"Для чего-то маленького, жалкого, наивного, что не было ни телом, ни душой, ни талантом, - вот для этого, составлявшего личность мужчины, смысла так и не было. Он попробовал все сразу - верить, любить, радоваться жизни и творить.
Но смысл так и не нашелся. Более того, мужчина понял, что среди немногих людей, ищущих в жизни смысл, никто так и не смог его найти".
- Человеку пришлось пройти еще много дорог. Он бросался на все, что, казалось ему, несло в себе смысл. Он пробовал воевать, пробовал строить. Он любил и ненавидел, творил и рушил. И только когда жизнь его стала клониться к закату, человек понял главную истину. Жизнь не имеет смысла.
Смысл это всегда несвобода. Смысл - это жесткие рамки, в которые мы загоняем друг друга. Говорим - смысл в деньгах. Говорим - смысл в любви. Говорим - смысл в вере. Но все это - лишь рамки. В жизни нет смысла - и это ее высший смысл и высшая ценность, В жизни нет финала, к которому ты обязан прийти, - и это важнее тысячи придуманных смыслов.
сама не раз задавалась этим вопросом.. оказалось Л.Толстой уже ответил в своей статье сто лет назад. читаем классику!))
"Патриотизм и правительство"
Мне уже несколько раз приходилось высказывать мысль о том, что патриотизм есть в наше время чувство неестественное, неразумное, вредное, причиняющее большую долю тех бедствий, от которых страдает человечество, и что поэтому чувство это не должно быть воспитываемо, как это делается теперь, -- а напротив, подавляемо и уничтожаемо всеми зависящими от разумных людей средствами. Но удивительное дело, несмотря на неоспоримую и очевидную зависимость только от этого чувства разоряющих народ всеобщих вооружений и губительных войн, все мои доводы об отсталости, несвоевременности и вреде патриотизма встречались и встречаются до сих пор или молчанием, или умышленным непониманием, или еще всегда одним и тем же странным возражением: говорится, что вреден только дурной патриотизм, джингоизм, шовинизм, но что настоящий, хороший патриотизм есть очень возвышенное нравственное чувство, осуждать которое не только неразумно, но преступно. О том же, в чем состоит этот настоящий, хороший патриотизм, или вовсе не говорится, или вместо объяснения произносятся напыщенные высокопарные фразы, или же подставляется под понятие патриотизма нечто, не имеющее ничего общего с тем патриотизмом, который мы все знаем и от которого все так жестоко страдаем.
Говорится обыкновенно, что настоящий, хороший патриотизм состоит в том, чтобы желать своему народу или государству настоящих благ, таких, которые не нарушают благ других народов. На днях, разговаривая с англичанином о нынешней войне, я сказал ему, что настоящая причина этой войны не корыстные цели, как это обыкновенно говорится, но патриотизм, как это очевидно по настроению всего английского общества. Англичанин не согласился со мной и сказал, что если это и справедливо, то произошло это от того, что патриотизм, воодушевляющий теперь англичан, дурной патриотизм; хороший же патриотизм -- тот, которым он проникнут, -- состоит в том, чтобы англичане, его соотечественники, не поступали дурно. -- Разве вы желаете, чтобы не поступали дурно только одни англичане? -- спросил я. -- Я всем желаю этого! -- ответил он, этим ответом ясно показав, что свойства истинных благ, будут ли это блага нравственные, научные, или даже прикладные, практические, -- по существу своему таковы, что они распространяются на всех людей, и потому желание таких благ кому бы то ни было не только не есть патриотизм, но исключает его. Точно так же не есть патриотизм и особенности каждого народа, которые другие защитники патриотизма умышленно подставляют под это понятие. Они говорят, что особенности каждого народа составляют необходимое условие прогресса человечества, и потому патриотизм, стремящийся к удержанию этих особенностей, есть хорошее и полезное чувство. Но разве не очевидно, что если когда-то эти особенности каждого народа, обычаи, верования, язык составляли необходимое условие жизни человечества, то эти самые особенности служат в наше время главным препятствием осуществлению сознаваемого уже. людьми идеала братского единения народов. И потому поддержание и охранение особенностей какой бы то ни было, русской, немецкой, французской, англосаксонской, вызывая такое же поддержание и охранение не только венгерское, польской, ирландской народностей, но и баскской, провансальской, мордовской, чувашской и множества других народностей, служит не сближению и единению людей, а всё большему и большему отчуждению и разделению их. Так что не воображаемый, а действительный патриотизм, тот, который мы все знаем, под влиянием которого находится большинство людей нашего времени и от которого так жестоко страдает человечество, -- не есть желание духовных благ своему народу (желать духовных благ нельзя одному своему народу), ни особенности народных индивидуальностей (это есть свойство, а никак не чувство), -- а есть очень определенное чувство предпочтения своего народа или государства всем другим народам или государствам, и потому желание этому народу или государству наибольшего благосостояния и могущества, которые могут быть приобретены и всегда приобретаются только в ущерб благосостоянию и могуществу других народов или государств. Казалось бы очевидно, что патриотизм, как чувство, есть чувство дурное и вредное; как учение же -- учение глупое, так как ясно, что если каждый народ и государство будут считать себя наилучшими из народов и государств, то все они будут находиться в грубом и вредном заблуждении. ...
И потому всякий человек и всякая однородная совокупность людей, на какой бы ступени они ни стояли, имея позади себя отжитые воспоминания о прошедшем и впереди идеалы будущего, -- всегда находятся в процессе борьбы между отживающими идеями настоящего с входящими в жизнь идеям будущего. Совершается обыкновенно то, что, когда идея, бывшая полезною и даже необходимою в прошедшем, становится излишней, идея эта, после более или менее продолжительной борьбы, уступает место новой идее, бывшей прежде идеалом, становящейся идеей настоящего. Но бывает и так, что отжившая идея, уже замененная в сознании людей высшей идеей, такова, что удержание этой отжитой идеи выгодно для некоторых людей, имеющих наибольшее влияние в обществе. И тогда совершается то, что эта отжившая идея, несмотря на свое резкое противоречие всему изменившемуся в других отношениях строю жизни, продолжает влиять на людей и руководить их поступками. Такая задержка отжившей идеи всегда происходила и происходит в области религиозной. Причина этого та, что жрецы, выгодное положение которых связано с отжившей религиозной идеей, пользуясь своей властью, умышленно удерживают людей в отжившей идее.
Достоинство речи - быть ясной и не быть низкой. Самое ясное выражение, конечно, состоит из общеупотребительных слов, но оно низко. Благородное же и не затасканное выражение есть то, которое пользуется необычными словами. А необычными я называю редкое слово (глоссу), метафору, удлинение и всё, уклоняющееся от общеупотребительного. Но если кто-нибудь сделает такой всю речь, то получиться или загадка или варваризм: если она будет состоять из метафор, то загадка, если же из глосс, то варваризм. ... Во всяком случае, пользоваться неумеренно этим способом - смешно, но во всех частях должна быть мера. (с) Аристотель "Поэтика"
В письме Вяземскому, датируемом второй половиной ноября 1825 г., Пушкин пишет: "Зачем жалеешь ты о потере записок Байрона? чорт с ними! Слава Богу, что потеряны. <...> Оставь любопытство толпе и будь заодно с Гением. <..-> Мы знаем Байрона довольно. Видели его на троне славы, видели в мучениях великой души, видели в гробе посреди воскресающей Греции. - Охота тебе видеть его на судне. Толпа жадно читает исповеди, записки etc., потому что в подлости своей радуется унижению высокого, слабостям могущего. При открытии всякой мерзости, она в восхищении. Он мал, как мы, он мерзок, как мы! Врете, подлецы: он и мал, и мерзок - не так, как вы - иначе...".
«Ars longa, vita brevis» - Чаще всего ошибочно переводят с латыни как «Жизнь коротка, искусство вечно» На самом деле искусство в этой фразе не «вечно», а «обширно» (букв. «длинно»), так что жизни на овладение им не хватит. Ars longa, vita brevis — или, по-гречески (поскольку первым это сказал Гиппократ), ho bios brachys, he de techne makre.
«In vino veritas» (лат. «Истина в вине») - И эту фразу как правило воспринимают буквально, что истина именно там, на дне бокала. Меж тем смысл данной фразы совершенно иной. Ее автор Плиний Старший (он же Гай Плиний Секунд) в своей работе «Естественная история» (XIV, 141) использовал ее в том значении, что под воздействием алкоголя люди раскрепощаются и говорят то, что думают, в связи с чем смысл фразы следует понимать в значении «Что у трезвого на уме, то у пьяного на языке». В ряде случаев данную фразу воспроизводят и с продолжением: «In vino veritas, in aqua sanitas» - «Истина в вине, здоровье в воде».
«В здоровом теле здоровый дух» - Данная фраза пожалуй одна из ярчайших в серии «художественная резьба по тексту». Дело в том, что римский сатирик Ювенал, к которому она собственно и восходит, вкладывал в нее прямо противоположный смысл. В своей 7-й сатире он писал, что «молить надо богов о том, чтобы дух был здоровый в теле здоровом...», на основе которой сложилась известная римская пословица «Mens sana in соrроrе sano - avis rаrа», - «В здоровом теле здоровый дух — редкая удача».
«Цель оправдывает средства» - девиз, приписываемый иезуитам. На самом же деле знаменитый иезуит Эскобар-и-Мендоза сказал буквально следующее: «Цель сообщает деяниям их специфическую ценность, и в зависимости от хорошей или дурной цели деяния делаются хорошими или дурными», что не то же самое. Да и сами иезуиты, официально отказывались от поддержки взглядов Эскобара. Иезуитам же данную фразу приписал Блез Паскаль в «Письмах к провинциалу», при этом сама эта мысль высказывалась еще раньше: «Поскольку тому, кому отказывают в праве применять нужные средства, бесполезно и право стремиться к цели, то из этого следует, что раз всякий имеет право на самосохранение, то всякий имеет право применить все средства и совершить всякое деяние, без коих он не в состоянии сохранить себя» (Томас Гоббс, «О гражданине») или «Кому дозволена цель, тому дозволены и средства» (Герман Бузенбаум «Основы морального богословия»). Меж тем самое раннее из известных, принадлежит Овидию, у которого она звучит так: «Exitus acta probat» («Результат оправдывает действие»).
Что касается подлинного подлинного девиза иезуитов, таковым следует признать «Ad majoren Dei gloriam» («К вящей славе Господней»), также известный как аббревиатура AMDG - геральдический девиз Ордена Иисуса.
«Исключение подтверждает правило» - Идея происходит от защиты Цицероном Люция Корнелия Бальба Старшего, которого обвиняли в незаконном получении римского гражданства. Обвинитель привёл примеры договоров Рима с некоторыми племенами, которые запрещали давать их членам гражданство и предложил сделать вывод, что гадитанцам гражданства тоже давать нельзя. На что Цицерон ответил: «Quod si exceptio facit ne liceat, ubi non sit exceptum, ibi necesse est licere» («Поскольку это исключение делает принятие в гражданство незаконным, то отсутствие такого исключения необходимо делает его законным»).
В средние века юристы обобщили этот принцип до «exceptio probat regulam in casibus non exceptis» («исключение подтверждает правило в неисключённых случаях»). То есть если нескольким солдатам в порядке исключения дается разрешение вернуться в казарму позже обыкновенного, то данное обстоятельство означает, что «несмотря на наличие исключения, правило [для остальных солдат] остается в силе».
«Плох тот солдат, который не мечтает быть генералом» - Приписывается А.В. Суворову. Тут с одной стороны опять резьба, но вместе с тем еще и путаница с автором.
Читая сборник «Солдатские заметки» (1855) Александра Фомича Погосского (1816—1874), представляющий собою собрание афоризмов-поучений, стилизованное под народные, находим в нем и такое выражение: «Плохой тот солдат, который не думает быть генералом, а еще плоше тот, который слишком думает, что с ним будет» (Полн. собр. соч. А. Ф. Погосского. Т. I. СПб., 1899). Крылатой стала лишь первая часть этой фразы, продолжение, как это часто бывает, забылось. В современном значении употребляется обычно чтобы ободрить, поощрить кого-либо в его предприятии, смелом плане, замысле (Шутл.).
«Нет человека – нет проблем» - Традиционно приписывается Сталину. Меж тем реальным ее автором является по-видимому Анатолий Наумович Рыбаков (1911 — 1998), использовавший ее в романе «Дети Арбата» (1987). В указанном художественном произведении Сталин произносит ее в связи с расстрелом военспецов в Царицыне в 1918 г.: «Смерть решает все проблемы. Нет человека, и нет проблемы». Впоследствии в своем «Романе-воспоминании» (1997) Рыбаков писал, что эту фразу он, «возможно, от кого-то услышал, возможно, сам придумал».
«Кто с мечом к нам придет, от меча и погибнет» - эту фразу П.А. Павленко (сценарист одноименного фильма) вложил в уста Александра Невского. Впоследствии она не раз приводилась в газетных статьях и на плакатах как подлинная историческая фраза, принадлежавшая указанному историческому деятелю. В действительности же эта фраза является евангельской, в оригинале звучащая «Взявшие меч – мечом и погибнут». Кроме того, в собственно источниках жизнеописания Александра Невского («Псковская вторая летопись» и «Софийская первая летопись») этих слов нет.
«Народ безмолвствует» - Обычно понимается в значении полного повиновения народа плохим начальникам. Но заглянем в первоисточник («Борис Годунов»), из которого совершенно очевидно следует, что Пушкин имел в виду совершенно противоположное:
- Народ! Мария Годунова и ее сын Федор отравили себя ядом. Мы видели их мертвые трупы.
(Народ в ужасе молчит.)
- Что же вы молчите? кричите: да здравствует царь Дмитрий Иванович!
Народ безмолвствует.
«Государство – это я» - Приписывается оно знаменитому французскому королю Людовику XIV. «Король – солнце» будто бы произнес эту фразу в 1655 г. на заседании парламента. Тем не менее принадлежность фразы указанному деятелю не соответствует действительности: из опубликованного Роже Александром протокола упомянутого заседания парламента видно, что король этой фразы не произносил. Некоторые исследователи полагают, что первой данную фразу произнесла английская королева Елизавета I (1558 – 1603).
Мало кто сейчас знает, что создательница знаменитого "Карлсона" в 30-40-х состояла в ультраправой национал-социалистической партии Швеции (Nationalsocialistiska Arbetarpartiet), аналоге немецкой НСДАП, а сам Карлсон прямо списан со второго человека Третьего Рейха, Германа Геринга, с которым она дружила все 30-40-е, а познакомилась еще в 1925 году, когда он, будучи лётчиком-героем Первой мировой, устраивал авиашоу в Швеции. "Моторчик" Карлсона - намек на Геринга-авиатора. Но все гораздо интереснее. В книгах Астрид Линдгрен их главный герой, Карлсон, постоянно употребляет наиболее расхожие фразы своего прототипа. Знаменитое "Пустяки, дело житейское" - любимая поговорка доброго и полноватого Геринга "Я мужчина в самом расцвете сил" - тоже одна из наиболее расхожих фраз этого жизнерадостного и милого весельчака, "ужаса человечества" И ему же, Герману Герингу, принадлежит сама идея о моторчике за спиной, которого ему в жизни так не хватало - именно это он сказал однажды в кругу друзей, в числе которых была и Астрид Линдгрен.
особенно "народ безмолвствует" прикольно получилось)
вспомнила, как в младшей школе во время урока читали детскую пьесу "12 месяцев" по ролям, и одна из учениц прочла: " Отвечай прямо - не пойдешь? Где моя шубейка Со слезами.."
так и осталась у нас эта "шубейка со слезами" еще надолго))
Во всем этом - в выборе пищи, места, климата, отдыха - повелевает инстинкт самосохранения, который самым несомненным образом проявляется как инстинкт самозащиты. Многого не видеть, не слышать, не допускать к себе -первое благоразумие, первое доказательство того, что человек не есть случайность, а необходимость. Расхожее название этого инстинкта самозащиты есть вкус. Его императив повелевает не только говорить Нет там, где Да было бы "бескорыстием", но и говорить Нет так редко, как только возможно. Надо отделять, устранять себя от всего, что делало бы это Нет все вновь и вновь необходимым. Разумность здесь заключается в том, что издержки на оборону,даже самые малые, обращаясь в правило, в привычку, обусловливают чрезвычайное и совершенно лишнее оскудение. Наши большие издержки суть самые частые малые издержки. Отстранение, недопущение приблизиться к себе есть издержка - пусть в этом не заблуждаются, - растраченная на отрицательные цели сила. От постоянной необходимости обороны можно ослабеть настолько,чтобы не иметь более возможности обороняться. - Предположим, я выхожу из своего дома и нахожу перед собою вместо спокойного аристократического Турина немецкий городишко: мой инстинкт должен был бы насторожиться, чтобы отстранить все, что хлынуло бы на него из этого плоского и трусливого мира.Или мне предстал бы немецкий большой город, этот застроенный порок, где ничего не произрастает, куда все, хорошее и дурное, втаскивается извне.Разве не пришлось бы мне обратиться в ежа? - Но иметь иглы есть мотовство,даже двойная роскошь, когда дана свобода иметь не иглы, а открытые руки... (с) Ницше
СЛОБОДАН СИМИЧ. РАССКАЗЫ / ПЕРЕВОД С СЕРБСКОГО КАЙРАТА БАКБЕРГЕНОВА Слободан Симич родился в 1963 году в г. Ужице. Мастер афоризма и острой политической сатиры. Его рассказы переводились на венгерский, итальянский, немецкий, французский и другие языки. Живет в Сербии. О переводчике. Кайрат Саурбекович Бакбергенов родился в 1953 году в Алма-Ате. Поэт, переводчик, сценарист анимационного кино (Казахстан). Окончил Литературный институт имени М. Горького по специальности «переводчик художественной литературы».
КОНЕЦ Все началось совершенно неожиданно: моя правая рука потребовала независимости! Она заявила, мол, я всех содержу, на мне лежит вся работа, с меня довольно — хочу быть самостоятельной. Я попытался вразумить ее, сказал, что технически это невозможно, и что тело должно быть единым, чтобы существовать, и что она работает так же, как и всякая другая правая рука на свете, и что другие органы тоже делают что-то, что идет ей на пользу. Это не возымело действия. Правая рука в ультимативной форме настаивала на суверенитете и принятии срочных мер в этом направлении.
В разгоревшуюся дискуссию вмешалась левая рука. Она, мол, не может терпеть такое безобразие: как можно правую руку ставить выше левой и, вообще, чем бы была правая рука — не будь левой, и поскольку дерзость правой руки переходит все границы толерантности, левая рука не желает оставаться с ней ни в какой связи или союзе. Я в жесткой форме сделал замечание левой руке за то, что своим вмешательством она еще более осложняет ситуацию, на что она, оскорбившись, заявила, что хочет присоединиться к требованиям правой руки, чтобы и ей дали самостоятельность.
Я был предельно ясен: ни практически, ни теоретически это невозможно! Но тут дал о себе знать мозг, сказав, что я не прав и что теоретически это все-таки возможно. Он пояснил, что ампутация конечностей представляет собой рядовую хирургическую операцию и что никаких технических проблем не существует. Правая и левая руки встретили его выступление дружными аплодисментами.
Я вступил в полемику с мозгом и объяснил, что проблема не в технике отсечения руки, но в опасности последствий такого поступка. Ни руки не могут самостоятельно жить без тела, ни тело не может нормально функционировать без рук, сказал я в заключение. Мозг частично с этим согласился, добавив: что касается его, то руки могут отделиться хоть сейчас, так как он может блестяще функционировать и без них. Так даже лучше.
Это вызвало бурю негодования обеих рук. Мозг выслушал о себе много нелицеприятных слов, особенно за свою привычку ставить себя выше других органов, особенно рук, и все время отдавать команды, ожидая от остальных слепой покорности и подчинения. К моему удивлению, позицию рук поддержали все мышцы и обе ноги.
Внутренние органы были более сдержанны, они считали, что мозг сыграл огромную роль в жизни организма и нельзя так просто отказываться от него. Однако мозг был настолько уязвлен, что заявил, что больше никогда и никому не будет отдавать никаких команд и пусть все далее обходятся без него. Отставка мозга вызвала возмущение у внутренних органов. Сердце тут же потребовало для себя особого статуса. Печень жаждала автономии. Легкие предлагали кантонизацию. Желудок выдвинул лозунг: «Все органы пищеварения в единый союз!» Почки желали создать конфедерацию.
Наступил полный хаос.
Мне не оставалось ничего другого, как умереть.
О КРАСОТЕ Я хорошо помню их.
На крошечном озерке, окруженном зеленью парка, поселились лебеди.
Едва появившись, они вызвали огромный интерес, особенно у детей. Родители толпами приводили малышей поглазеть на дивных белых птиц. И тогда дети бросали им воздушную кукурузу, семечки, хлеб, крендельки — все, что они могли принести с собой.
Сторож догадался первым: при таком обилии пищи хорошо могли бы жить и другие. И он присоседил к лебедям своих уток.
Дворничиха тоже была женщиной разумной. И вскоре рядом с лебедями резвились ее крольчата.
Продавец цветов соображал медленнее, но не был глуп, и чуть позже в парке меж прочей живности появились его курочки.
Голуби и воробьи пришли сами.
Вскоре парк стал походить на маленький зоосад. Но в нем не было больше лебедей. Все они умерли от голода.
И никого это особенно не смутило.
ПРОВОДЫ Сегодня я прощался со своей семьей. Пришли все: жена брата отца, жена брата матери, невестки, золовки, — все. Ей-богу, едва обнялись, тут же полились слезы. Я обязательно вернусь, говорил я жене, а она все плакала да причитала. Чуть погодя я смог продолжить начатые сборы. Взял палатку, фляжку и все, что необходимо для приготовления пищи. Выбрал из гардероба летнюю и зимнюю одежду, так как погоду ну никак не угадаешь. Шурин забил свинью, чтобы я мог прихватить с собой немного свежего мяса, а жена приготовила сыр, сметану, копченую грудинку и прочую снедь. Потом я посвятил себя исключительно оружию: взял «калашникова» и к нему пять рожков, пистолет с глушителем и три коробки с патронами, две ручные гранаты, пехотные мины, прозванные «паштетом из пяти кусков», и одну противотанковую. Сын напомнил мне, чтобы я прихватил с собой баллончик со слезоточивым газом. Сказал, на всякий случай, чтобы тебя не схватили и не ограбили, как в прошлый раз. Беспокоится ребенок...
Прежде чем выйти из дому, я встал на колени перед иконой святого Георгия и от всего сердца помолился: «Помоги, святой Георгий, помоги мне, грешному, пройти этот путь до конца и дай хоть немного удачи, чтобы вернуться домой живым и невредимым».
После молитвы в сопровождении домочадцев я вышел во двор и встретился взглядами с любопытными и озабоченными соседями. «Держись, брат! — кричали они из окон. — Не отступай! Будь стоек!»
И двор отзывался эхом.
«Если тебя не будет больше двух месяцев, я смогу заменить тебя», — сказал сын. А жена заплакала. И дочка за ней. «Тата возвратится скоро», — сказал я, лишь бы что-нибудь сказать. И почувствовал, как к горлу подкатился ком, и желудок свело судорогой. Итак, нужно было идти. Разведка донесла, что приближается цистерна. Я — глава семьи. И должен выстоять в этой очереди за бензином...
ПРИТЧА ОБ ИМЕНАХ Капитан Живойин Йованович из Белграда, будучи лучшим офицером в своей категории, имел честь в далеком 1967 году участвовать в операции ООН на Синайском полуострове, где югославские «голубые каски» должны были разделять находившихся в состоянии войны израильтян и египтян. Во время прохождения службы он получил желанную, добрую весть: у него родился сын! Радость его была безмерной, поскольку у капитана долгое время не было детей. А тут еще и сын! Капитан был горд этим и решил дать ему имя египетского президента Насера, одного из основателей легендарного Движения неприсоединения и давнего сердечного друга товарища Тито.
Малыш Насер Йованович рос быстро и вскоре стал крепким и горячим парнем, любителем скоростных авто и легких заработков. Эти две любви и привели его в расположение «голубых касок», на этот раз втянутых в гражданскую войну в Югославии. Находившийся на пенсии, но по-прежнему влиятельный, ныне уже полковник Йованович выхлопотал, чтобы и сын его, как некогда отец, оказался на службе «голубых» в качестве водителя. Работа была связана с изрядным риском, но при этом сулила внушительную зарплату. Необходимо было возить гуманитарную помощь под флагом ООН в охваченную войной Боснию. Но для Насера главное — вкус приключений да шелест зеленых банкнот. И так он колесил месяцами в конвое белых грузовиков ООН, лояльных ко всем воюющим сторонам, покуда однажды грузовик его не встал посреди Боснии. Конвой должен был проследовать дальше, а он остался в ожидании мастеров. Но вместо мастеров появилась пестро разодетая, вооруженная группа, которая больше походила на некую местную банду. Угрожая оружием, «воины» разграбили грузовик, а затем решили проверить у водителя документы.
— Ты только посмотри! Мусульманин!!!
— Я совсем не мусульманин, — попытался было объяснить Насер, но удар приклада прервал его.
— Ты — не мусульманин, да? А Насер — самое известное сербское имя, так, что ли?
— Люди, я из Белграда....
Серия ударов на этот раз была более продолжительной.
— Я серб!
— Как зовут тебя?
— Я серб!
— Как тебя зовут?
— Я серб!
— Как тебя зовут?
...Полковнику Йовановичу сказали, что Насер пропал без вести. Но полковник не поверил в это. Он обошел всю Боснию. И, говорит, нашел могилу. Велика она, говорит полковник, настолько велика, что может покрыть целую Боснию. Есть на ней и огромная надгробная плита. Почти до неба. С тысячью имен. Давор Мустафе Павлович, Желько Хрвоя Сеферович, Сеад Момира Билич, Марко Мирсада Хорват, Борис Неманье Хаджиабдич, Мухамед Стипе Петрович... И где-то в самом низу — Насер Живойина Йованович. А еще говорит полковник Йованович, что прямо у него на глазах плита росла и вписывала в себя все новые и новые имена. Так говорит полковник Йованович, говорит всем, кого повстречает, однако никто не верит ему.
ЗИМА 92/93 Труднее всего было с Достоевским.
Я не знал, с чего начать. То ли с «Униженных и оскорбленных»? Или, может быть, с «Братьев Карамазовых»? Конечно, символично было бы начать «Преступлением и наказанием». Но в конце концов я решил двигаться по порядку. Впрочем, Достоевского оставил напоследки. Сначала я добил кое-кого из наших, во главе с Крлежой и Чопичем, затем принялся за иностранцев: Фолкнера, Гессе... Интересно, что чужаки давались мне намного легче.
Вскоре настал черед Селимовича, Чосича, Киша, Павича и еще некоторых. Но — Иво Андрич! Над Андричем я обливался горькими слезами.
Однако труднее всего было с Достоевским. Когда я наконец решил взяться за него, в доме больше нечем было топить: полки, паркет, мебель, одежда — все давно уже ушло на растопку. Холод мог спокойно пощипывать, покусывать, грызть меня сколько душе угодно. Ему уже ничто больше не могло помешать.
Я сидел в ожидании белой смерти.
После сожжения Достоевского моя библиотека прекратила свое существование, и я был скорее мертв, чем жив.
