндиева как бы подтверждают оба «определения вдохновения: эти стихи не декретированы социальностью и личными пристрастиями», а материализованы в слове «голосом неба», придавшим поэту духовную силу.
В этих произведениях Яндиева личностная картина мира «вбирает» в себя абсолютные культурные ценности — этические и эстетические: высокие моральные истины, красоту, добро, радость и боль земной жизни. У Джемалдина органическая приверженность им зиждется, прежде всего, на сердечной душевности, открытости чувства и, безусловно — разуме, который «работал» по закону морального императива (отношение к себе и миру с позиций нравственного выбора), что говорит о духовно развитой личности поэта, формирующего гуманистическое отношение к людям, окружающему миру (природе, социуму).
Сегодня в социальной жизни границы добра и зла, истины и мнимости, нравственности и аморальности настолько размыты, что «выстоять, не сломаться и не потерять себя... способна личность, умеющая преломлять влияние внешнего мира через самобытный внутренний мир, богатый разнообразными «резервами» для распознавания и оценки получаемой информации» (Есикова М., Дробжева Г. Этика в зеркале поэзии. Тамбов, 2004. С.4).
Джемалдин Яндиев своим высоким лирическим словом взывал к этим «резервам», убежденный в изначальной, Богом данной, духовной «адекватности» человека, получившего бесценный дар жизни, которую надо прожить совестливо, с достоинством и мужеством.
В лучших своих образцах его стихи «взращивают» в человеке нравственное отношение к жизни и ставят каждого перед моральным выбором не в нравоучительной дидактике провозглашения неких догм (идеологических, культурных, социальных, религиозных), а в личном эстетическом опыте осмысления этических проблем с точки зрения «золотого правила нравственности»: «Поступай с людьми так, как ты хотел бы их поступков в отношении тебя», т. е. милосердно, справедливо и с любовью.
В советское время единственным способом познания всего и вся был марксизм-ленинизм. Сегодня, несмотря на серьезную духовную ущербность и фарисейство (все-таки почти 75 лет атеистического оболванивания сделали свое дело), этический подход к жизни, социальным явлениям, способ познания реальности и себя («этический способ моделирования мира») все-таки актуализируется (хотя бы вербально).
Дж. Яндиев на генетическом уровне знал (как одаренная свыше личность), что этическое начало в человеке и его взаимоотношениях с миром — не примитивный набор морализаторских изречений, а органичный способ видения мира как «духовного и социального творчества, гармонизирования мира» (И. Ерошенко). Это очень важно для понимания его менталитета как единого идейно-эстетического комплекса ингушского эздела — «формулы земной и вечной жизни» (И. Абадиев).
Ингушский поэт Джемалдин Яндиев формировался как личность естественным подключением к морально-нравственной деятельности (как виду духовной деятельности) прежде всего через ингушский язык, быт, горский ландшафт. Ингушская национальная этика — эздел — вошла в него с первой каплей материнского молока и звуком ингушской речи в доме отца Хамурзы. С первой сказкой бабушки Нани, рассказанной ему у балтинского очага.
Этико-эстетические императивы требовали от человека, семьи, рода нормы и гармонии в одежде, речи, в приеме пищи, в поступках и взаимоотношениях, выражении чувств. «Во всем соблюдается мера реально возможного в действительности как главной тенденции в изображении и эстетическом осмыслении материального мира. Еще ярче и заметней этот критерий меры возможного выступает в изображении духовных ценностей. Обычаи, традиции, этикет, широко разработанные этические нормы, весь уклад народной жизни этнографически верны действительности. Значит, как материальные, так и духовные ценности формировались, создавались здесь по эстетическому закону меры реально возможного... Вид объектов, их содержание, функции находятся друг с другом в полном согласии. Красивый человек совершает достойные, красивые поступки, красивый конь никогда не подводит своего хозяина, верно ему служит, красивое оружие — всегда самое меткое оружие, красивый обычай сближает людей, укрепляет дружбу и мир. Соблюдается согласие и у обратной закономерности...» (А. Танкиев. Духовные башни ингушского народа. 1997. С. 93).