ПРАВОСУДИЕ Международному суду в Гааге
от рыболовецкого товарищества «Перучац» Сообщаем Вам, что 15 июля 1994 года в верхнем течении реки Дрина, Республика Сербия, пойман сом, которого безуспешно разыскивали в течение длительного времени. Благодаря великой личной самоотверженности и мужеству члены товарищества после многочасовой титанической борьбы обуздали огромное чудовище и вытянули его на берег. Была сформирована комиссия, которая установила, что речь идет о соме, опознанном большим числом свидетелей и подозреваемом в том, что он активно и добровольно участвовал в поедании людей, погибших при трагических обстоятельствах во время гражданской войны в Боснии, а затем разными путями оказавшихся в реке Дрина. Подозреваемый с первых дней войны патрулировал на всем протяжении реки и использовал любую возможность для осуществления своей чудовищной деятельности. В качестве неоспоримого доказательства был принят и тот факт, что сом, по словам свидетелей, к началу военных действий весил не более 12 килограммов, а на момент поимки достигал уже 26 с половиной килограммов. Эксперты пришли к важному заключению, что такого килажа он не смог бы достичь законным и естественным сомовьим пропитанием. Тем самым определенно доказано, что обвиняемый сом причастен к ряду тяжких злодеяний и военных преступлений и что его настигла заслуженная кара. Рыболовецкое общество «Перучац» продолжит расследование, поскольку есть достаточные основания подозревать, что осужденный сом действовал не в одиночку, и речь идет о большой организованной группе. Запланировано, что в ближайший период мы, не жалея сил, переловим всех и представим перед лицом правосудия.
Vivat justitia!
И да восторжествует справедливость!
ПРИТЧА О ВЫМЕРШЕМ НАРОДЕ Когда варвары пришли в мой народ, все немало подивились: они были совершенно не похожи на всех прежних завоевателей. Вели себя как дети, говорили как дети и делали все как дети. Впрочем, как и все другие завоеватели, они не преминули тотчас перебить всех мудрых и именитых мужей, порушить церкви и храмы, сжечь реликвии и святыни, разграбить дворцы и дома наши. И никого это особо не встревожило. Ибо стар мой народ, веками подвергался различным нашествиям, рабству и оккупации. Выдержим и это, думали мы, страдали и молчали. Но эти варвары действительно были очень необычными. Шло время, а они не выказывали ни малейшего желания уходить. Как видно, им нравилось у нас, и они хотели остаться надолго. И причин для беспокойства пока еще не было. Варвары все разрушили, осквернили и разграбили, и, казалось бы, так все и будет идти дальше. Но в один прекрасный день они вдруг начали строить. Они были такими смешными. Пели как дети, ссорились как дети, строили как дети. Мы украдкой посмеивались над ними и ждали, что не сегодня-завтра у них все развалится. Но нашим детям они ужасно нравились. И они начали с ними дружить.
Народа моего больше нет. Мы все стали варварами.
ВЫБОРЫ Случилось это тогда, когда под давлением Неба и Земли Дьявол вынужден был объявить о первых демократических выборах в Аду. Как и следовало ожидать, со всех сторон съехались многочисленные кандидаты. Были здесь демоны и ангелы, проходимцы и святые, разбойники и пророки — все посю- и потусторонние силы. Каждый проводил свою кампанию, каждый что-то обещал и предлагал несчастному и измученному народу Грешному. Одни обещали погасить вечный огонь, другие — упразднить Девятый круг и впоследствии все до одного, третьи даже сулили Рай, говоря, что могут обустроить его в самом Пекле. А народ Грешный, привычный к всевозможным и каждодневным пыткам, стоически переносил все те кампании. Кандидаты говорили красно и умно, однако Небо и Земля все же сделали вывод, что у Дьявола нет достойного соперника. И упросили самого Господа Бога выдвинуть свою кандидатуру.
Бог долго колебался, по большей части из чисто принципиальных соображений. «Это безнравственно, — сказал Бог, — что я, самолично отправив грешников в Ад, теперь буду спасать их от адского огня». Тем не менее гуманность победила. И Бог поддался на уговоры.
Когда Господь появился в Аду, вечный огонь тут же погас и всех присутствующих озарило Божественное сияние. «Я хочу всем отпустить грехи, — сказал Бог, — голосуйте за меня, и все будет вам прощено». Церковная музыка заглушала бормотание воодушевленных, и большой огненный крест блистал над головами восхищенных. «Идите и голосуйте за свое спасение», — сказал Бог грешникам, провожая их на избирательные участки.
После подсчета голосов выяснилось, что на выборах вчистую победил Дьявол. Все были удивлены, кроме Дьявола. «В Аду всегда будет побеждать Дьявол, — сказал он, — потому что со мной нет неопределенности».
И огонь разгорелся с новой силой...
ПРЕСТУПЛЕНИЕ С тех пор как я открыл частную лавочку, мне денно и нощно приходилось работать. Я не думал, насколько это тяжелое дело. То одно достань, то другое, то туда беги, то сюда, обязанностей куча — сплошной нон-стоп. Так уж получилось, что мне накануне нашего семейного праздника, Иванова дня, доставили отличный товар. Работа ждать не могла, и я должен был корпеть весь день. Вечером, когда вернулся домой и сел ужинать, кто-то позвонил в дверь. Я глянул в «шпионку»: два милиционера! Я начал перебирать в голове: не ошибся ли где-нибудь, но точно знал, что все в порядке. Я аккуратно вел книги, исправно платил налоги, мне нечего было бояться. И я открыл дверь.
— Ты — торговец Петар Петрович?
— Да, это я.
— Тебе придется пройти с нами!
Делать нечего, я взял пальто, попрощался со своей женой и пошел следом. Конечно, мне это было небезразлично, и я спросил как бы между прочим, порядка ради:
— Не могли бы вы мне сказать, в чем дело?
Милиционеры, ясно дело, промолчали.
Когда мы пришли в участок, меня завели в какую-то комнату, полную картин с видами монастырей и ликами святых, и оставили дожидаться прихода инспектора.
— Ты Петар Петрович?
— Я сам.
— Так, Петрович, зачем тебе это было нужно?
— Что?
Инспектор сделал обычную психологическую паузу, открыл папку, начал как бы читать что-то, но потом снова повернулся ко мне.
— Ну, хорошо, Петрович, тебе это нужно?
Опять что-либо спрашивать было глупо, и я решил подождать. Он тоже чего-то ждал. И тогда я все-таки решился.
— Товарищ инспектор, в чем дело? Я не понимаю, за что вы меня...
— Я тебе не товарищ! — заорал инспектор. — Посмотрите-ка на него! Товарищ? Это я тебе, что ли, товарищ?
Я онемел.
— Нет больше товарищей, господин Петрович. Нету товарищей! Прошли те времена, слава богу, — и он перекрестился.
— Извините, господин инспектор, — попытался я успокоить ситуацию, — я немного смущен...
— Я вижу, что ты смущен, и не мало, а много!
Инспектор что-то написал на скоросшивателе, а потом принялся снова ворошить папку с документами. Я уж подумал было, что он забыл обо мне, но тут его вдруг прорвало:
— Почему ты сегодня не справлял свой праздник?!
— Мой праздник?.. Ну, я отметил ...
— Не ври! Не ври, здесь все написано! Сегодня у тебя был праздник, а ты целый день работал, праздник не праздновал, в церковь не ходил, свечи не возжигал... Нам все известно!
— Ну, хорошо, сегодня у меня было много работы... Но я всегда отмечаю наши праздники...
— Нет смысла выкручиваться. Ты сегодня не праздновал наш праздник!
— Я отпраздновал его по-своему...
— По-своему?! Невозможно, Петрович, праздновать праздник по-своему! Видите ли, он знает, как праздновать праздник!
С ним не стоило больше препираться.
— Молчишь? Значит, осознаешь свою вину!
— Какую еще вину?
— Вину, Петрович, большую вину. Ты не праздновал наш праздник, несчастный ты человек!
— Я хотел бы попросить вас, господин инспектор, сказать, зачем вы вообще вызвали меня, мне бы хотелось вернуться домой...
— Ты хочешь вернуться? Господин хочет домой? Ну что ж, если господин спешит, то дело за малым: надо только подписать признание, и все.
— Какое признание?
Инспектор вытащил из кипы какую-то бумажку.
— А такое: признаю, что я не праздновал праздник святого Иоанна Крестителя и не совершал никаких предусмотренных в этой связи церковных обрядов.
Я так разнервничался, что подписал бумагу, попрощался с господином и отправился домой.
Не прошло и семи дней, как мне вручили синий судебный конверт. И в нем приговор.
«За грубое нарушение сербских обычаев, неуважение к сербским традициям, пренебрежительное отношение к Сербской православной церкви, оскорбление религиозных чувств православных граждан и презрение к святому Иоанну Крестителю торговец Петар Петрович исключается из сербского народа, без права на обжалование».
Подпись неразборчива.
ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА В СЕРБИИ Я решил начать гражданскую войну в Сербии. Я взял старый дедов пистолет и позвонил в дверь прапорщика Ратко на пятом этаже.
— Пароль! — прокричал прапорщик Ратко через закрытую дверь.
— Дядя Ратко, дедушка послал меня, чтобы я попросил вас, если у вас есть немного времени, почистить ему пистолет. Он говорит, что никто не умеет чистить пистолет так, как вы!
— Положи перед дверью и медленно отходи! — скомандовал прапорщик после небольшой паузы.
Я быстро сбежал на четвертый этаж и позвонил к профессору Петровичу.
— Что такое, малыш?
— Дядя Петрович, дедушка спрашивает, не могли бы вы разменять сто марок, нужно вернуть сдачу соседу Ратко.
— Нет у меня, сынок, ни мелких, ни крупных. А скажи-ка мне, что купил сосед Ратко?
— Пистолет.
Петрович даже отшатнулся.
— Пистолет! Ратко купил пистолет? Я так и знал! Коммуняки начали вооружаться! Ну уж нет, не выйдет!
Петрович накинул летнее пальто и спустился по лестнице. На первом этаже проживал адвокат Вучкович, страстный охотник.
Вскоре в квартире господина Вучковича собралась довольно большая компания обсудить создавшуюся ситуацию. Умеренные твердили, что не следует преувеличивать и надо все тщательно проверить. С седьмого этажа сообщили, что прапорщик Ратко замечен на кухне за чисткой пистолета, из чего следовало, что коммунисты таки вооружаются, и мы не должны допустить никаких сюрпризов. Господин Вучкович раздал присутствующим все имевшееся у него оружие, а сам поспешил в Охотничий союз за новой партией. Вооруженным поручили нести караул на этажах, а остальным вести наблюдение.
Все это не могло пройти мимо консьержки госпожи Стоянович с первого этажа, которая высмотрела в «шпионку», как кое-кто из соседей покидал квартиру Вучковича с неумело скрытым под одеждой оружием. Она позвонила соседке Злате, Злата — соседке Руже, Ружа — соседке Цане... Через полчаса в квартире прапорщика Ратко заседал спешно сформированный Кризисный штаб. На повестке стоял один только вопрос: защита от оппозиции. Тут же собрали и поделили оружие. Все получили точные указания и рассредоточились по стратегическим точкам здания.
Еще во время проведения совещания вся улица гудела от слухов, что в доме творится нечто ужасное. Новости были противоречивы: по одним — «оппозиция» вооружилась и атаковала квартиру прапорщика Ратко, по другим — более скандальным — «коммуняки» ни с того ни с сего начали стрелять по жильцам от «оппозиции» и что уже есть убитые. В течение двух часов вся улица была мобилизована, организована, поделена и вооружена. Появились уже и баррикады перед магазином и мешки с песком на перекрестке.
Осталось только раз-другой выстрелить из окна.
Источник:
Евгений Лукин ЧЕЧЕНСКИЙ ВОЛК Повесть о Джохаре Дудаеве Евгений Валентинович Лукин — поэт, прозаик, эссеист, переводчик. Родился в 1956 году. Окончил исторический факультет педагогического института имени А. И. Герцена. Работал учителем и журналистом. Проходил военную службу. Участник боевых действий на Кавказе. Ветеран первой чеченской войны. Член Союза писателей России. Автор двух десятков книг. Его стихотворные переложения цикла древнерусских песен «Слово о полку Игореве», «Слово о погибели Русской земли» и «Задонщина» получили высокую оценку академиков Д.С.Лихачева, Л.А.Дмитриева и других специалистов Пушкинского Дома. Автор либретто «Радонежской оратории», посвященной преп. Сергию Радонежскому — духовному наставнику победы в Куликовской битве. К 100-летию начала Первой мировой войны опубликовал мемориальную антологию «Книга павших», куда вошли его переводы стихотворений тридцати поэтов-фронтовиков (из двенадцати стран мира), павших на полях сражений. Лауреат ряда литературных премий, в том числе премии журнала «Нева» за повесть «Танки на Москву», посвященную первой чеченской войне. От автора Двадцать лет минуло с тех пор, как погиб первый президент независимой Чеченской Республики Ичкерия Джохар Дудаев (1944–1996) и закончилась первая чеченская война. Тогда в разрушенном Грозном повсюду — на стенах домов, на лобовых стеклах машин — висел парадный портрет Дудаева. Чеченцы, одержавшие победу в битве с российскими войсками, боготворили своего кумира в той же мере, в какой побежденные русские ненавидели его и считали причиной всех бед и несчастий. Прошли годы, и теперь настало время не только дать взвешенную оценку этому сильному, целеустремленному человеку, но и объяснить, почему в том гражданском противостоянии он оказался по другую сторону баррикад. Личность Дудаева была соткана из многих противоречий. Одни считали его злым гением своего народа, другие — чуть ли не пророком, спустившимся с небес. В нем сочетались прагматизм и идеализм, жестокость и романтичность. Но даже заклятые враги, а их было немало и среди чеченцев, признавали, что Дудаев — гордый отважный человек, готовый на все ради достижения свободы. Как известно, подобные качества народное мифологическое сознание приписывало и волку — древнему чеченскому тотему. Не случайно волк стал государственным символом в годы правления Дудаева. Он всецело соответствовал не только сути вооруженной анархии, ненадолго воцарившейся в Чечне, но и характеру ее национального лидера. Глава первая
ДЖОХАР Как будто сам я был рожден В семействе барсов и волков. Михаил Лермонтов
ДЖОХАР И ВОЛК Семья Мусы и Рабиат Дудаевых из горного села Ялхорой была многодетной. Шутка ли — тринадцать детей! Самого младшего сына родители назвали Джохаром, что по-чеченски значит — жемчуг. Должно быть, он был самым дорогим, самым любимым. Свой настоящий чеченский характер младенец проявил почти сразу после рождения.
Однажды мать с трехмесячным Джохаром на руках отправилась в соседнее село — навестить родных. Когда она вечером возвращалась домой, дорогу ей неожиданно преградил матерый волк. Хищник сверкал голодными глазами и лязгал клыками, готовясь разорвать жертву на куски. В немом ужасе женщина застыла на месте, крепко прижав к груди сына. Вдруг младенец, до этого мирно спавший на руках, разразился пронзительным плачем. Волк насторожился и, точно услышав знакомый голос, уступил дорогу и исчез в сумерках.
ДЖОХАР И СОЛДАТ Холодной зимой 1944 года пришла беда. По приказу Сталина всех чеченцев насильно изгоняли со своей земли — якобы «за пособничество фашистским захватчикам». В бедную хижину Дудаевых эту горькую весть принес пожилой русский солдат. Хозяина не было дома — Муса Дудаев перегонял овец в Грузию. Не зная, что предпринять, Рабиат заметалась в слезах, схватила спящего младенца. Джохар проснулся и громко заплакал. Услышав его плач, солдат вспомнил о своих чадах и сжалился над несчастной женщиной. Он раздобыл подводу и погрузил на нее убогий скарб: медные кувшины, домотканый ковер, теплую одежду, мешки с мукой. Окруженная многочисленными детьми, Рабиат двинулась в дальнюю дорогу.
МЕШОК ГОРЯЧЕГО ХЛЕБА Муса Дудаев разыскал свою семью лишь через несколько месяцев — в заснеженной павлодарской степи. Рабиат с детьми ютилась на заброшенном кирпичном заводе, где сумела обустроить угол. Жили впроголодь. Старшие братья занимались обычным «промыслом» — подбирали на улице то, что плохо лежит. Но все равно еды не хватало.
Появившийся отец взял семейные заботы на себя. Весной в голой степи он вспахал большое поле и посадил картошку. А затем устроился на хлебозавод. Каждый вечер он возвращался с мешком, полным горячего хлеба. Худые, оборванные дети спешили навстречу, чтобы получить из отцовских рук теплую душистую горбушку. А взрослые, завидев его, отворачивали голодные глаза. Но никто не осмеливался упрекнуть Мусу Дудаева в том, что он тайком выносил с хлебозавода свежеиспеченные буханки. Все понимали: надо как-то кормить детей, надо как-то жить.
ОТЦОВСКАЯ САБЛЯ У Мусы Дудаева была старинная сабля. Ее необыкновенный клинок легко разрубал любое железо. Доспехи для нее не являлись преградой. Сабля ковалась в горном ауле Айткхаллой. Перед ковкой старый мастер молился в мечети, а потом надолго уходил в горы. Изготовленная таким способом сабля по-чеченски называлась «гора да» или «гурда», что значит — властелин мощи. Она вручалась только самому достойному горцу. Таким горцем был и Муса Дудаев.
Как и подобает мужчине, Муса Дудаев никогда не жаловался, даже когда его стала одолевать смертельная болезнь. Он лежал на своей постели, сколоченной из нетесаных досок, и молча умирал. Вдруг дверь в дом приоткрылась, и оттуда выглянул его давний враг. Он стал издеваться над умирающим хозяином. Муса выхватил саблю и швырнул ее в пришельца. Тот мгновенно скрылся. Гурда пронзила деревянную дверь насквозь и сломалась — такова была сила ненависти, которую вложил Муса в бросок. Это был последний урок чеченской отваги, который перед смертью преподнес отец своему шестилетнему сыну Джохару.
БРАТ ХАЛМУРЗ У Джохара было семеро старших братьев, но самым любимым среди них был Халмурз. Джохар считал его своим идеалом. Это был бесстрашный юноша, всегда готовый к нападению и защите. Он был предводителем чеченских мальчишек, которые, подражая абрекам, с утра до ночи промышляли воровством и разбоем: то уведут овцу из колхозной отары, то обтрясут яблоневый сад, то обчистят одинокого прохожего. Таким старинным способом многие чеченские семьи выживали в суровые голодные времена.
Воровская ватага совершила набег на чей-то приусадебный участок, однако один из воришек был схвачен хозяином. Завязалась драка. Халмурз бросился вытаскивать товарища из беды — подскочил к разъяренному мужичку и, не задумываясь, воткнул ему нож между ребер. Хозяин пал замертво.
Шестнадцатилетний Халмурз оказался за решеткой. Из тюрьмы он вышел лишь спустя четверть века — ему постоянно набавляли срок, ибо никаких законов он не признавал. Говорят, в лагере своей силой и храбростью Халмурз завоевал непререкаемый авторитет. Ему беспрекословно подчинялись заключенные. Даже лагерный начальник был вынужден договариваться с ним. А для младшего брата он остался примером до конца жизни.
БРАТ БЕКМУРЗА Однажды Джохар услышал, как его старший брат Бекмурза, уединившись, нашептывал странные слова:
— Ты победишь злого добротой и любовью. Жадного победишь щедростью, вероломного искренностью, а неверного — верой. Будь всегда милосердным и скромным, будь готов жертвовать собой.
— Что ты бормочешь?
— Это наставления шейха Кунта Хаджи, — пояснил Бекмурза.
Из разговора с братом Джохар узнал, что Кунта Хаджи — чеченский святой и чудотворец, который основал суфийское братство кадирийского тариката. Шейх противостоял знаменитому горцу — имаму Шамилю, который считал, что истинный мусульманин не может находиться под властью гяуров (неверных) и должен сражаться за свою свободу до конца. А вот Кунта Хаджи был куда милосерднее. Он говорил, что чеченцы, вынужденные подчиниться русским, не только не теряют веры и уважения единоверцев, но и возвышаются над ними в силу перенесенных страданий. «Сопротивление властям Аллаху не угодно, — утверждал святой. — Ибо Аллаху не угодно, чтобы все чеченцы погибли в сражениях. Если вам скажут, чтобы идти в православные церкви, то идите туда, ибо это — только строения, а вы в душе — все равно мусульмане. Если вас заставят носить кресты, то носите их, ибо это — всего лишь железки, а вы в душе — все равно мусульмане. Но если ваших женщин будут насиловать, если вас будут заставлять забыть язык, культуру, обычаи, то поднимайтесь и бейтесь до последнего чеченца».
— Зачем он это говорил? — спросил Джохар.
— Затем, чтобы мы, чеченцы, спаслись, — объяснил Бекмурза. — Что толку, если мы все погибнем? Всевышний не желает этого. Он желает, чтобы мы выжили, набрались сил и в заветный час достигли своей цели.
ВОЖАК В школу Джохар Дудаев записался сам. Когда он пришел в класс, учительница показала ему на последнюю парту, где развалился верзила — второгодник. Маленького роста, Джохар встал перед ним, как Давид перед Голиафом. Верзила не собирался уступать место новому ученику, занимая своим внушительным туловищем всю парту. Тогда Джохар стремительно схватил его за руку, на которую тот опирался подбородком, и с силой перегнул через край парты. Верзила взвыл от боли.
— Хочешь — сломаю? — усмехнулся Джохар.
— Отпусти! — простонал тот и, потирая ушибленную руку, нехотя подвинулся, освободив место для новичка.
Так Джохар Дудаев поступил в школу. В отличие от своих братьев и сестер, которые в школьные годы не блистали успехами, он был первым не только в мальчишеских драках, но и в учебе. В конце концов одноклассники избрали его старостой — чувствовали в нем сильного вожака.
САМАННЫЙ ДОМИК В ГРОЗНОМ После смерти Сталина пронесся слух, что чеченцам разрешат вернуться на родину. И действительно: вскоре советское правительство приняло постановление о снятии ограничений со спецпереселенцев. Многие стали самовольно покидать обжитые места. Отправилась в Чечню и семья Дудаевых. Поскольку в родном селе Ялхорой бывшим жителям селиться было запрещено, Рабиат с детьми получила бросовый участок на окраине Грозного — в рабочем поселке Катаяма. Всей семьей стали строить дом. Засучив штаны до колен, Джохар целый месяц месил глину с соломой и сушил на горячем солнце кирпичи. Старшие братья возводили стены, из подручных материалов сооружали крышу. К зиме саманный домик был готов.
СОЧИНЕНИЕ НА ВОЛЬНУЮ ТЕМУ Однажды учащиеся девятого класса грозненской школы № 54 писали сочинение на вольную тему. Джохар слишком прямолинейно понял задание и написал о том, как храбро сражался за свободу чеченского народа знаменитый имам Шамиль, освобождая родные аулы от царских войск. В то время это было неслыханной крамолой. Сочинение наделало много шума — его обсуждали в районной и городской организациях образования.
— Он неправильно понял тему! — говорили одни, защищая юношу.
— Нет, он как раз правильно понял тему! — утверждали другие.
Родным Джохара пришлось приложить немало усилий, чтобы вольнолюбивому юноше разрешили продолжить учебу. Однако он был взят начальством на заметку, и вскоре ему припомнили этот случай. Как лучший ученик, окончивший учебный год на «отлично», Джохар должен был поехать по путевке в Венгрию. Ему отказали в этой поездке, а вместо него в путешествие за границу отправилась дочь директора школы.
«Я — ЧЕЧЕНЕЦ!» В 1962 году Джохар втайне от матери уехал в Тамбов, где исхитрился поступить в военное училище летчиков дальней авиации. Почему «исхитрился»? Потому что в те времена чеченцы на ратную службу не принимались, ибо поголовно считались неблагонадежным народом.
— Каждый чеченец с самого своего рождения невольно оказывался в самой гуще политики, — вспоминал Джохар Дудаев. — Он уже в чреве матери становился ребенком «врагов народа». Не успев еще совершить никаких проступков на этой земле, он превращался автоматически в «предателя», «изменника», «бандита». Рос, учился и жил под пристальным надзором комендатуры. По достижении совершеннолетия, то есть с шестнадцати лет, он обязан был два раза в месяц являться в комендатуру и расписываться за явку. Тем самым подтверждая, что еще не сбежал и находится на месте. Это была роспись в полном бесправии. С этим клеймом попадал в вуз, в армию. Это в лучшем случае. Многие так и не достигали этих вершин.
Памятуя об этом, Джохар и прибегнул к хитрости: при заполнении анкеты назвался осетином. Осетины — православный народ, храбро защищавший предгорья Кавказа от немецких оккупантов, повсюду пользовались заслуженным почетом и уважением. И осетина Дудаева с радостью зачислили в летное училище. Когда же пришла пора получать выпускной документ, курсант Дудаев возмутился:
— В дипломе неправильно указана моя национальность!
— Почему неправильно? — говорят ему. — Согласно анкете вы — осетин.
— Нет! — воскликнул гордый Джохар. — Я — чеченец!
ТАЙНЫЙ МЯТЕЖНИК Kурсант Тамбовского летного училища Джохар Дудаев приехал на летние каникулы домой — в Грозный. И встретился со своим однокашником Вахой Алдамовым. Рассказал о том, как хитростью ему удалось поступить на военную службу. И очень огорчался, что тем самым нарушил чеченский кодекс чести, поскольку пошел на обман.
— Это унизительно для чеченцев, — согласился Ваха. — Но что делать?
— Ничего, ничего, — процедил сквозь зубы Джохар. — Через двадцать-тридцать лет мы все изменим.
— Как изменим?
— Очень просто, — в глазах Джохара засветился стальной блеск. — Поднимем мятеж. Сделаем переворот.
— А он, мятежный, просит бури? — попытался пошутить Ваха, вспомнив стихи Лермонтова — любимого поэта Джохара.
Дудаев молчал.
…..................................................... ДО СЕДЬМОГО КОЛЕНА Каждую субботу в гарнизонном Доме офицеров были танцы. Другого развлечения в военном городке Шайковка, что неподалеку от Калуги, не существовало. Однажды вечером субботние посиделки посетил бравый летчик Джохар Дудаев.
В просторном зале вдоль стен были расставлены стулья, на которых восседали пожилые пары, наблюдая за тем, как кружилась в вальсе веселая молодежь. Среди девушек Джохар приметил красавицу, которая впервые появилась на танцах. Это была Алла Куликова — студентка художественно-графического факультета Смоленского пединститута. Ее отец, майор авиации, служил на военном аэродроме, обеспечивая взлет и посадку бомбардировщиков. Девушка приглянулась молодому чеченцу. Он подошел к Алле и, отдав воинскую честь, представился:
— Дудийн Муса кант Жовхар Дудаев!
— Ой, как много имен, — рассмеялась красавица. — Мне сразу все и не запомнить.
— на Кавказе принято знать всех своих предков до седьмого колена, — пояснил он, улыбаясь в ответ. — Это русские имеют только отчество, а мы храним память о многих поколениях. В этом — наше достоинство и наша честь!
Офицер галантно пригласил красавицу на танец. Танцуя, он обратил внимание, как парочки прижимаются друг к другу.
— У нас в Чечне нельзя даже прикоснуться к девушке, — заметил он. — Иначе это будет оскорбление, которое карается смертью. Раньше русские дворяне защищали свою честь на дуэлях. Сегодня в России только чеченцы защищают честь кровной местью. Для них честь женщины — превыше всего.
Так Джохар Дудаев познакомился со своей будущей супругой.