Дж. Яндиев с чеченским писателем Нурдином Музаевым, Махачкала, 1939-1940 гг.

Постигая жизнь, обогащаясь духовными богатствами инонационального мира (прежде всего, ранним «подключением» к русской классике, невероятно энергичным стремлением на всех этапах жизни к общению с разными людьми, к поездкам по малой и большой патрии), впитывая их и «растворяя» в своей личностной культурной субстанции, поэт и человек Яндиев изначально основополагался на ингушской эталонной гармонии и мере. Где «сий» (честь), «эздел» (благородство), «куц» (физическое и моральное совершенство), «яхь» (соревновательность в благородстве, чести, достоинстве) и т. д. формируют «социоантропологическую реальность высшего ориентира (И. Ерошенко). При этом важно отметить, что ингушский этический свод адекватен общечеловеческому кодексу интеллигентного личного поведения на все времена. В нем — достоинство человека, его скромная самодостаточность, благородная честность, ироничность, дистанцированность от сомнительных и грязных «кормушек». Такими были многие порядочные советские люди...
Сегодняшняя деэтизация «социоантропологического пространства» свидетельствует о морально-нравственной деградации, несмотря на все потуги государственных религиозных институтов занять место «ведущего морально-нравственного института». Нынешние элиты (управленческие, творческие, научные), увы, не воспринимаются как эталон нравственности, а даже наоборот. Этический кризис в обществе (ингушском, кавказском, российском, мировом), безусловно, способствует кризису идеологическому, политическому, экономическому и т. д. Ситуация почти катастрофическая...
Вот когда полезнее всего обратиться к художественной литературе, поэзии, которая более всего споспешествует (если она, конечно, подлинная, а не имитационный симулякр) овладению личностью этическим (морально-нравственным) способом мировидения и взаимоотношения с миром. Возможно, как никогда ранее, нужен истинно человеческий идеал, воплощенный в эксклюзивном культурном «продукте», в котором остро нуждается отравленный суррогатом масс- и попкульта современник.
Лирическая медитация Дж. Яндиева в конкретных стихотворениях и миниатюрах «алкающему» подлинности современнику поможет в поиске этико-эстетического идеала, упорядочивающего видимый внешний хаос мира с внутренним душевным космосом растерянного и ошеломленного человека.
Стихи Джемалдина о самоценности и самодостаточности индивидуального бытия (особенно в последние годы жизни), внутренняя диалогичность его лирического героя (который является персонифицированной нравственно-этической идеей поэта) четко выявляют наиболее устойчивые смысловые элементы, повторяющиеся в текстах, т. е. основные мотивы его поэзии. Это тема Родины, развивающаяся на протяжении всего творчества; время и вечность как «собеседники» взволнованного лирического разговора о каждодневности, прочных связях с историко-национальным бытием и обостренном понимании тревожной неустойчивости мира, ему современного и будущего; любовь — универсальный мотив: прежде всего к Родине, матери, природе, людям, женщине; смерть — предмет философской рефлексии в творчестве 70-х годов, связанный со временем, любовью и т. д.; память и забвение как онтологические признаки прошлого-настоящего-будущего; путь, дорога как конкретное эмпирическое движение и символический путь судьбы; след — постоянная рефлексия о жизни и поисках смысла и цели своего присутствия на земле.
Дж. Яндиев с Николаем Тихоновым, Москва, 1962 год
Джемалдин Яндиев не выбирал и не менял на другую свою так называемую «малую родину». Горная Ингушетия в конкретных приметах, ее святыни, история и люди, с судьбами которых воедино была слита его судьба, — доминанты лирики. Сюжетно-этнографических, собственно, историософских стихотворений немного, но есть философия ингушской национальной жизни, сопричастность своему времени со всеми коллизиями, радостями и горестями, «разлитая» в пейзаже, природе, ритме и интонации ингушской речи, в постоянных напряженных размышлениях о своем месте среди современников и в памяти потомков. Из дня сегодняшнего, уже много зная об ингушской судьбе в ХХ и начале XXI века, мы можем утверждать, что такая нравственная укорененность во времени и конкретной истории (30-70-е годы прошлого века) давала поэту духовные силы и чувство «бессмертия души» (не пафосно-трескучее, а глубоко интимное).