…........................................ ТАЗИТ По вечерам Джохар Дудаев читал своей супруге стихи Пушкина и Лермонтова. Особенно он любил поэму «Тазит», которую знал наизусть:
Не для бесед и ликований,
Не для кровавых совещаний,
Не для расспросов кунака…
Герой поэмы Тазит не увлекался ни лихими разбоями, ни дерзкими набегами, чем обычно должен был заниматься молодой чеченец. Все время он проводил в мечтаниях на берегу Терека, слушая рев горной стремнины и любуясь золотыми звездами. По мнению отца, Тазит вел себя очень странно. Как-то ему попался одинокий купец, но он его не ограбил. Затем он наткнулся на беглого раба, но не накинул на него аркан. А однажды юноша встретил убийцу своего брата и не пронзил того кинжалом. Узнав об этом, разгневанный отец обругал Тазита трусом, рабом и армянином, то есть христианином, неспособным к кровной мести. И навсегда проклял его:
Поди ты прочь — ты мне не сын,
Ты не чеченец — ты старуха,
Ты трус, ты раб, ты армянин!
Будь проклят мной! Поди — чтоб слуха
Никто о робком не имел…
Чтоб дети русских деревень
Тебя веревкою поймали
И, как волчонка, затерзали…
Последние строки Джохар Дудаев произносил с волнением. Должно быть, он и сам чувствовал себя отверженным от своего рода-племени, чувствовал себя одиноким волчонком, которого русские дети таскают на веревочке.
ЛЕТАЛ, КАК ПТИЧКА В те годы шла война в Афганистане, и военный летчик Дудаев трижды летал бомбить далекую страну. Его стратегический бомбардировщик, снаряженный многотонными фугасными бомбами, поднимался с туркменского аэродрома Мары и брал курс на юг, где среди горных хребтов затерялись беззащитные афганские селения.
Первый раз Дудаев сровнял с землей небольшой городок Гардез, что притулился на границе с Пакистаном. Второй раз покрыл ковровыми бомбардировками окрестности старинного города Джелалабада, где находились военные лагеря моджахедов. А в третий раз его самолет отбомбился фугасками по Газни — столице древней мусульманской империи, некогда простиравшейся от Центральной Персии и Средней Азии до Индии. Сбросив смертельный груз, летчик Дудаев разворачивал облегченную машину на север. Успешно приземлившись, спешил домой, где его ждала супруга.
— Ну как? — задавала она один и тот же вопрос.
Расплывшись в улыбке, Джохар Дудаев неизменно отвечал:
— Летал, как птичка!
ДУДАЕВ И СОРТИР Как образцовый командир, отличившийся в ходе боевых действий в Афгани-стане, Джохар Дудаев был назначен командовать Тернопольской тяжелой бомбардировочной дивизией и одновременно исполнять обязанности начальника военного гарнизона. Дивизия дислоцировалась в городе Тарту — в Эстонии.
Однажды сюда прилетел маршал Виктор Георгиевич Куликов — проверить, как полковник Дудаев командует стратегической дивизией. Дудаев показал ему учебные классы, где тренируются летчики, показал большой спортзал, где они занимаются физическими упражнениями, показал просторную столовую. Куликов придирчиво осматривал помещения и делал отдельные замечания. Когда осмотр закончился, маршал обратился к Дудаеву:
— А теперь, товарищ полковник, проводи-ка меня в сортир!
Дудаев смутился. На лице сквозь смуглую кожу проступил румянец, заиграли на щеках мускулы. Было видно, что он еле-еле сдерживал себя, поскольку посчитал такую просьбу унизительной для чеченца.
— Товарищ маршал, — наконец выдавил он. — Вас проводит в сортир начальник штаба дивизии.
ДУДАЕВ И ГОЛУБЫЕ ЛАМПАСЫ В 1989 году Военный совет обсуждал вопрос о присвоении Джохару Дудаеву воинского звания генерал-майор. Особенно ратовал за него командующий дальней авиацией Петр Степанович Дейнекин.
— У Дудаева в дивизии идеальный порядок! — горячился он. — Я был на аэродроме в Тарту. Дудаев создал человеческие условия для рядового и офицерского составов. Поблизости от каждого самолета он установил домик для технического персонала. Зимой там авиатехники могут обогреться, а летом — укрыться от жары, отдохнуть, перекусить, утолить жажду.
Дейнекину возразил его заместитель по политической работе:
— А я против присвоения генеральского звания Дудаеву!
— Почему?
— Я тоже был с инспекторской проверкой в Тарту — вместе с маршалом Куликовым, — ответил он. — Дудаев отказался проводить маршала в сортир. То ли он не знает, где в его дивизии находится сортир, то ли законы гор для него выше армейских уставов.
— Чем плохи законы гор? — удивился Дейнекин. — В стране идут демократические преобразования. Пора и чеченцам обрести своего боевого генерала.
Так брюки Джохара Дудаева украсили голубые генеральские лампасы.
«Я — СЫТ!» За голубыми генеральскими лампасами Джохар Дудаев ездил в Москву. Товарищи по службе напутствовали его советом, чтобы он не упустил счастливого случая — непременно пообедал в партийной столовой на Старой площади. Говорили, что там подается все — от коньяка до черной икры — и платить почти ничего не надо.
В назначенный час Дудаев прибыл на Старую площадь. Стоя в приемной у окна, разглядывал крыши домов, окрашенные в зеленый цвет. К нему подошел старый генерал и, полагая, что тот волнуется, успокоил:
— Если вызвали, значит, все будет в порядке.
— Я думаю о другом, — ответил Дудаев. — Неужели некому починить вон ту крышу?
И показал на ржавые скаты одного из зданий. Старичок задумчиво посмотрел на Дудаева и нерешительно произнес:
— Уверен, что в будущем у вас будет все хорошо.
Вскоре Джохара вызвали в зал заседаний и объявили о присвоении генеральского звания.
— Служу Советскому Союзу! — поблагодарил новоиспеченный генерал и направился к выходу. Его провожал услужливый человек из местной партийной челяди. Проходя мимо столовой, он предложил Дудаеву пообедать, расхвалив великолепную кухню и низкие цены.
— Спасибо! — отчеканил генерал. — Я сыт!
И гордо прошел мимо распахнутых дверей, откуда доносились запахи чудесных яств.
НОЧЕВАЛА ТУЧКА ЗОЛОТАЯ Однажды в Тарту приехал писатель Анатолий Приставкин — автор нашумевшей повести «Ночевала тучка золотая». В ней была затронута щепетильная для того времени тема сталинской депортации чеченского народа. С собой писатель привез одноименный фильм, снятый по мотивам этого произведения. Он предложил генералу авиации Джохару Дудаеву организовать просмотр фильма в местном кинотеатре. Генерал охотно согласился. После просмотра Дудаев вышел из зала потрясенным — так близко к сердцу он воспринимал все, что было связано с трагической судьбой чеченского народа. Успокоившись, Дудаев попросил показать фильм еще раз. А потом — еще раз. И после каждого просмотра в его глазах стояли слезы. Анатолий Приставкин был потрясен: он никогда не видел боевого летчика плачущим!
ДЕНЬ ПОБЕДЫ 9 мая 1990 года в Тарту, как и во всей Советской стране, отмечался День Победы. И вот генерал-майор авиации Джохар Дудаев решил преподнести горожанам подарок — распахнуть перед ними двери Тартуского гарнизона. Каждый желающий мог посетить военный аэродром и даже посидеть за штурвалом стратегического бомбардировщика. Над летным полем кружились парашютисты на разноцветных парашютах, приземляясь точно в центре. В синем безоблачном небе лучшие летчики полка, сверкая серебристыми крыльями, показывали фигуры высшего пилотажа. Зрители с восхищением разглядывали боевые машины, олицетворявшие собой непобедимую мощь могучей державы. И вдруг раздались изумленные возгласы: над Тарту взмыл огромный черно-сине-белый флаг — национальный флаг независимой Эстонии. Прикрепленный к летящему самолету, он плавно развевался в небесах, обещая эстонцам желанную свободу. И слезы радости блеснули на глазах стариков, мужчины пожимали друг другу руки, девушки смеялись и целовались.
Джохар Дудаев стал героем дня — его дом завалили цветами. Каждому жителю было ясно: в борьбе за независимость начальник Тартуского гарнизона был на стороне маленького, но гордого народа Эстонии.
ДЖИНН ИЗ БУТЫЛКИ Эстонский национальный флаг раскинулся в небе над Тарту не случайно — накануне Верховный Совет Эстонии переименовал эту советскую социалистическую республику просто в Эстонскую Республику. Казалось бы, небольшое филологическое упрощение. Но вместе с этим Верховный Совет восстановил действие Конституции Эстонской Республики 1938 года, где черным по белому было написано, что Эстония является самостоятельным и независимым государством. Одновременно эстонские депутаты запретили использовать советские государственные символы Эстонской ССР: герб, флаг и гимн, а взамен вернули старые национальные знаки. И первым, кто подчинился только что принятому закону, был начальник Тартуского гарнизона генерал Дудаев. Он приказал вознести в небеса новый, то есть старый флаг независимой Эстонии.
Вообще, Джохар Дудаев очень внимательно следил за тем «парадом суверенитетов», который шествовал по Советскому Союзу. Примеру Эстонии последовали практически все союзные республики. А следом туда же устремились и автономные образования, ибо весной 1990 года союзное руководство во главе с Михаилом Горбачевым постановило уравнять в правах автономные и союзные республики. Вот тогда и прозвучала знаменитая фраза председателя Верховного Совета России Бориса Ельцина, обращенная к руководителям автономий:
— Берите суверенитета столько, сколько можете проглотить!
Эту фразу он повторял всюду, куда ни приезжал.
— В честь приезда Ельцина в Грозный был дан прием, — рассказывал академик, профессор Чеченского государственного университета Джабраил Гакаев. — Прием давал первый секретарь республиканского комитета партии, а заодно и председатель Верховного Совета республики Доку Завгаев. Хотя Ельцин пробыл в Грозном всего несколько часов, он успел побывать и на этом фуршете. И там практически был дан карт-бланш тем процессам, которые вскоре начались в Чечне. По крайней мере, Ельцин заверил Завгаева, что никто не выступает против суверенитета Чеченской Республики. В то время, оказываясь в очередной этнической среде, Ельцин, так сказать, выдавал целую гору обещаний, которые должны были потрафить этой этнической группе. Тогда сначала в Татарстане, а потом в соседней Назрани Ельцин бросил в толпу: «Берите суверенитета столько, сколько можете проглотить». Он, скорее всего, еще не догадывался, какого джинна выпускает из бутылки.
СВАДЕБНЫЙ ГЕНЕРАЛ Поздней осенью 1990 года командиру Тернопольской дивизии и одновременно начальнику Тартуского гарнизона генералу авиации Джохару Дудаеву пришло письмо из Грозного. Лидер Вайнахской демократической партии Зелимхан Яндарбиев приглашал его на первый съезд чеченского народа.
С началом перестройки в Чечне стали появляться неформальные политические объединения. Это и партия «Исламский путь» во главе с Бесланом Гантамировым, и общественно-политическая ассоциация «Гулам» под руководством Мустафы Эльчибиева, и многие другие. Но первую скрипку в борьбе за независимость играла Вайнахская демократическая партия Зелимхана Яндарбиева — чеченского поэта, сменившего сладкозвучную лиру на громкий барабан идеолога независимости.
Дудаев, конечно, откликнулся на просьбу поэта. И не был разочарован: на съезде его окружили вниманием и заботой. По замыслу Яндарбиева дорогой гость должен был сыграть роль свадебного генерала и украсить своим мундиром цирковую арену. Дудаев об этом ничего не ведал. Прибыв на съезд, который проходил в городском цирке, он устроился на почетном месте и весь обратился в слух.
Делегаты выступали три дня. Одни говорили о национальных обычаях, которые обязывают миллионный чеченский народ быть дружелюбным соседом. Другие вспоминали демократические традиции, когда на народных съездах избирали имамов наподобие Шамиля, чтобы развернуть освободительную борьбу. Третьи ссылались на председателя Верховного Совета России Бориса Ельцина, который сулил автономным республикам абсолютный суверенит.
Наконец слово предоставили почетному гостю съезда Джохару Дудаеву. На арену вышел никому не известный военный и произнес пламенную речь:
— Мы создадим независимое чеченское государство, мы создадим армию, которая будет способна противостоять любой армии мира, мы дадим отпор не только России, но и любому другому государству, которое будет покушаться на нашу свободу.
Участница съезда Марьям Вахидова вспоминала, что «он был единственным, в чьем выступлении ясно звучала мысль о грядущих переменах. Он говорил, что свобода просто так не дается, придется траву есть и росой запивать. Он выступал ярко, экспрессивно, искренне. В Чечне его тогда практически никто не знал. После съезда он стал известен всем».
Слушая оратора, Зелимхан Яндарбиев ерзал в кресле: он жестоко просчитался. Роль свадебного генерала Дудаеву явно не годилась — он всегда и везде оставался настоящим воином. Именно этого настоящего воина и испугался тогдашний хозяин Чечни — Доку Завгаев. На следующий день под его руководством Верховный Совет республики принял Декларацию о государственном суверенитете Чеченской Республики. Завгаев спешил перехватить инициативу у Джохара Дудаева и стать не столько первенцем чеченской свободы, сколько обладателем единоличной власти.
«ВСЯ ЧЕЧНЯ — ТВОЙ ТЕЙП!» Поэт Зелимхан Яндарбиев был талантливым идеологом и пропагандистом. Не случайно, вступив в Коммунистическую партию Советского Союза в 1985 году, он сразу же стал большой шишкой — руководителем Комитета пропаганды Союза писателей СССР. Однако той харизмы, которая так необходима вершителю народной судьбы, у него не было. Зато таким чудесным даром обладал Джохар Дудаев. Умерив свою гордыню, Яндарбиев решил сотворить из генерала национального лидера. А себе примерил скромную роль идейного вдохновителя борьбы за свободу чеченского народа. Этими мыслями он поделился со своим единомышленником — богатым предпринимателем Яраги Мамадаевым, которого прочил на место хозяйственного руководителя независимой Чечни.
Вскоре представительная делегация, возглавляемая Зелимханом Яндарбиевым и Яраги Мамадаевым, отправилась в эстонский город Тарту. Историческая встреча состоялась в летном профилактории — подальше от любопытных глаз. Протоколов встречи никто не вел, подробных свидетельств никто не оставил. Однако достоверно известно, что явившиеся с далекой родины посланцы предложили Джохару Дудаеву возглавить общенародное движение за независимость, о которой страстно мечтали чеченцы со времен шейха Мансура и имама Шамиля. Конечно, такое предложение отвечало самолюбию генерала. Его сомнения насчет материального обеспечения развеял Яраги Мамадаев, пообещав, что генеральская семья ни в чем не будет нуждаться. Тревожил Дудаева и его родоплеменной статус — он происходил из горного рода, или тейпа, Ялхорой, не относившегося к числу влиятельных и могущественных. Это могло затруднить руководство бесчисленными родами-тейпами, на которые дробилось чеченское общество. Но Зелимхан Яндарбиев успокоил генерала:
— Отныне вся Чечня — твой тейп!
Прочитать текст Евгения Лукина целиком можно здесь:
ta girl
03.04.2016 01:58:43
Я восхищаюсь женщинами, которые однажды перестают рыдать и учиняют какое-нибудь «безобразие», <...> главное – меняются. И в этой связи опять-таки забавляет реакция окружающих. Вы удивитесь, но далеко не все приходят в восторг от того, что бедняжка больше не плачет. Такое поле для деятельности пропало, ее же можно было утешать, опекать, презирать, а теперь что? Поначалу будут спрашивать: «Ты счастлива? Уверена? Это именно то, что ты хотела? Может быть, ошибаешься?» А потом, если она станет упорствовать в своем счастье, люди ее осудят за то, что предала свое прошлое.
..Моральные устои, пусть даже лежащие где-то глубоко от поверхности,–это алгебра человеческих взаимоотношений. Зная ее формулы, легче решать задачи, которые ставит современная жизнь..
Всеволод Овчинников.."Ветка сакуры"..
Румынский институт незаконченных исследований выяснил, что в восьми случаях из десяти.
..Вот что мне нравится в поэзии. Чем больше абстракции, тем лучше. Ты никогда не можешь знать наверняка, что хотел сказать поэт. Конечно, у тебя будут свои мысли на этот счет, но всегда остается вероятность, что ты все не так понял..
Джей Эшер.."13 причин почему"..
Румынский институт незаконченных исследований выяснил, что в восьми случаях из десяти.
ЧИСТО АНГЛИЙСКИЙ ЮМОР (ИЗ ПРОИЗВЕДЕНИЙ ПЭЛЕМА ГРИНВЕЛА ВУДХАУЗА)
— Хэй-хо, почтенная прародительница! — приветствовал я тётушку.
— Здорово, юное проклятье рода! — ответила она в своей сердечной манере.
По коридору словно бы проскакала лошадь, в комнату ввалилась тетушка Далия.
— А потом, — сказала тетя Далия, — Потом, как пай мальчик, обвяжи кирпич веревкой, сделай петлю, накинь ее на свою дурацкую шею, прыгни в пруд и утопись. Через несколько дней я велю тебя выловить и похоронить, потому что хочу сплясать на твоей могиле.
— Предположим, в одно прекрасное утро тетя Далия прочтет в газете, что на рассвете тебя расстреляют.
— Исключено. Я в такую рань не встаю.
Я вернулся в зал и увидел, что Бинго сидит на каком-то ящике за кулисами, весь мокрый от пота; он напоминал место катастрофы, отмеченное крестом.
Как бы сильно ни любила девушка избранника своего сердца, рано или поздно наступает миг, когда ей нестерпимо захочется размахнуться и влепить ему затрещину.
Гипатия, как и все девушки, намеревающиеся стать хорошими женами, добросовестно приучала себя считать любое предложение, высказанное ее будущим супругом и повелителем, редкой бессмыслицей.
Наверняка утверждать не стану, но, по-моему, это Шекспир, а может, ещё кто-то из таких же умников сказал: не успеешь почувствовать, что у тебя всё в ажуре, глядь - а судьба уже крадется к тебе сзади с обрезком свинцовой трубы.
Синтия говорит, что с тех пор, как они поженились, он уже шесть раз убегал из дома, чтобы больше туда не возвращаться.
На этот раз виною было расхождение во взглядах между ним и одним из львов, на которых А.Б. Спотсворт охотился в Кении. Он считал, что лев мертв, а лев считал, что нет.
Я поступил опрометчиво. Теперь я это понимаю. Один из основных уроков жизни заключается в том, что, услышав перепалку двух особ женского пола, мужчина должен отойти куда-нибудь в угол и свернуться клубком, а ещё лучше воспользоваться мудрой тактикой опоссума, который притворяется мёртвым, как только в воздухе запахнет жареным, и иногда заходит так далеко, что собирает вокруг своих друзей и заставляет их причитать над его телом.
Я считаю её классной девчонкой, а она меня - кандидатом в психушку, поэтому отношения у нас просто прекрасные.
Брак не продлевает жизнь любви, а только мумифицирует ее.
У нее был довольно пронзительный смех. Словно поезд въезжает в тоннель.
Вроде человек нагнулся нарвать букетик полевых цветов на железнодорожной насыпи и не успел понять, что это ударило его в поясницу, когда налетел Корнуоллский экспресс.
Я сижу, у меня нервная система в полном расстройстве, и тут вдруг мне за шиворот падает одна из наименее симпатичных Божьих тварей о ста четырнадцати ногах и принимается делать утреннюю зарядочку на моей чувствительной коже.
На протяжении пятнадцати минут я испытывал все сложные эмоции нервного человека, который, внезапно оказавшись перед необходимостью произнеси речь, слишком поздно обнаруживает, что его мозг кто-то убрал, заменив увядшим кочаном цветной капусты.
Он видел лишь один выход из щекотливого положения, в котором оказался. Потеря Мейбл Петерик-Сомс разобьёт ему сердце, но альтернативой служила сломанная шея, и в этот чёрный час шея собрала подавляющее большинство голосов.
...чем меньше вы жаждете видеть гостя, тем он пунктуальнее.
Вода почему-то гораздо мокрее, если ныряешь в одежде; отчего – не знаю, но можете мне поверить
Она оглушительно фыркнула. Мне показалось, что прямо в спальне взорвался газ и несколько человек погибло.
― Ты знаешь, как работают психиатры. Внимательно следят за поведением пациентов. Вступают с ними в беседы. Незаметно проводят разные тесты. И рано или поздно...
― Кажется, понимаю. Рано или поздно он ляпнет что-то вроде того, что он чайник или папа римский, и тогда его упекут куда следует.
...очарование стрельбы как части спортивной охоты полностью зависит от того, обращено ли ружье к вам прикладом или дулом.
Гардеробщик, бесшумно кравшийся по их следу, забрал у него шляпу с тростью и удалился с видом леопарда, который очень удачно поохотился.
Когда он испил из первого стакана, ему почудилось, будто факельная процессия, о существовании которой он до той минуты не подозревал, промаршировала по его горлу вниз и озарила самые дальние уголки желудка.
― Ну, и как вы поступили? - спросила прародительница, горя от нетерпения, и Мак-Коркадейл ответила характерным для себя хмыканьем-фырканьем. В нем слышались и утечка пара, и случайная встреча двух-трех кошек с двумя-тремя собаками, и шипение кобры, вставшей поутру не с той ноги. Интересно, как реагировал на этот звуковой эффект покойный мистер Мак-Коркадейл? Может быть, находясь под впечатлением от него, он решил, что попасть под трамвай - не самое худшее в жизни.
Брови у меня полезли кверху, и не останови я их вовремя, они испортили бы мне прическу.
Как бы ни болели разбитые сердца, стоит им пронюхать, что стол накрыт, они обязательно за ним появятся.
Все было пропитано тяжелым запахом, словно здесь недавно в страшных муках испустил дух перезрелый сыр.
Я с детства хотел быть писателем и приступил к делу лет в пять. (Чем я занимался раньше, не помню. Наверное, бил баклуши).
Источник:
Shibizhi fon Purch пишет:
На этот раз виною было расхождение во взглядах между ним и одним из львов, на которых А.Б. Спотсворт охотился в Кении. Он считал, что лев мертв, а лев считал, что нет.
Так, если отдельно взятые фразы читать, то кажется, что они слегка перегнутые и не очень смешно, но а если начать читать произведения про приключения Вустера с его Дживсом, то невозможно остановиться, все время ржешь как конь))) Очень смешные истории))) В памяти надолго остаются словосочетания и различные интересные ситуации, например: "один как перст":
- Все прошедшие годы я мечтал о вас, и вчера на этой самой скамейке я едва удержался, чтобы не излить вам душу. Но теперь это уже неважно. Теперь я не обязан хранить молчание, так как мы расстаемся навсегда. Скоро я уйду закату навстречу... один как перст.
Он смолк. Но тут заговорила миссис Спотсворт.
- Никакому закату навстречу вы не пойдете один как перст, -- твердо возразила она. -- Что за глупости! С чего это вы вздумали уходить один как перст навстречу каким-то закатам?
Там он еще долго упирался, приплетая Кодекс и прочее, но чем кончилось уже не помню. Кто любит легкий юмор, рекомендую вслед за Shibizhi fon Purch, шедевры Вудхауса о Вустере)))
Доводы эти окончательно устранили сомнения Томаса де Во. Особенно сильное впечатление произвели на него латинские цитаты, хотя он не понял в них ни одного слова.
Вальтер Скотт "Талисман"
Наныкъ
27.04.2017 11:26:47
)))))))))
Кстати, кто читал " Похороните меня за плинтусом" ( именно читал, а не смотрел экранизацию), тот наверняка уловил что-то похожее с юмором бабушки))) тот конечно был более резковат, что ли.
СТИВЕН ЛИКОК ПОМЕШАВШИЙСЯ НА ТАЙНЕ, ИЛИ ДЕФЕКТИВНЫЙ ДЕТЕКТИВ Великий сыщик сидел у себя в кабинете. Он был в длинном зеленом халате, на отворотах которого виднелось с полдюжины секретных опознавательных значков.
Позади, на специальной вешалке, висело несколько пар фальшивых бакенбард.
Сбоку лежали очки - синие, черные, автомобильные.
В случае чего великий сыщик мгновенно мог бы до неузнаваемости изменить свой облик.
Рядом с ним на стуле стояли ведро с кокаином и ковш.
Лицо сыщика было абсолютно непроницаемым.
На столе лежала кипа пакетов с шифрограммами. Великий сыщик быстрым движением вскрывал их один за другим, расшифровывал и бросал в находящийся тут же шифропровод.
В дверь постучали.
Великий сыщик поспешно накинул розовое домино, приладил фальшивые черные бакенбарды и крикнул:
- Войдите!
Вошел секретарь.
- А, это вы! - сказал сыщик и принял свой прежний вид.
- Сэр, - страшно волнуясь, начал секретарь, - совершено загадочное преступление.
- А, - произнес великий сыщик, и глаза у него загорелись. - Полиция на всем континенте, разумеется, совершенно сбита с толку?
- Она настолько сбита с толку, - ответил секретарь, - что агенты сотнями лежат в обмороке, а многие даже покончили с собой.
- Так, - продолжал сыщик, - и, конечно, ничего подобного не значится в анналах лондонской полиции?
- Точно так.
- И, надо думать, с этой тайной связаны имена, произнося которые, вы едва осмеливаетесь дышать - или, по крайней мере, прополаскиваете перед этим горло борной или марганцовкой?
- Совершенно верно.
- И, по-видимому, она чревата такими ужасными международными осложнениями, что если мы не раскроем ее, то в ближайшие шестнадцать минут Англия окажется в состоянии войны со всеми странами мира?
Секретарь, все еще дрожа от волнения, снова дал утвердительный ответ.
- И, наконец, по всей вероятности, преступление совершено среди бела дня, где-нибудь у входа в Английский банк или в гардеробе палаты общин, под самым носом у полиции?
- Да, - отвечал секретарь, - именно так.
- Прекрасно, - сказал великий сыщик, - тогда накиньте вот это, приклейте бакенбарды и расскажите, что же случилось.
Секретарь завернулся в голубое домино с кружевными прошивками, наклонился и прошептал на ухо великому сыщику:
- Похищен принц Вюртембергский!
Великий сыщик привскочил, словно ему поддали ногой под зад.
Похищен принц! Наверное, кто-нибудь из Бурбонов! Отпрыск древнейшего в Европе рода!
Да, стоящая перед ним задача была достойна его аналитического ума.
Мозг великого сыщика заработал с быстротою молнии.
- Погодите! - вскричал он. - Откуда вам все это известно?
Секретарь протянул ему листок. Это была телеграмма от префекта парижской полиции. Она гласила: "Украден принц Вюртембергский тчк вероятно переправлен Лондон тчк необходимо возвратить обратно открытию выставки тчк награда тысяча фунтов".
Так! Принца убрали из Парижа как раз в тот момент, когда его появление на международной выставке могло бы стать политическим событием первостепенного значения.
Для великого сыщика думать значило действовать, а действовать значило думать. Иногда ему удавалось делать и то и другое одновременно.
- Телеграфируйте в Париж. Пусть сообщат приметы принца.
Секретарь поклонился и вышел.
В ту же минуту за дверью послышалось легкое царапанье.
Появился посетитель. Он бесшумно полз на четвереньках, прикрывая голову и плечи каминным ковриком, так что разглядеть, кто это, было совершенно невозможно.
Он дополз до середины комнаты.
Тут он встал на ноги.
Великий боже!
Это был премьер-министр Англии!
- Вы! - воскликнул сыщик.
- Я, - ответил премьер-министр.
- Вы пришли по делу о похищении принца Вюртембергского?
Премьер-министр вздрогнул:
- Откуда вы знаете?
Великий сыщик улыбнулся своей загадочной улыбкой.
- Что же, - сказал премьер-министр, - не стану скрывать. Все это очень близко меня касается. Найдите принца Вюртембергского, верните его целым и невредимым в Париж, и я прибавлю к объявленной награде еще пятьсот фунтов. Но только смотрите, - многозначительно добавил он, выходя из кабинета, примите меры, чтобы ему не испортили окраску и не купировали хвост.
"Что такое? Не купировали принцу хвост?" Великий сыщик почувствовал легкое головокружение. Значит, банда негодяев решила... Нет, нет, что за дикая мысль!
Снова раздался стук в дверь.
Появился еще один посетитель, закутанный с головой в длинный пурпурный плащ. Он полз на животе, извиваясь как червяк.
Наконец он поднялся и выпростал голову.
Великий боже!
Это был сам архиепископ Кентерберийский!
- Ваше высокопреосвященство, - воскликнул пораженный сыщик, - ради бога, не вставайте, умоляю вас! Садитесь, ложитесь, делайте что угодно, только не вставайте.
Архиепископ снял митру и усталым движением повесил ее на вешалку для бакенбард.
- Вы пришли по делу о принце Вюртембергском?
Архиепископ вздрогнул и сверху вниз осенил себя крестным знамением: неужели перед ним ясновидец?
- Да, - ответил он, - от успеха розысков зависит очень многое. Но я пришел только затем, чтобы сообщить вам, что вас желает видеть моя сестра. Сейчас она будет здесь. Она вела себя крайне неблагоразумно, и теперь все ее состояние целиком зависит от принца. Если вам не удастся вернуть его в Париж, она разорена.
Архиепископ надел митру, осенил себя крестным знамением снизу вверх, завернулся в плащ и, мурлыча как кот, на четвереньках удалился из кабинета.
В глазах великого сыщика отразилось волнение - он был глубоко тронут. На лице заиграли морщины.
- Итак, - пробормотал он, - в деле замешана сестра архиепископа, графиня Уопли.
Хотя великий сыщик был хорошо знаком с жизнью высших кругов общества, он почувствовал, что на этот раз столкнулся с чем-то совершенно из ряда вон выходящим.
В дверь громко постучали.
Вошла графиня Уопли, вся в мехах.
Графиня была первой красавицей Англии. Она величественно шагнула в комнату, величественно схватила стул и уселась, повернув к сыщику свою величественную лицевую сторону.
Затем она сняла бриллиантовую тиару и положила ее возле себя на специальную подставку для тиар. Потом расстегнула жемчужное боа и повесила его на вешалку для жемчугов.
- Вы пришли, - начал великий сыщик, - по делу о принце Вюртембергском.
- Паршивый щенок! - раздраженно воскликнула графиня.
Ну и ну! Новое осложнение! Графиня вовсе не влюблена в принца, она даже обозвала молодого Бурбона щенком!
- Вас, по-видимому, интересует его судьба?
- Интересует? Еще бы! Я же сама его выкормила.
- Вы... его... что? - только и смог пробормотать великий сыщик, и его обычно бесстрастное лицо покрылось ярким румянцем.
- Я его сама выкормила, - отвечала графиня, - и теперь могла бы получить за него десять тысяч фунтов. Не удивительно, что я хочу, чтобы его скорее вернули в Париж! Но только имейте в виду, - продолжала она, - если у принца купирован хвост или испорчена отметина на животе, - тогда пусть уж лучше его совсем уберут.
У великого сыщика закружилась голова, он прислонился к стене. Хладнокровное признание прекрасной посетительницы потрясло его до мозга костей. Она - мать молодого Бурбона; она связана незаконными узами с одной из величайших в Европе фамилий; она истратила все свое состояние на какой-то роялистский заговор, хотя, инстинктом постигнув законы европейской политики, прекрасно понимает, что даже простое удаление наследственных примет принца может лишить его поддержки французского народа.
Графиня надела тиару и удалилась.
Вошел секретарь.
- Получены три совершенно непонятные телеграммы из Парижа, - сказал он и протянул первую. Она гласила: "Принца Вюртембергского длинная голова зпт отвислые губы зпт широкие уши зпт очень длинное туловище зпт короткие задние ноги".
Эти слова привели великого сыщика в явное замешательство.
Он прочел вторую телеграмму: "Принца Вюртембергского легко опознать глухому лаю".
И, наконец, третью: "Принца Вюртембергского можно опознать белой отметине середине спины".
Сыщик и его секретарь молча смотрели друг на друга.
Все это было совершенно непостижимо. Тайна казалась непроницаемой. Она сводила с ума.
Наконец великий сыщик заговорил:
- Дайте мне мое домино. Придется проследить каждую нить отдельно.
Он помолчал, пока его острый ум быстро анализировал и синтезировал наличные данные.
- Молодой человек, - бормотал он, - очевидно, молодой, поскольку графиня назвала его щенком; с длинной головой и отвислыми губами (вероятно, сильно пьет!), с белой отметиной на спине (первый предвестник тяжких последствий распутной жизни). Да, да, эта нить быстро приведет меня к цели.
Великий сыщик встал.
Он завернулся в длинный черный плащ. Белые бакенбарды и синие очки дополнили его туалет.
В таком совершенно неузнаваемом виде он отправился в путь.
Поиски начались.
Четыре дня он бродил по Лондону.
Он обошел все бары. В каждом выпивал по стакану рома. В одни он заходил переодетый матросом, в другие - солдатом. В некоторых он появлялся в одежде священника. Поскольку он всегда платил наличными, на него никто не обращал внимания.
Но поиски оказались безрезультатными.
Однажды подозрение пало на каких-то двух молодых людей. Их арестовали, но тут же выпустили. Ни в том, ни в другом случае приметы не совпадали полностью.
У одного были длинная голова и отвислые губы, но не было отметины на спине.
У другого была отметина, но он не умел лаять.
Итак, ни один из них не был молодым Бурбоном.
Великий сыщик продолжал поиски, не останавливаясь ни перед чем.
Как-то ночью он тайно проник в дом премьер-министра. Обыскал его сверху донизу. Измерил все окна и двери. Поднял все половицы. Обследовал водопровод, канализацию и мебель. Нигде ничего!
Так же потихоньку пробрался он во дворец архиепископа. Обыскал его сверху донизу. Переодевшись певчим, отстоял службу в церкви. Нигде ничего.
Все еще не теряя надежды, великий сыщик проник в дом графини Уопли. Он переоделся горничной и поступил к ней на службу.
Тут-то он и напал на след, который привел его к разгадке тайны.
В будуаре графини на стене в большой раме висела фотография. Это был портрет.
А под ним стояло: "Принц Вюртембергский".
На портрете была изображена такса.
Очень длинное туловище, широкие уши, некупированный хвост, короткие задние ноги - словом, совпадали все приметы.
На какую-то долю секунды мозг великого сыщика словно озарила вспышка молнии, и он проник в суть тайны.
Принц был собакой!
Быстро накинув домино поверх платья горничной, он бросился на улицу, подозвал проезжавший мимо кэб и мгновенно оказался у себя в конторе.
- Я раскрыл ее! - задыхаясь, крикнул он секретарю. - Загадка разгадана. Я соединил все звенья. Путем чистого анализа я дошел до правильного решения. Слушайте же: задние ноги, отметина на спине, отвислые губы, щенок... Как? Неужели это вам ничего не подсказывает?
- Ничего, - в полном недоумении отвечал секретарь, - задача кажется мне совершенно неразрешимой.
Великий сыщик понемногу успокоился и снисходительно улыбнулся:
- Все это, дорогой мой, означает лишь то, что принц Вюртембергский собака. Да, да, призовая такса графини Уопли. Графиня сама ее выкормила, и теперь ее такса стоит двадцать пять тысяч фунтов, не считая десяти тысяч фунтов, обещанных за нее на парижской выставке собак. Поэтому и не удивительно, что...
Тут великого сыщика прервал громкий женский вопль:
- Великий боже!
И в кабинет, словно безумная, вбежала графиня Уопли.
Ее тиара съехала набок.
Жемчужины с ее одежды сыпались прямо на пол.
Она заламывала руки и стонала.
- Ему купировали хвост, - еле выговорила она, - и выстригли всю шерсть на спине. Что мне делать? Я разорена!
- Madame, - спокойно сказал великий сыщик, невозмутимый как бронзовая статуя, - возьмите себя в руки. Я еще могу вас спасти.
- Вы?
- Я!
- Как?
- Слушайте же. Вы должны были выставить принца в Париже?
Графиня кивнула.
- В нем все ваше состояние?
Графиня снова кивнула.
- Собаку украли, отвезли в Лондон, купировали ей хвост, изменили окраску?
Пораженная такой глубокой проницательностью великого сыщика, графиня все кивала и кивала головой.
- Вы разорены?
- Да, - прошептала она, задыхаясь, и опустилась на пол в груду жемчужин.
- Madame, - повторил великий сыщик, - еще не все потеряно.
Он выпрямился во весь рост. Выражение несгибаемой непреклонности не сходило с его лица.
На карту были поставлены честь Англии и состояние самой красивой женщины страны.
- Да, я это сделаю, - прошептал он. - Встаньте, дорогая леди. Не бойтесь ничего. Я перевоплощусь в вашу собаку!
В тот же вечер великого сыщика можно было увидеть на палубе пакетбота Дувр - Кале. Он был в длинном темном плаще и стоял на четвереньках у ног своего секретаря, который держал его на коротком поводке. От возбуждения он то и дело лаял на волны и лизал секретарю руку.
- Какая замечательная собака! - говорили пассажиры.
Костюм собаки удался на славу! Великого сыщика обмазали клеем и облепили собачьей шерстью. Отметина на спине получилась просто великолепно. Хвост, соединенный с автоматическим регулятором, двигался из стороны в сторону, повинуясь малейшему движению мысли. В глазах светился ясный ум.
На следующий день его экспонировали на международной выставке по группе такс.
Он покорил сердца всех присутствующих.
- Quel beau chien!* - восклицали французы.
- Ach! Was ein Dog!* - восклицали испанцы.
Великий сыщик получил первый приз.
Состояние графини было спасено.
К несчастью, великий сыщик забыл о налоге на собак, вследствие чего его вскоре поймали и уничтожили собачники.
Но это, конечно, не имеет никакого отношения к нашему рассказу и приводится в заключение просто так, как обстоятельство, не лишенное некоторого интереса.
СТИВЕН ЛИКОК ГВИДО ГАШПИЛЬ ГЕНТСКИЙ
Рыцарский роман Это случилось в те времена, когда рыцарское сословие было в полном расцвете.
Солнце медленно, то взмывая вверх, то снова падая, склонялось к востоку и меркнущими лучами озаряло мрачные башни Буггенсбергского замка.
На зубчатой башне замка, простерши руки в пустоту, стояла Изольда Прекрасная. На лице ее, словно обращенном с немой мольбой к небесам, застыли безумная тоска и отчаяние.
Наконец уста ее прошептали: "Гвидо", и из груди вырвался глубокий вздох.
Легкая, словно сильфида, она светилась такой воздушной, неземной красотой, что, казалось, почти не дышала.
И в самом деле, она почти не дышала.
Стан ее, стройный и гибкий как лоза, был тонок и изящен, словно меридиан. Она выглядела такой хрупкой, что, казалось, вот-вот рассыплется при первом же движении. Черты ее отличались поразительной субтильностью, совершенно исключавшей возможность каких-либо мыслительных процессов.
С плеч ее мягкими, струящимися складками ниспадала длинная темно-лазоревая накидка, схваченная в талии шитым поясом, концы которого сопрягались серебряною пряжкой. Грудь прикрывал кружевной корсаж, заканчивавшийся у шеи пышным кринолином, а на голове красовалась высокая остроконечная шапка, похожая на огнетушитель и наклоненная назад под углом в сорок пять градусов.
- Гвидо! - шептала Изольда. - Гвидо!
И снова и снова заламывала она руки и, словно безумная, бормотала:
- Ах, нейдет он, нейдет!
Солнце зашло. На хмурый Буггенсбергский замок и древний город Гент, раскинувшийся у стен его, спустилась ночь. Когда совсем стемнело, окна замка запылали червонным пламенем, ибо был канун рождества и в большом зале замка шел веселый пир, который маркграф Буггенсбергский устроил в честь помолвки своей дочери Изольды с Бертраном Банкнотом.
Маркграф созвал на пир всех своих вассалов и ленников - Шервуда Шелудивого, Мориса Москита, Роллона Рейнвейна и многих других.
А в это время леди Изольда стояла на зубчатой стене и тосковала по далекому Гвидо.
Любовь Изольды и Гвидо была той чистой и почти неземной страстью, какая встречалась только в средние века.
Они ни разу не видели друг друга. Гвидо никогда не видел Изольду, Изольда никогда не видела Гвидо. Они ни разу не слышали голоса друг друга. Они ни разу не встречались. Они никогда не были знакомы.
И все же они любили.
Любовь поразила их сердца внезапно. В ней было все то романтически-мистическое очарование, которое составляет величайшее счастье любви.
Как-то раз, много лет тому назад, Гвидо увидал имя Изольды Прекрасной, начертанное углем на заборе.
Он побледнел, упал в обморок и тут же отправился в Иерусалим.
В тот же самый день Изольда, проходя по одной из улиц Гента, увидела кольчугу с гербом Гвидо, висевшую на веревке для сушки белья, и тут же замертво упала на руки своей кормилицы.
С этого дня они полюбили друг друга.
Часто по утренней зорьке Изольда выходила за ворота замка и бродила с именем Гвидо на устах. Она называла его деревьям, нашептывала цветам, рассказывала о нем птицам. Многие из них даже выучили это имя наизусть. Иногда она скакала верхом по песчаному берегу и бросала имя Гвидо набегавшим волнам. Случалось, что она говорила о нем с травой, с вязанкой хвороста или даже с кучей угля.
Хотя Изольда и Гвидо ни разу не виделись, они свято хранили в памяти дорогие друг другу черты. Гвидо всегда носил под кольчугой портрет Изольды, вырезанный на слоновой кости. Он нашел его у подножия утеса, на котором возвышался замок, - между самим замком и старинным городом Гентом, раскинувшимся у его стен.
Откуда он знал, что это - Изольда?
Ему незачем было спрашивать. Само сердце подсказало ему, что это она.
А Изольда? Не менее бережно хранила она под корсажем миниатюру Гвидо Гашпиля. Она увидела ее в коробе странствующего торговца и отдала за нее свое жемчужное ожерелье. Отчего же решила она, что это его портрет, то есть, что это именно его портрет?
Да потому, что под портретом был герб. Тот самый геральдический рисунок, что и на кольчуге, которая впервые покорила ее сердце. Днем и ночью он стоял у нее перед глазами: в червленом поле - лев цвета естественного, и в трех гречишных полях - пес цвета сверхъестественного.
Если любовь Изольды горела чистым огнем, то и любовь Гвидо пылала не менее чистым пламенем.
Едва любовь к Изольде проникла в сердце Гвидо, как он поклялся свершить какой-нибудь отчаянно героический подвиг, отправиться в беспримерно опасный поход, проявить ошеломляющую храбрость и доказать, что он достоин быть рыцарем Изольды Прекрасной.
Он дал священный обет, что до свершения подвига не станет есть ничего, кроме еды, не станет пить ничего, кроме питья, и тотчас же отправился в Иерусалим, чтобы убить в честь Изольды сарацина. Вскоре ему на самом деле удалось убить одного, и притом довольно крупного. Однако, памятуя о клятве, он тут же снова пустился в путь-дорогу, на этот раз к пределам Паннонии, чтобы убить в честь Изольды еще и турка. Из Паннонии он поскакал в Каледонию, где в честь своей дамы заколол каледонца.
Каждый год и каждый месяц совершал Гвидо новый беспримерный подвиг в честь Изольды.
А Изольда тем временем ждала.
Нельзя сказать, чтобы в Генте не было претендентов на ее руку. Напротив, великое множество их только и ждало случая исполнить малейший ее каприз.
В ее честь рыцари ежедневно совершали чудеса храбрости. Добиваясь любви прекрасной дамы, они готовы были уморить себя разными обетами: Хьюберт Хорек прыгнул в море, а Конрад Кокосовая Кожура бросился вниз головой в лужу с самой высокой башни замка; Гуго Горемыка повесился на собственном поясе на кусте орешника и отчаянно отбивался, когда его пытались снять; Зигфрид Замухрышка глотнул серной кислоты.
Но Изольда Прекрасная оставалась равнодушной к их стараниям снискать ее благоволение.
Напрасно ее мачеха Хильда Худая уговаривала падчерицу выйти замуж. Напрасно отец ее, маркграф Буггенсбергский, требовал, чтобы она наконец остановила свой выбор на ком-нибудь из окружающих ее поклонников.
Сердце Изольды неукоснительно хранило верность Гвидо.
Время от времени наши влюбленные обменивались знаками любви. Из Иерусалима Гвидо прислал ей палочку с зарубкой в знак своей неизменной верности. Из Паннонии он прислал щепочку, а из Венеции дощечку в два фута. Изольда бережно хранила эти сокровища и на ночь прятала их под подушку.
Наконец, после многолетних странствований, Гвидо решил увенчать свою любовь последним подвигом в честь Изольды.
Он задумал вернуться в Гент, взобраться ночью на скалу, проникнуть в замок и, чтобы еще раз доказать всю силу своей любви, убить в честь Изольды ее отца, сбросить в ров мачеху, сжечь замок, а самое возлюбленную похитить.
Не теряя ни минуты, он принялся за осуществление этого плана. В сопровождении пятидесяти верных соратников во главе с Беовулфом Буравом и Швоном Штопором он направился в Гент. Под покровом ночи они подошли к подножию утеса, на котором стоял замок, и на четвереньках поползли друг за дружкой вверх по крутой, вьющейся спиралью тропе, которая вела к воротам замка. К шести часам они проползли один виток. В семь миновали второй, а к тому времени, когда пир в замке был в полном разгаре, они сделали уже четыре оборота.
Гвидо Гашпиль все время полз впереди. Его кольчуга была тщательно скрыта под пестрым плащом, а в руке он держал рог.
По уговору он должен был проникнуть в замок через боковые ворота и, выкрав у маркграфа ключ от главных ворот, дать отряду сигнал к штурму.
Надо было спешить, ибо в эту самую рождественскую ночь маркграф, которому наскучило упрямство дочери, решил облагодетельствовать Бертрана Банкнота и отдать ему руку Изольды.
В большом зале замка шел пир горой. Могучий маркграф сидел во главе стола, осушая кубок за кубком в честь Бертрана Банкнота, который в доспехах и шлеме с плюмажем сидел подле него.
Маркграф веселился вовсю, ибо у ног его примостился новый шут: сенешаль только что впустил его в замок через боковые ворота. Его шутки - ведь маркграф еще ни разу не слышал их - то и дело исторгали неудержимый смех из могучей груди рыцаря.
- Клянусь телом господним! - хохотал он. - В жизни не слыхал ничего подобного! Так, значит, возница сказал пилигриму, что уж коли тот просил высадить его из повозки, так, стало быть, он и должен его высадить, хоть кругом еще ночь? Пресвятой Панкратий, и откуда он только выкопал такую новенькую историю? Ну-ка, расскажи еще раз, - может, даст бог, я и запомню.
И достойный рыцарь откинулся назад, изнемогая от смеха.
В ту же минуту Гвидо - ибо под плащом шута скрывался не кто иной, как он сам, - ринулся вперед и сорвал у маркграфа с пояса ключ от главных ворот.
Затем, отшвырнув в сторону плащ и шутовской колпак, он встал во весь рост, сверкая кольчугой. В одной руке он держал рог, в другой - огромную булаву, которой размахивал над головой.
Гости повскакали с мест, хватаясь за кинжалы.
- Гвидо! Гвидо Гашпиль! - кричали они.
- Назад! - возгласил Гвидо. - Вы у меня в руках.
И, поднеся рог к губам, он набрал в грудь побольше воздуха и изо всех сил выдохнул его.
Потом дунул еще раз, тоже изо всех сил.
Ни звука.
Рог не трубил!
- Хватайте его! - закричал маркграф.
- Постойте, - сказал Гвидо. - Я взываю к законам рыцарства. Я пришел сюда ради леди Изольды, которую вы отдаете за Бертрана. Дайте мне сразиться с ним в честном поединке, один на один.
Со всех сторон раздались возгласы одобрения.
Поединок был ужасен.
Сначала Гвидо, схватив обеими руками булаву, поднял ее высоко над головой и со страшной силой обрушил на шлем Бертрана. Потом он встал лицом к Бертрану, и тот, подняв свою булаву, обрушил ее на голову Гвидо. Потом Бертран встал спиной к Гвидо, а Гвидо размахнулся и сбоку нанес ему ужасный удар пониже спины. Бертран ответил ударом на удар и тут же встал на четвереньки, а Гвидо трахнул его по спине.
Поистине соперники проявляли чудеса ловкости.
Некоторое время исход борьбы казался сомнительным. Потом на доспехах Бертрана появились вмятины, удары его утратили прежнюю силу, и он упал ничком. Гвидо не преминул воспользоваться полученным преимуществом и так измолотил Бертрана, что тот совсем расплющился и стал не толще жестянки из-под сардин. Затем, поставив ногу ему на грудь, Гвидо опустил забрало и огляделся.
В то же мгновение раздался душераздирающий крик.
Изольда Прекрасная, встревоженная шумом боя, вбежала в зал.
С минуту влюбленные молча смотрели друг на друга.
Затем по лицам их пробежала судорога нестерпимой боли, и они без чувств попадали в разные стороны.
Произошла ужасная ошибка!
Гвидо был не Гвидо, а Изольда - не Изольда. Портреты обманули их обоих. На портретах были изображены совсем другие лица.
Потоки позднего раскаяния затопили сердца влюбленных.
Видя, что несчастный Бертран, измолоченный ударами, стал плоским, как игральная карта, и приведен в полную негодность, Изольда почувствовала к нему жалость; тут она вспомнила, как Конрад Кокосовая Кожура бросился головой в лужу, а Зигфрид Замухрышка скорежился от боли, глотнув серной кислоты.
Гвидо же думал об убитых сарацинах и погибших турках.
И все это было впустую.
Их любовь не увенчалась наградой.
Каждый оказался не тем, кем его считал другой. Таков удел любви на этом свете - вот в чем аллегорический смысл нашей повести из рыцарских времен.
Сердца влюбленных не выдержали. Они разбились. Одновременно.
Влюбленные испустили дух.
А в это время Швон Штопор, Беовулф Бурав и сорок их верных товарищей, толкаясь и теснясь, поспешно спускались на четвереньках по крутой вьющейся тропе, так что самая задняя часть их тела возвышалась над всеми остальными.
Источник:
СТИВЕН ЛИКОК КАК ДОЖИТЬ ДО ДВУХСОТ ЛЕТ Двадцать лет назад я знавал человека по имени Джиггинс. У него были Здоровые Привычки.
Каждое утро он окунался в холодную воду. Он говорил, что это открывает его поры. Затем он докрасна растирался губкой. Он говорил, что это закрывает его поры. Таким образом он добился того, что мог открывать поры по собственному усмотрению.
Перед тем как одеться, Джиггинс, бывало, по полчаса стоял у открытого окна и дышал. Он говорил, что это расширяет его легкие. Конечно, он мог бы обратиться в сапожную мастерскую и попросить поставить свои легкие на колодку, но ведь его способ ничего ему не стоил, да и в конце концов, что такое полчаса?
Надев нижнюю рубашку, Джиггинс начинал как-то странно дергаться из стороны в сторону, словно собака в упряжке, и проделывал упражнения по системе Сэндоу. Он бросался вперед, назад и вбок.
Право же, любой хозяин охотно взял бы его в дом вместо собаки. Все свое время он проводил в такого рода занятиях. Даже в конторе в свободные минуты Джиггинс любил лежать животом на полу и проверять, может ли он выжаться на суставах пальцев. Если это ему удавалось, он принимался за какое-нибудь другое упражнение - и так до тех пор, пока не находил такое, которое оказывалось ему не по силам. После чего он проводил остаток часа, полагавшегося ему на ленч, лежа на животе и испытывая полное счастье.
По вечерам у себя в комнате он поднимал железные брусья, пушечные ядра, орудовал гантелями и подтягивался к потолку на собственных зубах. За полмили слышно было, как он тяжело шлепался на пол.
Ему нравилось все это.
Половину ночи он проводил, бегая по комнате. Он говорил, что это прочищает ему мозги. Когда мозги становились совершенно чистыми, он ложился в постель и засыпал. Едва успев проснуться, он снова начинал прочищать их.
Джиггинс умер. Правда, он был пионером в этом деле, но тот факт, что он "загантелил" себя до смерти в столь раннем возрасте, отнюдь не предостерегает - увы! - все наше молодое поколение от повторения его пути.
Наши молодые люди одержимы Манией Здоровья.
И отравляют существование всем окружающим.
Они встают немыслимо рано. Они выходят на улицу в смешных коротеньких штанишках и еще до завтрака занимаются марафонским бегом. Они носятся босиком по траве, чтобы омочить ноги росой. Они охотятся за озоном. Они не могут жить без пепсина. Они не станут есть мясо, потому что в нем слишком много азота. Они не станут есть фрукты, потому что в них совсем нет азота.
Белок, крахмал и азот они предпочитают пирогу с черникой и пышкам. Они не станут пить воду из-под крана. Они не станут есть сардины из консервной банки. Они не станут есть устриц, вынутых из бочонка. Они не станут пить молоко из стакана. Они боятся алкоголя в любом его виде. Да, сэр, боятся. Трусы!
И после всей этой канители они вдруг подхватывают какую-нибудь самую обыкновенную, старомодную болезнь и умирают, как все остальные люди.
Нет, такого рода субъекты не имеют никаких шансов дожить до преклонного возраста. Они - на ложном пути.
Послушайте. Хотите дожить до настоящего пожилого возраста, хотите насладиться великолепной, цветущей, роскошной, самодовольной старостью и изводить своими воспоминаниями всех ваших соседей?
Если да, бросьте эти глупости. Выкиньте их из головы. По утрам вставайте в нормальное время. Вставайте тогда, когда вам необходимо встать, - ни минутой раньше. Если ваша контора открывается в одиннадцать, вставайте в десять тридцать. Старайтесь глотнуть побольше озона. Впрочем, его вообще не существует. А если он есть, вы можете на пять центов купить себе полный термос озона и поставить его на полку буфета. Если ваша работа начинается в семь утра, вставайте без десяти семь, но только уже не лгите, утверждая, будто вам это нравится. Вы отлично знаете, что тут нет ничего приятного.
Кроме того, прекратите эту возню с холодными ваннами. Ведь не принимали же вы их, когда были мальчишкой. Так не будьте дураком и теперь. Если вам так уж необходимо принимать по утрам ванну (хотя в этом, право же, нет никакой нужды), то пусть она будет горячей. Удовольствие, которое вы получаете, когда, выскочив из холодной постели, залезаете в горячую ванну, делает самую мысль о холодной воде просто невыносимой. И, уж во всяком случае, перестаньте болтать о всех ваших "водных процедурах", словно вы единственный человек, который когда-нибудь мылся.
Ну, хватит об этом.
Давайте поговорим о микробах и бациллах. Перестаньте бояться их. В этом все дело. Да, это основное, и если вы раз и навсегда усвоите это, больше вам не о чем тревожиться.
Увидев бациллу, подойдите ближе и посмотрите ей прямо в глаза. Если одна из них влетит к вам в комнату, лупите ее шляпой или полотенцем. Ударьте ее как следует в солнечное сплетение. Ей быстро надоест все это.