Отчизнолюбие Яндиева выразилось в образах узнаваемого «первозданного рая» Дарьяльского ущелья, Столовой горы, вечного Терека, горной Ингушетии. Природа любимой Ингушетии — это резервуар восстановления душевных сил. Создается устойчивое впечатление, что в его стихотворениях все о природе (или почти в каждом); ее присутствие поражает специфической уникальностью и универсальностью одновременно в произведениях «Колыбельная», «Мать поет», «Зима», «Ласковый свет», «Весенний зов», «Вернусь», «Хоть и скользя», «Где я рожден», «Родным горам», «Обида», «Зерно», «Терек», «Моему стиху», «Приди, вдохновенье, приди!» и т. д. Подтверждая слова Цветаевой о Пастернаке: что бы ни писал поэт — это всегда природа, «возвращение вещей в ее лоно».
Носителями природного начала являются деревья, реки, звери, люди и само время. Поэтому понятен восторг Джемалдина перед жизнью во всех ее формах. Лето, осень, дождь, жеребенок, осел, даже разрушительная лавина воспеты с интонацией восторга и изумления. Отсюда следует и понимание его поэзии как продолжения жизни, данной Богом, во всех ее проявлениях. Родная природа Ингушетии (даже когда Джемалдин был отлучен от нее долгие годы сталинской депортации) присутствует в стихах наравне с другими родами жизни и наравне с ним самим как целительный эликсир, являясь «причиной поэзии и целью бытия».
Природная естественная жизнь — неиссякаемый источник творчества, лирического утверждения гармоничного мира. Впечатление, что поэт — сам явление природы, как Столовая гора и Терек, или горский скакун, которого жесткая по своей сути (подчас бесчеловечная) советская повседневность не смогла «взнуздать». Гордого всадника-поэта никто не смог «запрячь», и серые будни как бы «стекали по коже», не коснувшись его чистого и свободного (независимого) нутра. Джемалдин Яндиев был «говорящими устами» ингушской природы. Его образы исходили из национального фольклора в традиционных символах и самом духе, подтверждая мысль о том, что «поэтика искусства со специфическими способами рождения и специфическими способами взаимодействия с реальной действительностью.., творимых в момент их воспроизведения — чудо лирического творения» (Б. Путилов. Фольклор. Поэтическая система. М., 1977. С. 19-20).
Воплощая «чувство древности» своей родной земли, Яндиев цепко фиксировал неизбежные изменения материального плана, ибо природа — отражатель «деятельности» человека.
В его сознании в связи с этим появлялись видения будущих потрясений и катаклизмов: «Твердь содрогнулась», «Здесь спит ребенок», «Лавина», «Журавли». В этих и других стихах — ясно выраженная тревога за жизнь как таковую, обращение ко всем людям, невзирая на границы, неприязнь и агрессивную злобность человечества.
Родная земля Ингушетии в его лирике не только территория, где родился поэт, но понятие «идейное, духовное, нравственное, объединяющее людей в единство народа не только по признакам происхождения от единого корня, но и по их идейно-нравственному устремлению» (Ю. Селезнев. Глазами народа. Размышления о народности русской литературы. М., 1986. С. 11).
Ингушский национальный характер и «инстинкт общечеловечности» (В. Троицкий) органично «сосуществует» в поэзии Дж. Яндиева. Он, безусловно, гордился тем, что он ингуш, человек корневой, и хорошо понимал, что жил и творил в трагическое время. И, как истинно национальный поэт, запечатлел в своем художественном слове национальную психологию, в которой явлена личность, вовлеченная в общечеловеческую драму бытия. Правда человеческого характера, эмоциональное переживание — сильная сторона его поэзии. Джемалдин Яндиев — настоящий лирический поэт, ибо «постигает, улавливает общезначимое, типическое переживание, и нас при этом меньше всего интересует, есть ли это его личное переживание в данных обстоятельствах его жизни, или это переживание других лиц, или это вообще возможное в определенных прилагаемых обстоятельствах и наиболее типичное для них переживание, которое поэт воспроизвел вначале в своем сердце и потом прямо из него — в стихотворении, уже как собственное переживание, ибо он действительно сжился с ним» (А. Буров. Эстетическая сущность искусства. М.. 1956. С. 130).
В сердечной отзывчивости Яндиева на «драму бытия» прослеживается исламская традиция, суть которой во всеобщей связи, единстве, единении и воссоединении всего сущего, созданного Богом. Эта идея всеединства реализовалась в «глобальной ассоциативности» его художественного мышления: в богатстве и убедительной красоте яндиевских изобразительных средств, прежде всего в метафорах. Они рождены поэтом на основе ассоциаций, мыслительных сходствах, подобиях и единениях, связях, т. е. всеобщего единства как «отражения Единства Верховного Бытия».
2016 г.
Ингушетия
Sabr 23.10.2016 04:22:14
Сообщений: 7254
ОТЧЕТ о проведении мероприятий, посвященных 100-летию со дня рождения народного поэта Ингушетии Д.Х. Яндиева 18.10.2016







В целях качественной подготовки к проведению мероприятий, посвященных празднованию 100-летия со дня рождения народного поэта Ингушетии Д. Х. Яндиева, распоряжением Главы Республики Ингушетия от 20 февраля 2016 г. № 48-рп образована соответствующая рабочая группа.
14 марта 2016 года утвержден республиканский план мероприятий по празднованию указанной даты, в котором учтены предложения дочери Д. Яндиева Марьям Яндиевой.
В соответствии с планом мероприятий с начала года во всех библиотеках республики работает книжно-документальная выставка «Джемалдин Яндиев – знакомый и незнакомый», завершился литературный конкурс среди учащихся школ в двух номинациях: «Лучшее прочтение Джемалдина Яндиева» и «Я пишу о Д. Яндиеве» (эссе, стихотворение).
Национальной библиотекой Республики Ингушетия им. Д. Яндиева проведена работа по созданию буктрейлеров на произведения Д. Яндиева для учащихся учебных заведений Республики Ингушетия, два раза в неделю на базе библиотеки проходит цикл внестационарных мероприятий «Читаем Джемалдина Яндиева» (книжно-фото документальная выставка-обзор, поэтические чтения и др.).
С мая по сентябрь 2016 г. Национальной библиотекой Республики Ингушетия проведено 37 внестационарных мероприятий, посвященных 100-летию Д. Х. Яндиева, в школах, сузах, центрах детского творчества. Подготовлено и проведено 37 презентаций, библиографических обзоров, выставок. Программа выездов включает в себя презентацию, викторину, выставку, марафон и раздачу информационных материалов, посвященных Д. Х. Яндиеву.
С большим энтузиазмом жители республики участвуют в Народном марафоне «Мой Джемалдин» – по чтению стихов Д. Яндиева. Лучшие видеоролики участников марафона размещены на сайте www.nbri.ru (всего 20 видеороликов).
Для создания видеоархива воспоминаний о классиках ингушской литературы организован мультимедийный проект «Классики в воспоминаниях современников». Записаны воспоминания о Д. Яндиеве писателей и ученых С. Шадиева, Э. Мамакаева, К. Ибрагимова, М. Арсанукаева и др.
С начала года работает фотоэкспозиция «Джемалдин Яндиев», дважды в неделю проводятся экскурсии для школьников республики.
В рамках проекта «Живая классика. Джемалдин Яндиев. К 100-летию со дня рождения народного поэта Ингушетии» создан информационный ресурс на официальном сайте Национальной библиотеки Республики Ингушетия им. Д. Яндиева www.nbri.ruна
котором размещены библиографические базы данных, электронная презентация, фото и архивные документы.
Проведена оцифровка всех книг Д. Яндиева, изданий о его творчестве, статей в периодических изданиях.
29 сентября 2016 г. прошел вечер поэзии и романсов, посвященный творчеству писателя.