В сущности говоря, бацилла - существо очень спокойное и безвредное. Только не надо трусить. Заговорите с ней. Прикажите ей лежать смирно. Она поймет. У меня когда-то была бацилла по имени Фидо. Она часто лежала у моих ног, пока я работал. Я никогда не знал более преданного друга, и когда ее переехал автомобиль, я похоронил ее в саду с чувством искренней скорби.
(Пожалуй, это преувеличение. Я не помню в точности ее имени, возможно, что ее звали Роберта.)
Поймите, ведь это только выдумка современной медицины - считать, что причина холеры, тифа или дифтерита кроется в бациллах и микробах. Чепуха! Причиной холеры является страшная боль в животе, а дифтерит происходит от попытки лечить больное горло.
Теперь давайте перейдем к вопросу о пище.
Ешьте все, что хотите. Ешьте много. Да, ешьте очень-очень много. Ешьте до тех пор, пока не почувствуете, что еще кусок - и вам уже не перебраться через комнату и не пристроиться со всей этой поглощенной пищей на мягком диване. Ешьте все, что вам нравится, ешьте до отвала. Мерилом тут должно служить только одно - можете ли вы заплатить за то, что едите. Если не можете - не ешьте.
И послушайте - не заботьтесь вы о том, содержится ли в вашей пище крахмал, белок, клейковина и азот. Если вы такой осел, что хотите есть подобные вещи, пойдите купите их себе и ешьте на здоровье. Сходите в прачечную, наберите там целый мешок крахмала и ешьте сколько влезет. Съешьте все, запейте хорошим глотком клея, а потом добавьте полную ложку портлендского цемента. И вы будете склеены хорошо и прочно.
Если вы любите азот, попросите аптекаря налить вам полный бидон и потягивайте его через соломинку у стойки, где торгуют газированной водой. Только не надо думать, что можно примешивать все эти вещества к вашей пище. В обыкновенных кушаньях, которые мы едим, нет никакого азота, фосфора или белка. В каждом приличном доме хозяйка смывает всю эту дрянь в кухонной раковине, перед тем как подать пищу на стол.
И еще два слова по поводу свежего воздуха и физических упражнений. Не хлопочите вы, пожалуйста, ни о том, ни о другом. Напустите в свою комнату побольше свежего воздуха, а потом закройте окна и не выпускайте. Вам хватит его на долгие годы. И не заставляйте ваши легкие работать без передышки. Пусть они отдохнут. Что касается физических упражнений, то, если уж вам без них не обойтись, занимайтесь ими - и помалкивайте. Но если вы можете позволить себе нанять человека, который стал бы играть за вас в бейсбол, участвовать в кроссах или заниматься гимнастикой, пока вы сидите в тени и покуриваете, глядя на него, - тогда... ну, тогда... о господи! - чего же еще вам остается желать?
СТИВЕН ЛИКОК ГУВЕРНАНТКА ГЕРТРУДА, ИЛИ СЕРДЦЕ СЕМНАДЦАТИЛЕТНЕЙ
Краткое содержание предыдущих глав: предыдущих глав не было На западном побережье Шотландии была бурная грозовая ночь. Впрочем, для нашего рассказа это не имеет значения, потому что дело происходило вовсе не в Западной Шотландии. Собственно говоря, на восточном побережье Ирландии погода была ничуть не лучше.
Местом действия нашего повествования была Южная Англия, и события развертывались как в окрестностях, так и непосредственно в стенах замка Knotacentinum Towers (произносится: Ношем Тоз), поместье лорда Knotacent (произносится: Нош).
Но при чтении рассказа совершенно не обязательно произносить ни то, ни другое.
Дом в Ношем Тозе был типичным образцом английской архитектуры. Основную часть его составляла елизаветинская постройка из красного кирпича, тогда как более древнее крыло, которым особенно гордился граф, по всем признакам некогда было главной башней норманского замка; позднее, во времена Ланкастеров, к ней была пристроена тюрьма, а затем, при Плантагенетах, приют для сирот. Во все стороны от дома тянулись великолепные леса и парк, в котором с незапамятных времен росли дубы и вязы, а ближе, у самого дома, сплошной стеной стояли заросли малины и герани, посаженные еще крестоносцами.
Воздух вокруг этого величественного старого замка звенел от щебетания дроздов, карканья куропаток и нежных, чистых трелей грачей; по лужайкам с важным видом расхаживали ручные олени, антилопы и другие парнокопытные настолько ручные, что они обглодали солнечные часы. В общем, это был настоящий зверинец.
Через парк к дому вела прекрасная широкая аллея, проложенная еще Генрихом VII.
Лорд Нош стоял у себя в библиотеке перед камином. Его суровое аристократическое лицо вышколенного дипломата и государственного деятеля было искажено судорогой гнева.
- Мальчишка! - воскликнул он. - Ты женишься на этой девушке, или я лишу тебя наследства. Ты мне больше не сын.
Молодой лорд Роналд гордо выпрямился и ответил отцу столь же вызывающим взглядом.
- Ну что ж, - бесстрашно сказал он, - отныне вы мне больше не отец. Я найду себе другого. Но женюсь я только на той, которую полюблю. А эта девушка, которой мы никогда и не видели...
- Глупец, - сказал граф, - неужели ты откажешься от нашего поместья и старинного имени? Мне говорили, что девушка эта красавица; ее тетка согласна. Они французы. Ха! Французы знают толк в женской красоте!
- Но почему...
- Никаких "почему", - отрезал граф. - Слушай, Роналд, даю тебе месяц на размышление. Ты проведешь его здесь. Если же по истечении этого срока ты вновь откажешься мне повиноваться, то покинешь этот дом с одним шиллингом в кармане.
Лорд Роналд ничего не ответил. Он стремительно выскочил из комнаты, столь же стремительно вскочил на лошадь и как безумный поскакал во всех направлениях.
Как только за Роналдом захлопнулась дверь библиотеки, граф, обессилев, опустился в кресло. Выражение лица его изменилось. Теперь это был не надменный аристократ, а затравленный преступник.
- Роналд должен жениться на этой девушке, - чуть слышно прошептал он. Скоро она все узнает. Тучимов бежал из Сибири. Он все знает и не станет молчать. К ней перейдут все рудники и с ними это поместье, а я... Однако довольно.
Граф встал, подошел к буфету, осушил ковш джина с перцовкой пополам и снова стал благороднейшим английским аристократом.
Как раз в эту минуту в конце аллеи показался высокий кабриолет, которым правил грум в ливрее графа Ноша; рядом с грумом сидела молоденькая девушка, почти еще ребенок, ростом едва ли не меньше самого грума. Плоская шляпка с черными ивовыми перьями скрывала ее лицо, до того похожее на лицо, что всякий сразу видел, что это лицо.
Нужно ли говорить, что это была гувернантка Гертруда, которая как раз в этот день должна была прибыть в Ношем Тоз и приступить к исполнению своих обязанностей.
В ту самую минуту, когда кабриолет въехал в аллею, со стороны дома показался всадник - высокий молодой человек с удлиненным аристократическим лицом, обличавшим его знатное происхождение, верхом на лошади, морда которой была еще длиннее, чем лицо молодого человека.
Но кто же этот высокий юноша, который с каждым скачком лошади все приближается и приближается к Гертруде? Ах, кто же он? В самом деле, кто? Догадываются ли мои читатели, что это не кто иной, как лорд Роналд?
Встреча молодых людей предопределена судьбой. Все ближе и ближе приближаются они друг к другу. Наконец на одно короткое мгновение они встречаются. Гертруда поднимает голову и обращает к молодому аристократу глаза, столь удивительно похожие на глаза, что кажется, будто они покрыты глазурью, а лорд Роналд устремляет на сидящую в кабриолете девушку взор очей столь очевидный, что только очки или бочки могли бы затмить его выразительную очевидность.
Может быть, то занялась заря любви? Наберитесь терпения, и вы все узнаете. Не будем портить рассказ.
А теперь поговорим о Гертруде. Гертруда де Монморанси Мак-Фиггин не помнила ни отца, ни матери. Оба они умерли за много лет до ее рождения. О матери Гертруде почти ничего не было известно. Она знала лишь, что та была француженкой, женщиной необычайной красоты, у которой все родственники и даже деловые знакомые погибли во время революции.
Тем не менее Гертруда свято чтила память родителей. На груди она носила медальон, в котором бережно хранила миниатюру матери, а на спине (за воротом) - дагерротип отца. Портрет бабушки всегда был у нее в рукаве, изображения двоюродных братьев и сестер торчали из башмаков, а под собою она... Впрочем, достаточно, вполне достаточно.
Об отце Гертруда знала и того меньше. Он был англичанин знатного происхождения и много лет прожил за границей, кочуя из страны в страну. Вот и все, что ей было известно. В наследство дочери он оставил русскую грамматику, румынско-английский словарь, теодолит и сочинение по горному делу.
С младенческих лет Гертруда воспитывалась у тетки, которая заботливо наставляла ее в основах христианства, а заодно, на всякий случай, познакомила и с мусульманством.
Когда Гертруде минуло семнадцать, тетка умерла от водобоязни при обстоятельствах весьма загадочных. В тот день ее посетил какой-то незнакомец, с лицом, заросшим густой бородой, судя по одежде - русский. Когда после его ухода Гертруда вошла к тетке, она нашла ее в состоянии острого коллапса, быстро сменившегося эллипсом, из которого больная так и не вышла.
Во избежание пересудов объявили, что она скончалась от водобоязни. И вот Гертруда осталась одна как перст. Что делать? - вот вопрос, естественно вставший перед девушкой.
Однажды, когда Гертруда сидела, размышляя над своей участью, ей на глаза попалось объявление: "Требуется гувернантка, знающая французский, итальянский, русский и румынский языки, музыку и горное дело. Жалованье 1 фунт 4 шиллинга 4 1/2 пенса в год. Обращаться к графине Нош, Белгрейв Террас, 41, 6, с 11.30 до 11.35 ежедневно".
Природа наделила девушку быстрым умом: не прошло и получаса, как она обратила внимание на одно чрезвычайно странное обстоятельство - требования, предъявляемые к гувернантке в этом объявлении, полностью совпадали с тем, что она сама знала и умела делать.
Точно в указанное время она предстала перед графиней Нош на Белгрейв Террас. Графиня приветствовала ее с такой очаровательной простотой, что Гертруда сразу почувствовала себя легко и свободно.
- Вы хорошо владеете французским? - спросила графиня.
- Oh, oui, - скромно ответила девушка.
- И итальянским? - продолжала графиня.
- Oh, si, - ответила Гертруда.
- И немецким? - в полном восторге спросила графиня.
- Ach, ja, - отвечала Гертруда.
- И русским?
- Yaw.
- И румынским?
- Yep.
Пораженная необычайными познаниями девушки в иностранных языках, графиня посмотрела на нее внимательнее. Где она видела эти черты? В раздумье провела она рукой по лбу и сплюнула на пол. Но нет, воспоминание ускользало от нее.
- Довольно, - сказала она. - Я беру вас с сегодняшнего дня. Завтра вы отправляетесь в Ношем Тоз и начинаете занятия с детьми. Кроме того, вам придется помогать графу в его переписке с Россией. У него большой пай в Чминских рудниках.
Чминск! Почему это простое слово так странно знакомо прозвучало в ушах девушки? Почему? Да потому, что именно оно было написано рукой ее отца на титульном листе его книги по горному делу. Какая тайна была здесь сокрыта?
И вот на следующий день Гертруда едет по аллее Ношем Тоза.
Она вышла из коляски, прошла через семь рядов слуг, одетых в ливреи, дала каждому из них по соверену и вошла в замок.
- Милости просим, - сказала графиня и помогла Гертруде отнести наверх чемоданы.
Затем девушка сошла вниз, где ее тотчас провели в библиотеку и представили графу. Как только граф взглянул гувернантке в лицо, он вздрогнул. Где он видел эти черты? Где? На скачках? Нет! В театре? В автобусе? Нет! Какое-то неуловимое воспоминание шевелилось у него в мозгу. Крупными шагами он торопливо подошел к буфету, осушил полтора ковша бренди и снова стал безупречным английским джентльменом.
Пока Гертруда знакомится в детской с двумя золотоволосыми крошками своими новыми питомцами, обратимся к графу и его сыну.
Лорд Нош мог бы служить образцом английского аристократа и государственного деятеля. Годы, проведенные им на дипломатической службе в Константинополе, Санкт-Петербурге и Солт-Лейк-Сити, наложили на него отпечаток особой утонченности и благородства, а длительное пребывание на острове Святой Елены, острове Питкерн и в Гамильтоне (Онтарио) сделало его совершенно невосприимчивым к внешним воздействиям. Будучи младшим казначеем милиции графства, он изведал суровую изнанку военной жизни, а наследственная придворная должность Подавателя Воскресных Штанов дала ему возможность лично общаться с его величеством.
Страсть к охоте снискала ему любовь всех его арендаторов. Он был заядлым охотником и не знал себе равных в травле лисиц, собак, резанье свиней, ловле летучих мышей и других развлечениях людей своего класса.
В этом отношении лорд Роналд пошел в отца. С самого рождения он был многообещающим мальчиком. В Итоне он зарекомендовал себя прекрасным игроком в волан, а в Кембридже был первым по классу вышивания. Его имя называли в связи с предстоящим всеанглийским чемпионатом по пинг-понгу, победа в котором обеспечила бы ему место в парламенте.
Вот каким образом гувернантка Гертруда обосновалась в Ношем Тозе.
Быстро промелькнули дни и недели.
Очаровательная простота прекрасной сироты стяжала ей всеобщее расположение. Ее маленькие воспитанники исполняли каждое ее желание. "Я любу тиба", - говорила крошка Крикунда, положив золотую головку к ней на колени. Слуги тоже полюбили Гертруду всей душой. По утрам, когда она была еще в постели, старший садовник приносил ей букет прекрасных роз, его первый помощник - кочан ранней цветной капусты, второй - побег поздней спаржи, и даже девятый и десятый умудрялись принести кто пучок свекольной ботвы, а кто охапку сена. Весь день ее комната была набита садовниками, а по вечерам пожилой дворецкий, растроганный одиночеством бедной сиротки, тихонько стучался в дверь и приносил ей графинчик ржаного виски с содовой или коробку дешевых питтсбургских сигар. Даже бессловесные твари по-своему, бессловесно, восхищались ею. Бессловесные грачи садились ей на плечи, а когда она шла гулять, бессловесные собаки со всей округи бежали за ней следом.
А Роналд? Ах, Роналд! Да... Они уже успели встретиться и поговорить.
- Какое хмурое утро, - сказала Гертруда. - Quel triste matin!* Was fur ein aller verdammter Tag!**
- Распроклятый, - подтвердил Роналд.
"Распроклятый!" - целый день звучало потом у нее в ушах.
После этого они постоянно были вместе. Днем играли в теннис и в пинг-понг, вечером же, согласно давно заведенному распорядку, играли с графом и графиней в покер по двадцать пять центов, а потом подолгу сидели вдвоем на веранде и смотрели, как из-за горизонта огромными кругами взмывает луна.
Вскоре Гертруда поняла, что лорд Роналд питает к ней чувства более нежные, чем требуется для игры в пинг-понг. Иногда, особенно после обеда, когда они оставались вдвоем, он впадал в состояние глубокой аллопатии.
Однажды поздно вечером, когда Гертруда удалилась в свои покои (ушла в свою комнату) и, прежде чем пасть в объятия Морфея - иными словами, прежде чем лечь спать, - собралась было уединиться, она распахнула окно, и пред нею предстало (она увидела) лицо Роналда. Он сидел под окном на кусте терновника, и лицо его, обращенное к ней, покрывала смертельная бледность.
А пока дни шли за днями. Жизнь в Тозе текла по раз и навсегда заведенному распорядку, обычному для крупного английского поместья. В 7 удар гонга поднимал всех с постели, в 8 звук горна созывал к завтраку, в 8.30 свисток напоминал о молитве, в 1 час флаг, взлетавший до половины мачты, приглашал к ленчу, в 4 выстрел звал к чаю, в 9 первый звонок оповещал, что пора переодеваться, в 9.15 второй - что пора продолжать переодеваться, а в 9.30 ракета возвещала, что обед подан. В полночь вставали из-за стола, и в час пополуночи звон колокола призывал всех домочадцев к вечерней молитве.
Срок, данный лорду Роналду отцом, истекал. Было уже пятнадцатое июля. Потом, через день-два, настало семнадцатое, и почти вслед за ним восемнадцатое.
Иногда граф, встретив Роналда в зале, сурово произносил:
- Помни, сын мой: или ты покоришься, или я лишу тебя наследства.
А как относился граф к Гертруде? Вот тут-то и была единственная капля горечи в чаше счастья девушки. Почему-то - а почему, Гертруда никак не могла понять, - граф выказывал к ней явную неприязнь.
Однажды, когда она проходила мимо дверей библиотеки, он швырнул в нее ботфортом. В другой раз, завтракая с ней вдвоем, он ударил ее по лицу сосиской.
В ее обязанности входило переводить для графа его русскую корреспонденцию. Но напрасно искала она в ней разгадку тайны. Однажды из России пришла телеграмма. Гертруда вслух прочла ее графу: "Тучимов отправился женщине тчк она умерла".
Граф побагровел от ярости. Именно в этот день он и ударил ее сосиской.
А затем, спустя некоторое время, когда граф охотился на летучих мышей, а Гертруда с истинно женским любопытством, которое выше всяких обид, разбирала его корреспонденцию, она вдруг нашла ключ к тайне.
Оказывается, лорд Нош не был законным владельцем Тоза. Настоящий наследник, его дальний родственник, потомок старшей линии Ношей, умер в России, в тюрьме, куда он попал благодаря проискам графа, бывшего тогда посланником в Чминске. Дочь этого родственника и была законной наследницей Ношем Тоза.
Перед глазами Гертруды ожила вся история этой семьи; только имя законного наследника оставалось от нее скрытым, оно не упоминалось ни в одной бумаге.
Странная вещь сердце женщины! Может быть, вы думаете, что Гертруда с презрением отвернулась от графа? Ничего подобного. Печальная судьба этой девушки научила ее состраданию.
Но тайна все еще оставалась неразгаданной! Почему граф вздрагивал всякий раз, когда смотрел ей в лицо? Порою он даже подскакивал при этом сантиметра на четыре, так что это всем бросалось в глаза. Тогда он торопливо осушал ковш рома с виши и снова становился истинно английским джентльменом.
И все же развязка неотвратимо приближалась. Гертруда на всю жизнь запомнила этот день.
В тот вечер в Ношем Тозе был большой бал. Съехались все соседи. Как билось сердце Гертруды от томительного предчувствия, с каким трепетом обследовала она свой скудный гардероб, чтобы не уронить себя в глазах лорда Роналда. Ее туалеты, и в самом деле, можно было пересчитать по пальцам, но зато она обладала врожденным вкусом, унаследованным от матери-француженки. Гертруда приколола к волосам одну-единственную розу, а из старых газет и подкладки от зонтика соорудила себе такое платье, что оно оказало бы честь любому королевскому двору. Талию она перехватила тонким поясом из бечевки, а к ушам подвесила на нитке кусочки старинного кружева, завещанного ей матерью.
Словно магнитом, Гертруда притягивала к себе взоры гостей. Скользя под звуки музыки, она казалась олицетворением девической чистоты и прелести, которой невозможно было перевосхититься.
Бал был в полном разгаре. Он уже совсем разгорелся.
Роналд стоял с Гертрудой в кустарнике. Они смотрели друг другу в глаза.
- Гертруда, - сказал он, - я люблю вас.
От этих простых слов затрепетала каждая клетка ее костюма.
- Роналд! - прошептала она и бросилась ему на шею.
В это мгновение они увидели графа, - он стоял перед ними, весь залитый лунным светом. Негодование искажало его суровые черты.
- Так! - сказал он, обращаясь к Роналду. - Ты, кажется, уже сделал свой выбор?
- Да! - гордо ответил Роналд.
- Значит, ты предпочитаешь эту нищую девчонку богатой наследнице, которую я тебе сватаю?
Ошеломленная, Гертруда переводила взгляд с отца на сына.
- Да, - ответил Роналд.
- Ну что ж, пусть будет так, - сказал граф и, осушив ковш джина, который захватил с собой, снова мгновенно успокоился. - Я лишаю тебя наследства. Ступай прочь и не смей сюда возвращаться.
- Пойдемте, Гертруда, мы уйдем отсюда вместе, - нежно сказал Роналд, глядя на девушку.
Гертруда молча стояла перед ними. Роза выпала у нее из волос. Кружевные серьги потерялись, бечевка, опоясывавшая ее талию, развязалась. Газеты измялись до неузнаваемости. Но даже в таком виде она сохраняла полное самообладание.
- Ни за что, - твердо сказала она. - Я ни за что не приму от вас такой жертвы, Роналд.
И затем добавила ледяным тоном, обращаясь к графу:
- Сэр, в моем сердце не меньше гордости, чем в вашем. Дочь Мечникова Мак-Фиггина не нуждается ни в чьих благодеяниях.
С этими словами она вытащила из-за пазухи дагерротип отца и прижала его к губам.
Граф подпрыгнул как подстреленный.
- Это имя! - воскликнул он. - Это лицо! Эта фотография! Погодите!
Ну вот, дальше можно и не продолжать. Мои читатели уже давно обо всем догадались. Наследницей была Гертруда.
Молодые люди заключили друг друга в объятия. Гордое лицо графа прояснилось.
- Благослови вас бог, - сказал он.
Появилась графиня, и гости потоком хлынули на лужайку. При свете занимающейся зари все поздравляли молодую чету.
Гертруда и Роналд обвенчались. Счастье их было безоблачным. Что тут еще можно добавить? Да, еще вот что. Через несколько дней граф был убит на охоте. Графиню поразила молния. Дети утонули. Итак, счастье Гертруды и Роналда было совершенно безоблачным.
Источник:
СТИВЕН ЛИКОК ФИЗИОЛОГИЧЕСКИЙ ФИЛИПП
Рассказ из учебника Стоял жаркий июньский день, когда Филипп Хезерхед, которого мы назовем Физиологическим Филиппом, прохаживался по аллее, являя собой великолепный образец хорошо сложенного молодого мужчины. Под этим мы подразумеваем, что позвоночный столб нашего героя был несколько длиннее среднего, и что он передвигался, не опираясь на передние конечности, подобно обезьяне, а шел выпрямившись, и что череп его так изящно сидел на позвоночнике, что даже в музеях трудно было бы найти подобный экземпляр. Молодой человек, по-видимому, обладал превосходным здоровьем, или, скажем точнее, - у него была температура 36,6°, дыхание нормальное, а на коже не было ни малейших признаков чесотки, рожистого воспаления или тропического лишая.
Чувство радости наполняло Физиологического Филиппа, когда он прогуливался по аллее, слушая пение жизнерадостной пташки, являвшееся результатом происходившей в ее брюшной полости особой химической реакции, о которой Филипп даже не подозревал. Разумеется, чувство радости переполняло Филиппа потому, что он был совершенно здоров и на его организме сказывалось благотворное воздействие межмолекулярной диффузии вдыхаемого кислорода. Именно поэтому ему и было так хорошо.
На повороте аллеи Филипп внезапно увидел юную девушку, шедшую ему навстречу. Правда, ее позвоночный столб был короче, чем у него, но все же он был достаточно длинным и безусловно вертикальным: Филипп сразу понял, что идущая ему навстречу девушка не шимпанзе. На ней не было шляпы, и густой волосяной покров ее черепа, купаясь в солнечных лучах, лежал волнами и ниспадал на глазницы. Упругость ее походки убеждала, что она не страдает воспалением отростка слепой кишки или же атаксией. В то же время всякая мысль об экземе или пятнистом изъязвлении эпидермы опровергалась гладкостью и ровным матовым цветом ее кожи.
Когда девушка увидела Филиппа, подкожная пигментация ее лица интенсифицировалась. Одновременно усиленное биение сердца молодого человека вызвало на его лице непродолжительное воспаление, объясняющееся недостаточным окислением тканей лица.
Они встретились, и руки их инстинктивно соединились путем взаимоприлегания суставов пальцев - движение, которое наблюдается у человека и человекообразных обезьян, но совершенно неизвестно у собак.
В течение минуты влюбленные (о влюбленности свидетельствовали описанные выше физиологические симптомы этого заболевания, впрочем, не опасного при условии своевременного и правильного лечения) не могли сказать ни слова. Однако это отнюдь не доказывает (см. Баркер, "Нервная система"), что у них наблюдалось торможение метаболизма мозга; вероятнее всего тут имело место особое состояние слизистой оболочки губ, которое само по себе не представляет ничего опасного.
Первым заговорил Филипп. Это вполне естественно, ибо, как установил еще Дарвин, у самцов управление нервными узлами значительно устойчивее, чем у самок.
- Как я рад, что вы пришли! - сказал он. Слова были просты, и вряд ли можно было сказать проще. Но, как ни просты были эти слова, они взволновали девушку до глубины души - наверное, потому, что вызвали ту форму нервной реакции, которую так блестяще проанализировал Гексли в своем исследовании о воздействии внешних раздражителей на переваривание пищи.
- Я не могла оставаться дома, - прошептала она.
Здесь весьма темное место в тексте. Без сомнения, девушка ссылается на какое-то торможение в нижних конечностях, лишившее ее возможности управлять большими пальцами ног. Это малоизученная болезнь, причиной которой сэр Уильям Ослер склонен считать алкоголизм. Весьма возможно, что девушка была подвержена этому заболеванию. К сожалению, романтические истории развиваются так стремительно, что провести сколько-нибудь обстоятельное исследование совершенно невозможно.
Филипп протянул к девушке руки и обнял ее.
- Значит, да! - с ликованием воскликнул он. Чтобы произнести "да", он сделал глубокий вдох и затем резкий выдох. У собаки при этом получился бы только лай (см. "Физиологию животных" сэра Майкла Фостера).
- Да! - прошептала она.
Филипп плотно прижал тело девушки к своему, и оба тела оказались параллельны по отношению друг к другу, оставаясь в то же время перпендикулярными к поверхности земли. Затем Филипп согнул верхнюю часть позвоночного столба, устремляясь вперед и несколько набок, так что его лицо оказалось в непосредственной близости к лицу девушки. Сохраняя эту неудобную позу, в которой невозможно оставаться в течение длительного времени, он соединил свою верхнюю губу с нижней, вытянул их вперед и мягко приложил к губам девушки - подобное движение можно наблюдать также у орангутанга, но гиппопотам никогда так не делает.
После поцелуя, обручившего их, влюбленные взялись за руки и тихо пошли обратно, а пташка на ветке распевала теперь еще радостнее - быть может, потому, что у нее еще больше расширилась диафрагма.
СТИВЕН ЛИКОК
ОЧЕРКИ ОБО ВСЕМ
Пособие для занятых людей
ПРЕДИСЛОВИЕ Последние несколько лет показали, что в наше время университет становится совершенно ненужным учреждением. Обучение в колледжах постепенно вытесняется самообразованием по таким замечательным кратким пособиям, как "Общеобразовательные беседы у очага", "Всемирная библиотека-малютка", "Конические сечения для школьников" или "Рассказы о сферической тригонометрии для малышей". Благодаря этим книгам наша молодежь, к какому бы слою общества она ни принадлежала, больше не будет томиться неутоленной жаждой знаний. Теперь эту жажду можно утолить за один присест. Точно так же любой деловой человек, если ему хочется следить за основными течениями в развитии истории, философии и радиоактивности, вполне может заниматься этими предметами во время переодевания к обеду.
Таким путем всю массу человеческих знаний, оказывается, можно сжать до очень небольшого объема. Но, думается, даже и теперь еще есть пути к дальнейшему ее уплотнению. Ведь даже самые краткие из существующих пособий все еще слишком длинны для современного делового человека. Нельзя забывать, что он очень занят. А если не занят, то устал. У него не столько свободного времени, чтобы он мог позволить себе читать целых пять страниц печатного текста только для того, чтобы узнать, например, когда Греция достигла расцвета и когда пришла в упадок. Если грекам хотелось, чтобы все это дошло до него, им надо было проделать это побыстрее. И, уж конечно, сейчас и в голову никому не придет читать какую-нибудь пространную статью с таблицами и диаграммами, повествующую о том, как в течение двадцати миллионов лет плейстоцена простейшие превращались в беспозвоночных. Человек не располагает двадцатью миллионами лет. Этот процесс явно длился слишком долго. Нынче нам нужно что-нибудь покороче и поживее, что-нибудь более осязаемое.
Исходя из вышесказанного, я подготовил серию "Очерков обо всем", охватывающую все области науки и литературы. Каждый отдельный очерк написан с таким расчетом, чтобы дать деловому человеку достаточные - и притом совершенно достаточные - сведения по любой отрасли знания. Как только я замечаю, что он получил достаточно, я немедленно останавливаюсь. Предоставляю самому читателю судить, насколько точно определен мною предел полного насыщения.
Том I
ОЧЕРКИ О ШЕКСПИРЕ
(Предназначаются для подготовки научных работников в течение пятнадцати минут. Прочитавшему гарантируется присвоение ученой степени доктора философии) Жизнь Шекспира. Нам ничего не известно о том, где и когда Шекспир родился. Тем не менее он умер.
Косвенные данные, полученные из посмертного анализа его произведений, позволяют утверждать, что в разные периоды жизни он перепробовал профессии юриста, моряка и писца; кроме того, ему пришлось быть актером, трактирщиком и конюхом. Можно предположить, что именно за трактирной стойкой он и приобрел столь характерное для него поразительное знание людей и нравов (ср. "Генрих V", V, 2: "Теперь скажите, господа, что вам подать?").
Вместе с тем разносторонняя эрудиция, о которой свидетельствует каждая его строка, несомненно доказывает, что Шекспир прошел также интеллектуальную подготовку, необходимую для адвоката (ср. "Макбет", VI, 4: "Что мне с того?"), а ряд отрывков наводит на мысль о том, что поэт был весьма близко знаком и с жизнью моряков ("Ромео и Джульетта", VIII, 14: "Ах, няня, не стало ль лучше голове ее?").
Однако, судя по тому, что он сделал из английского языка, он никогда не учился в колледже.
Всевозможные возможности. Согласно общераспространенной версии, Шекспир был весьма посредственным актером. Полагают, что он исполнял роль призрака, а также, возможно, роли: "Входит горожанин", "Слышен звук фанфар", "Раздается собачий лай" или "Из дома слышится звон колокольчика". (Примечание: В бытность автора членом студенческого драматического общества ему тоже случалось выступать в роли фанфар, колокольчика, собаки и так далее).
Наши соображения о личности Шекспира или, как теперь принято говорить, о Шекспире-человеке лучше всего выражает цитата из превосходного исследования, выполненного, насколько нам известно, профессором Гилбертом Мерри, хотя, возможно, некоторое участие в этой работе принимал, между прочим, и Брандер Мэтьюз:
"Шекспир, вероятно, был гениален. По-видимому, он любил своих друзей и, возможно, проводил много времени в их обществе. Он, очевидно, был человеком добродушным и беспечным, причем, весьма возможно, у него был дурной характер. Известно также, что он пил (ср. "Тит Андроник", I, 1: "Чего б тут выпить?"), но, по всей вероятности, не слишком много (ср. "Король Лир", II, 1: "Довольно!"; также "Макбет", X, 20: "Довольно! Стойте!"). По всей видимости, Шекспир любил детей и собак, однако нет никаких указаний на то, как он относился к дикобразам.
Нетрудно представить себе такую картину: в таверне "Митра" сидит Шекспир со своими закадычными друзьями. Может быть, он вместе со всеми поет песни, возможно, осушая при этом кружку-другую пива. Время от времени он погружается в глубокую задумчивость, и его мысленному взору является величественный призрак Юлия Цезаря".
К этому превосходному анализу нам хочется добавить всего лишь несколько слов: нам совсем нетрудно представить себе, как великий писатель сидит в любом другом месте, - и в этом-то по существу и заключается главная прелесть исследований о Шекспире.
Единственное достоверное сведение о нем: он завещал жене свою старую кровать.
После смерти Ш. город, где он родился - то ли Стрэтфорд-на-Эйвоне, то ли какой-то другой, - стал местом паломничества всех просвещенных туристов. Когда нынче попадаешь на тихую улочку этого провинциального городка, испытываешь странное чувство при мысли, что именно здесь или где-то в другом месте действительно некогда жил и мыслил великий английский бард.
Творчество Шекспира. Прежде всего следует остановиться на сонетах, которые, как утверждает профессор Мэтьюз, были написаны, весьма возможно, еще при жизни Шекспира и, уж во всяком случае, не после его смерти. Красота сонетов настолько поражает читателя, что совершенно лишает его возможности запомнить, о чем в них, собственно, идет речь. Однако для современного делового человека достаточно назвать следующие: "Пью за здравие Мери", "Тише, мыши, кот на крыше" и "Приголубь, приласкай!". Этого вполне достаточно на все случаи жизни.
Среди величайших произведений Шекспира следует назвать его исторические хроники: "Генрих I", "Генрих II", "Генрих III", "Генрих IV", "Генрих V", "Генрих VI", "Генрих VII", "Генрих VIII". Предполагают, что смерть прервала его работу над пьесой о Генрихе IX. Существует мнение, будто Шекспир считал, что раз напав на жилу, надо разрабатывать ее до конца.
Авторство отдельных частей его исторических драм или даже целых драм окончательно еще не установлено. Так, наши самые авторитетные критики утверждают, что, например, в "Генрихе V" сто первых строк написаны Беном Джонсоном, последующие двести - самим Шекспиром (кроме половины строки в середине, которая, несомненно, принадлежит Марло), следующие сто - опять Джонсоном, но с помощью Флетчера, а далее идут строки, написанные поочередно Шекспиром, Мэссинджером и Марло. Установить авторство оставшейся части драмы практически невозможно, и каждый исследователь придерживается тут своей версии.
Однако сами мы нисколько не заблуждаемся относительно того, что действительно принадлежит перу Шекспира, а что - нет. В строках, написанных самим Шекспиром, есть нечто неуловимое, безошибочно подсказывающее, что перед нами Шекспир. Так, слова: "Раздается звук фанфар... Входит Глостер с возгласом: - Эй, вы, там, о-го-го-о!" - могут принадлежать только Шекспиру, потому что только Шекспир мог до этого додуматься. В самом деле, только Шекспир сумел ввести в свои драмы нечто совершенно новое, например: "Входит Кембридж, за ним следует Топор" или "Входит Оксфорд, за ним следует Факел". Его менее прославленные собратья по перу никогда не могли добиться такой изысканности и тонкости выражения, и, прочитав строку: "Входит граф Ричмонд, за ним следует щенок", всякий сразу поймет, что перед ним жалкая мазня.
Есть еще один признак, по которому можно судить, была ли данная историческая драма написана Шекспиром. Мы имеем в виду форму обращения персонажей. У Шекспира они обращаются друг к другу не по имени, а по названию места жительства: "Что скажет наш французский брат на это?", или "Ну, бельгиец, решай, что лучше?", или - "Так, продолжай, бургундец, мы ухо к тебе склоняем".
Нам тоже пришло однажды в голову попытаться использовать этот прием в жизни, но, надо сказать, неудачно. Друзья почему-то не хотели, чтобы мы обращались к ним таким образом: "Как дела, ты, из квартиры Б, Гровнер-сквер?" или - "Ну-ка, давай, ты с Марлборо, верхний этаж, квартира шесть...".
Великие трагедии. Каждый образованный человек должен иметь общее представление о великих трагедиях Шекспира. Если при этом исходить из того, что обычно хранит в памяти рядовой зритель или читатель, получить это общее представление можно без особых усилий. Например:
Гамлет (не путать с "Омлетом" Вольтера), принц Датский, жил в изумительной обстановке и носил черный бархатный костюм. То ли потому, что он был ненормальный, то ли наоборот, но он постоянно находился в мрачном настроении. Он убил своего дядю и еще каких-то людей, имен которых обычно никто не помнит.
Это так потрясло Офелию, что она решила покончить с собой, но, как это ни странно, бросившись в реку, не пошла ко дну, а медленно поплыла по течению, распевая песни и что-то крича. В самом конце Гамлет закалывает Лаэрта, а потом и себя. После этого все прыгают в его могилу, пока она не наполняется до краев. Тут занавес падает. Лица, способные удержать все это в памяти, по праву смотрят на других несколько свысока.
Шекспир и сравнительное литературоведение. Современная наука внесла значительный вклад в изучение творческого наследия Шекспира и способствовала пробуждению интереса к его произведениям, исследовав источники, из которых он черпал сюжеты для своих пьес. Оказывается, все они восходят к седой старине. Нетрудно проследить, что сюжет Гамлета заимствован из древневавилонской драмы под названием "Хам-лид", которая, в свою очередь, по-видимому, является всего лишь вариантом древнеиндийской трагедии "Жизнь Уильяма Джонсона".
Вполне возможно также, что тема "Короля Лира" восходит к древнекитайской драме "Ли-по", а "Макбет", как показали новейшие исследования наших ученых, обнаруживает. Явные следы шотландского происхождения.
По сути дела, вместо того чтобы сидеть и придумывать сюжеты для своих пьес, Шекспир рылся в старых сагах, мифах, сказаниях, легендах, архивах и фольклоре, на что у него, вероятно, уходили целые годы.
Внешность. Шекспира обычно изображают с остроконечной бородкой, волосами, подстриженными ежиком, и широкими залысинами над лбом, большими диковатыми глазами, крупным носом и скошенным подбородком. При этом на лице его написано полное отсутствие мысли, граничащее со слабоумием.
Выводы. Из всего вышесказанного следует запомнить, что произведениям Шекспира присущи следующие черты: величие, грандиозность, вкус, гармоничность, возвышенность, широта, размах, протяженность, а также понимание, глубина, сила и ясность, темперамент и мощь.
Заключение: Шекспир был очень хорошим писателем.
Том II
ОЧЕРКИ ОБ ЭВОЛЮЦИОННОМ УЧЕНИИ
(Пересмотрены и рекомендованы в качестве пособия для всех: специально переработаны для школ штата Теннесси) За последнее время наши школы, по-видимому, вновь оказались перед рядом серьезных трудностей, возникших в связи с преподаванием эволюционного учения. Одно из двух: либо этот предмет преподается совершенно неправильно, либо с ним самим не все обстоит благополучно. Нам казалось, что положения эволюционной теории уже давным-давно повсеместно получили безоговорочное признание, а потому потеряли всякую притягательную силу для широкой публики. Их давно изучают наравне со сферической тригонометрией и сравнительной историей религий, и никому не приходило в голову придавать эволюционной теории значение большее, чем, скажем, антропологии.
И вдруг что-то случилось. В одной из школ Канзаса ученик швырнул на пол книгу и заявил, что, если его еще раз назовут простейшим, он не станет ходить на занятия. Какой-то папаша из Остабула (Оклахома) подал местному школьному начальству заявление о том, что не может допустить, чтобы его детей учили, будто они произошли от обезьяны, ибо это бросает тень на его репутацию. Волна протестов прокатилась по всем школам.
Ученики высыпали на улицы с плакатами, на которых было написано: "Разве мы павианы? Обезьянам - ура!"
Ротари-клубы разных городов один за другим стали выносить решения о том, что они не могут поддержать (или понять?) учение о законах биогенеза и предлагают его упразднить.
В Уиноне (Юта) женский клуб "За культуру" потребовал, чтобы в учебниках их штата имя Чарлза Дарвина было заменено именем У.Дж.Брайена. "Общество борцов против пивных" постановило, чтобы количество учебных часов, отводимое в школах на дарвинизм, не превышало половины процента общего их числа.
Предлагаемые "Очерки об эволюционном учении" были задуманы и написаны именно в связи с создавшимся затруднительным положением. Автор ставил себе целью пересмотреть и переработать железные законы эволюционной теории таким образом, чтобы сделать ее приемлемой для всех без исключения.
Совершенно очевидно, что начинать подобный курс надо с изложения того, какой вид имела эволюционная теория до появления первых протестов. В то время у каждого из нас еще со школьных лет в общих, может быть несколько расплывчатых, но все же вполне определенных чертах хранились в памяти основные положения дарвинизма.
Некоторые смутные воспоминания об эволюционном учении, вынесенные из школы. Мы все произошли от обезьяны, но это было так давно, что теперь этого можно больше не стесняться, примерно две или три тысячи лет тому назад и, должно быть, после, а не до Троянской войны.
Не надо забывать, что существует много пород обезьян: обыкновенная обезьяна, которую мы часто видим на улицах с шарманкой (communis monacus); бабуин, гиббон (не Эдуард!); умный, веселый крошка шимпанзе; волосатый длиннорукий орангутанг. Возможно, нашим предком был именно он.
Однако происхождением человека от обезьяны вопрос далеко не исчерпывается. На более ранней ступени развития человек не был даже обезьяной. Начинал он, вероятно, с простого червя, потом перешел в устрицу, из устрицы - в рыбу, потом - в змею, из змеи - в птицу, из нее - в летучую белку и уже только тогда - в обезьяну.
Так же развивались и все остальные животные. Все они произошли друг от друга. Оказывается, лошадь - это на самом деле птица, совершенно такая же, как ворона, и разница между ними чисто внешняя. Если бы у вороны были бы еще две ноги и не было перьев, она отличалась бы от лошади только величиной.
Все эти изменения были вызваны так называемым естественным отбором. Змея, которая жалила злее других змей, имела больше шансов выжить. Все живое должно было или приспособиться, или погибнуть.
Так, жираф разработал себе шею. Еж отрастил иголки. Аист развил ноги. Вонючка тоже приобрела особые полезные качества. Словом, все животные, каких мы привыкли видеть вокруг нас: вонючка, жаба, осьминог, канарейка, исключительно отборная публика.
Это изумительное открытие было сделано Чарлзом Дарвином. Вернувшись в Англию после пятилетнего плавания на "Бигле" по южным морям в качестве натуралиста, Дарвин написал книгу, известную под названием "Sartor Resartus", в которой доказал происхождение человечества от метрической системы обезьян.
Нельзя не признать, что в таком виде теория Дарвина едва ли могла серьезно оскорбить чьи-либо чувства. Поэтому естественно было бы предположить, что недавние ожесточенные нападки были вызваны не теорией как таковой, а тем, как ее изложил сам Дарвин. Но и это предположение едва ли верно. У меня сейчас нет под рукой книг Дарвина, но, в общем, я достаточно хорошо помню, что он писал, и могу легко все пересказать.
ЧТО ПИСАЛ ОБ ЭТОМ САМ ДАРВИН
(Мои личные воспоминания о труде великого естествоиспытателя)
"На Антильских островах у обыкновенной вороны, или декапода, две лапы, тогда как у вида, обитающего на Галапагосских островах, - три. Однако, по-видимому, третья лапа используется не для передвижения, а для переговоров. Во время пребывания на Галапагосских островах доктор Андерсон, служивший на "Невыразимом", видел на дереве двух ворон. Одна была явно крупнее другой. В Эквадоре доктор Андерсон видел также ящерицу, у которой не хватало одного пальца. В общем, он приятно провел время.
Конечно, нельзя утверждать, что ворона и ящерица - это одна и та же птица, хотя тем не менее нет никакого сомнения в том, что последний шейный позвонок ящерицы имеет строение, сходное с зачаточным спинным плавником вороны. Однако я говорю об этом весьма осторожно и полностью отдаю себе отчет во всех возможных роковых последствиях подобного утверждения.
Я позволю себе заметить, что, когда мне самому довелось в 1923 году посетить на "Невозможном" Пищеводные острова, я своими глазами видел стаю пернатых, получивших у моряков название подхвостников, которые сидели, держась лапами за снасти. В общем, я наблюдал множество интереснейших явлений подобного рода.
Помнится, плавая на "Бигле", мы однажды высадились на Маркизских островах, где наш капитан и его помощники побывали в гостях у губернатора, который угощал их цыплятами и бататами. После пиршества несколько туземок стали танцевать хула-хула, а я пошел бродить по лесу и собрал неплохую коллекцию жаб.
На другом острове, пока капитан и офицеры смотрели, как танцуют хичи-хичи, мне удалось поймать несколько весьма примечательных экземпляров ящериц и набрать полный карман колорадских жуков".
Ознакомившись с этим ясным и четким изложением того, что писал сам Дарвин (или, по крайней мере, того, что запомнилось автору), всякий, безусловно, согласится, что нет никакой необходимости лишать этого ученого права на его великие открытия.
Но, чтобы внести в вопрос еще большую ясность, напомним читателю, в какой форме эволюционная теория преподается у нас в школах. У меня в руках изложение основных принципов этого учения, которое было сделано по требованию прессы одним выдающимся биологом в то время, когда полемика была в самом разгаре. То, что он говорит, сводится к следующему или примерно к следующему:
"Оставив в стороне спорные вопросы, мы должны, во всяком случае, признать существование продолжительного морфологического видоизменения протоплазмы..." (Я со своей стороны считаю, что это совершенно справедливая, смелая констатация объективного факта...) "Цитология пока еще не вышла из младенческого состояния..." (Это, конечно, плохо, но ведь она еще вырастет.) "Но она, по крайней мере, допускает возможность основных соответствий, что устраняет всякие априорные затруднения, которые встают на пути эволюции".
Что и требовалось доказать. Теперь, во всяком случае, всем станет ясно, что больше в школах не будет никаких недоразумений по этому вопросу.
Период развития. Хотя мы и пришли к определенному мнению относительно характера процесса, в результате которого на земле зародилась и постепенно развилась жизнь, вопрос о продолжительности этого процесса все еще остается открытым. Какими единицами времени он измеряется? Иными словами - как однажды в минуту столь характерного для него мгновенного прозрения поставил этот вопрос Анри Бергсон, - сколько это заняло времени?
Согласно первым данным ученых-эволюционистов возраст человека исчисляется примерно в 500000 лет. Это до смешного мало. За это время человек не успел бы по-настоящему развиться. Гексли смело увеличил эту цифру до 1000000 лет. Лорд Келвин при всеобщем одобрении довел ее до 2000000 лет. Но едва смолкла буря восторгов, как сэр Рей Лэнкестер снова поразил вселенную, заявив, что человеку ни более ни менее как 4000000 лет. Спустя два года какой-то профессор из Смитсоновского научно-исследовательского института увеличил возраст человека до 5000000 лет. Затем эта цифра была, в свою очередь, пересмотрена и увеличена до 10000000 лет. Но и эта последняя из года в год возрастает при бурном одобрении всего мира.
Согласно недавним сообщениям, некий ученый из Высшей технической школы в Скенектеди установил, что возраст человека равен 100000000 лет. Таким образом, деловой человек не сделает грубой ошибки, если в качестве рабочей гипотезы (для чисто практических целей) примет, что современному человеку примерно от 100000000 до 1000000000 лет. Ночные сторожа, возможно, несколько старше.
Послесловие. Новейшие поправки к теории Дарвина. Ко всему вышесказанному мы с большим удовлетворением должны добавить, что еще большую ясность в дискуссию по вопросам эволюционной теории внесло то обстоятельство, что современные ученые-биологи принимают, оказывается, отнюдь не все положения Чарлза Дарвина. Мне удалось установить, что они жаждут внести в его эволюционное учение значительное количество поправок.
Теперь становится ясным, что Дарвин придавал чрезмерно большое значение так называемому естественному отбору и борьбе за существование. Современные ученые полагают, что ни то, ни другое не имело существенного значения. Далее Дарвин, по-видимому, переоценил роль наследственности. Более того, сама идея изменчивости видов была в корне ошибочной. Вполне возможно также, что у него было совершенно неправильное представление об обезьяне. Кроме того, сомнительно, совершил ли он в самом деле путешествие именно на "Бигле". Может быть, это был "Финеас К. Флетчер" из Дулута. Наконец, пока еще не установлено, действительно ли фамилия великого натуралиста была Дарвин.
Том III
ОЧЕРКИ ОБ АСТРОНОМИИ
Мир, или вселенная, где мы устраиваем свои дела, состоит из бесчисленного количества - может быть, сотни биллионов, а, впрочем, может быть, и нет - сверкающих звезд, звездочек, комет, темных планет, астероидов, метеоров, метеоритов и пылевых облаков, вращающихся по огромным орбитам во всевозможных направлениях, со всевозможными скоростями. Мы не знаем, какие из этих тел пригодны для жизни и в какой мере они могут быть использованы в деловом аспекте.
Свет, излучаемый этими звездами, преодолевает такие огромные расстояния, что, в основном, он до нас еще не дошел. Но об этом не стоит жалеть, так как из-за этих непомерно больших расстояний свет звезд не имеет промышленного значения. Достаточно взглянуть ясной ночью на звездное небо, чтобы убедиться в полной их бесполезности.
Весь свет, тепло и энергию, имеющие практическое значение, дает нам солнце. Хотя солнце очень невелико, оно испускает невероятно много тепла. Деловой человек может составить некоторое представление об интенсивности солнечных лучей, вообразив на минуту, что все лампы осветительной сети любых двух крупных американских городов слились в одну; такая лампа окажется лишь очень не намного ярче солнца.
Земля вращается вокруг солнца и одновременно вокруг своей оси, причем периодом ее вращения, а также восходом и заходом солнца управляет Вашингтон (федеральный округ Колумбия). Несколько лет тому назад правительство Соединенных Штатов решило ввести единое время и приняло систему стандартного времени. В результате в штате Теннесси возникло движение за увеличение продолжительности года.
Луна, находящаяся довольно близко от нас, но не представляющая никакой экономической ценности, вращается вокруг земли. В ясные ночи ее хорошо видно за пределами города. Несколько лет назад, когда на нью-йоркской электростанции произошла незначительная авария, жители города могли отчетливо видеть, как луна прошла за шпилем Стиль-дам-билдинга и чуть было не задела крыши Ого-билдинга. По сообщениям очевидцев, она была почти круглая, но с неровными краями и светила недостаточно ярко, по-видимому вследствие какой-то неисправности.
Планеты, подобно земле, вращаются вокруг солнца. Некоторые из них отстоят от нас так далеко, что не имеют практического значения, и к ним, как и к звездам, можно больше не возвращаться. Зато одна или даже две планеты находятся от земли на таком близком расстоянии, что их, по всей вероятности, удастся использовать. Особый интерес представляет планета Марс, так как на ее поверхности астрономы обнаружили нечто похожее на сеть каналов, сходящихся в определенных точках, в которых, по-видимому, расположены отели. Для того чтобы привлечь к этому делу внимание крупного капитала, в последнее время неоднократно предлагалось послать на Марс какие-нибудь сигналы, причем, как было предусмотрительно замечено, эти сигналы должны передаваться на шести языках.
Том IV
ОЧЕРКИ О НОВЕЙШИХ ДОСТИЖЕНИЯХ НАУКИ
(Составлены специально для членов женских клубов "За культуру" в полном соответствии с их циклами лекций о развития науки)
Теория относительности Эйнштейна. Едва ли можно назвать Эйнштейна красивым мужчиной. Многие из членов Бостонского ежедвухнедельного женского научного общества, которым довелось его видеть, утверждают, что на вид он весьма невзрачен. Другие же, наоборот, находят в нем нечто особенное, нечто такое, что они не могут выразить словами, но очень хорошо чувствуют. Не подлежит сомнению, что Эйнштейн ничего не понимает в искусстве одеваться. Костюм у него имеет такой вид, словно его только что вытащили из мешка старьевщика; по словам одной дамы, которая слушала в Пенсильванском университете его лекцию об измерениях длины световых волн, галстук на нем был совершенно немыслимый и к тому же красного цвета. Тот факт, что ему до сих пор об этом не сказали, вызывает всеобщее удивление, и общественное мнение все более склоняется к тому, что кто-то должен наконец им заняться.
Эйнштейн не женат. Согласно сведениям, полученным от членов научно-исследовательского астрономического клуба "Файв-о-клок" в Трентоне (Нью-Джерси), в жизни ученого была одна романтическая история. Полагают, что, когда Эйнштейн был еще бедным студентом, ему отказала некая очень богатая девушка и что именно это обстоятельство побудило его заняться физикой. Говорят, так бывает довольно часто. Но, оставив в стороне вопрос о его женитьбе, мы должны сказать, что в тех клубах, где ему приходилось выступать, он, разумеется, держался безукоризненно и не пил ничего, кроме черного кофе.
Чувствуется, что теория Эйнштейна заслуженно привлекает к себе всеобщее внимание.
Великие открытия мадам Кюри. Мадам Кюри, бесспорно, принадлежит к числу великих ученых, но едва ли можно утверждать, что она привлекательная женщина или женщина, способная создать настоящий домашний очаг. Две дамы из омахского женского астрономического общества "За чашкой чая" слышали в Вашингтоне лекцию мадам Кюри о гамма-излучении гелия. Они рассказывают, что им было довольно трудно следить за ходом ее мысли и что, хотя мадам Кюри была в самом обыкновенном костюме, блузка на ней была действительно хороша элегантна, как все вещи, сшитые во Франции. Но, как им показалось, самой мадам Кюри явно не хватает чисто женского обаяния.
Работы Резерфорда по теории строения атома. Эрнест Резерфорд, или, точнее, сэр Эрнест Резерфорд, как его теперь следует именовать, потому что несколько лет тому назад за какие-то открытия в молекулах ему пожаловали титул, - человек средних лет с поразительно красивым лицом. Возможно, кое-кому покажется, что он начинает стареть, но это зависит от точки зрения. Если считать пятидесятилетнего мужчину стариком, то сэр Эрнест действительно стар. Но, по единодушному мнению многих членов разнообразных научных обществ, пятьдесят лет - лучший возраст для мужчины. Всех, кто стоит на этой точке зрения, Резерфорд, безусловно, заинтересует. Его светлые, цвета серо-голубой стали глаза наводят слушателей на мысли о чем-то суровом и сильном, чему, впрочем, трудно найти точное определение. Понятно, что, будучи в Торонто, этот могучий британец произвел потрясающее впечатление на дамское физико-химическое развлекательно-исследовательское общество.
Встречаясь с сэром Эрнестом, членам различных учебных клубов следует помнить, что он лауреат Нобелевской премии и что ее удостаиваются не за личные качества, а за нечто совсем иное.
Источник:
Мэнли П. Холл ТВОЙ БОГ И МОЙ БОГ маленький рассказ о веротерпимости Это была одна из тех улочек Ист-Сайда, куда редко проникают лучи солнца, где облупившиеся фасады домов демонстрируют узким и мрачным улицам старую кирпичную кладку, а толпы оборванных ребятишек играют на тумбах или пускают бумажные кораблики по желобам. Суматоха и беспорядок — вечные спутники жизни низов большого города — правят бал. Порой старый доходный дом возвышается уныло над окружающими лачугами, переулки пересекают бельевые веревки, и на них флагами трепещет цветастая одежонка.
День был облачным, и одежда сохла плохо. И мятый, потрепанный вид отличал все, что попадало в поле зрения, включая и слонявшихся по улицам людей. Радовал только смех детей. Но они смеялись, потому что не осознавали убожества своей среды. Это было место впалых щек, запавших глаз и хмурых лбов, район, где живет отчаяние и нужда всегда скулит у дверей.