Кроме того, Министерством культуры и архивного дела Республики Ингушетия достигнута договоренность с руководством Центрального дома литераторов г.Москвы о проведении 10 ноября 2016 г. юбилейных торжеств, посвященных 100-летию народного поэта Ингушетии Д. Яндиева, с участием писателей, поэтов, видных общественных деятелей и представителей творческой интеллигенции. Подготовка к данному мероприятию Минкультуры Ингушетии уже начата: идет процесс написания сценария, подбора стихов и исполнителей известных песен на стихи Д. Яндиева, которые примут участие в мероприятии ведется постановка театрализованных композиций, в которые войдут известные произведения Д. Яндиева.
Изготовление почтовой марки осуществляется Правительством Республики Ингушетия с учетом замечаний родственников писателя согласован эскиз марки и строки из стихотворения Д. Яндиева, которые будут размещены на марке.
Помимо этого, ведется работа с семьей Д. Яндиева (М. Яндиевой и Я. Яндиевым) по изданию документально–мемориальной книги «Джемалдин Яндиев: личность и творец. Документы, материалы, посвящения, письма и фотографии».
Издание, подготовленное к 100-летию со дня рождения классика ингушской литературы Джемалдина Хамурзаевича Яндиева (1916 - 1979), представляет собой солидный корпус архивных, исторических, исследовательских и фотоматериалов, связанных с творчеством и личностью ингушского поэта.
В книгу входят архивные документы из Центрального государственного архива литературы и искусства Санкт-Петербурга, Чеченского Национального архива, архива Джемалдина Яндиева; малодоступные ныне материалы о поэте из публикаций советского периода; посвящения Джемалдину Яндиеву (классические и современные), большой объем фотографий 20-70-х годов прошлого века; факсимиле рукописей Джемалдина Яндиева.
В соответствии с достигнутой договоренностью 14 октября 2016 г. во время проведения совместного торжественного мероприятия, посвященного 100-летию писателя, Союзом писателей Республики Ингушетия, Союзом писателей Республики Северная Осетия – Алания, Национальной библиотекой им. Д. Яндиева Республики Ингушетия в средней школе с. Балта открыта мемориальная доска.
На основании обращении жителей с.п. Дачное решением собрания представителей Куртатского сельского поселения от 07.09.2016 г. № 9
решением собрания представителей муниципального образования № 249 «Пригородный район Республики Северная Осетия-Алания» пятого созыва 9 сентября 2016 г. решено присвоить имя Яндиева Джемалдина Хамурзаевича средней общеобразовательной школе в с.п. Дачное РСО-А установить бюст Д. Х. Яндиеву на территории СОШ с.п. Дачное, переименовать улицу Старый сад в улицу имени Яндиева Джемалдина Хамурзаевича.
15 октября 2016 г. в 11:00 в Национальной библиотеке Республики Ингушетия пройдет Республиканская научно-практическая конференция (III «Яндиевские чтения») с участием профессоров, писателей, журналистов, общественных деятелей, библиотекарей.
В продолжение мероприятий в Русском государственном музыкально- драматическом театре Республики Ингушетия в 15:00 состоится премьера музыкально -поэтического вечера, посвященного 100-летию народного поэта Ингушетии Д. Яндиева «Бейся, сердце».
В целях идейно-нравственного, патриотического и эстетического воспитания во всех общеобразовательных организациях республики проводятся общешкольные мероприятия, посвященные 100-летию со дня рождения великого ингушского поэта Д.Х. Яндиева. В школьных библиотеках оформлены тематические стенды и уголки, а также организованы книжно-иллюстрированные выставки, посвященные сохранению и изучению творческого наследия великого поэта Ингушетии, проходят, открытые уроки, литературно-музыкальные композиции, классные часы, викторины, конкурсы сочинений конкурсы чтецов.
Мероприятия, посвященные 100-летию Д. Яндиева, будут проходить в учреждениях и организациях Республики Ингушетия до конца 2016 года согласно утвержденному плану мероприятий.
Читают тему (гостей: 1)

Форум  Мобильный | Стационарный