В этом грязном районе, приютившись между мрачным кирпичным домом и потогонной фабрикой, где трудящееся человечество продавало свою молодость и силы за кусок хлеба, стояла одноэтажная лачуга. Она вся рассыпалась от старости. Все знали, что здесь обосновался маленький буддийский храм, ради служения нуждам уроженцев Индии и Японии. Он совсем не походил на американскую церковь: у него не было ни шпилей, ни колокольни. Это был чужак на чужой земле, и бог Лотоса мало значил для голодных, кто с удовольствием продали бы свои души за корку хлеба.
Из-за синего Тихого океана, по долгим милям стальных рельсов, прибыл сюда человек с Востока, принеся с собой веру Востока и детскую простоту Востока — то, что очаровывает путешественника в восточных странах. Несколько одиноких в огромном городе призвали его от яркого солнца и зеленых гор Индии — послужить их нуждам, и он покинул свой храм с поющими священнослужителями. Окутанный в пурпурный фимиам и величие возвышенного, наименьший из учеников Непритязательного, он прибыл принести свет Азии своему народу в Америке.
Странный характер был у маленького буддийского священника. Несмотря на его чудных богов, многие обитатели этого мирка лачуг узнавали радушие его улыбки и странный ломаный английский. У него были большие черные глаза и доброе лицо, и, хотя годы обременяли его, самообладание буддиста производило впечатление детской простоты. Не было хитрости в его взгляде, обмана в улыбке, а кичливости в манерах. Нет, что-то бесконечно человеческое, глубоко трогательное, даже патетичное было в его храброй битве с религиями, которые противостояли ему. Буддисты любили его и приходили за много миль в округе в этот маленький храм. Они почтительно заходили, и, едва закрыв дверь, оказывались в другом мире, ведь странные восточные занавеси покрывали стены, а тонкий аромат горящего сандалового дерева и мускуса придавал всему атмосферу Востока. В небольшой нише, на которой любящие руки нарисовали цветы Будды, было маленькое святилище. И в нем сидел их бог и владыка, их посланник света, их утешитель в горе, их надежда искупления, их голос перед Всемогущим — бог Гаутама, великий Будда. Сюда они приходили и приносили свои приношения, здесь они молились и пели мантры, сюда шли они с горем и радостью, молодые и старые, здесь, вдали от богов их родины, они находили утешение.
Однажды маленький буддийский священник шел по улице и увидел, как ребенок играет в грязи с кусочком алебастра или мрамора.
Он остановился, и из грязи на него взглянуло грустное возвышенное лицо, раскрашенное какой-то дешевой, но стойкой краской. Буддийский священник долго разглядывал его, а когда ребенок убежал, наклонился и отчистил этот образ от земли. Что-то шевельнулось в его душе, ведь взгляд этого лица преследовал, притягивал его неодолимо. Буддист недолго вглядывался в него. Это была голова человека с длинными каштановыми волосами, которые сейчас были запачканы грязью. На голове оставался терновый венок с шипами, и тонкие струйки крови сочились вниз по искаженному мукой лицу, придавая тому странный, возвышенный взгляд, и он поразил священника прямо в сердце. Держа разбитую голову в ладонях, служитель другого бога, пройдя вниз по улице, остановился у двери дома, где проживала госпожа О'Флаерти, мягкосердечная старая ирландка, которая каждое утро неизменно улыбалась ему при встрече. Госпожа О'Флаерти часто говорила своему супругу, коверкая английские слова:
— Вера и молитвенность этого маленького язышника — одни из самых приятных человеков, кого я как-то встречала. Как меня огорчает, как жаль, что он — служака не нашего Бога, я хотела бы видеть, что он идет на небеса.
Госпожа О'Флаерти ждала на ступенях мелкого торговца, когда к ней подошел маленький буддист. Он вежливо снял шляпу, протянул образок и спросил у ирландки с доверчивой улыбкой, кто это и что это было. Госпожа О'Флаерти глянула и перекрестилась с почтением.
— Клянусь честью, добрый сэр, это — Сын самой Благодатной Девы.
— Так это Тот, кого Вы зовете Иисусом? — спросил буддист.
— Уж будьте уверены!
— Красивое лицо, — ответил священник, глядя в экстазе на образок. — Он был великий человек. В моем далеком краю мы слышали о нем. Говорят, он знал нашего Будду, и все еще он ходит с ним по горам, взявшись за руки.
— Клянусь, я и не знаю об этом ничего! Но не думаю, что он слоняется с каким-то язышником, — ответила госпожа О'Флаерти, опираясь на ручку метлы и вытирая лицо краем своего клетчатого передника. — Верно, если станет ишшо жарше, я подымусь сызнова на крышу, как делала в июле.
— Вы расскажете мне о вашем Учителе? — спросил буддийский священник, все еще держа образок в руке. — Я хотел бы узнать о нем побольше. Моя душа говорит, что он тоже был могущественным Буддой.
— Уж будьте… Садитесь-ка прямо на лестницу, и я расскажу вам о нем, пока не пришел человек с моей картошкой, а то потом вернется Микки со свалки, и мне надо кормить его обедом.
Старая заботливая госпожа О'Флаерти бросила якорь на верхней ступеньке, а маленький буддист сел ступенькой ниже, все так же глядя на разбитый образок. Потом госпожа О'Флаерти поведала свою версию жизни Учителя.
Картофель все не прибывал, и они проговорили часа два. Великий свет появился в глазах буддийского священника, что-то коснулось и госпожи О' Флаерти, детский покой и простота индийца тронули ее душу. Наконец ей пора было идти, а маленький буддист прижал разбитую голову к сердцу и мирно спустился по улице в вечерних сумерках. Вскоре он скрылся за дверцей в стене дома, куда приходили молиться его соплеменники.
***
Однажды ночью в декабре я проходил мимо маленького буддийского храма и на миг остановился в изумлении. Дверь висела на одной петле, ее панели были разрублены топором, окна разбиты, и сломанные рамы мрачно качались в воздухе. В тот день шел небольшой снежок, тротуары были скользкие, и спешившие прохожие не останавливались взглянуть на окна. Внутри все казалось темным, и я задался вопросом, что случилось с маленьким буддистским храмом. Когда я стоял в нерешительности — идти ли дальше или отодвинуть сломанную дверь и зайти, тишину вдруг нарушило сдавленное рыдание. Это был только одинокий душераздирающий плач, такой низкий, что едва был слышен, но он бил по самым глубочайшим чувствам. Я быстро отодвинул сломанную дверь и вошел в маленький храм. Все внутри было в беспорядке, драпировки, повешенные с такой любовью, сорваны, маленький хрупкий алтарь с цветами лотоса разбит, святилище опрокинуто, и на полу перед ним лежало сломанное тело Будды, разрубленное ударом топора. Горела лишь одна одинокая свечка, бросая слабые лучи на сцену погрома. На полу, в шаге от порушенного святилища и осколков позолоченной статуи, лежал буддийский священник. Из раны на лбу кровь капала на разбитую статую.
— Что случилось? — воскликнул я. — Как это произошло?
И опустившись на колени, я поднял обмякшее тело священника. Он взглянул на меня, и слезы хлынули заново. В западном мире люди не плачут, но на Востоке — все иначе. Я знал, что это были не слезы боли, но рыдала сама душа.
— Скажите мне, что случилось, — спросил я с сочувствием. И урывками я узнал историю, которая часто рассказывается в западном мире, хотя и не всегда теми же словами.
— О, как трудно было мне нести в вашу прекрасную землю свет нашего бога! Он — бог любви и света… если бы вы могли лучше узнать о моем боге, вы не убивали бы ваших братьев… будь у вас любовь к моему богу, это разрушение святилища было бы невозможно. Я — чужеземец на чужбине — прибыл из далекой Индии, выполняя волю своего наставника, пославшего меня служить моему народу здесь — здесь, в этой земле, где люди думают только о себе. В мое маленькое святилище привык я приходить ночью и всегда находил любовь и свет в глазах моего Будды. В тишине слышал я его мягкий голос, который шептал мне о стойкости в моих трудах. Я никогда никому не причинял вреда. И ведь я никогда не стремился увести ваших людей от их богов — я только прибыл поддержать своего. Далеко за морем мне сказали, что это — свободная земля, где люди могут верить, во что захотят, и молиться любому Богу, в какого верят. Я прибыл — и пять лет я трудился ради моего народа. Я пытался служить ему с любовью и терпением.
Вчера вечером, когда все стихло, я пришел и, как обычно, встал на колени перед моим Буддой. Я сидел здесь и грезил о днях, когда мой бог ходил на земле, и о времени, когда Его благословение легло на меня, как вдруг резкий голос прервал мою медитацию. «Открывай дверь!» — сказал он. Я поднялся и открыл дверь: несколько белых людей стояли за ней. Один сказал мне: «Выходи, грязный язычник!» Другой сказал: «Мы не потерпим больше поклонников дьявола в нашем районе!» Третий сказал: «К черту тех, кто поклоняется дереву и камню!» И они вошли в мой красивый храм и разбили мебель, сорвали драпировки, а один из них взял большой топор и нанес удар моему бедному Будде, моему Будде, которого я принес с собой из далеких снежных пещер Ганга! Мой Будда был сделан в те времена, когда сам великий бог ходил по земле, и более двух тысяч лет он вдохновлял и вел мой народ. Я не выдержал этого! Я бросился между моим Буддой и топором — а потом все почернело. Сколько я пролежал здесь, я не знаю, но, должно быть, много часов. Когда я пришел в себя, вот что я увидел. Этому ли ваш бог учил вас? Разве тот, кому, вы молитесь, должен убивать веру других людей? Это почти сделано со мной — я не могу бороться с вашим миром. Я уже вижу мой дом, вижу в этих разрушенных стенах снежные пики моих гор. Много лет я служил моему богу верой и правдой… и теперь иду к нему — я вхожу в нирвану, в дом Будды. Но прежде чем уйти, я буду молиться Ему о погубителях его святилища, я буду молиться моему богу о его любви и его сострадании.
Убитый горем маленький священник приподнялся и положил руки на разбитое изображение своего Будды. Он перевернул статую и нашел позади тайничок, который часто встречается в восточных богах для хранения драгоценных амулетов или текстов мантр.
Сильный удар топора рассек тело бога надвое. И когда буддист поднял его, из сломанного отверстия упали два куска фаянса. Подняв их, я увидел, что, соединенные вместе, они создают лик Иисуса.
— Как они попали сюда? — спросил я.
Буддист ответил мягко:
— Много месяцев назад я нашел это лицо на улице, дети играли с ним в грязи. Его грустный взгляд тронул меня, я принес его в наш храм и положил в сердце моего Будды, чтобы сердце моего бога порадовало бы вашего бога, — он взглянул на куски. — Смотри! — прошептал он. — Удар, который разбил сердце моего Будды, уничтожил и лицо вашего бога — разве это не так, мой друг? Разве ваш бог не радовался вместе с моим богом? Разве он не печален, как и мой бог? — Буддист поднял разбитые куски алебастра. — Посмотри! Они разбили его лицо. Ударив моего бога, они сломали и своего, а я любил его лицо, оно было такое грустное. Но оно не может быть печальнее, чем его сердце сегодня. Я вижу лицо передо мной. Это… — и маленький буддист поднял свои ладони. — О Учитель в терновом венце, я вижу тебя. Ты идешь ко мне. Бог другого народа, я любил тебя, но убившие меня убили и тебя. Смотри! Я вижу гору в небе. Ом мани падме хум! Будда, я иду!
Тело обмякло, и трагедия была закончена. Разбитый бог и два маленьких кусочка алебастра лежали на полу.
Источник:
Мэнли Палмер Холл (1901-1990) — американский философ-мистик и писатель. С юности заинтересовался оккультизмом и мистикой, впоследствии был членом Теософского общества и Американской федерации астрологов, вступил в масонскую ложу и в общество розенкрейцеров. Наиболее интересным для широкой публики трудом Холла на эту тему является «Энциклопедическое изложение масонской, герметической, каббалистической и розенкрейцерской символической философии», в котором излагается достаточно полная информация о том, что такое эзотерика (оккультизм) и каковы истоки этого «вненаучного способа познания Вселенной и человека».
ЭДГАР АЛАН ПО СИСТЕМА ДОКТОРА СМОЛЯ И ПРОФЕССОРА ПЕРРО Перевод С.П. Маркиша Осенью 18__ года, путешествуя по самым южным департаментам Франции, я оказался в нескольких милях от одного Maison de Sante, или частной лечебницы для душевнобольных, о которой я много слышал от знакомых парижских врачей. Я никогда не бывал в подобного рода заведениях и вот, решив не упускать представившейся мне возможности, предложил своему попутчику (господину, с которым случайно познакомился несколькими днями раньше) сделать небольшой крюк и потратить часок-другой на осмотр лечебницы. Но спутник мой отказался, сославшись, во-первых, на то, что очень спешит, и, во-вторых, на вполне естественное чувство страха перед умалишенными. Впрочем, он просил меня не стесняться и сказал, что соображения вежливости не должны помешать мне удов- летворить свое любопытство; он добавил, что поедет не спеша и что я смогу догнать его сегодня же или, в крайнем случае, завтра. Когда мы прощались, мне пришло в голову, что доступ в лечебницу может быть затруднен и меня, пожалуй, не впустят туда; опасениями на этот счет я поделился со своим спутником. Он ответил, что затруднения действительно могут возникнуть, если только я не знаком лично с главным врачом, м-сье Майяром, и не располагаю никакими рекомендательными письмами: ведь порядки в таких частных заведениях гораздо более строгие, чем в казенных больницах. Сам он, как выяснилось, по- знакомился где-то с Майяром несколько лет назад и берется проводить и представить меня; ему же самому чувство страха, о котором он говорил, не позволяет переступить порог этого дома.
Я поблагодарил его, и мы свернули с большой дороги на заросший травою проселок. Не прошло и получаса, как он почти совсем затерялся в густом лесу у подножия горы. Мы проехали около двух миль сквозь эту сырую мрачную чащу, и вот наконец нашим взорам предстал Maison de Sante. Это был причудливой постройки chateau {Замок (франц.).}, столь пострадавший от времени, такой обветшалый и запущенный, что, право, казалось невероятным, чтобы здесь жили люди. При виде этого дома я содрогнулся от страха, остановил лошадь и был уже готов повернуть назад. Впрочем, вскоре я устыдился своей слабости и продолжал путь.
Мы подъехали к воротам. Я заметил, что они приотворены и какой-то человек выглядывает из-за них. В следующее мгновение этот человек вышел нам навстречу, окликнул моего спутника по имени, радушно пожал ему руку и попросил спешиться. Это был сам м-сье Майяр, видный и красивый джентльмен старого закала - с изящными манерами и тем особым выражением лица, важным, внушительным и полным достоинства, которое производит столь сильное впечатление на окружающих.
Мой друг представил меня, сообщил о моем желании осмотреть больницу и, выслушав заверения м-сье Майяра в том, что мне будет уделено все возможное внимание, тут же откланялся. С тех пор я больше его не видел.
Когда он уехал, главный врач провел меня в маленькую, но чрезвычайно изящно убранную гостиную, где все свидетельствовало о тонком вкусе: книги, рисунки, горшки с цветами, музыкальные инструменты и многое другое. В камине весело пылал огонь. За фортепьяно сидела молодая, очень красивая женщина и пела арию из какой-то оперы Беллини. Увидев гостя, она прервала пение и приветствовала меня с очаровательной любезностью. Говорила она негромко, во всей манере сквозила какая-то покорная мягкость. Мне почудилась скрытая печаль в ее лице, удивительная бледность которого была, на мой вкус, не лишена приятности. Она была в глубоком трауре и пробуждала в моем сердце смешанное чувство уважения, интереса и восхищения.
Мне приходилось слышать в Париже, что заведение м-сье Майяра основано на тех принципах, которые в просторечии именуются "системой поблажек", что наказания здесь не применяются вовсе, что даже к изоляции стараются прибегать пореже, что пациенты, находясь под тайным надзором, пользуются, на первый взгляд, немалой свободой и что большинству из них разрешается разгуливать по дому и саду в обычной одежде, какую носят здоровые люди.
Памятуя обо всем этом, я держался весьма осмотрительно, беседуя с молодой дамой, ибо полной уверенности, что она в здравом уме, у меня не было; и точно, в глазах ее я заметил какой-то беспокойный блеск, который почти убедил меня в противном. Поэтому я ограничивался общими темами и такими замечаниями, которые, по моему разумению, не могли рассердить или взволновать даже сумасшедшего. На все, что я говорил, она отвечала вполне разумно, а собственные ее высказывания были исполнены трезвости и здравого смысла. Однако продолжительные занятия теорией mania {Безумия (греч.).} научили меня относиться с недоверием к подобным доказательствам душевного равновесия, и на протяжении всего разговора я сохранял ту же осторожность, какую проявил в самом начале.
Вскоре появился расторопный лакей в ливрее и с подносом в руках. Я занялся принесенными им фруктами, вином и закусками, а дама тем временем покинула комнату. Когда она ушла, я повернулся к хозяину и вопрошающе взглянул на него.
- Нет, - сказал он, - нет, что вы! Это моя родственница - племянница, весьма образованная женщина.
- О, тысяча извинений! - воскликнул я. - Простите мне мою ошибку, но вы, бесспорно, и сами понимаете, чем ее можно оправдать. Превосходная постановка дела здесь у вас хорошо известна в Париже, и я счел вполне возможным... вы понимаете...
- Да, да! Не стоит об этом говорить! Скорее уж мне надлежит благодарить вас за вашу похвальную осторожность. Редко встретишь в молодых людях такую осмотрительность, и я могу привести не один пример весьма плачевных contre-temps {Недоразумений (франц.).}, которые были следствием легкомыслия наших посетителей. Пока действовала моя прежняя система и пациентам предоставлялось разгуливать где им вздумается, они часто впадали в состояние крайнего возбуждения по вине неблагоразумных посетителей, приезжавших осматривать наш дом. Поэтому мне пришлось ввести систему жестких ограничений, и теперь в лечебницу не допускается ни один человек, чья способность соответствующим образом держать себя внушала бы сомнения.
- Пока действовала ваша прежняя система?! - повторил я вслед за ним. - Правильно ли я понял вас? Значит, "система поблажек", о которой я столько наслышан, больше не применяется?
- Да, - ответил он. - Вот уже несколько недель, как мы решили отказаться от нее навсегда.
- Не может быть! Вы меня удивляете!
- Мы сочли совершенно необходимым, сэр, - сказал он со вздохом, - вернуться к традиционным методам. Опасность, связанная с "системой поблажек", значительна, а преимущества ее сильно преувеличены. Уж если эта система и подвергалась где-нибудь добросовестной проверке, так именно у нас, сэр, смею вас заверить. Мы делали все, что подсказывала разумная гуманность. Как жаль, что вы не побывали у нас прежде, - вы бы могли обо всем судить сами. Насколько я понимаю, "система поблажек" знакома вам во всех подробностях, не так ли?
- Не совсем так. Все мои сведения - из третьих или четвертых рук.
- Что ж, в общих чертах я определил бы ее, пожалуй, как такую систему, когда больного menagent {Щадят (франц.).} и во всем ему потакают. Что бы сумасшедшему ни взбрело в голову - он не встречает ни малейшего противодействия с нашей стороны. Мы не только не мешали, но, напротив, потворствовали их причудам, на этом были основаны многие случаи излечения, и к тому же - наиболее устойчивого. Нет для ослабевшего, больного рассудка аргумента более убедительного, нежели argumentum ad absurdum {Доказательство посредством приведения к нелепости (лат.).}. Были у нас, например, пациенты, вообразившие себя цыплятами. Лечение состояло в том, что мы признали их фантазии фактом и настаивали на нем: бранили больного за бестолковость, если он недостаточно глубоко сознавал этот факт, и на этом основании кормили его в течение целой недели только тем, что едят цыплята. Какая-нибудь горсть зерна и мелких камешков творила в таких случаях настоящие чудеса.
- Но разве к подобного рода потачкам сводилось все?
- Ну, разумеется, нет. Значительную роль играли нехитрые развлечения - такие, как музыка, танцы, всякого рода гимнастические упражнения, карты, некоторые книги и так далее. Мы делали вид, будто лечим каждого от какого-нибудь заурядного телесного недуга, и слово "безумие" никогда не произносилось. Было очень важно заставить каждого сумасшедшего наблюдать за поступками всех остальных. Дайте понять умалишенному, что вы полагаетесь на его благоразумие и сообразительность, - и он ваш телом и душой. Действуя таким образом, мы избавились от необходимости содержать целый штат надзирателей, которые обходятся недешево.
- И у вас не было никаких наказаний?
- Никаких.
- И вы никогда не изолировали своих пациентов?
- Крайне редко. Время от времени с кем-нибудь из Них случался неожиданный припадок буйства или наступало обострение болезни. Тогда мы помещали больного в отдельную камеру, чтобы он не влиял заражающе на других, и он оставался там до тех пор, пока не представлялась возможность передать его в руки родных; буйных мы не держим, обычно их увозят в казенные больницы.
- А теперь все у вас по-новому, и, вы полагаете, лучше, чем прежде?
- Да, бесспорно. У этой системы были свои слабые и даже опасные стороны. Теперь она, к счастью, уже изгнана во Франции из всех Maisons de Sante.
- Ваши слова, - возразил я, - изумляют меня до крайности; я был твердо уверен, что нет сейчас во всей стране ни одного заведения, где применяется какой-либо иной метод лечения душевных болезней.
- Вы еще молоды, друг мой, - отвечал хозяин, - но придет время, и обо всем, что происходит на свете, вы научитесь судить самостоятельно, не полагаясь на чужую болтовню. Ушам своим не верьте вовсе, а глазам - только наполовину. Так вот и с нашим Maison de Sante: какой-нибудь невежда ввел вас в заблуждение, это ясно. Впрочем, после обеда, когда вы как следует отдохнете с дороги, я с великим удовольствием покажу вам дом и познакомлю вас с системой, которая, по моему мнению, а также по мнению всех, кому случалось видеть ее в действии, несравненно эффективнее всего, что удавалось раньше придумать.
- Это ваша собственная система? - спросил я. - Вы сами ее создали?
- Да, и я горд, что могу назвать ее своей - во всяком случае, до некоторой степени.
Так мы беседовали с м-сье Майяром час или два, в продолжение которых он показывал мне сад и оранжерею.
- Ваше знакомство с пациентами придется несколько отложить, - объявил он. - Для впечатлительного ума всегда есть что-то более или менее гнетущее в таких зрелищах, а я не хотел бы лишать вас аппетита перед обедом. Мы непременно пообедаем. Я угощу вас телятиной а-ля Мену с цветною капустой в соусе veloute {Здесь: под бархатным соусом (франц.).} и вы запьете ее стаканом кло-де-вужо. Тогда уж мы как следует укрепим ваши нервы.
В шесть позвали к обеду; мой хозяин провел меня в salle a manger {Столовую (франц.).}, просторную комнату, где нас уже ждало весьма многочисленное общество - всего человек двадцать пять - тридцать. Это были, по-видимому, люди знатного происхождения и, несомненно, наилучшего воспитания, хотя должен признаться, что наряды их показались мне непомерно роскошными, как-то слишком грубо напоминавшими показную пышность vieille cour {Старого двора (франц.).}. Мое внимание привлекли дамы: они составляли почти две трети приглашенных, и некоторые были одеты так, что парижанин не нашел бы в их туалетах даже намека на то, что сегодня принято считать хорошим вкусом. Так, многие женщины в возрасте никак не менее семидесяти оказались прямо-таки обвешанными драгоценностями - кольцами, браслетами, серьгами, а их грудь и плечи были бесстыдно обнажены. Я заметил также, что очень немногие наряды были хорошо сшиты, - во всяком случае, очень немногие из них хорошо сидели на своих владельцах. Оглядевшись, я заметил красивую девушку, которой м-сье Майяр представил меня в маленькой гостиной; но каково же было мое изумление, когда я увидел на ней юбку с фижмами, туфли на высоком каблуке и грязный чепец из брюссельских кружев, который был ей настолько велик, что лицо выглядело до смешного маленьким. Когда я видел ее в первый раз, она была в глубоком трауре, что очень к ней шло. Одним словом, в одежде всех собравшихся чувствовалось нечто странное - нечто такое, что в первую минуту снова вернуло меня к прежним мыслям о "системе поблажек", и я подумал, что м-сье Майяр решил до конца обеда держать меня в неведении относительно того, кто такие наши соседи: по-видимому, он опасался, что обед за одним столом с сумасшедшими не доставит мне особенного удовольствия. Однако я сразу же вспомнил рассказы парижских друзей о южанах - какой это странный, эксцентричный народ и как упорно они держатся за свои старые понятия, - а разговор с двумя-тремя гостями немедленно и окончательно рассеял все мои подозрения.
Что касается самой столовой, то ей не хватало изящества, хотя, пожалуй, в удобстве и достаточно больших размерах ей нельзя было отказать. Ковра на полу не было, - впрочем, во Франции часто обходятся без ковров, - не было и занавесей на окнах, ставни были закрыты и заперты крепкими железными засовами, положенными крест-накрест, какие мы видим обыкновенно на ставнях лавок. Столовая, как я успел установить, занимала одно из прямоугольных крыльев chateau. Окна выходили на три стороны, а дверь - на четвертую; всего я насчитал не меньше десяти окон.
Стол был сервирован роскошно, сплошь уставлен блюдами и ломился от всевозможных тонких яств. Это поистине варварское изобилие не поддается описанию. Мяса было столько, что хватило бы для пира сынов Енаковых {1*}. Никогда в жизни не видывал я столь широкого, столь необузданного расточения жизненных благ. Но вкуса во всем этом ощущалось очень немного, и мои глаза, привыкшие к ровному мягкому свету, жестоко страдали от ослепительного сверкания бесчисленных восковых свечей в серебряных канделябрах, которые были расставлены на столе и по всей комнате - везде, где только удалось найти для них место. Прислуживало несколько расторопных лакеев, а за большим столом в дальнем углу сидело человек семь-восемь со скрипками, флейтами, тромбонами и барабаном. Эти молодцы жестоко досаждали мне за обедом, извлекая время от времени из своих инструментов бесконечно разнообразные звуки, которые должны были изображать музыку, и, по-видимому, доставляли большое удовольствие всем присутствовавшим, за исключением меня.
В общем, я никак не мог избавиться от мысли, что во всем происходящем перед моими глазами очень много bizarre {Причудливого, странного (франц.).}, но ведь в конце-то концов на свете встречаешь людей любого склада, с любым образом мыслей, любыми традициями и привычками. К тому же я достаточно путешествовал, чтобы стать приверженцем принципа nil admirari {Ничему не удивляться {2*} (лат.).}, и вот, сохраняя полное хладнокровие, я занял место по правую руку от хозяина и, отнюдь не страдая отсутствием аппетита, воздал должное щедрому угощению, которое передо мною стояло.
Беседа за столом была оживленной и общей. Дамы, как водится, болтали без умолку. Вскоре я убедился, что общество почти целиком состояло из людей образованных; а сам хозяин оказался неисчерпаемым источником веселых анекдотов. Видимо, он любил поговорить о своих обязанностях директора Maison de Sante, и вообще все присутствовавшие, к великому моему изумлению, с большой охотой рассуждали о помешательстве. Забавные истории относительно разных "пунктиков" пациентов следовали одна за другой.
- Был у нас здесь один тип, - заявил низенький толстяк, сидевший справа от меня, - был у нас здесь один тип, который вообразил себя чайником. К слову сказать, прямо поразительно, как часто в мозгу у помешанных застревает именно эта бредовая идея. Едва ли найдется во Франции хоть один сумасшедший дом без такого человека-чайника. Наш господин был чайником английского производства и каждое утро исправно начищал себя оленьей замшей и мелом.
- А еще, - подхватил высокий мужчина, сидевший напротив, - был у нас здесь не так давно один субъект, который вбил себе в голову, что он осел, - говоря в переносном смысле, он был совершенно прав, этого нельзя не признать. И какой же беспокойный был пациент, сколько трудов нам стоило дер- жать его в узде! Одно время он не желал есть ничего, кроме чертополоха; но от этой фантазии мы его живо избавили, настаивая на том, чтобы он ничего другого не ел. А к тому же он еще постоянно лягался - вот так... вот так...
- М-сье де Кок, извольте вести себя прилично, - прервала оратора пожилая дама, сидевшая рядом с ним. - Поосторожнее, прошу вас, не дрыгайте ногами. Вы мне испортили все платье, а ведь оно парчовое! Разве так уж необходимо, в самом деле, иллюстрировать свою мысль столь наглядным способом? Наш друг легко понял бы вас и без того. Честное слово, вы почти такой же осел, каким воображал себя тот бедняга. У вас все это так естественно получается, право!
- Mille pardons! Mamselle! {Тысяча извинений, мамзель! (франц.).} - отвечал м-сье де Кок, выслушав такое внушение. - Тысяча извинений! У меня и в мыслях не было причинить вам хоть малейшее неудобство! Мадемуазель Лаплас, м-сье де Кок имеет честь пить за ваше здоровье!
И с этими словами м-сье де Кок низко поклонился, весьма церемонно поцеловал кончики своих пальцев и чокнулся с мадемуазель Лаплас.
- Разрешите мне, mon ami, - сказал м-сье Майяр, обращаясь ко мне, - разрешите предложить вам кусочек этой телятины а-ля святой Мену - она бесподобна, вот увидите!
В это мгновение трое дюжих лакеев после долгих усилий благополучно водрузили наконец на стол огромное блюдо, или, вернее, целую платформу, на которой, как я сначала решил, покоилось monstrum, horrendum, informe, ingens, cui lumen ademptum {Страшное, нечто огромное, жуткое, детище мрака {3*} (лат.).}. При ближайшем рассмотрении оказалось, впрочем, что это всего-навсего маленький теленок: он был зажарен целиком и стоял на коленях, а во рту у него было яблоко, - так обычно жарят в Англии зайцев.
- Благодарю вас, не беспокойтесь, - ответил я. - Сказать по правде, я не такой уж поклонник телятины а-ля святой... как бишь вы ее назвали? Мне кажется, что желудок мой с ней не справится. Попробую-ка я, с вашего разрешения, кролика, - вот только тарелку переменю.
На столе было еще несколько блюд поменьше, с обыкновенной, как мне показалось, крольчатиной по-французски, - лакомейший morceau {Кусочек (франц.).}, смею вас заверить.
- Пьер, - крикнул хозяин, - перемените господину тарелку и положите ему ножку этого кролика au chat {Под кошку (франц.).}.
- Этого... как?
- Этого кролика au chat.
- Гм, благодарю вас, не стоит, пожалуй. Лучше я возьму себе ветчины. "Никогда не знаешь толком, чем тебя кормят за столом у этих провинциалов, - подумал я про себя. - Благодарю покорно, не нужно мне ни их кроликов под кошку, ни в равной мере кошек под кролика".
- А еще, - подхватил оборвавшуюся было нить разговора какой-то гость с бледным, как у мертвеца, лицом, сидевший на конце стола, - а еще, припоминаю, был у нас однажды среди прочих забавных чудаков пациент, который упорно утверждал, будто он кордовский сыр, и ходил повсюду с ножом в руке, приставая к приятелям и умоляя их отрезать у него ломтик от ноги.
- Да, несомненно он был полный идиот, - вмешался тут еще кто-то, - но все же его и сравнивать нельзя с тем экземпляром, который каждому из нас известен, за исключением лишь вот этого приезжего господина. Я говорю о человеке, который принимал себя за бутылку шампанского и то и дело откупоривался, стреляя пробкой и шипя, - вот таким манером...
Тут говоривший (на мой взгляд, это было верхом невоспитанности) засунул большой палец правой руки за левую щеку и выдернул его со звуком, напоминавшим хлопанье пробки, а затем, подражая пенящемуся шампанскому и ловко прижимая язык к зубам, издал резкий свист и шипение, не прекращавшиеся в течение нескольких минут. Я отчетливо увидел, что такое поведение пришлось не совсем по вкусу м-сье Майяру, но он не промолвил ни слова, и в разговор вступил очень тощий и очень маленький человечек в большом парике.
- А еще был здесь один простофиля, - сказал он, - которому казалось, что он лягушка. К слову сказать, он ни капельки не походил на лягушку. Жаль, что вам не довелось встретиться с ним, сэр, - продолжал тощий господин, обращаясь ко мне, - вы получили бы истинное наслаждение, видя, какой естественности ему удалось достигнуть. Если, сэр, этот человек не был лягушкой, то я могу только выразить сожаление по этому поводу. Ах, уж это его кваканье - вот так: о-о-гх! о-о-о-гх! Прекраснейший звук в мире! Си-бемоль, да и только! А когда, он, бывало, выпьет стаканчик-другой вина да положит локти на стол - вот так! - да растянет рот до ушей - вот так! - да как заворочает глазами - вот так! - да как заморгает с быстротою, уму непостижимой, - ну, сэр, тут уж - беру на себя смелость прямо заявить вам об этом, - тут уж вы решительно остолбенели бы, восхищаясь талантами этого человека!
- Нисколько в этом не сомневаюсь, - отозвался я.
- А еще, - сказал кто-то из сидевших за столом, - был здесь премилый проказник, который принимал себя за понюшку табака и все страдал, что никак не может зажать самого себя между указательным и большим пальцами.
- А еще был здесь некто Жюль Дезульер. Вот уж у него действительно были какие-то странные фантазии: он помешался на том, будто он тыква, и без конца надоедал кухарке, умоляя запечь его в пирог, но кухарка с негодованием отказывалась. Что до меня, то я далеко не уверен, что этот пирог с тыквой а-ля Дезульер был бы таким уж невкусным блюдом!
- Удивительно! - воскликнул я и вопрошающе взглянул на м-сье Майяра.
- Ха-ха-ха! - заливался смехом этот джентльмен. - Хе-хехе! Хи-хи-хи! Хо-хо-хо! Ху-ху-ху! Право же, великолепно! Не удивляйтесь, mon ami, наш друг - остряк, этакий, знаете ли, drole {Проказник (франц.).}, не принимайте его всерьез!
- А еще, - раздался голос с другого конца стола, - еще был здесь один шут гороховый - тоже выдающаяся личность в своем роде. Он свихнулся от любви и вообразил, будто у него две головы: одна - Цицерона, а другая - составная: от макушки до рта - Демосфенова, а ниже, до подбородка, - лорда Брума {4*}. Может быть, он и ошибался, но он любого сумел бы убедить в своей правоте - уж очень был красноречив! У него была настоящая страсть к публичным выступлениям, страсть непреодолимая и необузданная. Бывало, как вскочит на обеденный стол - вот так!.. - и как...
Тут сосед и, по-видимому, один из приятелей говорившего, положил ему руку на плечо и прошептал на ухо несколько слов; тот немедленно оборвал свою речь и опустился на стул.
- А еще, - заявил во всеуслышание, перестав шептать, приятель предыдущего оратора, - был здесь Буллар-волчок. Я называю его волчком потому, что им овладела забавная, но вовсе не столь уж нелепая фантазия - будто он стал волчком. Вы бы от смеха померли, если б на него поглядели. Он мог вертеться на одном каблуке целый час без передышки - вот так...
Тут приятель, которого он сам только что угомонил, оказал ему в точности такую же услугу.
- А все-таки, - крикнула во всю мочь старая леди, - ваш м-сье Буллар в лучшем случае - сумасшедший, и к тому же крайне глупый сумасшедший. Человек-юла! Слыханное ли это дело, позвольте спросить? Чепуха! Вот мадам Жуаез - та была гораздо благоразумнее, как вам известно. У нее тоже была своя фантазия, но фантазия, исполненная здравого смысла и доставлявшая удовольствие всякому, кто имел честь быть знакомым с этой особой. После долгих размышлений она обнаружила, что по какой-то случайности обратилась в молодого петушка и стала держать себя соответствующим образом. Она хлопала крыльями поразительно удачно - вот так! вот так! А ее пение - ах, оно было просто восхитительно! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-ре-ку! Ку-ка-реку-у-у-у-у!
- Мадам Жуаез, прошу вас вести себя прилично! - вмешался тут наш хозяин, весьма рассерженный. - Либо держите себя так, как подобает даме, либо сейчас же уйдите вон из-за стола! Выбирайте!
Мадам Жуаез (я был немало удивлен, услышав, как после описания мадам Жуаез, только что сделанного пожилой дамой, ее называют этим же именем) вспыхнула до корней волос и была, казалось, до крайности сконфужена выговором. Она опустила голову и не произнесла в ответ ни звука. Но другая, на сей раз более молодая леди, поддержала разговор. Это была моя старая знакомая - красивая девушка из маленькой гостиной.
- О, мадам Жуаез и в самом деле была дура! - воскликнула она. - Зато во взглядах Эжени Сальсафетт действительно чувствовался трезвый ум. Это была очень красивая и до болезненности скромная молодая дама, которая считала обычный способ одеваться непристойным и хотела изменить его так, чтобы быть вне, а не внутри своего платья. В конце концов это не так уж сложно. Вы должны только сделать так... а потом так... так-так... и так...
- Мол Dieu! Мадемуазель Сальсафетт, - раздался одновременно десяток голосов. - Что вы задумали? Довольно! Достаточно нам уже вполне ясно, как это делается! Хватит! Хватит! - И несколько человек вскочило со своих мест, чтобы помешать мадемуазель Сальсафетт предстать перед нами в костюме Венеры Медицейской, но вдруг, как бы завершая эту эффектную сцену, раздались громкие, пронзительные крики и вопли, доносившиеся откуда-то из центральной части chateau.
На мои нервы эти вопли произвели очень тяжелое впечатление, но все же я не мог не почувствовать искреннего сострадания ко всей остальной компании: за всю мою жизнь не видел я у нормальных людей такого смертельного испуга. Все они побелели, как стена, и, съежившись на своих стульях, дрожали и лязгали зубами от страха, прислушиваясь, не повторятся ли звуки снова. И они повторились - громче и, как мне показалось, ближе, а потом в третий раз - очень громко, а потом в четвертый, - но сила их явно пошла на убыль. Когда не осталось больше сомнений, что шум затихает, настроение собравшихся мгновенно улучшилось, все опять оживились, опять посыпались забавные истории. Тут я рискнул осведомиться о причине недавнего смятения.
- Сущая bagatelle {Безделица (франц.).}, - заявил м-сье Майяр. - Мы уже привыкли к подобным происшествиям и не обращаем на них внимания. Время от времени сумасшедшие поднимают вой: один начинает, другой подхватывает, как бывает иной раз по ночам в собачьих сворах. Иногда, правда, такой concerto {Концерт (итал.).} воплей сопровождается попыткой вырваться на свободу; в этих случаях некоторая опасность, конечно, существует.
- А сколько больных у вас на попечении?
- В настоящее время не более десяти.
- В основном женщины, я полагаю?
- О нет, одни мужчины, и к тому же здоровенные, скажу я вам.
- Вот как? А я всегда был уверен, что большинство сумасшедших - особы женского пола.
- Обычно это так, но не всегда. Еще недавно здесь было что-то около двадцати семи пациентов; не менее восемнадцати из этого числа были женщины. Но затем положение резко изменилось, как видите.
- Да, резко изменилось, как видите, - вмешался господин, который, брыкаясь, едва не переломал ноги мадемуазель Лаплас
- Да, резко изменилось, как видите, - подхватили хором все собравшиеся.
- Эй, вы, попридержите языки! - закричал в сильном гневе хозяин. Немедленно воцарилась мертвая тишина, продолжавшаяся около минуты. А одна леди поняла требование м-сье Майяра буквально и, высунув язык, оказавшийся необыкновенно длинным, покорно схватила его обеими руками да так и держала до конца обеда.
- А эта дама, - сказал, я, наклонившись к м-сье Майяру и обращаясь к нему шепотом, - эта милая леди, которая недавно говорила и кукарекала... она... я полагаю, безобидна, вполне безобидна... а?
- Безобидна?! - воскликнул он в неподдельном изумлении. - То есть как это? Что вы имеете в виду?
- Чуть-чуть не в себе, - сказал я, притрагиваясь к своей голове. - По-моему, она не особенно... не опасно больна, а?
- Mon Dieu! Что это вы придумали?! Эта леди - мадам Жуаез, мой близкий, старый друг; она так же абсолютно здорова, как я сам. У нее есть свои маленькие странности, это верно, но вы ведь сами знаете... старые женщины... все очень старые женщины страдают этим в той или иной мере.
- Разумеется, - сказал я, - разумеется... А остальные леди и джентльмены...
- Мои друзья и помощники, - закончил м-сье Майяр, выпрямляясь с высокомерным видом, - мои очень близкие друзья и сослуживцы.
- Как? Все до одного? - спросил я. - И женщины тоже?
- Ну конечно! Нам бы без них не управиться. Никто в мире не ухаживает за сумасшедшими лучше, чем они. У них, знаете ли, свои приемы: эти блестящие глаза оказывают изумительное действие - что-то вроде зачаровывающего змеиного взгляда, знаете ли.
- Да, разумеется, - подтвердил я, - разумеется! Но в них есть что-то чудное, они немного не того, а? Вам не кажется?
- ЧуднОе? Немного не того! Вам в самом деле так кажется? Бесспорно, мы не слишком-то любим стеснять себя здесь, на Юге... делаем, что хотим, наслаждаемся жизнью... и всякое такое, знаете ли...
- Да, разумеется, - подтвердил я, - разумеется.
- А потом, может быть, это кло-де-вужо слишком крепкое, знаете ли, слишком забористое... вы меня поняли, не так ли?
- Да, разумеется, - подтвердил я, - разумеется. Кстати, м-сье, вы, кажется, говорили, что новая система, которую вы ввели взамен прославленной "системы поблажек", отличается крайней строгостью и суровостью. Верно ли я вас понял?
- Отнюдь нет. Правда, режим у нас крутой, но это неизбежно. Зато такого ухода, как у нас, - я имею в виду медицинский уход - никакая другая система больному не даст.
- А эта новая система создана вами?
- Не вполне. В известной мере ее автором может считаться профессор Смоль, о котором вы, несомненно, слышали; а с другой стороны, я счастлив заявить, что отдельными деталями своего метода я обязан знаменитому Перро, с которым вы, если не ошибаюсь, имеете честь быть близко знакомым.
- Мне очень стыдно, но я должен сознаться, что никогда до сих пор не слыхал даже имен этих господ.
- Боже правый! - воскликнул мой хозяин, резко отодвинув свой стул назад и воздев руки к небу. - Нет, я несомненно ослышался! Ведь не хотите же вы сказать, что никогда не слыхали ни об ученейшем докторе Смоле, ни о знаменитом профессоре Перро?!
- Вынужден признаться в моем невежестве, - ответил я, - но истина превыше всего. Однако при этом я чувствую себя просто поверженным в прах - какой позор: ничего не знать о работах этих без сомнения выдающихся людей! Я обязательно разыщу их сочинения и буду изучать их с особым вниманием. М-сье Майяр, после ваших слов мне действительно - поверьте! - действительно стыдно за себя! Так оно и было.
- Оставим это, мой милый юный друг, - произнес ласково м-сье Майяр, пожимая мне руку. - Выпейте-ка со мной стаканчик сотерна.
Мы выпили. Собравшиеся последовали нашему примеру, потом еще раз, еще раз, и так без конца. Они болтали, шутили, смеялись, делали глупость за глупостью; визжали скрипки, грохотал барабан, как медные быки Фаларида {5*} ревели тромбоны, и сцена, становясь, по мере того как винные пары затуманивали головы, все более ужасной, наконец превратилась в какой-то шабаш in petto {Здесь: в зародыше (итал.).}. Тем временем мы - м-сье Майяр и я, - склонившись над стаканами сотерна и вужо, стоявшими перед нами, продолжали наш разговор, повысив голос до крика: слово, произнесенное обычным тоном, имело не больше шансов дойти до слуха собеседника, чем голос рыбы со дна Ниагарского водопада.
- Сэр, - прокричал я в ухо м-сье Майяру, - сэр, перед обедом вы упомянули об опасности, связанной со старой "системой поблажек". Что вы имели в виду?
- Да, - отвечал он, - время от времени у нас действительно складывалось очень опасное положение. Всех причуд умалишенных не предугадаешь, и, по моему мнению, равно как и по мнению доктора Смоля и профессора Перро, никогда нельзя оставлять их без всякого присмотра. Вы можете в течение того или иного времени делать так называемые "поблажки" умалишенному, но в конце концов он все же весьма склонен к буйству. С другой стороны, его хитрость настолько велика, что вошла в пословицу. Если он что-нибудь задумал, то скрывает свой план с изобретательностью, поистине уму непостижимой. А ловкость, с которой он симулирует здоровье, ставит перед философами, изучающими человеческий разум, одну из наиболее загадочных проблем. Когда сумасшедший кажется совершенно здоровым - самое время надевать на него смирительную рубашку.
- Но та опасность, дорогой сэр, о которой вы говорили... судя по вашему собственному опыту... по опыту управления этой лечебницей... есть ли у вас реальные основания считать предоставление свободы умалишенным делом рискованным?
- В этом доме... по моему собственному опыту?.. Что ж, пожалуй, да. Например, не так давно в этом самом доме произошел необыкновенный случай. "Система поблажек", как вам известно, была тогда в действии, и пациенты делали что хотели. Они вели себя удивительно хорошо, даже слишком хорошо! Любой здравомыслящий человек догадался бы, что тут зреет какой-то адский замысел, - уже судя по одному тому, как удивительно хорошо вели себя эти субъекты. И вот в одно прекрасное утро надзиратели оказались связанными по рукам и ногам и были брошены в изоляторы, как будто сумасшедшими были они, а настоящие сумасшедшие, присвоив себе обязанности надзирателей, взялись их охранять.
- Да не может быть! Никогда в жизни не слыхивал я о такой нелепости!
- Факт! Все это случилось по вине одного болвана-сумасшедшего: почему-то он вбил себе в голову, что открыл новую систему управления, лучше всех старых, которые были известны прежде, - систему, когда управляют сумасшедшие. Вероятно, он хотел проверить свое открытие на деле, - и вот он убедил всех остальных пациентов присоединиться к нему и вступить в заговор для свержения существующих властей.
- И он действительно добился своего?
- Вне всякого сомнения. Надзирателям вскорости пришлось поменяться местами со своими поднадзорными, и даже более того: сумасшедшие прежде разгуливали на свободе, а надзирателей немедленно заперли в изоляторы и обходились с ними, к сожалению, до крайности бесцеремонно.
- Но, я полагаю, контрпереворот не заставил себя ждать? Такое положение дел не могло сохраниться надолго. Крестьяне из соседних деревень, посетители, приезжавшие, чтобы осмотреть заведение, - ведь они подняли бы тревогу!
- Вот тут-то вы и ошибаетесь. Глава бунтовщиков был слишком хитер. Он вовсе перестал допускать посетителей и сделал исключение только для одного молодого джентльмена, с виду весьма недалекого, опасаться которого не было никаких оснований. Он принял его и показал ему дом - просто для развлечения, чтобы немного позабавиться на его счет. Поморочив его вволю, он отпустил его и выставил за ворота!
- А сколько же времени держал этот сумасшедший бразды правления?
- О, очень долго, с месяц-то наверняка, а сколько точно - не скажу. Для сумасшедших это были славные денечки, можете мне поверить! Они сбросили свои обноски и свободно распоряжались всем платьем и драгоценностями, какие нашлись в доме. Вина в подвалах chateau было хоть отбавляй, а ведь что касается выпивки, то в ней сумасшедшие знают толк, тут они настоящие дьяволы. И, скажу вам, жили они недурно.
- Ну а лечение? Какие новые методы лечения применил вождь бунтовщиков?
- Что ж, сумасшедшему, как я уже говорил, далеко не обязательно быть дураком, и я убежден, что его метод лечения оказался гораздо удачнее прежнего. Право же, это была превосходная система - простая, ясная, никакого беспокойства, прелесть да и только! Это была...
Тут речь моего хозяина неожиданно прервал новый взрыв воплей, в точности походивших на те, что уже раз привели в замешательство всю компанию. Но теперь, по всей видимости, люди, издававшие эти вопли, быстро приближались.
- Боже мой! - воскликнул я. - Сумасшедшие вырвались на волю, это ясно как день!
- Боюсь, что вы правы, - согласился м-сье Майяр, страшно побледнев.
Не успел он произнести эти слова, как под окнами раздались громкие крики и проклятия; и сразу же стало ясно, что какие-то люди снаружи пытаются ворваться в комнату. В дверь чем-то колотили, по-видимому кувалдой, а ставни кто-то неистово тряс, стараясь сорвать.
Поднялась ужасная сумятица. М-сье Майяр, к моему крайнему изумлению, юркнул за буфет. Я ожидал от него большего самообладании. Оркестранты, которые вот уже с четверть часа были, по-видимому, слишком пьяны, чтобы заниматься своим делом, все разом вскочили на ноги, бросились к инструментам и, вскарабкавшись на свой стол, дружно заиграли "Янки Дудл" {6*}, исполнив его на фоне всего этого шума и гама, может быть, не совсем точно, но зато с воодушевлением сверхъестественным.
Тем временем на главный обеденный стол вскочил, опрокидывая бутылки и стаканы, тот самый господин, которого недавно с таким трудом удалось удержать от этого поступка. Устроившись поудобнее, он начал произносить речь, и она, несомненно, оказалась бы блестящей, если бы только была малейшая возможность ее услышать. В ту же минуту человек, питавший пристрастие к волчкам, принялся с неисчерпаемой энергией кружиться по комнате, вытянув руки под прямым углом к туловищу, так что он, и правда, в точности походил на волчок и сшибал с ног всех, кто попадался ему на пути. А тут еще, услышав бешеное хлопанье пробки и шипение шампанского, я обнаружил в конце концов, что оно исходит от того субъекта, который во время обеда изображал бутылку этого благородного напитка. Затем и человек-лягушка принялся квакать с таким усердием, как будто от каждого издаваемого им звука зависело спасение его души. Вдобавок ко всему, над этой дикой какофонией раздавался неумолкающий рев осла. Что касается моей старой приятельницы мадам Жуаез, то мне было от души жаль бедняжку, до того она была потрясена: она стояла в углу у камина и беспрерывно кукарекала во весь голос "Ку-ка-ре-е-е-ку-у-у-у!"
И тут события достигли, так сказать, кульминационного пункта, наступила развязка драмы. Поскольку, не считая криков, воя и кукареканья, никакого сопротивления натиску снаружи оказано не было, то очень скоро все десять окон вылетели почти одновременно. Мне никогда не забыть того чувства изумления и ужаса, с которым я глядел, как, прыгая в эти окна, обрушиваясь вниз и смешиваясь с нами pele-mele {Беспорядочно, в одну кучу (франц.).}, колотя по чем попало, лягаясь, царапаясь и истошно вопя, в зал ворвалась целая армия каких-то существ, которых я принял за шимпанзе, орангутангов или громадных черных бабуинов {7*} с мыса Доброй Надежды.
Я получил страшный удар, и, скатившись под диван, лежал не шевелясь. Пробыв в таком положении больше часа, на протяжении которого я внимательнейшим образом прислушивался к тому, что происходило в комнате, я дождался благоприятного завершения этой трагедии. Оказалось, что м-сье Майяр, излагая мне историю сумасшедшего, который подговорил своих товарищей взбунтоваться, просто-напросто рассказывал о своих собственных подвигах. Года два-три тому назад этот джентльмен действительно был главным врачом этой лечебницы, но сам помешался и превратился, таким образом, в пациента. Мой попутчик, который меня представил, ничего об этом не знал. Захватив врасплох надзирателей (их было десять человек), сумасшедшие прежде всего как следует вымазали их смолой, потом старательно вываляли в перьях и наконец заперли в подвале, в изоляторах. Так они пробыли в заключении больше месяца, и все это время м-сье Майяр благородно снабжал их не только смолой и перьями (которые были составными частями его "системы"), но также хлебом в известном количестве и водою - в изобилии. Эту последнюю им ежедневно накачивали в камеры насосом. В конце концов один из них выбрался через сточную трубу и освободил всех остальных.
"Система поблажек", с необходимыми поправками, вновь заняла свое место в chateau. Все же я не могу не согласиться с м-сье Майяром, что его "метод лечения" был в своем роде чрезвычайно удачен. Как он справедливо заметил, это была система простая, ясная, никакого беспокойства не доставляла, никакого - даже самого ничтожного!
Должен только добавить, что все мои поиски сочинений доктора Смоля и профессора Перро, - а в погоне за ними я обшарил все библиотеки Европы - окончились ничем, и я по сей день не достал ни одного из их трудов.
ПРИМЕЧАНИЯ 1*...сынов Енаковых - согласно библейской легенде, племя исполинов в Палестине (Библия. Числа, XIII, 34).
2* Ничему не удивляться - см. примечание 23 к рассказу "Бон-Бон".
3* Страшное, нечто огромное, жуткое, детище мрака - Вергилий. "Энеида", III, 658.
4* Брум - см. примечание 3 к "Как писать рассказ для "Блэквуда"". Сравнивая знаменитых античных ораторов с современными (в феврале 1837 г. По опубликовал в "Сатерн литерери мессенджер" рецензию на "Избранные речи Цицерона", изданные Чарлзом Энтоном), По писал в "Демократик ревью" в декабре 1844 г.: "Эффект, производимый речами Демосфена, был сильнее, чем тот, который достигает современное ораторское искусство. Это, однако, не противоречит тому, что современное красноречие выше греческого... Лучшие филиппики греков были бы освистаны в палате лордов, в то время как экспромты Шеридана и Брума покорили бы все сердца и умы Афин".
5* ...медные быки Фаларида - см. примечание 13 к рассказу "Без дыхания".
6* "Янки Дудл" - популярная народная американская песенка эпохи войны за независимость (1775-1783).
7* Бабуин - крупная обезьяна рода павианов.
* Примечания составлены А. Н. Николюкиным. Воспроизводятся (с опущением библиографических данных) по изданию: Эдгар А. По. Полное собрание рассказов. М.: Наука, 1970. Серия "Литературные памятники". - Прим. ред.
Источник:
Лучшие из женщин – лицемерки. Мы и не знаем, как много они от нас скрывают; как они бдительны, когда кажутся нам простодушными и доверчивыми; как часто их ангельские улыбки, которые не стоят им никакого труда, оказываются просто-напросто ловушкой, чтобы подольститься к человеку, обойти его и обезоружить, — я говорю вовсе не о записных кокетках, но о наших примерных матронах, этих образцах женской добродетели. Кому не приходилось видеть, как жена скрывает от всех скудоумие дурака-мужа или успокаивает ярость своего не в меру расходившегося повелителя? Мы принимаем это любезное нам рабство как нечто должное и восхваляем за него женщину; мы называем это прелестное лицемерие правдой. Добрая жена и хозяйка — по необходимости лгунья.
Книгу не читала, но отрывок обалденный. Теккерей. Ярмарка тщеславия.
В любой ситуации.. не спешите реагировать.. тогда всегда всё будет хорошо..
